«Джезеля» или «Поле Куликово»

 

- Скоро и полетят, расшевел-и-лись, пора укрываться - чувствуя моё нетерпение, - кивнул на окопчики Семён Борисыч. - Стреляйте по моей команде, а уж я, после.

-«Ну, да, а как же иначе, с такой - то жердью», - мало не сорвалось у меня с языка. И хорошо, не сорвалось, ибо, как я теперь понимаю, это немедленно повергло бы, обладателя сей уникальной вещи, если не в состояние недружелюбия, то в сухость общения, несомненно. Это всё одно, что гостю в присутствии хозяина выразиться по адресу его горячо любимой собаки.

С изумлением я глядел, как спустившийся в скрадок-яму Семён Борисыч, собирает, - по определению Вовы, - «лушпайку».

В его употреблении это выражение носило совершенно иной, нежели моя «жердь», смысл. И по праву не только давней дружбы, но, как оказалось, ещё и событий, с этой самой «лушпайкой» их связывавших, Семён Борисыч воспринимал Вовину иносказательность по-свойски, ласкательно.

Поначалу он достал из чехла «браунинг», в котором ничего особенного и не было. Но когда извлёк и присовокупил к его стволу невероятных размеров насадку, ружьё обрело, не иначе, вид средневековой пищали.

Мне было неведомо, как сложится наша охота, придёт ли досмотренный на «отходе» гусь, но то, что уже со вчерашнего дня сюрпризы следовали один за другим, уже могло считаться необычным.

Мы проехали уже большую часть пути, когда короткие декабрьские сумерки стали быстро густеть. Лишь трасса не растворялась во тьме оседающей ночи. Чем чернее становилось окрест, тем контрастнее проступали линии её разметки, ярче пылали глазницы дорожных знаков.

Уже обо всём пересудачили. И в затянувшейся паузе каждый из нас ожидал новой, живой, ещё не тронутой темы.

В охотничью поездку на гусей Владимир пригласил своего давнишнего приятеля, тёзку, представляя которого, предложил:

- Зови его Якут, чтоб знали, кому откликаться, если оба рядом окажемся.

На представителя северного народа Владимир походил мало, разве росточка был, как и они, небольшенького, да физиономия красная, словно пергамент, от ветров и морозов задублённая, а так, хохол - хохлом. С чего – якут?..

- Да не - е, таких «дальних» родственников у меня не было. Якутом меня уже здесь, в Украине, кликать стали. Работал в тех краях. По молодости лет, не очень-то веря в житейские реалии присказки: «от сумы, и от тюрьмы не зарекайся» - вдруг, и попал «к дядьке на поруки». Как цыганке ручку позолотил: «дальняя дорога до города Катаева» и…прочие «радости». Поскольку в «блатные» я не стремился и твёрдо стоял на пути исправления, то именовался по зоновской иерархии «мужиком», каких в лагере было большинство. Знали мы только своего «бугра», иначе, бригадира, и с «блатарями» старались не якшаться. Когда расчёт у государства взял, ещё шесть лет у газовщиков по договору, уже как «вольняшка», трудился. Подкопил деньжат, трудовой книжкой обзавёлся. Надо ж было как-то в нормальную жизнь входить. Всё теперь сном кажется.

Но даже этот случайный повод к воспоминаниям прошлых лет, включая охоту на северного оленя, надолго разговорами не занял. Через времечко, снова молчок. Радио не работало, а языки устали.

«Вжик, вжик»,- мы обгоняем»… «Вжик, вжик», - нас обгоняют. Только странно как-то Володя Бесараб совершает обгоны. Всё на правую полосу жмётся, да уж очень близко к догоняемой машине подъезжает, прежде чем её обойдёт. Водитель он, конечно, опытный, но что-то не нравились мне его эволюции, которых в прежних наших поездках я не примечал.

- Не устал, - спрашиваю, а сам на спидометр кошусь, стрелка на 120 держится.

Предложение подменить его за рулем, Бесараб отверг так энергично, что мои сомнения в утомлённости товарища, если и не рассеялись окончательно, то остроту потеряли. Для пущей убедительности Бесараб даже поддал джипу прыти. Но не прошло и четверти часа, как мы могли об этом горько пожалеть.

Габаритные огни идущего впереди трейлера я заметил за полкилометра. Их невозможно было не видеть. Постепенно они делались крупнее и ярче. Сначала застыли на одном месте, а потом побежали встречь быстро-быстро. А наш благодетель, вперившись в лобовое стекло, немигающим, как у кобры взглядом, словно и не замечал странного их скольжения. Думаю, стремительно набегающие огни видел и вернувшийся к своим северным охотам, Якут, будто враз споткнувшийся на труднопроизносимой фразе, да ещё начинавшейся с неизвестной доселе буквы. В салоне вдруг стало тихо, так тихо, что, казалось, доносившееся извне шуршание колёс, принадлежит не нашей машине, а шумят песчинки гигантских песочных часов, отсчитывающих секунды.

Я глянул на Бесараба. Лицо его словно окаменело и, скорее, походило на высеченного из камня идола. Такая же устремлённость в окоём, грубо сработанный, мастером ушедших эпох, профиль. Разве что руки, вцепившиеся не в топорище каменного орудия, а в рулевую баранку. Когда я отвел взгляд от этой застывшей маски, в моём мозгу пронеслась мысль, что это последнее, что я вижу в этом мире.

Бог знает, что испытал в этот момент Якут, когда я, схватившись за ручку дверцы, заорал во всё горло:

- Отво - ра - чи - вай!..

Было видно, как вздрогнул Бесараб. Так дергаются от удара электрического тока, или когда иголкой в нерв.

- Ёё!.., - только и вскрикнул очнувшийся мужик, резко крутанув руль.

Говорят, в такие мгновения у некоторых непроизвольно зажмуриваются глаза. Наверное, это защитная реакция нервной системы, чтобы стереть из памяти ужас, способный вызвать шок у выжившего в катастрофе человека. Что до Якута, ничего сказать не могу. Я же всё видел от начала до конца. И, конечно, не с закрытыми глазами уворачивался от столкновения Бесараб.

Взвизгнули колёса. Машину бросило на разделительное ограждение… опять … «Ёё!..». Мы мелькнули перед бампером “Skania”, заставив ошалевшего водителя грузовика ударить по тормозам. Только выровняв машину, Бесараб, - не знаю, молился ли когда до этого случая, - переведя дыхание, покрыл себя крестным знаменьем и молвил:

- Господи! Спасибо, что спас и сохранил…

Нам же хотелось покрыть его чем-нибудь более приземлённым. Он просто спал, словно заяц с открытыми глазами. И ведь так крепко держал руль, что машина шла ровно и не свалилась в кювет. После этого, удивляйся, как могут случаться катастрофы на трассах с разделенным односторонним движением? Нам повезло. И, пожалуй, не Владыке Небесному должен был воздать хвалу Бесараб, а моей глотке. Но это уж как кому представляется. Теперь я сказал твёрдо:

- В этих местах, километрах в десяти, живёт знакомый егерь. Переночуем у него. Продолжим путь в пять утра, и ко времени будем на месте.

Бесараб снова запротестовал, но напора в этом не чувствовалось. Владимир сдался. Наступил черёд оправданий.

- В городе суета, всё время вертишься, а тут монотонка. Видать вырубился.

Мы понимали. На мой звонок ответил хозяин:

- Нет проблем! Буду рад видеться. У нас как раз сауна под парком. Заезжайте во двор и сразу под веничек.

Я оглядел подворье. За два года с моего последнего визита, здесь произошли перемены. В восточном его углу появилось новое строение с открытой верандой, украшенной охотничьими аксессуарами и чучелами представителей местной фауны, среди которых выделялось чучело головы крупного секача. Заброшенная прежде длинная старая хата получила добротный ремонт и чудным образом преобразилась. Там, как оказалось, егерь обустроил нечто вроде гостиницы для заезжих охотников. В комнате отдыха был накрыт стол. Якут вывалил и нашу снедь. Четверо из семи мужиков оказалось Владимирами. Было смешно. Как не произнесёшь это имя – все и оборачиваются. Бог его знает, кого тут имеют в виду. Не зря, выходит, Бесараб своего тёзку Якутом представлял.

Мои Владимиры от парилки отказались, а я с удовольствием пошёл принять благость.

- Вот, задумал «духовочку» соорудить, а оно, вишь, чего получилось. Мозоли набил. Зато теперь… Ух! – Достав из кадушки отмокший берёзовый веник, приятель, словно тореадор шпагой, несколько раз театрально им взмахнул, разгоняя густой жгучий пар:

- Принимай душа рай! Спину, пятки подставляй!.. - и пошёл, пошёл…Хлясь, хлясь, да протя-янет…

Какие тут могут быть мысли!.. Их нет, будто нет ничего, кроме чувств и ощущений… Только хлясь, хлясь, и протя-янет… Ох, ох… хватит, - и… жух в холодную воду.

- Никак на лиманы путь держите? - наконец полюбопытствовал гостеприимный хозяин. Не к Афанасию ли?

- К нему. Точнее, в его угодья. Вверяет нас какому-то знаменитому на всю область гусятнику. Если по фамилии судить, колоритная, должно быть, личность.

- А-а-а!.. Знаю, знаю. Один там такой – Сёма Свиногрыз.

Ироничный его хохоток меня насторожил. Не отмахнулся ли от нас Афанасий Никитич? Не спихнул ли бремя забот абы на кого? Есть такие фокусники. Вроде услугу тебе оказывают, а по сути – сами себя от проблемы избавляют. Но я это сразу отмёл. Не такой человек.

С ним, здесь же, в Николаевке, мы и познакомились. На голубиной охоте. И тоже ведь скепсис одолевал. Подумаешь – горлица, пусть хоть и клинтух… А какой увлекательной та охота оказалась. Только поворачивайся, какие пируэты птицы вытворяли. Потом, за голубиной юшкой и получил я приглашение приехать на прилётного гуся.

Но так складывалось, когда был гусь, не получалось с выездом. В другой раз всё наоборот. А теперь-то, что значила егерьская усмешка?

- Да нет, в том, что Никитич вас Семёну рекомендовал, как раз хорошо. Он и есть лучший гусятник. На другую птицу, почитай и не охотится. Парочка хлопцев у него в команде. Афанасий, бывало, область обзвонит, как с гусем? Даже, если у всех пусто, у них – есть. Гуся, как себя знает, и ружьё у него необычное, из-за чего рядом с ним находиться невозможно. Многие, зная, что Семён гусей непременно разыщет и наманит, с ним поохотиться желали. Да только потом вздыхали: так, мол, и так, ни один гусь на выстрел не дошёл. Свиногрыз бил их своей оглоблей дальше, чем иной разглядеть успевал.

- Он что же, специально птицу отпугивал? – удивился Якут.

За дверью потрескивала остывающая каменка. На столе появилась печёная картошка. Все дружно зафукали, перебрасывая с ладошки на ладошку пылающие жаром клубни.

- Не-ет, - продолжал егерь. Никого он не распугивает. Охотники сами тиснутся к его копанке, должно надеясь: где зарылся Сёма, только там гусь и повалит. А Семён же не спрашивает, у кого какое ружьё. У него своё. С него он и лупит. Получается, охотники, заведомо, обрекают себя на неудачу.

- Что ж за ружьё такое? Есть «супер-гусь», ну, так и он на сто метров разве перышки пощекочет, - заскрипел лавкой Бесараб.

- В нем-то, в ружье, всё и дело, - продолжал интриговать нас добродушный хозяин, которому я предложил поехать с нами. Однако он вежливо отказался, сославшись на необходимость быть в своих угодьях, дескать: закрытие сезона, прибудет начальство.

- Мы думаем, в районе годика на три охоту закрыть, кроме волка и лисицы. Пусть божья тварь отдохнёт от нашего брата. Вот начальство и хочет посмотреть, обоснованно ли наше предложение. А то к Семёну я бы охотно съездил. Да, ну так вот, рушничку свою он «джезелей» называет. Не знаю, что за марка такая, будто имя татарское.

- Погоди, как говоришь – «джезеля»? Тут уж я расхохотался. – Длинная, что оглобля!.. Поня-ятно!.. Это, брат, в середине девятнадцатого века у афганцев были ружья кустарного производства. Действительно, имели они длиннющий ствол, чтобы повысить дальность стрельбы. Их и называли «джезелями». С этими ружьями афганцы в 1842 году целую экспедиционную армию англичан, положили.

Не только, конечно, ими. Сабельками тоже славно поработали. Но в основе были всё же «джезели». А Сёма ваш, по профессии, кто будет, уж больно поэтическая натура просматривается…

- Сёма - то? Фармацевт, аптекарь…

- Вот те раз, аптекарь…Хорошие же он примочки гусакам делает, - забухал забывший об усталости Бесараб. – Разом от всех хворей...

- Эт-т, рупь за два. У «супер-гуся» ствол всё ж много короче Семёнова. Насадка у ружья «дуже довга». Где достал – не ведаю. «Джезели» тоже не видал. Но факт есть факт. Мудёр, еврей…

- Эка!.. Еврей, аптекарь – понятно. Но что б до такой страсти охотник?.. А фамилия? Таких они отродясь не носили. Свиногрыз! – дивился Якут. - Евреи же исторически не охотничали. Рыбу ловили, скотоводством занимались, ремёслами, пока Библию не выдумали. Потом, чем угодно, только не охотой.

- Поди, и у хохлов такое «призвище» за редкость. Первый раз слышу, - вторил Якуту Бесараб.

- Насчёт охоты не удивляйтесь. Я много евреев-охотников знаю. А как до фамилии такой дожил, вы у него сами, при случае, полюбопытствуйте. Сёма мужик без комплексов. Раньше его, больше, охотники знали, а теперь вся Одесса и окрестности. У любого гаишника, или бабки какой, спросите: как, мол, к аптеке Сёмы Свиногрыза проехать? Расскажут и покажут. Откуда такая известность? Всё от «джезели». Она его и прославила.

Разговор снова возвратился к таинственной «джезели». Но мне хотелось больше узнать о её владельце. Афанасий Никитич, в сущности, ничегошеньки-то о человеке и не сказал. «Встретит, организует…». А тут, сколько всего. Хотя б фамилия…

- Так чем «джезеля» Семёна-то прославила? – попытался я выяснить главную причину его известности среди одесситов.

- Года два, или три, дело было? Да, три…

В общем, с помощью своей «оглобли» Семён Борисыч Свиногрыз обезвредил банду рецидивистов, совершивших коллективный побег из тюрьмы. С «зэками» настоящий бой вёл, пока спецназ не подоспел. А что, да как… Вы ж к нему едете. Вам и карты в руки. А пока…

Егерь повёл нас к месту ночлега. Решили, уезжая, хозяев не беспокоить. Ещё и третьи петухи не пропоют, как мы продолжим путь. Так что, заведомо попрощались, поблагодарили за приём и хлебосольство.

Бесараб уснул сразу, как приняла его грузное тело кушетка. И загудел под ухом трактор, чихая, рыкая и свистя изношенным ремнём. Бесарабов храп ошалело метался по горенке, и, натыкаясь в темноте на стены и мебель, ахал, ойкал и всхлипывал…

Якут, не в силах совладать с таким напором всеохватной какофонии, недовольно ворчал и ворочался, пока, измаявшись, но, не решаясь локтем поддеть под рёбра тёзку, потащился во двор курить и беседовать с собаками.

Долго и я маялся. С Бесарабом всегда так. Если хочешь выспаться, надо уснуть до того, как коснётся подушки его запрокинутая голова. А тут ещё Сёма Свиногрыз, гуси, «джезеля», бандиты. Только чёрт рогатый и не привиделся. Проснулись мы, если эти несколько часов можно было назвать сном, от громких, но невнятных междометий Бесараба. Он что-то вскрикивал, и я вскочил, с такою резвостью, какую выказывал, пожалуй, проходя курс молодого матроса при команде: «Подъём!».

- Что, что такое? – послышался от двери речитатив Якута. Он включил свет. Бесараб с закрытыми глазами сидел на кушетке и тяжело, прерывисто дышал. Секундой погодя, махнул рукой и промямлил:

- Надо ж, приснилось, джипом сходу заскочили в фуру, а там…

Что было там, он не поведал. Стрелки часов приближались к пяти, и мы заторопились.

Оставшиеся 170 километров до Одессы меня не покидало ощущение незавершившегося приключения, будто я, начав читать захватывающую книгу, силой неизвестно каких обстоятельств, был принуждён отложить её, и теперь тщился представить концовку сюжета.

В нашей короткой телефонной беседе Семён Борисыч с одесским прононсом встречу назначил на семь утра пятницы у «клеверного моста», что раскинул свои лепестки сразу при въезде в городскую черту. Ровно в это время мы там и притормозили.

- «Ждите», - был короткий его ответ на моё сообщение о прибытии. Ждать пришлось два часа. Всё это время Бесараб, по обыкновению, спал, откинувшись на спинку кресла. Якут с сигаретой в зубах бродил вокруг кафе на заправочной. А я терялся в догадках: отчего же Семён – одесская знаменитость, не едет? Отмотать 500 километров и ждать, в прямом и переносном смысле, у моря погоды, казалось верхом безмозглости. По истечении второго часа ожидания, терпение моё иссякло, и я взялся за мобильник. Но стоило мне, в сердцах, тыркнуть кнопочку вызова, рядом с нами, как по волшебству, припарковался видавший виды «Nissan-Patrol».

Приехавших было трое. Но Семёна Борисыча я определил сразу. Из машины вышел мужчина лет за пятьдесят, среднего роста, с характерной внешностью «аптекаря» или «юриста», на фейсе которого с достоинством занимал отведённое ему место крупный с горбинкой шнобель. Прибывшие были уже облачены в охотничью экипировку. Выделялась обувка организатора предстоящей охоты – добротные и лёгкие, отделанные хорошего качества кожей, ещё старого покроя валяные серого цвета сапоги. На голове кожаная меховая ермолка.

Мы вышли из машин одновременно. Семён Борисович, подойдя навстречу с опережением, широким жестом протянул руку и, представившись, первым делом извинился за опоздание:

- Вот так всегда: соберёшься на охоту, а собаки не кормлены… Пришлось машину менять. Ещё вчера с ремонтом должны были управиться, да, что уж… поехали, наговориться успеем.

Скоренько объяснив Бесарабу организацию пересечения украинско-молдавской границы, он велел нам держаться за ними, и мы помчались к заветным лиманам.

Дорога то петляла, то ниткой тянулась вдоль обводного канала. Когда-то, ещё в советские времена, мне приходилось проезжать этими местами. И были они много привлекательнее, чем нынче. Это был зажиточный край. Вдоль дорог нескончаемо тянулись фруктовые деревья: черешни, орех, яблони, абрикосы. Теперь от этого изобилия остались одни пеньки. Вырубили. Под корень. Пустили на истопку, чтобы не померзнуть в зимние холода. Разъединение большой страны и жадная длань войны превратили цветущие, в недавнее ещё прошлое, земли, в зону выживания. Нет газа, нет мазута, вот, и рубит народ фруктовые деревья. Даже щепок от рубки не остаётся. Куда ни глянь, порушенные и растащенные по кирпичику фермы, где-нигде, пасущиеся одиночные коровы, скудненькие отарки овец, заброшенные виноградники.

И справа, и слева, до самого горизонта, открывались плавни. У берегов озерец выкошенный и сложенный в снопах очерет. Им будут укрывать в холода хлева и крыши, совсем, как в стародавние времена. А ещё использовать в качестве декоративной отделки летних помещений кафе.

За блестевшей вдали лентой реки в плавнях полыхало высоченное пламя. И не понять было, с какой целью подожгли очерет. Ведь не ради новой земли делают выжиг. Вон её сколько брошено! Бесхозной и неприкаянной.

Чёрный дым, как если бы горела огромная куча старых автомобильных шин, вздымался к небесам. И лишь на высоте трехсот метров фронтальным движением воздушных потоков, дым растягивался над маячившим контуром леса. Пожарище, да метущееся над ним бесчисленное воронье, создавали тягостное ощущение военного бедствия.

Миновав пограничный пост, мы ненадолго заехали в Татарбунары, оформить разрешение на охоту. Было заметно самое благоприятное отношение к Василию, если не сказать – он выглядел здесь «своим». Председатель райсовета рекомендовал охотиться в известных ему местах:

- Особенно далеко не гарцуйте. В районе твоего «Куликова поля» стаи тысяч до десяти собираются. Пока я туда никого не направлял. Занимайте оборону.

«Уж не то ли поле они «Куликовым» кличут, где Сёма Свиногрыз с бандой бился? – строил я догадки.

Вообще, я и мои спутники все это время хранили молчание, что нам кое-что известно и о самом Семёне, и его подвигах.

В команде «Ниссана» тоже оказался Владимир.

- Надо же, - незлобиво ворчал Якут, - куда не кинь, сплошь претенденты на мировое господство.

Но второй спутник Семёна оказался Егором. И это вносило хоть какое-то именное разнообразие.

- Меня зовите Вова, - предложил водитель «Ниссана», узнав о засилии тезок.

Теперь всё упрощалось. Владимиры исчезали, оставались: Бесараб, Якут и Вова.

Вова был хром и при ходьбе сильно приседал на левую ногу. Голеностопный сустав её почти не сгибался. Внешность он имел, как и Сёма, «юридическую», но ростом в полголовы превосходил друга. Егор тоже не выглядел коротышкой: сухопар, лёгок, подвижен.

Понятно, что Семён и Вова говорили на одесском диалекте, тогда как Егор, пользовался суржиком. Но и эта русско-украинская смесь носила налёт говорка известного причерноморского города. Куда ж тут деться! Где живёшь – о том и поёшь. То ли подыгрывая, то ли подначивая друзей, Егор вворачивал в свою речь выражения типичного их лексикона. Но стоило ему употребить не свойственную одесскому еврею интонацию, а уж, тем более, исказить сленг, Семён с возмущением взмахивал руками, и, как строгий учитель, напускался на недотёпу-ученика:

-Егор, сколько тебе сказать, что одесский еврей не говорит: ну что вы!? Одесский еврей видыхает нежно: та ну шо ви!? И шо ви думаете?

 

К тракторному стану добрались до полудня. Вслед за сворой дворовых шаек показался дежурный – кудластый, взъерошенный мужичок, всё-то и дело которого в эту глухую для механизаторов пору – варить свиньям подсобного хозяйства баланду, да мять бока перед стареньким черно-белым телевизором. Команду Семёна он, конечно, знал. Его хитрая физиономия загодя отражала ожидаемые от прибытия охотников удовольствия – возможность отхлебнуть доброй горилки и умять городских закусок. Подсобив обустроиться в отпертом помещении, он стоял в дверном проёме, подперев плечом косяк, и толстой спичкой ковырял в зубах, должно намекая, что пора бы что-нибудь и на зуб положить. Да и мы были не прочь разделить его желание, но Семён намеревался прежде разведать поля и определить наверняка место предстоящей охоты. Потому ограничились лишь бутербродным перекусом.

Всем ехать на разведку не требовалось. За два часа к возвращению хозяев мы должны были приготовить полноценный горячий обед. Предусмотрительный Бесараб больше не дрых, и пока Семён в Татарбунарах оформлял документы, прикупил у рыбаков для зажарки пару белых амуров, да на уху пыжистых крутоспинных окуней. Теперь, самозахватив должность шеф-повара , он помыкал мною и Якутом, раздавая «вказивки». Однако, помятуя, что уха не терпит многорукости и суеты, взялся за неё сам. Якут получил самостоятельную задачу – жарить амуров. Мне досталась лишь роль подсобника при шеф-поваре, иначе – поварёнка. Только и слышалось: давай морковь, а где лук и специи, картошку почистил, у нас есть пшено?.. Естественно, мне на всё приходилось давать ответ. А самое неприятное – чистить колючих окуней.

Якут только посмеивался, глядя, как я, то и дело, дергаю руками, царапаясь об острые их плавники. Он уже успел распластать амура и, обваляв в муке куски рыбы, укладывал их на скворчащую сковородку. Упаковав первую жарку, издевательски потянулся за бутылью с красным вином, приговаривая:

- Кто как работает, тот так и пьёт… - Он ещё не знал, что скоро брошенный им бумеранг вернётся, когда я на поле вручу ему лопату и «воздам аз есмь»:

- Давай, братец! Кто как копает, тот так и стреляет…

Он будет удивлён, а я неумолим. Но теперь Якут, восседая на стуле со стаканом терпкого, тягучего каберне, посматривал в мою сторону, как китайский мандарин на хилого работника. Лишь когда я отнёс очищенных окуней Бесарабу, протянул стакан и мне.

Это он мстил мне за вчерашние подколки относительно его охоты в тундре, за «экспедицию» и «якутский туалет»…

Когда Бесараб торжественно булькнул в готовую уху водки, прибыли разведчики. Семён, как и ожидалось, гусей обнаружил на «Куликовом поле».

- Птица кормится, и через час можно ехать к «отходу», - был его вердикт.

- Куда ехать? – поперхнулся Якут. Он хоть и охотился где-то там, в далёкой Якутии, но честно признавался ещё вчера, что никогда не бывал на массовых пролётах, и когда услышал, что «чорна туча» числом не меньше 10-12 тысяч, ахнул: может ли такое быть?

- Посмотрим «отход», - повторил уже Егор.

- Что за «отход»? - опять пожал плечами «представитель народов Севера».

- Ну, Якут, ты и впрямь тёмный, как шаман, - хлопнул его по плечу Бесараб. – «Гусиный отход ко сну» понаблюдаем.

- Разыгрывай, - надулся Якут.

- Какой, разыгрывай! Гусь по тёмному на воду уходит, там и ночевать будет на закрайках песчаных кос.

«Отход» гусиных стай… Да, кто не видел этого зрелища, с трудом может представить силу его эмоционального воздействия. Оно не менее, если не более, захватывающе, нежели стрельба по налетающим птицам. Масса, огромная масса гусей – вот что поражает воображение наблюдателя. И впрямь «чорна туча». А ещё звуки, гул, издаваемый разом многими тысячами крыл, хлопочущих, бьющихся, издающих невероятный треск, как от разряда в пять тысяч вольт. Так и думается: ещё немножко и засверкают окрест сполохи, захлещут молнии… И гогот, гогот… Сердце замирает, когда орущее многоголосие проносится над головой. Кажется, как на базаре – всяк о своём кричит. Но нет. Всё у них понятно и организованно. Куда, зачем, почему…

Мы стояли у закрайка, невесть, какой величины поля в широкой и густой тени лесопосадки. Округа медленно погружалась во тьму. Там, где размытые сумерки прояснились до ночной прозрачности, вспыхивали первые звёзды. Лишь на западе ещё боролась с мраком бирюзовая заря. Будто в поддержку ей, откуда-то снизу, из глубины тухнущего зарева, ударили встречь рваным фиолетово-бурым тучам, расходящиеся веером три зелёных луча. Тучи вспыхнули, как сухая еловая ветка, на мгновение, осветив землю. Но только поблекли и растворились лучи, тучи снова сделались мрачными и зловещими, грузно давя последние остатки света.

От ближнего к нам взлобка начинался долгий уклон, сбегающий к самому лиману, ещё серебрившемуся и трепещущему.

Явственно слышался гусиный гогот. Он исходил из глубины поля, постепенно нарастал, ширился, становился всеохватным. В общем хоре гусиных голосов можно было различить пронзительный лебединый клик. Гуси и лебеди охотно соседствуют, одни другим не причиняя вреда. Лебеди снимаются и уходят на воду первыми. И как потянулась их нитка над полем – жди скорого подъёма гусей. Вот-вот сорвутся! Но есть тут особенность: если гуси поднялись на крыло сами, – на это же поле утром они и потянутся на кормёжку. А вот когда кто-нибудь их столкнул, подшумел – чаще всего полетят на другой кормовой участок. Понять характер их подъёма на «отходе», для охотника самое важное. Если гуси поднимутся не потревоженными - он может даже стрелять по взлетевшей стае. Ничего их теперь не смутит. Они спозаранку свалятся на оставленное поле.

Выразительный прежде гогот уже слился в сплошной гул. Доносились хлопки. Это застоявшиеся птицы расправляли и разминали крылья. Казалось, там, в темноте, образовалась и крепчает энергетическая аномалия. Когда напряжение в ней достигло наивысшей точки – гусиные крики резко оборвались и…ух-х-х!.. Разом взорвалось многотысячное скопище, будто несколько гектар чернозёма со стерней и озимью оторвались от тела земли и намереваются перенестись в неведомые дали.

Только тогда вся эта масса, выправив шеи в сторону большой воды, найдя устойчивую опору крыльям, вновь расплескала над юдолем свои голоса.

- Кли-кли-кли…ка-га, ка-га… - слышалось отовсюду. Это гуси, выравниваясь в клинья и вереницы, занимали свои места в стаях.

Теперь наш черёд, - подытожил завершившееся действо Семён Борисыч. – В центре поля и на взлобке от лимана есть уже по две ямы. Их надо освежить и докопать ещё по одной. Здесь же он и распределил нас по командам. С собой в центр поля он брал меня и Вову. С Егором на взлобок отправятся Бесараб и Якут. На две команды делились профиля и манки.

Когда, закончив с подготовкой места, мы подъехали на взлобок, упревший Якут, ещё ковырялся лопатой. Впечатлённый увиденным «отходом», он всё ахал и охал, не в силах по - иному выразить своего восхищения.

- Вот это так да-а-а!.. И что, завтра тоже столько явится? Если они одновременно «груз» сбросят – нас тут и зароет…

- Ну, это вряд ли, гуси не все сразу с воды снимаются. Разобьются на стаи, и подлетать будут постепенно, - унял якутово волнение Семён и скомандовал возвращаться.

За вечерей, пару раз поправив Егора «за одесский говор», Семён Свиногрыз, чтоб унять гусиные страсти, принялся за еврейские анекдоты. Его поддержал Вова и…пошло-поехало от Пересыпи до Молдаванки…Слушая их колоритную перекрёстную перепалку, мы ломились от хохота, будто сюда перенесли маленький дворик из еврейского квартала того, ещё старого времени, и в нашей комнатухе собрались все персонажи Исаака Бабеля.

… - Абгаша! Ви знаете, какой национальности бил Сталин?

- Не может бить!

- Я вам сказать!!!

… - Ой, Яшенька! Наше вам с кисточкой! Вы бледный, как спирахета!

- Циля, не крутите мне фаберже!.. Оно вам надо?

… - Ви едите фиш из ложкой или из вилкой?

- Ой, шо ви! Мине всё равно, лишь би да!..

Обстановка сделалась столь доверительной, что расслабившийся Якут, не мудрствуя лукаво, возьми да и ляпни, отчего де у Борисыча такая странная для еврея фамилия? Мне показалось, что вопрос этот испортит атмосферу добросердечности, воцарившуюся благодаря самому Свиногрызу. Я глянул на Якута с явным упрёком. Но Василий совсем не смутился проявленному любопытству к своей персоне. Должно быть, привык, как привыкает человек не только к видимой неблагозвучности собственной фамилии, но и ко многому другому, что не делает его жизнь краше. Ну, свыклись же мы и долго терпели «социализм с человеческим лицом», будто она, эта самая жизнь, если она человеческая, может быть с собачьей мордой.

- Э-э-э, - протянул Семён… - Любовь зла, полюбишь и козла. Ви хочете плохих евреев?.. их у мине есть:

- Рабинович поменял фамилию на Иванов, потом на Петров. Его спрашивают: Рабинович, зачем ви это исделали? Рабинович: погнимаете, где би я не сказать, шо моя фамилия Иванов, мине спрашивали, а какая ваша предыдущая фамилия?

Рассвет родился серым. Семён Борисыч, занимая центральную, меж мною и Вовой, яму, бережно положив рядом с собою «джезелю», опробывал манок. Щелкнул тумблерочком, и поплыла над сонным пределом перемолвка гусиной стаи. Из глубины поля ей ответил говорок Егоровой «заманухи». И снова воцарилась тишь. Только где-то далеко на лимане улавливался неясный шум, да вдоль прилеглого к полю шоссе в предутренней мгле скользили огни ещё редких машин.

И до этого бывая на гусиных охотах, в нынешней, я не видел ничего для себя нового. Но вот…«джезеля». Так-то уж она, по молве, забойна? Хотя, если встать с нею в рост, пожалуй, при низкой облачности, и впрямь, тучи разгонять можно. Признаться, в баллистике я не силён. Да и ружьями всегда стандартными пользовался, ничего не переделывая и не добавляя. Но при виде столь необычной конструкции, наверное, любой охотник задастся вопросом о длине его ствола.

- Ничего мудрёного, - протянул мне своё сокровище Сёма. - Ствол обычный – 76 мм, а вот насадочка ещё 70 мм добавляет. Итого, без малого полтора метра на круг выходит. Видишь подцевник с заходом на основное цевьё и охватной муфточкой. Даёт прочность соединения насадки со стволом и устраняет неизбежные её вибрации. А что дают отверствия в насадке? Глушат звук. Такая насадка увеличивает дистанцию стрельбы чуть не в два раза, дает концентрацию и равномерность осыпи. Патроны я снаряжаю сам. Дроби 36 грамм. Ну, и пороха соответственно.

Повертев ружьё, несколько раз приложившись, и поводив стволом по темнеющим тучам, я понял, что всё равно, по первости, с ним не совладал бы. Уж больно непривычно оно ощущается в руках. Да и весу ружью насадка придаёт.

- Работа штучная, хотя, при желании, и в продаже можно, сыскать. Может, чуть короче. Теперь чего только не сделают. Были б «купилки». А уж я привык. Без насадки, ружьё мне обрезом кажется. Иногда с «голланд-голландом» на зайца иду, вроде как, трость несу. Стрелять-то я издали, привык. Бывает, забудусь, и бью не в меру. Получается, салют и только. С гусем совсем другое дело…

Какое оно другое, я убедился уже вскоре. Только заалел окоём, и обрезалось поле, над лиманом ухнуло. Это гуси начали срываться с мест ночлега. Но прежде, чем первые их вереницы и косяки поднялись над водою и с разворота стали краем облетать поле, мы увидели лебедей. Они проплыли так низко, что можно было разглядеть их черные прижатые лапы, клюв, глаза, каждое перышко этих белоснежных созданий. С хрустом сминая морозный и упругий воздух, птицы кликали, оповещая округу о своём появлении. Пролетев над скрадками, лебеди опустились невдалеке от наших профилей. Мы замерли. С одной стороны, это было для нас наивысшей формой маскировки. Живые птицы. Что ещё может гусям убедительнее свидетельствовать о безопасности, чем их присутствие? С другой, невозможно и шелохнуться.

На краю поля трудился манок. Обманутые гуси козырнули и снизились. Они явно разглядели «кормящихся собратьев». Выставленные Егором по закрайку поля гусиные профиля оказывались как раз на их пути. Ещё не домчались до нас звуки выстрелов, а стая, будто подброшенная вверх, стала разворачиваться по направлению к нам. Но видно было, как отделились от неё несколько чёрных клякс и они, похожие на сброшенные бомбы, понеслись навстречу земле.

Яростно ударил по ушам и наш манок. Лебеди взволновались, но с места не стронулись. Несколько расстроившаяся гусиная стая, выправилась, сомкнулась, и хоть выше, чем налетала на скрадки, умостившиеся в периметре поля, шла к его серёдке. Лежа на спине в скрадочной яме и наблюдая за её приближением, в эти последние минуты, я почему-то вспоминал свою первую гусиную охоту. Кто скажет, почему так происходит. Теперь бы надо думать о том, как сподручнее встречать вот этих, а в глазах стоят те, бог весть, какой давности. И чуть слышный голос егеря: бей гуся, когда хорошо видны его лапы и полоски на груди. Всё я тогда видел, но они мне казались невероятно далёкими, хоть и большими. И мысли мои метались: как бить-то, в грудь, или, может, как советовали охотники «в ракушках» - под перо?

Краешком глаза я глянул на Семёна. Он был спокоен и недвижим, как застывшая мумия великого фараона. А гуси уже зависли над нами, склонив головы и поглядывая то на лебедей, то на профиля. Это длится всего лишь какие-то мгновения, а, кажется, птицы насквозь сверлят тебя взглядом и ты, от невозможности избежать столь пронзительного сканирования, теряешь самообладание, словно бы они лишили тебя воли.

- Бьём! - наконец вскричал Семён и, разом, разметав укрытие, мы вскочили, целясь в птиц, как и условились, со своего крыла стаи.

Я точно помнил, как чёрная клякса устремилась к скрадку и с гулом шмякнулась рядом. Но совершенно не видел результатов стрельбы Вовы. Меня занимала Свиногрызова «джезеля». Очень хотелось увидеть её в действии. Так что, пустив свои заряды, я немедля развернулся к Семёну. А стая, помятая нашими с Вовой выстрелами, сразу и разломилась, облетая скрадки и слева, и справа. Но Сёма, как бы, и не суетился, выбирая самый плотный гусиный гурт. Стрельбу он открыл никак не ближе семидесяти метров, а когда прозвучал его последний, пятый выстрел, гуси были уже метров за сто двадцать. И последний выстрел выглядел настолько прицельным, что большой и сильный гусак кувыркнулся сразу после него. Понятно, упал он много дальше.

Не все стаи, что начинали облёт поля, но наткнувшись на Егоров скрадок, отворачивали на нас. Какие-то жались к берегу лимана, и так просачивались вдоль его кромки к следующему за нами кормовому участку. Там стрельбы не было и гуси, не высмотрев ничего подозрительного, постепенно на нем концентрировались. Но и нам перепадало неплохо. Как говорится – только попадай.

Ещё появлялись небольшие запоздалые стайки. Изредка приносились к профилям сумасшедшие одиночки. С ними мы справлялись много проще, ибо потерявшиеся птицы совершенно забывали об осторожности, не в пример ведомым вожаком. Бац! И звоном отзывается дрогнувший от встречи с гусем, стылый чернозём.

Только и скатерть-самобранка устаёт извергать яства пирующим молодцам. И скатерти-самобранке передышка требуется.

Сёма Свиногрыз достал термос и бутерброды:

- Совсем ещё недавно, на этих полях колосилась и вызревала ядрёная пшеница, сеяли горох, кукурузу, просо, гречиху; изумрудом сияли озими, тяжко клонились к земле почерневшие лепёшки подсолнухов. То-то, раздолье прилётной птице. Жируй – не хочу! И жировала, и кормилась, скоренько отъедаясь на даровом угощенье. Нынче, куда ни глянь: рапс, рапс, рапс…и как бедной птице в глотку лезет. Желудочек вывернешь – одна жесткая зелень, да галька. Подкожного жира – где-нигде. Знать, не до него, ноги не протянуть бы, бедолагам. И что это наш человек так падок до всего забугорного? Украинская земля извека зерновые, корнеплоды, да бахчевые, плодила. Нет, припёрли из Америк техническую культуру – рапс. Дескать, масла и зелёная масса на «биодизель», скорую и твёрдую копеечку принесут. А хлебушек откуда? Опять из Америк потянем! Нет, на своей землице растить надо то, что она исстари родила, чем людям кормилицей была. А рапс… он же, как вампир, въедается в её нежное тело и сосёт, сосёт соки до последней капли. До того всё выедает, что не только чего другое, так и сам более расти не может. Как есть, вредительство! Лысенковщина. Но и рапс гуси приспособились щипать. Больше ж, нечего. Как люди, в голодомор, крапиву. А ведь могут от такой кормёжки и в другие края податься. Вот и заорут тогда доброхоты: охотники извели птицу! Закрыть её, напрочь! И невдомёк им, сирым, что ларчик - то не оттель открывается…

- Раньше гусь был, как ему и положено – упитанный и жирный, - закатил Сёма глаза, словно млеющий Паниковский, - …шейка, грудка, крылышко… - Теперь от гуся ничем иным, кроме салярки, и не пахнет,- провались этот рапс пропадом. Поначалу, гусь, когда прилетает, дичиной и пахнет. А к концу сезона этой дрянью насквозь пропитывается, как большая поганка рыбой. Принес я как-то таких гусей. У нас, в еврейских семьях, оч-чень любят фаршированные гусиные шейки, паштет из их печени, где используют гусиный жир и репчатый лук. Розочка сразу не почувствовала перемену в запахах. А вот когда приготовила: « Ой, Сёма,

как ты себя имеешь после такого гуся? Пусть этот «кошерный» гусь идёт через туда!.. Ты их шо, на помойке стрелял?». - После этого мы с ней имеем новый рецепт.

- Что за рецепт, если не секрет?

- Конечно, секрет! Но как для вас… берёте гуся – 1 шт., яблоки – 7 шт., картофель – 1 кг, чеснок, соль – по вкусу. Гуся потрошите, моете, солите. Очищенные яблоки режете на 4 части и начиняете ими тушку. Гуся зашиваете и кладёте на противень. Наливаете полстакана воды и помещаете в нагретую духовку. Когда гусь хорошо проймётся, натираете его чесноком и обкладываете картофелем. Хорошо подрумянившуюся птицу выкладываете на самое красивое блюдо. Теперь, когда гусь готов, и ваш желудок уже начал выделять сок, чтобы достойно принять его, вы наливаете в стакан водки. Выпиваете залпом. Следом, без промедления, хватаете зажаренного гуся и… стремительно выбрасываете его через окно во двор, где его ждут – не дождутся дворовые собаки! Потом, спокойно одеваетесь и едете на рынок за…домашним гусем, которого готовите, как и дикого. Всей-то и разницы, что зажаренного домашнего гуся вы не выбрасываете, а, наслаждаясь хрустящей шейкой, рассказываете жене, с каким трудом добывали их диких собратьев.

- Хороший рецепт. Этих тоже по нему будем готовить? Или уж сразу заедем на Привоз?

- Нет, этих надо просто хорошо вымочить, - хохотнул Сёма.

Вова вызвался стронуть, уже успевшие обсидеться за дальними лесопосадками, стаи. Мы ожидали, что в поисках присады, нас они проведают наверняка. Я успел приметить: «Куликово поле» располагалось в самом перекрестье соседствующих полей. Это был тот пятачок, который не минует ни одна стая, с какого бы направления, и куда бы, не летела. Хотя, с трех сторон, поле обрамляли две шоссейные и одна просёлочная дороги. Никакой глухомани. Вот и мы, не мудрствуя лукаво, оставили свой транспорт на виду, всего лишь в полукилометре у посадки. Зимуя в довольно густонаселенной людьми зоне, гуси на такие мелочи мало реагируют, обращая внимание только на непосредственное место своего нахождения. Прихрамывая и припадая на правую ногу, Вова потянулся к машине.

Нам свойственно закреплять память о славных страницах истории. Сколько площадей, поименованных Куликовым полем было в Российской империи? Десятки, сотни? Вот и в Одессе одна из самых больших площадей, когда-то, стала Куликовым полем. Там мне уже приходилось бывать, на юморине. Теперь ещё Куликова поля в области добавилось, пусть и неофициально. А виновник, вот он, рядом – Семён Борисович Свиногрыз.

Одесское Куликово поле, расположенное недалеко от порто-франковского рва, представляло собой пустырь, и, поначалу, использовалось для проведения военных парадов. По мере застройки Одессы, рядом с Куликовым полем в 1818 году возвели таможню и тюрьму. Тогда и потянулась от него дурная слава. Десятки лет хоронили там казнённых преступников, от чего землю ту в народе считали чёрствой. К XX столетию, вопреки всему, Куликово поле стало местом массовых народных гуляний. При большевиках его дважды переименовывали: сначала в площадь революции, потом добавили ещё - Октябрьской. Теперь снова первоимённым сделали. Только при всех изменениях, осталась на своём месте старая-престарая тюрьма. Тоже, вроде, как городская достопримечательность. Да, вот, незадача – радости от неё горожанам мало. Здесь, на вновь означенном Куликовом поле, где мы, зарывшись в чернозём, нажидали гусей, нет ни высоких заборов, ни «воронков», ни часовых, ни самой тюрьмы. Таки ж, докатились и сюда «дела» одесского Куликова поля.

- Вона, хромает. Второй год лечим. Это лучшее, что сумели добиться. Летом ещё с тросточкой ходил.

Впечатление было таким, что у его друга повреждены связки голеностопного сустава.

- С вечера четверга я собирал монатки. Вдруг Роза кличет: « Нет, Сёма, ты такое слышал? Оно нам надо? Трое рецидивистов сделали кичману ручкой. И где вы едете, оставайся дома…». С экрана телевизора на нас смотрели совсем не эстетичные рожи. Кто б подумал, что её слова, да бесу в уши. Менты по дороге четырежды шмонали.

В общем, выезд начался нервно. Чего нельзя сказать об охоте. Птица тянула плотно. В тот сезон это поле ещё не было обстрелянным. По всему видать, жировали гуси здесь не один день. Вот мы и решили: я в центре поля расположусь, а Вова с Егором …во-о-н в том углу,- махнул рукой Семён Борисыч,- поближе к дороге. Там стаи снижаются, правясь на соседнее поле. От шоссейки, получается, метров триста. От меня с километр. Я как раз одну нажидал, лежа в скрадке. Выстрел, конечно, слышал. Но кто ж будет высовываться, да зыркать, что да как, когда гуси, аж почти над тобой виснут. Отстрелялся я красиво – трёх вышиб. Понаблюдал, пока совсем не отдалились. Вылез, подобрать битых. Смотрю, а у Егорова с Вовой скрадка «Нива» ошивается. Инспекция, не иначе. Принесла, нелёгкая! И когда успели? Мою стрельбу, наверняка, видели. У меня уже до этих парочка белолобых была. Два, знаю, было и у мужиков. Если на круг – нормы нет. А коли на одного меня – перестрел налицо.

Хватаю я гусей, и в скрадок. Приховать первых. Только в ямке прикопал, «Нива» уж ко мне правится. Ладно, думаю, документы в порядке, да и инспекторов я всех знаю. Вдруг, затрещал мобильник. Вова. Подумалось, что будет звать на перекус. Сказать, что он кричал, нет. Он говорил, как говорят из могилы: - «Вася, убегай к машине, это бандиты! Я - ранен! Егор без сознания. Вызываю милицию». Как обухом по темечку. Может, моей реакцией сразу и были бы вопросы, как у всех нормальных людей: что, какие бандиты? Или, того проще: чего придуриваетесь? Но как-то я сразу понял, здесь не до шуток. Голос, вот чего не смог бы подделать Вова, приди ему в голову идиотская мысль, так по-чёрному похохмить. Надо быть хорошим артистом, чтоб так натурально изображать ситуацию. А он человек бесхитростный. Неужель, правда? И сразу телевизионный экран перед глазами вспыхнул и, будто, Розочка: «Сеня, Сеня, уходи!..». Заметался я, как тигр в клетке. Куда уходить? Поле. Ключи-то вторые у меня были, только до машины полкилометра. Настигнут раньше, чем добегу. Трудно поверить, но мысли летели, быстрее дроби. Что, что, что?.. Снова схватился за телефон, отбросил. Господи, да у меня ж ружьё и патронов сумка! А там урки. Стрелять? Как? Это же люди, хоть и беглые зэки. Да, и не милиция я. Это они палят в кого, и когда, хотят. Нельзя, нельзя, а бандитам можно? Вова уже ранен…Не-ет, как они с нами, так и мы. Буду держать оборону…

В голове творилось невообразимое. Я ещё и решения об этом не принял, а руки сами шарили в сумке с патронами, где в отдельном карманчике я всегда ношу несколько пуль и картечин. Не раз, бывало, встречаешь знакомую команду с лицензией на кабана. Вот и приглашают присоединиться. Теперь эти пули годились для иного дела. А стреляю я секачей стальными подкалиберными ожевальной формы. Любой калкан пробивают, как масло. Фирма «Тахо» их удумала. Для таких случаев аккурат подходящие будут. Говорил дядя-морячок: «ещё не шторм, но очки лучше снять»…

Опять надрывался телефон, но ответить я не мог. В две секунды опрастав магазин, не гнущимися пальцами, я запихивал в него те самые подкалиберники. До желтой «Нивы» оставалось уже метров сто пятьдесят, когда, опёршись на бруствер окопчика, я почти вживую ощутил себя солдатом, что простым противотанковым ружьём, останавливал немецкие «panzermachinen» в полях под Одессой. Может это и слишком пафосное сравнение, но…ведь паханам терять было нечего.

Мне казалось, что я уже вижу нависшее над рулевой баранкой ухмыляющееся лицо. Они не ожидали отпора. Просто не знали, что я предупреждён и готов к обороне.

Егор и Вова, как поначалу и я, тоже купились на предположении об инспекции. «Нива» подъехала к скрадкам вплотную. Не успел Егор встать, как выпрыгнувший из машины, иссохший, словно обломленная ветка акации, небритый хлюст, шустро схватил лежавшее подле окопчика ружьё. Понятно, что оно было заряженным. Бандит знал, что у охотников в скрадке ружья всегда готовы к применению. И обращаться с оружием умел, немедленно сняв его с предохранителя. «Мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел…». И бандиты на охотников насели по-настоящему. Хилый немедленно направил ствол на Вову. Не заглушая мотор, выцарапался настоящий громила, как только умещался в кресле водителя. В его руке блеснула лезвием зырянка. Одет он был в серый не первого срока свитер, и наброшенную поверх него, легкую куртку. Спортивные штаны и несуразных размеров кроссовки довершали его антураж. Не лучше выглядела и одежонка, завладевшего Егоровым ружьём, болезного. Третий не вывалился, как подшибалы, а явился вальяжно. Сперва вынес одну ногу, затем - другую. Молча, размял плечи, хрустнул пальцами. И прикид имел не зоновский. Длиннополая кожаная куртка, темно-синие вельветовые джинсы, замшевые корочки.

Без труда поняли охотники, что за инспектора явились по их душу. Но с первого мгновения их сразили напор, наглость и стремительность атаки зэков.

- Э-э, - воскликнул Егор. - Это что такое? Вы кто, и что себе позволяете? Предъявите документы!.. Он сделал усилие, намереваясь выбраться из скрадка, но был немедленно отброшен ударом ноги в грудь подоспевшего громилы.

- Ну, амбец! Эта падла ксиву требует. Вот вы нам бирки свои и выкатите. Резо, - мотнул головой громила в сторону Егора,- можно я этому бивню бейцалы его распишу?

- Ништяк! Сперва побазарим, потом решим.

Болезного перекосило. Не иначе, пребывая всю свою воровскую житуху в положении шестёрки при авторитетах, он использовал любую возможность, чтобы выместить накопившуюся от долгих унижений злобу на лохах, какими теперь считал этих двух мужиков, с такою лёгкостью превратившихся в его жертву. Ему, подсознательно, хотелось дать волю своим замордованным тюремными стрельщиками и соловьями чувствам, словно охотники и были ненавистные охранники, и надзиратели. На первой ходке чудом не ставший петухом, затравленный и испуганный, обрушившимся на него неведомым, прежде, страшным миром, он был спасён от постыдной участи могучим воровским авторитетом, невесть отчего, проявившем жалость к почти потерявшему человеческий облик существу. С той поры он и пребывал, в услужении пахана, определившего ему странное погоняло – Глыза. Будучи из гопников, Глыза ночью, не напрягаясь, угнал оставленную без пригляда машину, а с дороги высмотрел, не услышал стрельбы, а именно углядел, как отделились от стаи гуси, и уж потом понял, что на поле кто-то охотится. Вот и предложил барину быстрее обзавестись оружием. План сработал.

Сейчас же, он взвизгнул фальцетом:

- Грабли в гору! Заткни поддувало, удавленник! Вильтанёшься, враз гнилушки развею…

- А ты, гудлай, чо флюгер вывесил, дыней-то не крути, лезь с ямы и пять шагов… пшёл…стал спиной, - прорычал громила, - надвигаясь на Вову.

Владимир медлил, ещё до конца не осознав, как следует себя вести. То ли подчиняться уркам беспрекословно, в надежде, что забрав всё им необходимое, они оставят их в покое, то ли сопротивляться. Это был тяжкий выбор. Никто сейчас не сказал бы, что последует через минуту, две, три.

Уедут ли бандюки, или, желая подольше не поймать шухер, в этих скрадках их и закопают. А ведь, сидя за рулём, как Вова был недоволен, когда в дороге их машину четырежды осматривали подвижные патрули. Теперь же об этом не думалось. Медленно поворачиваясь, он намеревался хоть немного прижаться к краю, где лежало ружьё. Но эта камерная вошь, взглядом так впилась ему в лопатки, что, казалось, всё просчитывает до миллиметра. Пришлось вылезать. Но сделать это с поднятыми руками было вовсе не просто. Уже ступив на козырёк скрадка, Вова почувствовал, что сапог снова скользит по обледеневшему краю в яму и он, теряя равновесие и раскинув руки, спиной падает на ту её сторону, где должно находиться ружьё. Конечно, у него мелькнула мысль о возможности его схватить. Да разве схватишь, когда Вова грохнулся на него всем весом и подмял лопатками. И тут Глыза, всегда вздрагивавший при малейшей неожиданности, как это случается с большинством грабителей, неконтролируемо дернул за спусковой крючок. С пяти-шести метров снаряд дроби пулей ударил в ногу упавшего охотника. Вова вскрикнул и переломился, схватившись за место ранения. От выстрела, приблизившийся к скрадку громила, отшатнулся, но, справившись, быстро завладел ружьём. Потом, рявкнул на подельника:

- Раскрой буркала, клёвые прахоря ухандокал, чо шухеришь!?

- Ша, братва, - угомонил назревавшую перепалку Резо. За прошедшие с объявления независимости годы, воровская малина в Украине поредела. Кто-то растворился за бугром, кого-то пришили свои во времена смены воровской власти и передела «держалова», кто-то «сел на якорь и усердно прел на киче». Но были и такие, кто добровольно отказался от воровской «короны». Лишь некоторая часть блатарей, сумев осознать перемены и сколотить капиталец, легализовалась, сделавшись бизнесменами. А там, глядишь, они уже и в депутатах засветились. В образовавшуюся в украинском воровском мире дыру, хлынула волна криминалитета с Кавказа, особенно из Грузии. Кавказские воры в законе настойчиво искали пути утверждения под солнцем Украины. Резо ещё не был вором в законе. Но авторитет, именуемый академиком, может быть успешным и без коронации, хотя по зоне ходили упорные слухи, что она готовится. Его банда в основном промышляла грабежами, квартирными кражами и угонами машин. Числились за нею и дела «мокрушные». Такие «аллигаторы», как громила Корень, и психопат Глыза, готовы были на любое дело.

Резо и мало не весь его «хоровод» повязали на «хазе» под Харьковом. Полтора года держали в Днепропетровском СИЗО, ставшем для украинских зэков вторым «Белым лебедем». За это время там «хвостанулись» его подельники Заза и Арсен. Ясно, что отдать концы им помогли. Известный БУР «Белый лебедь» знаменит тем, что в нем ломали воров в законе и самых стойких «отрицал», арестантов, ни при каких обстоятельствах, не шедших на нарушение воровских законов. Именно там подвели под «простуду» знаменитого вора Васю Бриллианта. Вывели на мороз и облили холодной водой. Закаляйся! Резо чувствовал, что и его дни могут закончиться также, а потому настойчиво думал о побеге. С воли помогали, так что отчаяния не было. И была вера в свою звезду. Надежда возросла, когда перед этапированием в Одесский СИЗО, из общака передали «бабки».

На этапе и подвернулась возможность к «рывку». Казалось бы, что тут ехать, от «Днепра» до «Южной Пальмиры»: 636 километров. Нормальный поезд идёт одиннадцать часов. Но «вагонзак» находился в пути почти две недели. До момента побега «столыпинку» трижды отцепляли и надолго загоняли в отстой.

Ничем особенным «вагонзак» от купейного не отличается, разве, вместо дверей купе – решётки, на окнах решетки, да вместо проводника, через пару часов конвой прошвыревается, понаблюдать, что творится в купе-камерах. А там – своя жизнь. Вместо 6-7 человек, по норме, в два раза больше наталкивают. Не сразу конвойный и приглядится: все ли на месте.

Следствие по - настоящему, так и не разберётся, как могли зэки совершить коллективный побег на Вознесенском отстое, всего за 180 километров от Одессы. Подозрение о продажности конвоя, так и не будет снято, но и прямых улик следователи не добудут.

- Глыза, подай мне «свечку», собери «бобы» и обшманай этого, - указал Резо на Егора. Тот в ответ кивнул и протянул ружьё пахану. Потом поднял сумки с патронами, и положив у ног Резо, подошёл со спины к Егору.

- Повесить бы тебе галстук, «охнарик жёваный», - цыркнув сквозь зубы, прошипел Глыза и стал быстро обстукивать стоявшего с поднятыми руками Егора.

Из внутреннего кармана куртки бандит извлёк перетянутый резинкой полиэтиленовый пакет с документами, из нижнего кармана складной нож, сигареты и мобильный телефон. Не найдя ничего больше, взялся разворачивать пакет. Там были охотничий билет, разрешение на оружие и отстрелочная карточка. Денег было мало, всего три сотни гривен.

- Голяк, - буркнул «шмональщик», передавая «улов» главарю.

- Возьми «баки», - напомнил Резо о часах на руке Егора, - да пощупай верхи, - что означало: проверить наружные карманы. Они были пусты, а часы старые и потёртые.

Заглянув в яму, Глыза приказал Егору достать находившихся там двух гусей и тормозок с едой.

- Тут хавчик, балясина, бухало… - При виде бутылки водки, колбасы и сала, унылая его харя просветлела. С видимым удовольствием он втянул в себя запахи, исходившие из армейского рюкзачка.

- Сними хохлюк и верха, хватит с него и гнидника.

Так Егор лишился шапки и верхней одежды. Оставив его под контролем Резо, Глыза направился к лежавшему на краю скрадка Владимиру. Зажмурив от боли глаза и скрежеща зубами, он тихо стонал. Из под прижатой к ране шерстяной перчатки струилась кровь. Остановить её можно было, только наложив жгут выше колена. Не церемонясь и не обращая внимания на состояние раненного им человека, хлюст спорко его обшарил. Здесь улов оказался немного богаче. Кроме охотничьих документов он обнаружил дорогой мобильник, ключи от машины и снял «подсолнух» - золотые часы.

- Ублюдки, - выдавил Владимир и тут же потерял сознание.

Глыза замахнулся, но видя, что мужик уже лежит без признаков жизни, пнул его в бок ногой и, показывая ключи от машины, изрёк:

- У них где - то телега. Вот «зайчики». - Корень, сыграй-ка у этого быка приблудой на батареях, быстро расколется.

Громила приставил Егору под рёбра финку: - Где тачка?

Бандитам сейчас было самое время сменить «колёса». Хозяин «Нивы» наверняка уже обнаружил пропажу и если ещё не написал заяву, то позвонил в ментовку, уж точно. А им под видом охотников, рассеявшихся по полям, кто за зайцем, кто за гусем, ох, как удобно добраться до Килии, Вилково или Рени, откуда до Румынии один плевок. У Дунайского гирла легко договориться с контрабандистами. У них лодки и схроны в плавнях по островам. В Плоешти есть своя братва, встретят. Там сейчас осели люди Седого.

- Нас сюда подвезли, скоро должны приехать, - схитрил Егор, надеясь, что Семён, всё же, поймёт, что с ними что-то не ладно. Он ведь действительно должен подъехать забрать их и профиля. Только бы не позвонил. Тогда сразу вычислят. И тут он увидел, как стая белолобиков, козырнув, пошла к середине поля. До слуха долетела песня манка. А вскоре загремела его «джезеля».

- Горбатого лепишь, а там кто? – схватил Егора сзади за кадык, уже по- настоящему взбешённый, Глыза.

- Я не знаю, кто там, - хрипел, задыхаясь, Егор, почти уверенный, что сейчас его полоснут по горлу финкой, или загонят узкое хищное лезвие под самое сердце. Но Резо так не думал. Ему совсем не хотелось брать на себя ещё двух «жмуриков». Тогда, если пойдёт не в жилу, они огребут целиком, пожизненное. Одевать такую «чалку» ему не хотелось. А вот попутно пощекотать ещё одного лоха, вариант был подходящий, тем более, как он предположил, где-то там должна быть и машина. Он подозвал Глызу:

- Что с ним? – кивнул на Владимира?

- Похоже, каюк. Можт и этого вальнуть?

- Ты их на себя возьмёшь? – Глыза молчал. - То-то. Затемните. Пока в себя придёт, мы с тем управимся и поменяем машину. – Резо подал Корню знак и тот, отпихнув Егора, прикладом ружья вкатил ему хлесткий удар по шее. Егор ткнулся лицом в стылый чернозём.

- Кидай барахло в тачку, гони к тому.

Владимир лежал не шевелясь. Уже несколько минут, как он пришёл в себя, но прикусив губу, чтобы превозмочь боль и не издать стон, слушал. Бандиты собирались «сматывать удочки». Он слышал, как «гасили» Егора. Но теперь был уверен – их не добьют. Лёжа на маскировочной сетке, он знал, что под неё бандиты не заглянули, и что там лежит его барсетка, в которой второй мобильный телефон, паспорт и бумажник с деньгами. Главное – мобильник. Только заурчала «Нива», он медленно пошарил рукой по сетке. Да, барсетка была на месте. Её удалось нащупать. Теперь, во что бы то ни стало, надо было предупредить Семёна, раньше, чем банда достигнет его скрадка. Шевелиться было немыслимо. Боль пронизывала тело с такой яростью, что сжималось сердце. Он боялся снова потерять сознание. Сразу стянуть сеть не получилось. Сеть, чтобы не шевелилась на ветру, они с Егором сажали на палаточный крепёж, да кое-где прикидывали булыжниками. Перекатиться и подлезть под неё – долго. Оставалось одно - порвать. Хоть зубами, хоть ногтями, но добраться до телефона. И Владимир добрался. Так рванул, совсем недавно, такую необходимую, а теперь ненавистную вещь, что из порезанных ладоней и пальцев брызнула кровь…

…Изготовившись, Семён всё же смог ответить Владимиру. Сказал он всего несколько слов: «у них наши ружья», и отключился. С этого момента он твёрдо знал, что делать. Одного опасался: не разорвало бы насадку. Ведь никогда с нею пулей не стрелял. А иного выбора не было. И он ударил. Первым. Так было надо. Не в бандитов, нет. В радиатор. Сыпанули осколки, и фонтаном вырвался пар. «Нива» клюнула и задергалась: тык, тык, тык. Вторая пуля вдребезги разнесла капот. Двигатель умер.

Можно представить, что испытали, готовые обрушиться на него, бандиты. Наверное, ошалели от неожиданности и такого подарка. Расчёт его был прост: вывести из строя машину на удалении, когда бы ружья, которыми они завладели, на этой дистанции оказывались бесполезными. Зато он из «джезели» смог бы легко достать разбойников, чтобы не дать им уйти. Они и не поняли после первого выстрела, что произошло с «Нивой». Второй удар «подкалиберки» вызвал у них взрыв мерзкой брани. Двое бандитов выскочили из машины и, прикрываясь её дверками, стали беспорядочно палить в сторону укрытия охотника, который знал, что ничего крупнее «единицы» и «нулёвки» у них нет. Дробь, какой они осыпали скрадок, вреда ему не причиняла. Уже в излёте, она рассеивалась в очень широком секторе, не способная нанести ранение. Тех же номеров, но пущенная из «джезели», так ударяла в лобовое стекло «Нивы», что оно, вскоре, превратилось в матовое, не позволяя видеть, что же делается впереди. Стороны вели настоящую позиционную перестрелку. Отстреляется один бандит, и пока не произведёт перезарядку ружья, стреляет второй. Поначалу они не догадывались, что даже встань охотник в полный рост, эффективность их усилий была бы одинаковой. Тогда как результаты его стрельбы, были иными. Пошлёт он снаряд дроби по двери машины, слышно, нет-нет, да и вскрикнет разбойник. Дробь частенько находила их неприкрытую часть ног, впиваясь в голени. Осознав, что оказались в западне, они в какой-то момент поменяли тактику. Выскочили из-за дверей машины и одновременно сыпанули в разные стороны, намереваясь обойти охотника. Успеха им это не принесло. «Джезеля» немедленно принудила обоих блатяг шмякнуться на поле, добавив дырок в филеях. Бандитам под обстрелом ничего не оставалось, как вновь устремиться к машине. Резвости у них поубавилось. Невероятно агрессивные в начале поединка, они стали искать пути к примирению, предлагая отступного за возможность беспрепятственно покинуть место столкновения.

- Слышь, космач, давай закончим мутилово, разойдёмся миром, - тебе «пять штук зелени». – Мало? Получишь кусок потолще. Чего понтуешься!? – сохраняя видимость самообладания, начал разговор по мобильнику Резо, номер которого засветил сам Семён.

- Вы в друга моего стреляли!.. теперь пощады просите? Сказал, сидеть и не высовываться, иначе, продырявлю без предупреждения, - ответил Семён, и возникла пауза. Должно быть, бандиты соображали, как ему стало известно о стрельбе в человека.

- Так и ты нам клюквенный квас пустил. Дырок немеряно наштопал. Ты, видать, кручёный. А крантика не боишься? – потом, докумекав, сорвался и обрушился на Глызу: - За тебя кипиш, нашухерил, курва. На бздюм лоха бшмонать толком не сумели. Сейчас краснопёрки крутилово заварганят. Отшиваться за всех будешь! Очкуешь? – Потом снова в трубку:

- Ботай сам, сколько хошь?

Сумма отступного постоянно росла, дойдя до двадцати тысяч. Впрочем, этой самой «зелени» у них, как вскоре покажет обыск банды, и не было. Типичный зэковский блеф. В ответ они получили категорическое приказание не высовываться из машины. Для убедительности и устрашения, лишь отворилась правая дверь, я выстрелил в неё пулей, - продолжал рассказ Семён, - последней, что у меня были. Стальное изделие разворотило в дверце такую сквозную дыру, что в неё можно было смотреть, как в амбразуру. Акция возымела действие. Состояние бандитов было близким к истерике. Всё говорило, что у них началась разборка. Каждый из беглецов обвинял один другого в создавшемся положении. Доносились обрывки фраз уголовной фени: «кранты…не менжуйся…ты шо, вечный фраер?.. приземлишься в стакане…» и прочее.

Егор очнулся от холода. Его бил жуткий озноб. Не сразу и сообразил, где он, и что с ним. Мозг словно застыл, сделавшись неспособным адекватно отображать реальность. В голове гудело, ощущались признаки тошноты, и невозможно повернуть шею, чтобы не вскрикнуть от боли. Но именно она, алчная, и вернула ему способность соображать.

«Бандитов нет, а как же Владимир, жив ли?». Егор, медленно и неуверенно, выбрался из ямы. Спотыкаясь о гусиные профиля, добрёл до лежащего поверх маскировочной сети друга.

- Вова, Вова, - шлёпал его непокорной ладошкой по мертвенно-бледному лицу. Он чувствовал, что жизнь не оставила раненого и потерявшего много крови человека. Когда друг застонал, Егор не раздумывая, стащил с себя нательную рубаху, чтобы наложить повязку на раздробленный сустав его лодыжки. Снять простреленную обувь не представлялось возможным, а чтобы разрезать её, требовался нож. Так что рубаху он просто намотал на ногу раненого и крепко связал рукава повыше самой раны. Хоть как-то надо было остановить кровотечение.

На поле, где окопался Семён, с короткими промежутками, велась стрельба. Из множества выстрелов, греми их сейчас тысяча, он узнал бы рокочущий звук своего МЦ, а ещё неповторимый голос «джезели». Да, это она, вот ещё, и ещё. Теперь Егор разглядел и машину, недвижимой копёшкой угнездившуюся на осередке неохватного поля. И людей, мечущихся вокруг неё. Наконец-то охотник сообразил, что их друг ведёт с уголовниками самый настоящий бой. Но что делать ему? В одном нижнем белье, носках, с сотрясением мозга и в предел окоченевший, он был не подходящим бойцом, готовым чем-либо помочь Семёну. И оставаться нельзя. Ветерок с морозцем скоренько доконают. Раненого бандиты не раздели. Один сапог был пошкрябан дробью на шматки. А второй, разве одноногому сгодится. Да и то, левый или правый – ещё угадать надо. Брюки и куртка измызганы кровью. Потому и остались на бедолаге. Оглядевшись, Егор перенёс имеющуюся в его скрадке солому и подстилку в яму Владимира, и аккуратно стащил в неё уже очнувшегося друга. Всё не на ветру, и не на стылой земле.

- Только не отключайся, потерпи, браток. Я к Семёну побегу. Он, вишь, проворнее нас оказался. Остановил эту банду,- почему-то вполголоса говорил Егор, укладывая удобнее голову раненого. – Как догадался, не ведаю?

- Я позвонил, - показал Владимир зажатый в руке мобильник. – Когда сволочи, тебя сверзив, чуть тронулись с места, тогда и дал ему знать. И милицию вызвал. Да что-то не спешат.

- Они всегда являются к шапочному разбору, когда людям помощь сию минуту требуется. Водку жрут, да с бабами забавляются, а то и вовсе с ворами заодно, - нелестно выразился Егор о «родной милиции, что нас бережёт».

Сжав, на удачу, ледяными пальцами руку товарища, он, ему казалось, побежал полем так быстро, как не бегал в молодые годы. На самом деле спринт этот скорее напоминал бег на месте. На первом же комке стылой земли он споткнулся и упал. И вряд ли смог бы сказать, сколько таких комьев попалось на его пути. Но направление он держал правильное, двигаясь по дуге относительно обстреливаемой Семёном «Нивы». Всё же движение разогрело остывающую, было, кровь, и, добравшись до скрадка друга, Егор не рухнул, подобно принесшему весть о греческой победе, воину Филлипиду, и хоть не очень скоординировано, но самостоятельно скользнул в его убежище.

Не спуская глаз с «Нивы», обескураженный видом друга, Семён, первым делом отдал ему свою куртку. Скинул валяные сапоги, снял с себя и помог Егору надеть шерстяные носки. Понимая, что этого мало, чтобы отогреть ноги, укутал их овчинной подстилкой, на которой совсем недавно лежал, ожидая подлёта гусей. Кстати оказался и ещё не опорожнённый термос. Егор хватал горячий чай глотками, совсем не обжигаясь, хотя прежде подолгу на него дул и пил медленно, с потяжкой. На его шее запёкся густой сгусток крови, а немного выше, под самым затылком, образовалась огромная гематома. С каждым глотком Егор заметнее приходил в себя.

Отпускать бандитов Семён Борисыч не собирался ни за какую «зелень», потому должен был остаться в своём окопчике. Но и блатяги следили за происходящим. Как только раздетый ими мужик оказался в укрытии, двое из них, а были это Резо и Корень, должно полагая, что тот, кто не даёт им высунуться из машины, отвлекся, ящерками юркнули за «Ниву» и, прикрываясь ею, пустились бегом к посадке, определив расхлёбываться за всё содеянное Глызу. Он должен был прикрыть пахана и подельника. Семён понял, что ситуация поменялась не лучшим образом. Теперь, вздумай он начать преследование «делающих ноги» братков, на пути его возникнет отданный в заклание Глыза. И тогда…тогда ему придётся стрелять уже не для острастки. Да и моложе зэки, так просто не догнать. Выскочат на шоссе – поминай лешего. Кого-нибудь обязательно остановят. А как оставить одного Егора? Вооруженный бандит легко возьмёт его в заложники, и что дальше – одному богу известно. Значит, и стращать оставшегося в «Ниве» урку нечего. Зэки сами определили его участь. Семён зарядил ружьё картечью.

- Егор, добежать до нашей машины сможешь? Вову надо спасать.

- Смогу, мне уже лучше. Давай ключи.

Егор откинул овчину, изготовившись снова пересекать поле. Бежать ему следовало под углом к направлению отхода двух покинувших ристалище уголовников. И не было уверенности, что они, заметив Егора, не устремятся к нему, чтобы снова завладеть машиной.

Семён Борисыч кинул в карман жменю патронов, Егору отдал нож. Первым покинул скрадок Семён. Он решительно шагнул в сторону «Нивы», держа наперевес «джезелю». Следом, по-за его спиной, скрадок покинул и Егор. Как только Семён наметился в сторону истерзанной им машины, «Нива» тут же огрызнулась выстрелом. Бандит, хорошо понимал, что дверца не спасёт его от пули. Но прикрывшись ею на мгновение, сумел спрятаться за корпусом, из-за которого и повёл огонь по приближающемуся охотнику.

Намереваясь подавить сопротивление бандита, Семён Борисыч в ответ на его выстрелы саданул картечью по лобовому стеклу. Оно рассыпалось с грохотом, брызнув осколками в лучах проглянувшего из-за туч солнца. Испуганный бандит рухнул под правое заднее колесо, рассыпав вокруг себя патроны. Ещё раз он успел выстрелить из-под машины. Потом стал лихорадочно шарить рукой в поисках боеприпасов. Но они, чёрные, на чернозёме, как-то в одночасье пропали, словно растворились в нем. А Семён Борисыч, не давая Глызе опомниться, бил по корпусу «Нивы», и жуткий свист рикошетивших картечин заставлял бандита, инстинктивно прикрывающего голову руками, вжиматься в землю. После каждого выстрела он добавлял очередной патрон в магазин «джезели», в то время как Глыза буквально искал «пятый угол», всё глубже заползая под задний мост. Видя его растерянность, Семён Борисыч бегом преодолел разделявшее их расстояние, на бегу поливая, теперь, снова дробью, укрытие преступника. Скрываясь за колесом, Глыза не заметил, как его правая нога высунулась с другой стороны машины. Зато это не ускользнуло от возбуждённого перестрелкой охотника. Семён Борисыч тут же решил поставить в ней точку. «Значит, в ногу Вове?» - подумал охотник, и на выдохе засмолил бандиту в стопу. Он заорал дико, по животному, и уже не думая о ружье, схватившись за ногу, катался на земле под колёсами «Нивы».

- Теперь не убежишь, примут надёжно, – бросил бандиту и, подняв ружьё Владимира, пустился в след уже добегавшим до шоссе зэкам.

Видя, что Егор тоже близится к посадке, решил не останавливаться в его ожидании и не упускать из поля зрения беглецов.

Сколько прошло времени, как Егор оставил в скрадке Владимира, последний не представлял, периодически впадая в забытье. Теперь и он слышал стрельбу и понимал, что означает это одно – Семён и Егор живы и его не бросят. В друзьях он был уверен. Вот только бы бандиты …Он гнал трагические мысли, надеясь на то, что Семён разметает их своею «джезелей». Владимир открыл глаза. Взгляд его совсем немного возвышался над уровнем поля, но разглядел какое-то движущееся пятно. В туманившемся взгляде раненого охотника, пятно не имело ясных контуров. Двигалось пятно со стороны посадки. Не быстро. И уже совсем недалеко от ямы застыло. «Ну, надо ж так! Бедую я в яме, почти не живой, но ещё не мертвый, а тут зайцы вокруг толкутся. И что тебя сюда принесло? Стреляют, а ты по полю шастаешь». – На обсохших губах Владимира отразилось подобие улыбки. Формировалась какая-то хорошая мысль. Но вдруг раздалась мелодичная трель. Заяц снова превратился в размытое пятно и исчез.

Владимир включил разряжающийся мобильник.

- С вами говорит дежурный областного управления внутренних дел. Это вы звонили о разбойном нападении?

- Да, я и теперь здесь.

- Вы можете описать, где находитесь? Вас ищут. Говорите подольше, мы определим место по радиосигналу.

- На поле... тракторная бригада… бандиты и зайцы… слышу стрельбу. «Пи-пи-пи», - жалобно простонал телефон и всё пропало. «Скис», - понял Владимир, что телефон разрядился окончательно.

Егор подъезжал к Семёну Борисычу, когда со стороны лимана, откуда они чаще всего нажидали гусиные стаи, стремительно приближался вертолёт. Он шёл низко, на бреющем, направляясь прямо к центру поля, где стояла угнанная бандитами «Нива» и валялся подстреленный Глыза. Охотники ещё не приблизились к лесопосадке, где спрятались бежавшие с «поля боя» уголовники, как вслед за вертолётом по шоссе мчались, завывая сиреной и бленькая мигалками милицейские машины. На перекрёстке они разделились. В общем, было понятно – окружают поле. Егор резко затормозил.

«Надо выходить, иначе они, по головотяпству, нас за сбежавших зэков примут, - то ли с иронией, то ли с радостью от завершающегося ужаса подумал Егор. Сейчас на нас набросятся».

Вертолет упал меж «Нивой» и «Ниссаном». Высыпал спецназ. И началось. Резо и Корня взяли уже без стрельбы. Куда ж с дробью против «калашей». Это даже отморозки понимают. Как и ожидалось, не обошли вниманием и охотников. Без разбору впечатали в машину носами и клацнули наручниками.

Семён Борисыч замолчал. Но я чувствовал, его пауза вызвана очевидным осмыслением событий того страшного дня гусиной охоты, так остро напоминающем о себе сегодня, что не смел сразу вступить с ним в диалог. Вскоре он продолжил.

Как в боевике с относительно счастливым исходом. Раненого товарища, говорю, надо срочно в больницу. А того, показываю на бандита, я по самообороне подстрелил. В конце концов, Владимира и Егора отправили в больницу. Меня – к следователю. Помурыжыли, пока разобрались. Ружья и документы специальным постановлением суда отдали. И скажу так, при особом желании, нас тоже могли преступниками сделать. Видно у этих беглых не высокая крыша была или опасались засветиться. Всё ковырялись, не допустил ли я превышения предела обороны. И где тот предел, когда перед тобой вооружённый бандит? И бандит этот в тебя стреляет. Конечно, зэки угрожали расправой. Но после суда ко мне в аптеку зашел интеллигентного вида человек, купил какое-то лекарство, а потом и говорит:

- Не волнуйтесь относительно Резо. Ничего не будет. Петр Павлович передал. - Попрощался и вышел.

- Кто такой Петр Павлович?

- Известный вор в законе. Его вся Одесса знает.

- Вы верите этому? Верите, что воровской романтизм эпохи СССР жив?

- Не в романтизм, конечно, но в строгое исполнение воровских законов. Думаю, тут дело в другом. Наша аптека в качестве гуманитарной помощи для лечения заключенных поставляет лекарства в Одесскую тюрьму. В этом случае зэки говорят, что мы «греем зону». Хотя мы понимаем это как простое милосердие. Там ведь не только отморозки. И люди болеют, а лекарств мало. Так что одному, или нескольким бандитам, они не позволят лишить зону общего добра. То есть и по воровским понятиям, мы имели право поступить с ними так, как поступили.

- «Воры в законе» - порождение чисто советское. Ещё на заре её становления произошло проникновение во власть уголовного элемента. Мало было тогда бандитов во власти? Да те же Сталин, Свердлов, Котовский, Блюмкин и…и…и…- налётчики. Даже ваш Одесский Япончик побывал в услужении Советам. Так что с развалом Союза и «эра воров в законе» клонится к закату. Они вымирают как мамонты, лишённые привычной среды обитания. Теперь уголовным миром правит мафия.

- Хрен редьки не слаще. Только, если говорить за Одессу-маму: здесь две большие разницы. У нас до сих пор помнят, что во времена того же Мишки Япончика, ворам запрещалось грабить бедных, стариков, беременных женщин, учителей, врачей. Раньше вор мог украсть и оставить записку с извинениями: мол, очень нуждаюсь. Теперь домушник заберёт у старухи последний кусок, да ещё прибьёт её, чтоб не коптила небо.

- Справедливый вор? Нет. Вор по определению преступник. И с ними надо бороться. Вот только кто борется? Милиция сама так обандитствовалась, что не всякие отморозки по жестокости её переплюнут. Депутаты мужиков в охотугодьях вместо зайцев стреляют. А кого посадили?

- Но многие ещё верят в то, что криминальные авторитеты помогают решать всякие проблемы, так сказать, разводят ситуации. С ними дружат многие артисты, представители искусства. К сожалению, наверное.

Мы не договорили.

- Вон идут! Стронул всё-таки Вова, - завернут, завернут на Куликово…

Я уже и не спрашивал, почему поле это Куликовым у охотников зовётся.

- Без нас так назвали. Язык у одесских мужиков востёр, почитай – бритва. – Семён Борисович Свиногрыз взял в руки «джезелю» и было видно, что выбьет из стаи гусей. Сколько? Да бог его знает! Но с «джезелей», обязательно выбьет. И я тоже изготовился.