Митька - «дробомет»

Часов до трех пополудни мы гасали в полях, ища табунящихся гусей. Не очень-то и умаявшись, в конце концов, прижались к самому козырьку широко нависающего над долиною Тилигула, плато.

Погоды стояли хмурые и долженствующая распахнуться во всей красе даль, спряталась, укрывшись за портьерой серо-дымчатой хмари.

Вязки туч опустились так низко, что, казалось, повернись к ним спиной, и, какая-нибудь, непременно низвергнет тебя с высоченной кручи.

- Тут, туточки они сперва потянут, - повел хворостиной, будто и впрямь, нарисовал гусиную вереницу, провожатый из местных Клава Непейвода.

Если вот так сказать человеку несведущему, он сразу о женщине и подумает, тогда как Непейвода был мужиком, да еще каким – корень дубовый. А поди ж ты… Клава! Вот имечко вывернули. Впрочем, порыв его чудаковатого батяньки объяснялся просто. Был, де, некогда в Риме успешный император, звавшийся Клавдием. И хотя никакой потомственной связи между отпрыском рода Юлиев и Покровским крестьянином Никифором Непейвода не существовало, хоть последний свято верил в имя образующую преемственность, на практике это означало: каким именем младенца наречешь, таким он и станет.

Ни императора, ни полководца из Клавдия Никифоровича Непейводы не вышло. Так и остался он, вопреки батькиным надеждам, сельским счетоводом, не выбившись даже в бухгалтеры. Видать, не подходят нашему брату римские верованья. Зато сызмальства, что мужики, что бабы – Клава… и точка. Однако социальные высоты оказались для Клавы недостижимыми скорее не от недостатка способностей, а в силу сверх меры поглотившей охотничьей страстью «окаянную», со слов его благоверной Непейводихи, душу мужика.

Бытующий средь охотничьей братии каламбур: «Если работа мешает охоте – бросай работу», - как ни лучше, подходил Клаве. Именно так он и поступал. Случалось, «голова колгоспу» по нескольку дней не мог сыскать счетовода, намертво пропавшего в угодьях. В адрес Клавы сыпались угрозы увольнения за прогулы, лишения премий и всего прочего, чем мог воспользоваться приближенный не ахти к какому, но все же начальству, изворотливый и услужливый человек.

Начиналось все во здравие: - «Где Непейвода? – спрашивал голова у секретаря правления». И так – раз, другой, третий… Круглолицая Настя пожимала плечами: - «Хто его знает, не було з ранку»… Тогда начинался ураган. Мыкола Захарович багровел, под крышей сельрады делалось душно, раздавался грохот и с треском чиркали молнии.

- Во, дэ у мене эт–та… Клава, - бил голова ребром ладони по собственному кадыку и, хлопнув дверью, уезжал на ферму один.

Счетовод объявлялся после грозы. Заканчивалось все очередной объяснительной и уверениями, что это последний раз. Принимая бумагу, Мыкола Захарович точно знал, что не мелькнет и неделя – все повторится.

Возможно «беспутность души» у Клавы и не носила бы столь ярко выраженной формы, не живи у южной околицы Покровки еще более «запущенный хроник», чем сам счетовод. Звали его Митяй.

«Запущенность» Митяя выражалась в том, что он вообще ни при одном «колгоспном» деле не состоял, лишь в охотничье межсезонье временами подряжаясь на, какую не случись, подсобку…

Были Митяй с Клавой в вечной и нерушимой дружбе, скрепленной охотницким «пороком», который люто ненавидела Непейводиха, видевшая в нем первопричину мужниных неладов с начальством и полной неустроенности самого Митяя.

- Ну, что тебе в нем?.. Бобыль, отшельник…Ни семьи, ни людской жизни. Рак в норе…, - всплескивала баба руками, глядя на очередные сборы мужа. – Одно слово – «дробомет!..»

- Нам детей не крестить. А человек он бесхитростный, чистый, - огрызался Клавдий. – Не трожь его… Подумашь, бобыль. Иные, вишь, и при семьях, а по тюрьмам сидят…Кому «дробомет», а кому - Митрий Семеныч…Того, может, не все ученые знают, чего этот «дробомет» расскажет, - продолжал он ворчать, покидая хату.

… Полетят ли через эту лысую гору, - сомневались мы, оглядывая направление гусиного «стрежня», обозначенного Непейводой. – Да где ж тут укрыться-то? Один кустик на всю округу, а известняк просто так не раздолбишь…

- Не-е, - отвечал Клавдий, мы в отстани будем…Трое тудой, трое – сюдой, - вильнулся он влево, потом вправо. А здеся Митька наш, «дробомет», значит, сядет. В кустике у него, как раз, бочка и вкопана. Место этого пролета он обнаружил. Выходит, и номер его. Но вы не хвилюйтесь, он раза два, мабудь, три, лупцанет и гусь сразу на нас поворотит…

- Это что за норма такая? А ежели пролет валовый?..

- Какой бы ни был. Один раз, помню, Митька четырежды выстрелил. Не выдерживают Митькиной пальбы…Тогда уж наша страда…Да и патронов у Митьки всего пять.

Мы переглянулись. Что за фокусы?.. Пять патронов… Не выдерживают…

Многое тут казалось странным: и сам имяпреемник римского императора, и загадочный Митяй, и наводящая ужас на гусиные стаи его стрельба, не говоря уже об именной приставке. Но выяснять все это не позволяли уже охватившие округу сумерки. Пришлось поспешить с осмотром мест схронов. Большинство из них не требовало долгой изнурительной работы, как это приходится делать в чистом поле, унося в мешке вырытую землю бог весть куда. То там, то сям стояли обломки стен давно брошенных глинобитных хат, обросшие высоченной крапивой, валялись валуны, росли кустарники, чернели майны почти до верху засыпанных колодцев. Клава заверил, что гуси летят через них без малейшей боязни, надо только не шевелиться раньше времени.

- Чего это людям, - думал я, засыпая, - не хватает, чтоб отличать в общей массе одного от другого, официальных имен. Надо, вишь, заковырестее. Но в ней, этой заковыристости, чаще всего, и кроется главная, особенная характеристика человека. Как у индейцев: Соколиный Глаз, Быстроногая Лань, Твердая Рука…Хм! «дробомет»…Зачем, почему?..

Утро наступало долго. Я встретил его плотно прижавшись спиною к внутреннему углу остатков плетня. Основу его составляли акации. Крепкое дерево, еще не в конец отрухлевшее, даже позволяло опереться без опаски опрокинуться, что делало долгое сидение не столь утомительным. Вокруг рос такой густой и долгий бурьян, что надо было вставать с колоды, чтобы оглядеть не только горизонт, но и ближайшую перспективу.

Из нас троих, составлявших левое крыло, я ближе всех находился к условной директрисе начала гусиного лета и где, наверное, уже таился неведомый Митька – «дробомет».

В предрассветье тянущий от лимана промозглый бриз здесь не чувствовался. Он ударялся в стенку плато и забирал выше, навстречу гусиным стаям. Теперь бриз отдирал отчаянно цеплявшиеся за вершины холмов, налившиеся влагой тучи. Неохотно они поднимались выше, постепенно открывая вчера еще туманный окоем. Становилось понятным, почему именно здесь образовался «стрежень» гусиного пролета. Жмущееся от запада под основание плато, частью обводненное, частью обсыхающее, русло Тилигула, образуя излуку, круто поворачивало на юг и, петляя, уходило вдаль, к лиману. Это и было направлением лета гусей. Встречаясь с морским бризом, взмывающим из-под козырька возвышенности, они, чтобы ослабить сопротивление ветра, как бы подныривали под него, оказывались совсем низко над землею. Ничего лучшего для охоты на пролете во всей округе сыскать было невозможно. Вот это когда-то и приметил Митька – «дробомет». Сделав такой вывод, я решил подсмотреть, на месте ли уже первооткрыватель фартового места – гусиного «стрежня». Но сколько не пялился в бинокль, так его присутствия и не уловил. Куст не подавал признаков жизни. Я начал сомневаться, есть ли в схроне охотник. Ведь мог же он не прийти. Занедужил человек… Да мало ли причин. Если так, и прав Клава, что «стрежень» через тот куст проходит – впустую просидим. Гусь тогда центром не тронутым и протянет. –« А может решил схитрить этот самый Митька – «дробомет» и провести нас ? Чего ради по кровным-то местам невесть кого таскать?..

- Ка-га, ка-га, - отогнали вредную мыслишку означившиеся вдалеке и овладевшие моим вниманием долгожданные звуки. Гуси!..

Сколько уж раз слышал их, а без волнения встречать так и не привык. И, наверное, не один я такой. До глубины знакомые и, всякий раз, новые, они как гимн Отечества: знаешь каждое слово и ноту, но стоит ему зазвучать – сердце тук, тук,тук…

Вереницу удалось разглядеть под самой кромкой посветлевших облаков. Гуси правились, куда и предсказывал Клава – на «стрежень». Шли они словно самолет по глиссаде, постепенно снижаясь.

Нетерпение мое росло по мере приближения стаи к козырьку плато. Я даже поймал себя на том, что машинально встаю из укрытия, словно в порыве желая ухватиться за ускользающий хвост воздушного змея. И вдруг…ба-б-бах!.. Ударило так, что, показалось, ощутимым было колебание воздуха. Я резко присел, как случается при испуге. В мгновение тело мое обрушилось на колоду, но даже и тогда я не терял из виду вереницу. Сквозь стебли бурьяна я увидел, как посыпались взлущенные тела гусей. Именно посыпались, потому что падали не одна или две птицы, а три или четыре, хоть сделан был один выстрел.

- Митка - «дробомет», пронеслось в голове. – Да чем же он лупит?!.

Со стороны выглядело так, будто стаю бросило вверх, где подхваченные восходящим потоком потерявшие полетный ряд птицы, заполошно молотили крыльями и панически гогоча, стремились прочь от ужасного места.

Свалясь на правое крыло, гуси все более приближались к моему скрадку, выходя на него длинною хордой и все более и более ныряя под ветер. Я ждал своего мгновения и совсем не следил за горизонтом. Он весь сошелся на этой, уже напуганной стае. Гуси гоготали часто и тревожно: «Какой ужас!..Наших много погибло…Скорее,скорее!..» - слышалось в их гортанных криках.

В этот первый налет удача миновала меня. Разок-другой я порывался ударить, но, представляя, что будет не в меру, так и не решился. Зато пока я провожал полным сожаления взглядом удаляющихся птиц, на « стрежне» опять жахнуло. И точь-в-точь, как допреж, повторился «гусепад».

- С ум-ма сойти, что за бомбарда?..Зенитка, ей-ей, зенитка – качал я головой и в растерянности пожимал плечами. Удивление вызывал даже не содрогающий округу звук выстрела, а дистанция, с которой падали сраженные наповал тяжелые птицы. Наверняка, они могли наблизиться и опуститься еще, но Митька не ждал этого, видать, не было нужды. Высотка-то как раз та будет, что для моего ружья недосягаемой показалась.

Чем-то эта необычная и зрелищная пальба напоминала охоту старины Мюнхгаузена. Не хватало только жаровни и шомпола.

Стая второй волны числом значительно превосходила первую, но после Митькиных гостинцев накрыла скрадки правой руки.

- Пах, пах, пах…- доносились оттуда выстрелы. Но что это были за звуки?.. Жалкое пуканье мыльных пузырей в сравнении с громоподобным гласом его « орудия».

Кто слышал рык льва, тому и крик гиены покажется мышиным писком. Такие ассоциации оно вызывало. А заряди Митька патроны дымным порохом? Так даже куда ни шло…

Стрелил он, как и говорил Клава, трижды. Выходило, что два патрона у него еще были, но применить он их уже попросту не мог. Гуси на него больше не шли. Видать, то столпотворение, какое он учинял в налетающей стае, идущие следом сородичи хорошо видели. Скоренько срабатывал гусиный телеграф и Митька оставался не у дел.

Так было и теперь. Наверное, он в своей бочке сладко почмокивал сигареткой и, не желая мешать гостям, тихо дожидался конца лета.

А нашему флангу упорно не везло. После второго Митькиного выстрела птица как начала скатываться правее, так там и шла. Не считая первого, только два удачных налета и случилось. По гусю взяли я и Константин. Много ловчее мастерил правый фланг. Их стрельба оказалась укладистее. Но я огорченья малостью трофеев не испытывал. Меня подмывало желание побыстрее увидеть и самого стрельца Митьку и, несомненно, его « грохотало».

Наконец, все стихло. Выбравшийся из бочки и пустившийся на сбор добычи Митяй давал понять – охоте шабаш.

Прихватив единственного своего белолобика, я заспешил к «стрежню». И покуда я шел, хозяин «диогенова» укрытия аккуратненько сложил в кучку дичь и ковырял в латунной гильзе, соскабливая крапины оплавившегося, но полностью так и не сгоревшего пороха.

Изумлению моему не хватало границ. Владельцем ружья, содрогающего округу я ожидал увидеть человека совершенно иного, если уж не Вернигору, то, по крайности, этакого кузнеца Вакулу. А он оказался «плюгавеньким гоголевским дьячком». Встретил меня и протянул узкую сухую ладонь мужиченка лет сорока и было в нем росточку – метр с кепкой и каблуками. Вот так «дробомет»!..

- Митрий Семеныч, - осклабился мужичек, обнажив пожелтевшие от крутого самосада зубы. Был он крив и с заметными признаками увечья. Представился и я. Облик Митрия Семеныча так расходился с моими представлениями, что сразу куда-то подевалась моя годами сложившаяся непосредственность и лишь справившись, я продолжил разговор.

- Эка, брат, вы палили, что за пушка-то у вас?..

- Та-а, ни-и…Яка така гармата…Малэнька рушнычка. Алэ ж, гарнэнька, дужэ гарненька. Що е, так е...Ось воно,бачте, до шыпшыны прыхылено…Глянул я на куст шиповника и вовсе обмер.

- Ого-о,.. это ж надо… «малэнька рушнычка»!..

Огромное, с необычайно длиннющим стволом восьмигранной формы, оно, если поставить его рядом с Митрием Семенычем, было выше хозяина сантиметров на пятнадцать. Я не большой знаток старинного оружия и уж тем более таковым не являлся владелец представленного мне раритета. Ствол его был из дамаска, узорчатого на всей поверхности, с полным чоком. Курок фигурный. Возможно это было изделие системы В.Гринера или Дж.Перде. Определить не специалисту было трудно. Клейма почти затерты. Похоже, ствол не раз и не два подгонялся под разные замки. Изготовленное где-нибудь в середине 19-го века, а то и раньше, оно, тем не менее, не имело явных изъянов и раковин. Ложе ореховое, но, как и замки, не родное.

- Какой же калибр у вашей «рушнычки»?

- Восьмый, - протянул гильзу Митрий Семеныч.

- То-то, я гляжу, вы со ста метров по нескольку штук сразу сшибаете. Не иначе гусятница и есть.

-Так, так…справжный дрибомэт. Колысь, табун крыжней причешу – уси й перевернутысь. Шкода, гильз нема. Ось, ще одна луснула…

- А сколько ж вы пороху отвешиваете?

- Та инструкции нема. Бильш ниж у шостнадцатку вдвичи.

- Это ж, - прикидываю, - четыре грамма пороха и грамм шестьдесят дроби. Невероятно! – И что не опрокидывает?

- Усяко було. Алэ ж я спиной у стинку бочкы опыраюсь.

- А если при таком заряде ствол разорвет?

- Ствол – ни, хоча гильзы, иноди, рвэ. А де ж их зараз визьмеш?

- Выходит, - решился я на нескромный вопрос, - через эту «рушныцю» вас «дробометом» и прозвали?

- Ни, - засмеялся Митяй, - брехня. Це було рокив двадцять тому. З армии я прыйшов та й навесни о це мистечко и обстриляв… Литило тут тодди ще краще, ниж зараз. Гуся тьма-тьмуща…А в мэнэ шистнадцатка. Що робыть?..

Теперь уж я не перебивал Митрия Семеныча докучливыми вопросами. Хотелось услышать самое главное. Помалу он и разговорился. Мол, в армии служил в минометной роте. И хоть сам из миномета не стрелял, а все ж видел, чем да как там манипулируют. В один прекрасный день ему и втемяшилась идея соорудить нечто похожее, чтоб, значит, по гусиным стаям ухать. А поскольку стрелять собирался не миной а дробью, вот и выходило, что « дробомет».

Подыскал подходящую трубу – трехдюймовку, обрезал метра полтора и стал мастерить. С торца заварил сантиметровым куском стали, казенник обварил для усиления трубой большего диаметра. В казенной части просверлил дырочку, а под ней умостил полочку для пороховой затравки. А уж когда сошки пришпандорил – натуральный «дробомет» получился. Это так ему казалось. На самом деле – хулиганская «поджига», только раз двадцать больше.

Дотащил Митька свою пушчонку на «стрежень» и радуется: вот когда стая накроет, тогда…Стал вычислять, сколько пороху да дроби набить. Считал, считал, потом плюнул на всю эту математику и сыпанул…Святая простота! Откуда ж было знать Митьке о сопромате, давлении газов и прочих премудростях…Гуси! Вот что не давало ему покоя. Стая налетела – туча накрыла. А Митяй уж на подлете «дробомет» свой навел и пороху на полочку сыпнул. Только передовые над головой зашумели – Митька чирк спичку и в яму… Что было не помнит. Очнулся в больнице. Голова забинтована, двух пальцев нет, ключицу вышибло, «дробомет» вдребезги. Там в яме его Клава и сыскал. Вокруг пух, перья и штук десять гусей, какие гожие, а какие всмятку. Долго потом на гору эту не лазил, мол, с шестнадцаткой только чирят да лысух по затонам пугать. Рожу ему тоже порядочно покорябало. Вот, однажды, зовет его к себе дед Михась и говорит:

- «Вижу, хлопчик, сильно большая в тебе страсть до охоты сидит. Вот, возьми рушнычку, мне давно за ненадобностью. А бывало-о…сколько дроф да гусей, сколько зайцев да волков»…

С тех пор Митрий Семеныч с Михасевым подарком и не расстается.

- Алэ ж, нема гильз, - опять развел руками…Штось у вас одна тильки гусочка? Будь ласка, возьмить у мэнэ парочку.

Митрий Семеныч отобрал гусей поувесестее и протянул мне. Отказываться было неловко. И тут Клавдий оказался прав. «Дробомет», «дробомет»…Душа-то и впрямь у него живая. Выходит, не всем Митька. Кому-то и Митрий Семеныч. А в молодости с кем не бывало…