Стылая пляска в новогоднюю ночь

…Огонь шипел под градинами пота,-
Такую скорость темень задала.
Однако вскоре с дальнего болота
Лихая стая голос отдала…
авт. За одинцом)

Трудно сказать, что это было. Может прикол молодости или, попросту, бзик, со временем превратившийся в навязчивую идею. Кому как. А вот Даньке стало традицией. Отец к этой причуде привык. Только мать, в канун Нового года, всплёскивала руками и причитала:

- И кому я це готую!? Хлопці, як хлопці, з дівчатами Новий рік зустрічають. Розважаються, танцюють. Бачиш, хтось тай і одружитись. Даня, не ходил бы, а-а? Ну, що ти там забув, и так у лісі пропадаєш. Вон, к Никитенкам, племінниця з Харькова прііхала, яка ж дивовижна, щоб не запросити…

- Опять, ты, Вера, за своё, - укорил жену Петро Павлович, – взрослый он, пусть сам и решает, что да как.

- Батько ти, чи, ні? Якщо батько, скажіть, хай мати слухає, - не унималась Вера Осиповна, на что Петро Павлович, только рукой махнул. А Вера Осиповна, в который, должно быть, раз, не найдя поддержки мужа, вдруг обратилась за нею к гостям:

- Люді добрі, невже це нормально, Новий рік одному з собакою та вовками у лісі зустрічати? Що це за мода така? Тай батько мовчить. Який же раз о так?..

Мы ещё не очень хорошо понимали сути происходящей семейной перепалки, но присутствие в ней интриги почувствовали. Вместе с тем, семья эта не казалась загадочной. Напротив, всё здесь было просто и открыто. Но выказать участие той или иной стороне, и, тем самым, вмешаться в семейную коллизию, мы посчитали неловким, хотя Вера Осиповна, вероятно, очень на нашу поддержку рассчитывала.

Данька только посмеивался, собирая на послезавтра потёртый армейский рюкзачок. И чтобы отвлечь нас от материных плаксивостей, предложил посмотреть «видик», потрясающей, по его мнению, кабаньей охоты.

Закрыть сезон охоты на копытных в канун Нового года, нас пригласил его отец, Пётр Павлович, председатель райсовета УООР, где сын его Даниил, числится охотоведом. «Осталась, мол, личная лицензия, вот и закроем».

Уже 30 декабря. Мне не спится. Тихо в доме. Только друг мой храпит, да ходики на кухне: тик, тик, тик… бьют часы, считают. Вот и очередной год минул. Уж больно быстро они бегут, когда тебе за пятьдесят. Это Данька их не замечает. И пусть не замечает подольше. Вишь, чего удумал, Новый год в лесу встречать, один одинешенек. Теперь, конечно, многие так гуляют, корпоративы там разные, вечеринки… в колыбах за городом, в лесных усадьбах, но в одиночку, средь леса? Говорит, лет пять уже, а начал с двадцати. Выходит, четвертак парню. Заочно на охотоведческом в Запорожье учится. Книг, эвон, какую библиотеку насобирал. Все номера «Охотничьих просторов» с моими рассказами, очерками и стихами, подписать попросил. Разве откажешь в такой малости. Завтра, уверил, непременно кабана возьмём. Люди-то, они, по всему, видать, гостеприимные, и хлебосольные. Мать, конечно, волнуется, Данька один у них. Вишь, как о невестах печётся. Внуков ей уж хочется побаловать, да посюсюкать с ними.

Утро спустилось светлое и чистое. Ещё с вечера землицу припорошил свежий снежок.

- Для следка-то и хорошо, и ходить не вязко, - улыбался Петр Павлович, окликая собачек.

- Немало ли нас, впятером какой оклад, ни тебе загона, ни номеров путных,- обеспокоился Бесараб, узнав, что никого больше и не будет.

- Да управимся, вон, помощницы. Они за десяток сработают. Ласка, правда, больше мелочница, по кунице ведёт – не видал лучше. Алмаз, этому кабана подавай. Но в паре они незаменимы по любому зверю. Возьмёт Ласка куний след, или гайно углядит, тут и Алмаз под неё правится. Обе сразу в облай, шустрят. Так и по кабану. Здесь Алмаз первую партию ведёт.

Русско-европейские лайки не отходили от машины, поджидая, когда им откроют двери. Алмаз сразу и юркнул под переднее сиденье, свернувшись там клубочком, дескать, моё время ещё не настало, а на дорогу пусть водитель глазеет. Ласка, как вежливая дама, дождалась приглашения в багажное отделение.

С утра брали два яра километрах в десяти от Срибного. Ни одна полайка не потревожила тишину овражных порослей. Вчетвером мы перекрывали главные тропы кабаньих стад, но тщетно. Как ни старался Даниил с лайками, ничегошеньки не обнаружили. Будто видел Иван Корнеич от подлеска шмыгнувшую в поле лисицу. А так лишь мыши шелестели подле номеров, предвещая оттепель.

- С той стороной трассы, где боры стеной стоят, прежде наши угодья были. Да разве нынче общественность в силах тягаться с толстосумами. Оттягали, прихватизировали, хабарники, так вот мы теперь такими кусками довольствуемся.

Голь, куда деваться. Они туда возами картошку, кукурузу, буряк возят. Кабан к ним и стекается. А нам на зарплату не хватает. Мы с Данилкой, почитай, на общественных началах трудимся. Но как там начинают стрелять, кабаны сюда тикают и тут отсиживаются, пока брюхо не подведёт. Так и курсируют. Теперь, видать, дня три не стреляли, вот и думай, где тот кабан, - досадовал Петр Павлович.

- Ничего, бать, надо кукурузу проверить, если там будут, Алмаз закрутит, тогда и возьмём.

Кукурузное поле оказалось громадным, как уверял Пётр Павлович, тысяч двенадцать гектар. Ну, где ж тут кабанов остановить, коли будут. Это всё одно, что в море за треской без доброй снасти гоняться. Поди, знай, где она, и куда поплывет. Но Даниил знал, где кабаны больше всего любят, налопавшись спелых початков, устраивать лёжки.

- На буграх, сказал уверенно. Тут стадо своё, постоянное. Им незачем на «вепревы» кормушки бегать. К ставку спустятся, водички попьют, и назад. Так и жируют, пока кукурузу не обмолотят. Бывает, волки спихнут. Они, если натекут, долго стадо пасут. Зарежут подсвинка, а лежку на соседнем бугре устроят, далеко не уходят.

Объехав яр, переходящий в ставок, мы поднялись на крутой склон, с вершины которого открывалось невообразимых размеров кукурузное поле. Жёлтые волны высохшей листвы шумели, как набегающий морской прибой, и если идти под ветер, то, как сказал Пётр Павлович, на спящих кабанов наступить можно. Только где они теперь? Но всё оказалось проще. В некоторых местах поле было прорезано полосами выкошенной кукурузы. На его ближнем к нам углу был оборудован временный ток. Там стояла теплушка, два комбайна, трактор с прицепом. Мы подъехали прямо к стану и встретивший нас сторож, довольный уже тем, что с кем-то можно перемолвиться словом, охотно рассказал, что кабанов было много, и держались они как раз там, где предполагал Даниил. Только вчера видели волков. Так что могли и стечь. Весть о волках не радовала. Но, всё же, взяв полосу шириной метров до ста пятидесяти, стали её прочёсывать. Центром с собаками правился Пётр Павлович, а стрелки попарно с краёв этой кукурузной ленты, что протянулась на километр, а может и более.

Стрелки шли с опережение «мотни» через сто метров. Я двигался с левой стороны полосы первым номером, а следом за мной Данька. Имея не ноги, а настоящие «ходули», Данька всё время подпирал меня, отчего я, не шёл размеренным охотничьим шагом, а быстро-быстро семенил, как делают это спортивные ходоки. Уже и взашей заструилось, а он, шельма, всё тиснет, да тиснет. Я не сомневался, что мы с ним отросли от Петра Павловича дальше положенного, ибо при таком-то галопе наш грузный Бесараб, уже давно стомел бы и остановился. Отзвучавшая где-то справа полайка, быстро угасла. Должно, Ласка наткнулась на барсучий след, потявкала, да и бросила за не перспективностью. Так шли мы, спотыкаясь о комья суглинка, пока передо мной не предстали многочисленные утолоки. Ах, сколько ж тут кабаньей наследицы, и всё-всё волками истолчено. Будто в салочки с кабанами играли. Хороши салочки! Вон и калина красная поразбросана. На снежку ещё как приметно. Там и там капельки. Знать зарезы скользнули по бокам или шее подсвинка. С обеих сторон брали. Всё след рисует. Видно кабанчика отжимали. Он просто вылетел из кукурузы на чистое. Волки следом. Им только того и надо. Здесь подсвинок обречён. След потянулся, было, под уклон. Гонимый страхом и волками, подсвинок пёр без оглядки. И недолго бы ему так бежать. Но справился, вдруг резко повернул назад в кукурузу, понимая своим умишком, что лишь там, под боком у взрослых сородичей, может сыскать спасение.

Я повернулся, поджидая Данилу. И что ты скажешь: каков зверь! Всего-то следы. А встретишь их на пути, и затрепещет душа, заколотится сердце. Нет-нет, да и станешь, вкруг себя озираючись. Не крадётся ли серая тень? Волк!.. Эх-ма, плакали кабаны!

Данилу вид кабаньих и волчьих утолок, не удивил.

- Этого я и опасался. Да уж, пойдём. Всё одно, там машина, - махнул рукой в конец полосы. - Бесово племя! – Мы пошли вместе. Теперь Данила подстраивался под мой, не очень широкий шаг.

- Стая, похоже, хорошая. Что, так много? – спросил я, имея в виду волков - Много, непропорционально, много, - рассуждал неожиданно посерьезневший молодой охотовед. – И вот что странно, чем больше волки бесчинствуют, тем громче экологи кричат о необходимости их сохранения, как вида. Бред какой-то. Статистика убийственная. Я по ним дипломную работу пишу.

- Я тоже против «серых». Скажем, в Англии, их истребили давно, и что же, стало хиреть поголовье оленей и другой живности? Как бы, не так! А люди? Сколько их пострадало от волчьей напасти? Но ведь здесь же не тайга, а густонаселенные освоенные районы…

От места начала преследования волками кабанов мы прошли уже далеко, а следы их всё тянулись и тянулись. Наконец, достигли места развязки. Клочья кабаньей шерсти, и кровавое пятно указывали на свершившуюся тризну. Даже воронам ничего не осталось.

- И так через день. К весне только крупные кабаны выживают. Я уже несколько сезонов каждое лето беру на логовах волчий молодняк. Счёт уже за полсотни перевалил. А их будто не убывает. Да и за добытых волков не хотят вознаграждение платить. Но его, ведь, не отменяли. Администрация – тьфу на меня! Землепользователь? Так теперь он частник. Скотоводческих ферм давно нет. А кукурузу волки не едят… Больше того, зелёные, экологи, и кто там ещё, хотят протолкнуть запрет на добычу волков на логовах. Не видит левая рука, что делает правая?

- Даже очень хорошо видит. Но всё делает не для людского блага, а ради популизма, политических дивидендов. Государственных программ давно нет, вот и «мелют Емели». Л.П.Сабанеев считал волчье благоденствие индикатором упадка благополучия народа. Говоришь, плюёт администрация? А прежде-то, волчатник в большом почёте был.

- Ну да, нынче больше о прежнем говорят, а когда же о будущем думать начнём? Выходит, оно сегодня ещё дальше, чем вчера...

Мы собрались у конца кукурузной полосы и прежде, чем обсудить, где же дальше искать кабанов, немало ещё поговорили о волках.

- Кабанам отсюда один путь – болото, где они могут отсидеться, а волк долго мокнуть не станет. Там есть сухие острова, вокруг которых речушка вьётся, но её переплыть требуется. Серые кабанчика умяли, теперь стадо на кормёжке стеречь будут. – В острова, Дань, пускай собак, им не впервой, а я номера заведу, - распорядился Петро Павлович.

Как уж там набрасывал Данила лаек на кабаньи кубла, нам не было ведомо, только прошло не меньше часа, прежде чем зазвенели их голоса во чреве буреломов. Но сколько не работали, а движенья нет, как нет. Видать, стоят кабаны и не трогаются. Дело «швах». Не хотят звери, только от волков укрывшиеся, да снова в поле. Вижу, номера от зябкости, ёрзать стали. И у меня, не то, что давеча, холка не дымится. Ничегошеньки, думаю, у нас не выйдет, пока, кто из охотников следом за собаками не пойдёт. Но раньше нашего это понял Данила. Слышим порубку. Не иначе, мостки правит. Так оно и было.

Перекинул он три осины и с посошочком на другой берег без особого труда ступил. Собаки, чуя присутствие хозяина, взъярились и, по-волчьи, отбив от стада подсвинка, погнали его через речку. Данила бегом обратным ходом. А всё ж успел, и подсвинка, который уже мелькал в траве луговины, с двух выстрелов из карабина и уложил. Что ж, теперь и костерок на привале не помешает. Решили с кабанчиком на месте управиться. Но всем-то, чего толкаться. Данила и говорит, мол, тут рядышком гайно видел, надо бы проверить. Пошёл с ним и я, хотелось работу Ласки посмотреть, а заодно узнать, отчего это он так странно Новый год встречает.

Гайно оказалось холодным. Желтодушка давно в нём не квартировала.

- Меня друзья язычником называют, – рассмеялся Данила. – Но я по ночам в лесу не только в Новый год бываю. С фонарём на куниц и хорьков охочусь. Их у нас вдоволь. Ласка на дерево загоняет, а дальше я. Как осветил зверька, взять не сложно. Днем много хлопотнее. А что ночь? Ночи я не боюсь. Разве можно чистую ясную ночь, да с луной в полнеба, сравнить с серым невыразительным днем? У нас такие ночи бывают…

- Так уж и в полнеба, - подзадорил я Данилу. Все были довольны завершением охоты. Но он, как мне казалось, особенно.

- У меня со стаей, что до нас в кукурузе поработали, свои счёты, - продолжил разговор о волках мой спутник. – Третий год войну ведём. С тех пор я у них пятнадцать щенят забрал. Отстрелял двух переярков.

Прошлой зимой, вышел я в Новогоднюю ночь, с Лаской. Часов до одиннадцати мы сумели парочку желтодушек заполевать. Пойдём, - говорю, - Ласочка, к буграм, где и отсалютуем, как часы 12-ть стукнут, а уж оттуда в сторону дома держать будем. Пошли. А зима была снежная, ночь чистая, ясная, звёзды так и блещут. Всё искрится. И впрямь, новогодняя. Разве дома такое увидишь? Радостно на душе. Я ведь не пьющий. Батя тоже не увлекается. Чего за столом-то преть? Вот я и даю душе удовольствие.

Выходим по ту сторону болота к подножью холма. Луни-ища, за километр всё видать. Вдруг, на опушке, откуда ни возьмись, чёрные точки к нам навстречу с бугра катятся. Кабаны! Я Ласку в охапку: тихо, шепчу ей, тихо, а она аж дрожит, как ей на них кинуться хочется. Стадо, почитай, в десяти метрах от нас пронеслось. Да не просто протрюхало, гуляя по угодьям, просвистело. Ласка рвётся, скулит, а кабаны ноль внимания. Промчались, как и не было, скрылись в болоте, а я и меркую, с чего бы так шустро пёрли? Не иначе, с перепугу. Ласку-то я больше и не прижимал, когда она – раз и… сеголеток объявился еле живой. По месту его взяла. Кабанчик брык и ногами засучил. Подбежал, а Ласка сеголеточка уже и додушила. Эге, смотрю, израненный он весь. Да не охотниками, что днем сезон закрывали. Порван со всех сторон. Будто ножом исполосован. Никто, кроме волков, так его обработать не мог. Но раз не преследуют кабанов, значит, взяли дань со стада.

А этого бросать нельзя. Раненый он был, Ласка последнюю точку поставила. Всё одно пропал бы. Взял я этого сеголетка за ногу и тащу. За ним широ-окий потаск остаётся. Надо бы, соображаю, освежевать, чтоб не тащить лишний вес. Да вот ошибку сделал, понизовьем пустился, а надо бы повыше держаться. Вблизи болота и ухнул по пояс в промоину. Кабанчик на кочке остался, а я с ружьём в жижу вонючую. Вот тебе и освежевал. Тут самому спасаться надо. Выбираюсь на твердое, а мысли колесом крутятся: что ж делать? Бежать домой, так не меньше десяти километров будет. Каков ни есть морозец, а проймёт и на бегу. Хорошо, рюкзачок сухим остался, там и спички и розжига есть, и топорик всегда при мне. Нет, решаю, надо в лес и костёр ладить. Обсохну, тогда уж… Но кабанчика не бросил, как бы Ласка на меня посмотрела. Её ж добыча.

Костёр запалил быстро. Благо, сушняка – бери, не хочу. Носки запасные были. Уже ладно. Нарубил лапника, стою на нем, обувку сушу и сам поворачиваюсь. Пар от меня валит, прыгаю, танцую вокруг костра. И не ведаю, сколько эта дикая пляска продлится. Мечутся искры, жалят ночь и быстренько прячутся языки пламени. Нет, думаю, надо тёплые штаны снять и поближе к костру повесить, а уж я как-нибудь в исподнем потанцую. Всё быстрей будет. Скинул. Держу на палке штаны над костром, пританцовываю в кальсончиках, а мне так и мерещится, будто светлоликая луна надо мной во весь свой экваториальный рот хохочет. А ещё, отчего-то, представилась школьная ёлка и ехидная Сонька Лихобаба, по прозвищу «гусыня». Мы тогда около ёлки сгрудились и «ламбаду» выкручивали. Слышу, верещит «гусыня: ты чего мне ноги топчешь? Оглядываюсь, нет «гусыни», а визжала Ласка. Оказывается, это я ей лапу отдавил. Разлеглась подле кабанчика, разогрелась у костра, вытянулась. Я аккурат и пританцевал. Походила, поворчала и снова угнездилась на прежнее место. Ей же не мокро, лежит себе, да кабанчика облизывает. Вдруг вскочила, ощерилась и ко мне в ноги жмётся. Что за беда? Беру фонарик, что под ствол ладил. Мах-мах по лесу лучиком и…батеньки! Искорки-то не костровые бленькают. А что за искорки, мне уж говорить не надо. Тут я и дотямил, по какой такой надобности кабаны с бугрища без оглядки строчили. Пойми это сразу, так и сеголетка не следовало трогать. И не сушился бы я тут. Волки в добор за кабанами шли. Получалось, я добровольно дорожку к себе серым разбойникам кровушкой сеголетка разрисовал. Вот и приспели. Встречайте!..

Волки стояли по склону ниже, и как бы уступом. И даже без фонаря, лишь в отблесках костра можно было различить их неясные, но, всё же, видимые тени.

Сказать, что меня охватил ужас, не могу. Сколько раз я один ходил «на логова», в любой момент, ожидая появления матёрых, и знал, что они наблюдают за мной, как и то, что вряд ли осмелятся напасть. Но теперь здесь была стая. И была ночь, и волки голодны. А мы с Лаской отняли у них законную добычу. Старые знакомые: материки, переярки. Они меня и по внешности, и по запаху на всю жизнь запомнили, даже те, что отросли, свои семьи создали и осели в пограничье главной стаи. Теперь, похоже, все собрались. Холодок скользил по моей спине, потому что я застыл в позе памятника с протянутой к костру палкой, и не повертался, как прежде, согревая бока. Стылый танец прервался сам собою, и наступила томительная пауза. Мой взгляд, устремлённый через языки пламени, выхватывал зловещие контуры, и считал, считал, считал… шесть, семь. Когда число перевалило за десять, мне показалось, что мой, охваченный жаром мозг, задымился. Запахло палёным. Горели мои штаны. В столбняке неожиданности я и не заметил, как непроизвольно посунувшись вперёд, пихнул их в огонь. Это вернуло меня к реальности. Я понял, считать бесполезно. Клыков хватит с лихвой, чтобы обглодать наши кости. Бросив штаны в снег, я схватил ружьё. И лишь оказалось оно в моих руках, как замелькали и тени. Волки, стараясь держаться вблизи деревьев, явно понимали, что теперь я держу не палку. И диспозиция их поменялась. Они рассредоточились и взяли нас в полукруг. Матёрые оставались в центре, а переярки растянулись по флангам.

Жалобно скулила, мешая переступать Ласка. Собака отчаянно искала моего заступничества. И мои, смятые появлением стаи, нервы, вдруг распрямились, напряглись. Я почувствовал прилив агрессии, какую, должно быть, испытывал, при появлении врага, воинственный могиканин. Ах, как мне хотелось в этот миг разметать по кустам этих детей дьявола. Но надежды мои растаяли также быстро, как стало оседать пламя костра. Совершённая с кабанчиком ошибка, привела ко второй, чуть было не ставшей фатальной, и по своим последствиям, трагической. В один миг, доселе безотказная, мцэшка превратилась в такую же палку, какую, только что, держали мои руки. Забитые болотной жижей ствол и замок, сковал мороз. Желая быстрее обсохнуть, я оставил ружьё на потом и теперь горько о том жалел. Ни дослать патрон, ни, тем более, выстрелить. Волки, как будто, почуяли мою беспомощность. Словно улавливая флюиды охватившего меня волнения, матёрые наблизились, и стал слышен глухой, исторгаемый чревом, рык волчицы. Всё складывалось не в нашу пользу. Стая, у которой я безжалостно отнимал их потомство, а теперь ещё перехватил и кабанчика, имела все основания испытывать ко мне, лютую злобу. Ни одна из сторон не ждала от другой ничего хорошего.

Положив ружьё у костра, чтоб оттаяла грязная ледяная корка, я занялся костром. Но прежде, чем дать ему пищу, хорошенько его разворошил и, намереваясь хоть на время отпугнуть стаю, широко размахнувшись, запустил одну за другой две головни в сторону наибольшей плотности зверей. Не иначе, это был их первый опыт такого рода, потому как волки отбежали достаточно далеко и не сразу вышли на исходную позицию. Поддержав костёр, я быстро надел превратившиеся в лохмотья штаны и мокрые сапоги. Теперь я мог заняться ружьём. Оттаявшая жижа частью вытекла из ствола, но, несомненно, комья грязи там оставались. Так что, не разобрав ружья, не почистив ствол и затвор, стрелять я, не мог. С проблемой этой я справился легко. Ветка да платок заменили шомпол. Почистил и продул затвор. Теперь я мог вздохнуть, да только судьба больше благоволила стае, чем мне с Лаской, уже и без того до смерти напуганной. Разбухшие папковые патроны застряли в магазине, и при первой же попытке зарядить ружьё, его мертвецки заклинило. Ещё несколько раз, в надежде выиграть время, я кидал в волков головнями, но с каждым моим броском, они всё меньше испытывали боязнь перед ними.

Звери были уже совсем близко. Я нажигал факел помассивнее, чтобы отмахивась им, иметь возможность с другой руки обороняться топором. Но тут судьба, как бы достигнув, пика своего испытания, чуть-чуть ослабила свой напор. Мой телефон, о котором я просто забыл, неожиданно и счастливо напомнил о себе маршем «Славянки». Резкие звуки музыки, вырвавшиеся из нагрудного кармана куртки, заставили вздрогнуть и меня, и волков. Ласка перестала труситься, как от снизошедшей благодати. Волки, заинтригованные льющейся мелодией, отступили и, усевшись в снег, с явным любопытством прислушивались к незнакомым им звукам. Как же в этот момент мне хотелось, чтобы героический марш звучал теперь не смолкая. Я достал телефон и поднял вверх на вытянутую руку. Музыка зазвучала громче. И тут случилось совсем неожиданное. Волчица тонко завыла, оглашая лес и лунную стылость выражением тоски, горя и неизбывной дикости. Сначала нестройно, потом, вписавшись в лад, её поддержали переярки. Тут и сам зарыдаешь и сожмёшься, слыша эту жуткую песню и чувствуя, как трепещет и бьётся твоя душа.

Звонил отец, и мне надо было ответить. Господи, он же с Новым годом меня поздравить хочет! Всё так невообразимо и жутко. Ночь, костёр, таинственный свет луны, простёршееся над головой безбрежие Млечного Пути, волки, и их умопомрачительный вой в миг наступления Нового года. Я тянул с ответом, ждал, когда закончится волчья импровизация. Нажми я тогда кнопку вызова, что бы услышали мои родители? Что я в волчьем плену? Когда умолк телефон, оборвался и вой. Тут же я перезвонил отцу. Родители поздравляли меня, и я пожелал им доброго здоровья. Им хотелось говорить дольше, а я не мог себе этого позволить.

- Всё хорошо, иду домой, - старался я закончить разговор, не обидев своих «стариков». Но в конце его, всё же, попросил отца иногда позванивать, дескать, под марш идти веселей, потому, что уже знал, как поступил бы отец, окажись в моей ситуации.

Перемирие по случаю встречи Нового года закончилось, как, впрочем, и позиционная война. Чтобы не допустить волчьей атаки, я ещё раз основательно подкормил костёр. Когда пламя взметнулось, я быстро развязал рюкзак и затолкал в него Ласку. Она не сопротивлялась. Затем взял за ноги кабанчика, раскрутил его, как делают это метатели молота, и что было силы, метнул под горку. Жрите!.. Тушка умученного сеголетка ещё култыхалось по склону, а волки уже мчались ей вдогон с разных сторон. Послышалась грызня, взвизгивание молодых, отгрызаемых матёрыми. Уже в недоступной моему глазу тьме леса вершилось волчье пиршество. Но долго оно не могло длиться. Слишком мала добыча для такой стаи. Но пока грызутся… Я быстро закинул за спину рюкзак с Лаской, бросил в костёр несколько разбухших патронов и бегом в сторону трассы.

Если прямиком, то много ближе, но это лес, склоны. Решил к трассе, там, нет-нет да и проскочит машина, может, кто и подбросит. Я мчался, что те кабаны, когда услышал, как стали рваться патроны в костре. Ну, хоть на чуток должны же они вспугнуть ненасытное отродье?

Я не чувствовал ни холода в мокрых сапогах, ни усталости. Ветерок раздувал смолистый факел, но вряд ли я походил на спортсмена с олимпийским огнём. Это было бегство с поля боя. Моё самолюбие волчатника было оскорблено и посрамлено. Ночную битву я проиграл, и с этим надо было, смириться, чтобы потом взять реванш.

Стая догнала меня уже в поле. Я перешёл на шаг, ибо на бегущего у волков, как и у других хищников, немедленно срабатывает инстинкт преследования и атаки. Волки, разделившись на две группы, сопровождали меня метрах в пятидесяти с обеих сторон. По моему следу шла только волчица. Думаю, не мои следы её интересовали. Она искала следы собаки, которая больше чем я интересовала хищников. Но их не было, и это обескураживало волков. Ласка, чувствуя мою защиту, не издавала и писка. Факел ещё горел, периодически я освещал то одну, то другую группу преследователей фонарём. Как только яркий луч ударял им в глаза, волки останавливались. Словно раздуваемые ветром, вспыхивали угольки. Гас свет – двигались волки. Шли они строго параллельно торимой мною тропе. Стоило мне подвернуть, смещались и звери, как локатором высчитывая расстояние.

Когда показались огни проходящих по трассе машин, опять зазвонил телефон. Волки сели. Музыка вызывала у них позывы к вою, но я не останавливался и звери, продолжая двигаться мне вслед, стали постепенно отставать. Спускаясь по склону к шоссе, их я уже не видел, но знал, что они там, за его козырьком.

Дома я достиг после четырёх часов утра наступившего Нового года. Остановившемуся дальнобойщику пришлось объяснить без подробностей: заблудился, провалился на льду, сушился, поджёг штаны. Поверил, иначе, разве взял бы. Отцу, я, конечно, рассказал всю историю. Но мать не знает, хотя сердцем чувствует, отчего ж тогда всё о волках говорит?

Мы подходили к ожидавшим нас спутникам. Они развели костёр и перекусывали.

- А что, облаву не проводили? – полюбопытствовал я в завершение Данилова рассказа.

- Ну, как тут её проведёшь, если волки не в лесу днюют, а в широком поле. Там их только с вертолета и взять можно. Да кто ж его даст? Но весной я опять матёрым на горло наступил: очередной выводок на дальних оврагах уничтожил – семь штук. Теперь в эту Новогоднюю ночь и с ними посчитаться хочу, так сказать, должок вернуть.

- С музыкой и танцами, - не удержался я от иронии.

- Ну, нет. Я им подарок приготовил. Хорошая привада, вторую ночь посещают. А завтра... завтра 31 декабря.

Не знаю, как долго ещё будет жить личная традиция Данилы – встречать Новый год в лесу. Обзаведётся, скажем, человек семьёй и будет праздновать дома, с детьми и женой. Но уже второго января Данила позвонил мне сам и поведал, что взял на приваде двух матёрых, да переярка ранил, которого, погодя, и добрал. Всё обошлось без «танцев» и лишнего шума.