Сон в … ногу

- Провались пропадом эти кабаны: не охотился раньше, а теперь и подавно не буду, - подвел итог своей первой кабаньей вылазке мой приятель Саня Козачек.

Да, да это я вытащил его, убежденного утятника, на мероприятие столь же опасное, как и езда на автомобиле для человека, впервой севшего за руль.

Не-ет, робким или трусоватым, его не назовешь. Как-никак, в ВДВ служил…

Просто птички, вода, рыбалка нравились ему куда больше любой зверовой охоты. Вот только баловался, время от времени, недозволенными снастишками: сетками, «телевизорами», жакам. Не прочь был уток на моторке с подрыва пострелять. Попадался. Но как-то все ему сходило. Решил я приобщить его к коллективной охоте, где ничего лишнего охотник себе позволить не может. Вроде, как шефство взял.

Зима в тот год была стылая и многоснежная. Но, не смотря на крутые погоды, мы собрались в Сумскую область поохотиться на кабанов. В ту пору они водились там во множестве. По крутоярам, обширным болотам и соснякам немало торных троп понаделали их стада.

Охота предстояла комплексная: кабан, косуля и пушной зверь. Такие охоты, в целом, сулят успех, но проводить их бывает не просто – того и гляди, основного зверя подшумят.

К выезду мороз ослаб, выдохся и радостно заискрился припорошенный инеем лес, кустарники, поля. Улестила погода. И все ж, ходить заснеженными ярами – не Крещатиком дефилировать. Сделав два утомительных и пустых загона, согласились с лесником Порфирьичем, что залегает нынче кабан в кущах сухих торфяных болот. Брать зверя на таких пространствах, по нескольку километров в поперечнике – тяжко до жути. Выручали там дренажные канавы, вдоль которых имелась возможность «затянуть фланги», а загонщикам не свалиться с направления гона.

При подъезде к торфяникам мы обнаружили свежую входную тропу. Мелочи, как показывали следы: подсвинков и сеголетков в стаде, почитай, что и не было.

В большинстве, зверь крупный, трех-пяти лет. Собаки Гриши- «бороды», лайки Белка и Вьюга, заволновались, тыкаясь носами в кабаньи следы.

Санек получил в загоне место по левую от Григория руку. Одет он был в белый армейский полушубок и легкие валенки. Это была удобная одежда, чтобы ломиться в гущару болотных дебрей. А состояла она из очерета, камыша, густых ивовых кустарников, перемешанных с шиповником, орешником, осинами и березками.

Взялись загонщики дружно, подбадривая себя «гопаньем», «аканьем» и, подчас, литературно трудно переводимыми, но всем охотникам очень понятными, покриками.

Санек, сперва, продирался с трудом. Все-то за него цеплялось и придерживало.

Голову подымет – иней в лицо, опустит – взашей сыпанет. Взопрел, а тут – глядь: траншея в снегу. Ею-то, смекает, как удобнее идти. Без колебаний и пошел. А метров с сотню повела она в самую чащу, нырнула под полог кустов и постепенно превратилась в настоящий тоннель. Сверху макушки зарослей, сплетаясь, образовывали нечто похожее на крышу. С боков – нерукотворный плетень. Чтобы шагать этим сооружением, надо было наклоняться вперед, отчего глаза все время пялились вниз, а не глядели вперед. Несколько раз он терял шапку, будто затаившийся леший хулигански сдирал ее своими закорюками. Местами не было иного выхода, как становиться на четвереньки и по-звериному преодолевать заломы. Голосов загонщиков в этом «подземелье» Сашка уже и не различал. Слыхал, будто, собаки затявкали, выстрел был, но все как-то разом пропало, сникло. Ему, чтоб не оконфузиться перед серьезными охотниками, ничего иного не оставалось, как наобум Лазаря матерясь и чертыхаясь, ползти, невесть, куда ведущей, тропою. Так он и тащился, даже покрикивал, временами. Тоннель, вскоре, будто, расширился и Санька подумал, что выбирается уже на свет божий, как в десятке шагов от себя разглядел в панике метущихся с лежки кабанов: один больше другого. Он приволокся прямехонько в их кубло. Сооруженное по всем канонам кабаньего строительного мастерства, оно имело сухую камышовую подстилку, окружено густым очеретом с боков и сверху, словно кунье гайно. Само кубло Санек рассмотрел не сразу; не до того было, чтобы восхищаться кабаньим жилищем. Разбуженные и испуганные его неожиданным появлением звери, фумкая и толкаясь, искали выход, который охотник собою и заблокировал. Кроме тропы деваться им было некуда. Стоило первому рвануться по ней, как следом понеслись и остальные. Когда Санька увидел, как громадный секач накатывается на него, страх и ужас сковали все его тело. Стрелять в «трубе» было немыслимо. Шарахнуться в сторону – тоже. В отчаянье он закричал, как ему казалось, в разрыв легких. И опрокинулся навзничь, закрыв глаза. Кабаны цугом с уханьем перелетали через распростертое его тело, даже не задевая копытом, словно и не человек лежал на их пути, не лютый враг, пришедший забрать жизнь кого-нибудь из них, а так, сухое бревно. Только треск и топот поплыл по тоннелю. Стадо вырвалось на свободу, и перло поперек загона. Кабаны ныряли в сугробы и, вылетая из них, поднимали фонтаны снежной пыли. Гриша, заслышав могучий ход стада, понял, что кабаны уходят из загона, и бросился вперехват. Мало-то и не хватило. Но все ж таки последнему секачу успел положить пулю под хребет. Остальные ушли не стрелянные. Сиганули через канал и растворились в просторах болот. На номерах еще взяли очаровательную огневку.

Умаявшись с кабаном, охотники уже перекусывали «на крови», а Саньки все не было. Он появился на просеке много позже. Его лицо было мертвенно-бледным и, словно мумия, без признаков жизни, как если бы колдовскою силой ее подняли от вековой немоты и забвения и она, гонимая чужой волей, тихо брела, взирая пустыми глазницами на давно-давно покинутый ею мир. Ничего не объясняя, «мумия» промычала что-то невразумительное и пальцем показала на стакан. Более чем убедительный жест поняли все. Но и выпив залпом, он качал головою без слов. Еще и теперь румянец не растекался по его щекам, оповещая о возвращении укрывшегося в пятках духа.

Расшевелили бедолагу к исходу дня, когда в последнем загоне он положил козла, а затем и крестовку. Сработала антишоковая терапия. Ступор сняло, и Санек заговорил…

Для человека с воображением, утомленного перепетиями охотничьего дня нет, пожалуй, ничего более приятного, как удобно расположившись в жарко натопленной избушке, прихлебывая чай, слушать бесконечные рассказы о лесе, зверье и, конечно, об охоте и охотниках. И несть числа историям и байкам: веселым и грустным, мудрым и пустым, но так или иначе, рождающим удивительные образы в головах слушателей. Сколько же их слышали стены избушек? А сколько самих избушек? Куда там сказкам «Тысяча и одна ночь»…

Сашкин рассказ ни у кого улыбок не вызвал.

- Да тут бы любой струхнул, Сань, - а ты правильно сделал, что упал, иначе было бы по другому, - заключил таежник Гриша - «борода». – Охоту эту долго помнить будешь. Потом все за хохму сойдет…

Сошло, как и вещал Гриша. Под вечер понедельника позвонил мне Санек и настоятельно просил заглянуть.

Дверь отворил не сам хозяин. С порога жена его Ольга ошарашила вопросом:

- Что это вы с моим Саней сделали? Бедный, так наляканый, бачишь, що сталося?.. Вон, лежит, - и проводила в комнату.

Моим глазам явилась картина не менее удивительная, чем давешнее Санькино приключение. Он возлежал на диване, а на пирамиде подушек покоилась его правая нога, в гипсе. Приставленный журнальный столик был накрыт легкими закусками. Стояли две рюмки и откупоренная бутылка «рябины на коньяке». Глуповато улыбаясь и хихикая, хозяин предложил присесть. Ольга добавила еще рюмку и всем налила. Видя мое замешательство, Саня произнес:

- За охоту! Будьмо!..

- Вот, вот, пусть расскажет, охотничек, - усмехнулась теперь и Ольга.

Я еще ничего не понимал. Но лежащая рядом со мной загипсованная нога взывала к участливости и вежливому вопросу:

- Что случилось, Сань? Что с ногой...на работе?

- Да он на работе и не был после охоты. Его только в травмпункт и обратно возили. Так что травма не производственная, а охотничье – бытовая, выпалила Ольга и расхохоталась.

- Домой-то он домой прибыл, жив и здоров. Бревно ему на ногу не падало, и кабан не ломал...

- В кабане-то все и дело, - еще более запутывала ситуацию Санькина «половина». – Расскажи, Шурик, расскажи…

- Давай еще по-единой, а тогда…да ты сама начни, призвал Саня на помощь жену.

Мы выпили. «Рябина на коньяке» растеклась теплом и умиротворенностью.

- Эх, мать честная, - прорвало Саньку. – Гриша, «накаркал». Помнишь, сказал, что охоту эту долго вспоминать буду? Так и есть, буду!..

- Помылся он после охоты, поужинал и сразу уснул, - начала рассказывать Ольга. – Я прибрала его монатки, вынесла на балкон лису, кабанятину с козлятиной обработала...легла – поздно уже было, после полуночи. Вдруг часа в два Шурик страшно закричал. У меня чуть сердце не захолонуло. Что-то: - «Кабан…а-а-а, пошел прочь,..прочь!» - Потом удар и снова крик. Он тут на диване и спал. Ворвалась я в комнату. Сидит мой Шурик на диване, за ногу держится и стонет. Я к нему, - что случилось, - спрашиваю. - Ты чего кричал? – А он ноет и приговаривает: - «Ах, ты ж, мать твою, кабанье рыло!»… - Хочу взять ступню посмотреть – орет, больно ему. И без рентгена вижу – перелом. - Как же так, - спрашиваю, - Сань?

- А дальше так, - оживился Санек. – Снится мне охота и тот проклятущий тоннель. И, будто, как упал я, налетает на меня самый большой секач. Весь взъерошенный, страшный, с пеной на клыках. Приснится же, чудище! Я – орать. А он мою ногу рвет. Пытаюсь отогнать – нет, пуще звереет. Тогда я и размахнулся, по рылу его съездить. А вот оно, рыло, - показал Саня на стену комнаты.

- Скорую я вызвала, а что врачам сказать - ума не приложу, - продолжила

Ольга. Так он сам поведал. – «Сон, - говорит,- приснился, кошмарный, вот я и… саданул ногой в стенку».

- Врач глаза вытаращил, на напарника смотрит и тихонько так спрашивает: - «Что, сам, в стенку?» - И опять: зырк, зырк - переглядываются. Ну, вроде как, не с мухами ли в голове парень? Повезли. Сделали рентген. Убедились – перелом. Гипсуют, а врач и спроси: - «А снилось-то что, раз так отчаянно врезал?». Шурик отвечает: - «Кабан ногу грыз, так я его по рылу…с размаху!..»

- Ты бы, Вань, видел, что было. Доктор от хохота зеленый стал. Ему самому нашатырь давали. Сестра инструмент уронила. Врач пришел в себя и к Сане: - «Все видел, но чтоб так, по – мазохистски, себе конечности ломали – никогда. Уникальный вы пациент. Это ж как охоту любить надо!? Вас навроде Шарикова студентам показывать следует»…- Потом домой доставили: - «Лежи, - говорят, - охотник! – А вы, хозяйка, диван от стенки отодвиньте, не ровен час, ему медведь привидится. Нога-то, ладно, склеим, а вот дом дорого стоит».

Потрясенный завершением нашей охоты, я, как и ранее Санька, какое-то время молчал. Потом дернулся раз - другой и… «зарыдал», обливаясь слезами, еще, может быть, пуще, чем лечивший его доктор. Разве выравнивали меня не нашатырем, а «рябиной на коньяке»…

С этой охоты Санёк в угодьях не хулиганил. Вот, что значит кабаны! Серьезные звери – враз мужика перевоспитали. Но охоту он любил, как и прежде. Только отношение к ней стало иным, правильным.