Got mit uns…

 

…Там силушка на мощь, а воля на злобу, Как в поле бранном алчут перевеса. И если  испытать вам выпало, судьбу, Так вы уже не слабого замеса… (Авт.” Охотничий экстрим”)

 

- Выбирай, па-алковник…Тут всякие. На вкус, вес и рост, - широким жестом руки пригласил Силыч гостя поближе к столу. На нем, как на витрине оружейного магазина, поблескивали лезвиями ножи и кинжалы.

- Хош черкесский, а этот, подлиннее – штык итальянский, им колоть хорошо, но хряка домашнего, когда стоит смирно. А кабана – нет. Там все быстро, с наскока. Вжик по горлу и…в сторону. И чтоб лезвие волос брошенный секло.

Кабанья щетина все одно, что пук соломы – добрый булат нужен. Вот еще русский охотничий палаш. Справное оружие. Но всем больше других, почему-то, этот нравится, - хозяин взял, повертаючи сторонами, средних размеров обоюдоострый кинжал.

- Силыч, не полковник я, да и не на службе уже.

- Ты, Николаич, не серчай, мне так проще. Капитан первого ранга, когда выговоришь. Звезд одинаково, а полковник все ж привычней звучит, мы люди сухопутные.

«- Зачем это ему, - думал Андрей, - полковник, полковник»…

Видно Силычу перед своими хотелось подчеркнуть важность гостя и дружеское к нему расположение, хотя полковников этих, тем более в запасе, в Беларуси нынче, что грязи в Полесских болотах. Сам он в свои 43 года на пенсионера никак не тянул. И вообще, обращение предпочитал демократичное, без отчеств. Этот типично европейский стиль Андрей принял в Латвии, где вырос и затем служил на кораблях. Даже флотский регламент отношений не помешал ему его сохранить.

Так сложилось, что уволился он не по сроку рано, с развалом страны, флоту которой отдал, как и многие его сверстники, молодость и лучшие годы жизни. Вопрос идеалов не мучил. Но чашу «белого офицерства» испить пришлось. Не стало Большой Родины, а Малая, приклеив ярлык оккупанта, отринула. А человек без Отечества, что «вечный жид», проклятый и гонимый судьбою. И тут, и там – ненужность и унижение.

…Давно, давно уж время собирать камни…

- Раз ты воевал, то толк в них знать должон,- подал Силыч клинок Андрею.

- Не-ет, Силыч. На флоте холодным оружием морская пехота да боевые пловцы орудуют. У корабельных офицеров кортик нынче, скорее дань традиции, принадлежность формы одежды. Но им, как и тельняшкой, моряки особенно дорожат. Однажды маршалу Жукову вздумалось подцепить кортики армейским офицерам. В протест, флотские отказались носить свои. Не любил бывший кавалерист моряков. Ему лошади были милее. А что до войны, то на море она совсем не похожа на сухопутную. Моряки, Силыч, редко вступают в непосредственное боевое столкновение с живой силой противника. Он для них чаще географическими координатами да отметкой на экране радара обозначается. На «вжик» пираты мастера были. Теперь на флоте больше мозгами и кнопками работают. Не знаю, как и отнестись к вашей затее с поножовщиной.

-Отличаются умом и сообразительностью, умом и сообразительностью, - съехидничал Борис Петрович, своею профессией художника еще меньше друга подходивший на роль экстремала.

- Шутишь,…а представь себе историю этого клинка. Думаю, она много тайн скрывает. Ведь это эсэсовский кинжал. Такие только у них имелись.

- Да, ну?..

- Вот, те, ну. Смотри, здесь все особенное. В каждом элементе тайный смысл эзотерики и оккультизма.

Прекрасное состояние кинжала говорило о том, что он не откапывался «черными археологами» в местах давних жестоких боев в Белорусских лесах. Обоюдоострое идеальной шлифовки лезвие, исполненное в форме древнегерманского меча, не имело ни единой раковины. В торце деревянной ручки из полированного красного дерева поблескивала серебряная свастика. Почти не потускнели, лишь слегка потерлись на щеках клинка червленые надписи: «Alles fur Deutschland» с одной стороны и « Got mit uns» - с другой.

« Все для Германии», « Бог с нами» - перевел Андрей.

На полированных деревянных ножнах тоже было тиснение – эсэсовский знак и еще какие-то вензеля. Наверное, деревянные ножны и позволили, кроме всего прочего, так хорошо сохраниться клинку. В кожаных ножнах присутствуют дубильные вещества, вызывающие окисление металла, что дерево исключает.

Ясно, что оружие принадлежало не рядовому солдату, а офицеру, какой - нибудь из дивизий SS: «Мертвая голова», «Эдельвейс», «Бранденбург», «Нахтигаль»…Кто теперь скажет.

- Надо же, «Соловей», при такой-то жестокости, - удивился поэтическому названию «Нахтигаль», художник.

- Любили утонченность эстетствующие убийцы. Сама организация «SS» многим напоминала Орден тамплиеров. Всё восходит к руководству гитлеровской Германии. Ещё молодого Адольфа Шикльгрубера (Гитлера) увлек оккультизмом приверженец мадам Блаватской мастер Эккерт. Потом будущий фюрер попал в поле зрения профессора эзотерики и оккультных наук Карла Хаусхофера и стал членом тайного оккультного товарищества «Туле». Состояли в нем и Г. Гесс, и Г. Гиммлер и многие другие из правящей верхушки Германии. Это и обусловило слияние государственной идеологии и власти с эзотерикой, магией, оккультизмом и астрологией. Весь этот бред был обращен на поиск формулы господства…

- Вот, уж, действительно, бесовщина. К вам-то кинжал как попал?

- Старый Вертай, покойничек, подарил. Лесником он при жизни трудился. А как к нему – не ведаю. Должно с партизанских времен…Колдовством, говоришь, интересовались? Вот и Вертай сказывал, что эсэсовцы все знахарей да темных шептунов выискивали. Наверно ж не просто так, от нечего делать. Какая-то цель да была.

- Гиммлер, у которого, как считалось, была медиуматическая связь с Гитлером, основал университет тайных наук, где готовили молодых эсэсовцев и учили их той самой бесовщине. По всему, видать, в Христа-то они мало верили, хоть много об этом говорили, больше с темными силами якшались. Превозносили Одина – бога войны Северных народов, внушали членам своего клана, что бессмертие придет через героическую смерть. Где-то здесь, в Белорусских болотах, команда любимца Гитлера, Отто Скорцени, в скрытых бункерах проводила эксперименты над людьми по программе создания суперсолдата и, будто бы, даже получила некий препарат, умножающий силы человека, легко способного принести себя в жертву.

- Чем, не ваххабиты - смертники?..

- Очень похоже. Люцифера они считали не князем тьмы, а принцем света. На Востоке искали инструменты эзотерического могущества. Гитлер все время стремился овладеть святыми реликвиями: копьем, которым был убит Иисус на распятии, священным Граалем – деревянной чашей, из которой он пил на тайной вечери, мечом святого Маврикия и другими. То, что эсэсовцы стаскивали со всего мира, хранилось в Нюрнберге. Кстати, американцы, вступив в Германию, тоже охотились за этими реликвиями, и Сталин не стоял в стороне….

- Да что в той бесовщине? Не помогла ж она немцам.

- Если войну выиграть, так вряд ли, а вот людей оболванивать – вполне. В 1939 году Гиммлер посылал экспедицию эсэсовцев в Тибет с задачей отыскать следы сникшей расы арийцев, наследниками которой гитлеровцы себя провозгласили. Экспедицию возглавлял Отто Ран Майер. Главное, чего они стремились достичь – установить связь с Шамбалой. Оттуда была доставлена Гитлеру Тантра, впоследствии хранившаяся у него. Лишь только уверовав, что тайные силы Шамбалы на его стороне, он начал войну за мировое господство.

Кроме реликвий, якобы дающих оккультистам силу, искали эсэсовцы разного рода галлюциногены, наркотические средства, яды и колдовские смеси, способствующие контролю сознания, манипуляции им. Посылали с этой целью людей в Южную Америку, Африку. Очень желали овладеть тайнами колдовства Вуду, верили, что на полюсах есть порталы в иные измерения.

- С кинжалом это, вроде, никак и не связано, - прервал увлекшегося Андрея художник, внимательно изучавший завитушки вензеля, орнамент которого вызвал у него чисто профессиональный интерес.

- Прямо, нет, но это все звенья одной цепи: и работы над летающими тарелками, и ракетами, и ядерной бомбой, и поиском технологий внеземных цивилизаций…А начиналось с таких вот кинжалов. Кстати, все массовые убийства эсэсовцев носили ритуальный, жертвенный характер. В том числе холокост, начавшийся после Ванзейской конференции, решавшей, как уничтожить 12 млн. евреев, приговоренных в жертву темным силам.

Кинжал этот тоже своеобразный инструмент жертвоприношения, только персонифицированный. У него своя жизнь. Считалось, что чем больше эсэсовец убьет им врагов, особенно если перережет жертве горло, тем больше впитает в себя тайных сил, тем достойнее станет его кандидатура занять место в Новой Германии, если не удастся достичь целей той самой войны.

- Новой Германии? – удивлённо переспросил Титыч. - Это что же, снова оттуда гидра поползет?..

- Имелась в виду другая, та, что после разгрома эсэсовцы создавали в джунглях Аргентины, они жаждали реванша, считая, что великий Вельзевул украсит знамя новых победителей.

- Хватит чертовщины, пошли-ка лучше в баньку, парок дошел. У нас свой ритуал – перед охотой «на булат» обязательное омовение, веничек березовый, чай с медком…

- Говоришь – чертовщина, а у самого тоже ритуал, - и тут вставил Борис Петрович свои «пять копеек» …- Ты лучше расскажи, скольких кабанов этим самым «Гот мит унсом» в жертву принес? - потом добавил: - Ножичком пусть «па-алковник» орудует. Мне поглазеть любопытно. Я все же анималист.

- Таксидермист, вот кто ты! – засмеялся Андрей. Мою шкуру подставляешь, а свою бережешь.

- Ох, ух... охо-хо, - доносилось уже из парилки под аккомпонемент отомлевшего веника. Силыч брал первый парок.

- Ну, вот, малость размякнем, глядишь, и кабану будет легче нас пороть, - не унимался художник.

- Это еще бабушка надвое сказала. Так я перед ним и раскардашился. Да и с чего ты взял, что я «на булат» согласился?..

- О-о, Андрюха, уж как ты смотрел на кинжал. Заворожил он тебя. У меня глаз – ватерпас, наметанный. И не в том дело, что эсэсовский…Магия в нем какая-то есть, нам не понятная. Сам ведь сказал: своей жизнью клинок живет.

 

Уже употев после баньки, горячим чаем и липовым медом, Андрей вдруг ощутил жгучее желание еще раз подержать в руках невероятно противоречивый предмет.

Чего в нем больше-то: ритуальности или боевого предназначения? Он вышел в заиндевевшие к ночи сени. Стылый клинок словно обжег его пальцы. «Got mit uns», - снова прочитал его взгляд. Теперь, в свете тусклой «сороковки», лезвие не отбрасывало искрящиеся блики солнца; прихваченная холодом сталь мерцала таинственным голубоватым пламенем, будто в нем совершалось неведомое превращение, как если бы некая сила пробуждалась от соприкосновения с жаркой человеческой ладонью. Странно, ему казалось, что от вещи с такими знаками для души хоть и не истово набожной, но крещеной, должно исходить отторжение. Но его не было.

- На «булат», на «булат», - бормотал Андрей, уткнув острие кинжала в старый верстак и, пальцами, вращая рукоять.

- А давно ли забавушка «булатная» у вас завелась, - спросил он вдруг вышедшего следом за ним Силыча.

- Скажу тебе – года три, а то, и поболе того. Приехали как-то «залетные»: то ли с Москвы, то ли с Питера. А с ними наш «дядька» важный, с Минска. – «Давай, - говорят,- охоту на кабана». А у самих на четверых один карабин, да и тот «дядькин». Я в ответ: как же вы охотиться-то собираетесь…не с кольями же?..

Ружьишки ваши где, небось, «умаялись», да и забыли о них? Тогда я баньку вам сварганю, а кабанятинки на стол подам. Те смеются: - «Что ж, банька дело хоошее, с нее, пожалуй, и начнем».

Попарились, повечерили. Вот и ладно, думаю, отоспятся и утром… скатертью дорожка, откуда взялись. Не тут-то было. Опять про охоту. Люди добрые, - толкую им, - ружей ведь у меня для вас нет. Встает самый маленький, но, видать, жилистый и ласково так: - «Да ты, батя, не переживай, мы, ведь, и, впрямь, с кольями можем. Но для этого у нас ножички имеются, а у тебя собачки вязкие да злобные, чего ж еще надо?! – и вытаскивает из рюкзака этакую …загогулину: нож - не нож, а штось таке… ничего подобного видеть не доводилось.

Смотрю на «дядьку». Тот кивает, мол, все нормально…

Так-то оно так, да не очень. Веришь, сам я, будто, не робкого десятка, а тут колбасить начало. Влип, думаю, по самое «не хочу». До пенсии не дотяну – снимут, если вдогонку не посадят за грубое нарушение техники безопасности на охоте. Ведь правила организации и проведения охоты на кабана такого способа не предусматривают. Но разве возразить этому «шишке». Э-э, чешу лысину, была - не была, а выкручиваться надо. Звоню Стусю Вериничу, - есть тут у нас хлопчик, - что там белку в глаз, - муху на лету с карабина, будто плевком, сшибает. Так, мол, и так, чтоб был с ранку на хозяйстве. Страховать треба, ядрёна Матрёна...

Ночью глаз не сомкнул. Чего только в голову не темяшилось. Приперла ж, нечистая. И впрямь – незваный гость… «Клуб самоубийц» пожаловал во главе с «Клетчатым», только принца Флоризеля не хватает.

Настало мое утро «стрелецкой казни». Едем в угодья, а я все смекаю, где бы это стадо перехватить, чтоб молодняка при свинье поболе, а крупняка – чуть. Не дай бог секачи… Веринича наставляю: по пятам за «самоубийцами» ходить, и, ежели чего…

Возил их, возил по лесам и болотам, в надежде: день до вечера. «Клуб» зароптал, дескать, за кабанов заплачено, так и подавай зверье…

У Малкинской елани объехали стадо. Да только молодняка в нем, по следам, вижу, почти - что и нет. Четырех лаек пустили и скоренько они сели на гачи, ладно бы свинье, там, или подсвинку, так нет же, самого, что ни есть, засивелого выбрали. Приехали, только и подумал, а гостей моих и след простыл. Ничегошеньки и не сказал, как ни хотелось инструктаж на полчаса закатить. Обозлился до жути, иду и сам не знаю отчего, злорадствую: - «Щас, я вас, как чучела тетеревиные, с дерев сымать буду». И все Стуськиного выстрела жду.

Не выдержал. Бегу на лай. Все одно не поспел. Без меня управились.

Стусь после всего, рассказал, что лайки секача знатно вертели: две сзади, Чита в шею вонзилась, четвертая – Дора, у пятака юлила. Ему удержать кабана на прицеле никак не удавалось. Клубок. Настоящий клубок, когда зверь мощный и опытный. Читу он стряхнул легко, как шквал спелую грушу, распоров лопатку.

Людей наш «снайпер» не видел и не слышал. Они выросли за кабаном, словно тени. Тот самый, что орудие свое хитрое показывал, в умопомрачительном прыжке вдруг оказался на кабаньей холке, аж собаки отпрянули. Левая его рука впилась в пятак и рванула за ноздри кабанье рыло, а правая «вжикнула» по открывшейся горлянке. Кровь хлынула на грудь зверя, захлюпала и запенилась в разьятой пасти.

Секач упал на колени и, прежде чем сумел, агонизируя, мотнуть рылом, порываясь достать невидимого и невесть откуда явившегося врага, собаки снова сидели на нем.

Так по очереди охотилась эта троица. Кем были странные гости, Силыч мог лишь догадываться, но кто и откуда, вопросов не задавал. Еще два раза они приезжали на такие тренировки, именуемые «охотой», непременно начиная с баньки, вот ритуал и сложился.

- Дальше слухи да сплетни, что поземка по кустам, зашуршали. От наших же и пошло: как, какие-нидь, «наемники» кабанов ножами шкворили.

К нам с разных мест приезжают. Слава богу - дичинушка есть. Одни тоже прилипли, навродь банного листа к мягкому месту: так, мол, и так, слышали тут у вас про охоту «на булат» - круто! Вот бы нам. Мы,- говорят,- и в Африке бывали, и в Австралии крокодилов ловили, с луком охотились, и с этим, ну, как его – арбалетом. Очень «на булат» им попробовать захотелось.

Я-то, кола тех маленько пообтерся, поглядел. Скажу, тебе, тоже загорелся. Но виду не показываю. Те ж, мастаки, ого - го, были. А эти, вприкид, с жиру не знают, что и удумать. Достали меня. С ними и сам решился охоту «на булат» освоить…Большой интерес к ней предрекали. Так оно и вышло. Не пойму одного, чего их так тянет этот экс,

экс…

- Экстрим, - подсобил Силычу Андрей.

- Во-во, он самый. И деньжищи не копеешные платят. Только дай кабанчика отколоть. С ружья как безопаснее, а, поди - ж ты…

- А чего с парашютом прыгают, на Полюс на лыжах чего тащатся, к акулам спускаются, в горы карабкаются?.. Страсть в человеке играет. Адреналин. Есть, конечно, и возврат к традиции, дань прошлому. Копье, кинжал…Такое оружие шансы уравнивает.

- По мне, все мода...

- И мода, тоже. Куда ж от нее…

Еще стояла беспросветная рань. Силыч молча, подал егерю парусиновую сумку, из которой торчала наружу рукоять, не умещавшегося в ней охотничьего палаша. Глухо звякнув, все вчерашние экспонаты умостились под лавкой. Лишь «Got mit uns» надменно поблескивал с высоты пояса начальника хозяйства.

Вскоре густая синь размякла. В окоеме вспыхнула и зарделась оранжевая полоска, будто кто горящей головней прочертил над лесом. Сперва обозначились индевелые кусты ивняка и ольховой мелочи. И быстро-быстро откатившиеся тени уступили место ясным и четким линиям.

Горелое болото. Истекая нетерпением, повизгивали собаки. Силыч знал, что стадо здесь, но прошло еще с час, пока устоялся свет нового дня и он, завершив инструктаж, получил подтверждение этому предположению от своего мрачного, напоминающего пугачевского Хлопушу, помощника.

- «Ему бы кистень в самый раз пришелся», - подумал Андрей, искоса поглядывая на дремучего лесовика. – «Велика ли мудрость эдакой верзиле подсвинка удавить. Ишь, ручищи – лопата с клешнями. Им все одно: что кабан, что медведь»…

Рядом с «Хлопушей» фигура отставного моряка имела вид жалкий и совсем не ристалищный.

…- Да не гляди ты на яну, як хрен на брытву, пей, па-алковник. Так в нас ящо нихто кабана «на булат» не брав. Ты ж яво бытто мечом запорол. А сказывал кортики для форсу, но…нос… си - те, - зашелся в неистовом хохоте Силыч…

- Гы-гы-гы, - бухал в окладистую бороду «Хлопуша» - Митяй. – Ён в кышки як за вожжы вчапывся, а кабан яво тяне…

- Я ж, говорил: живодер в нем скрывается, препаратор, таксидермист, - жуя свежину, вальяжничал художник.

В усадьбе лесного кордона сквозь гам, смех и реплики Андрей постепенно выстраивал картину своей первой, словно во хмелю случившейся, охоты «на булат».

Умчавшиеся по следу стада собаки молчали не долго. Не успели охотники взять номера, как тишину взбаламутил их яростный лай. На кубло лайки натекли дружно и там, в самом детинце, началась суматоха.

Подхватившись с уже нагретых лежек, кабаны, вихря снежной пылью, брызнули, как тетерева с лунок. Самые крупные из них, оборотясь к собакам, фукали и ждали. Мелочь откатилась под их защиту. Началась осада.

- С ружьем… али как? – молвил «Хлопуша» - Митяй. И сказал вроде серьезно, без ехидства, или какой там издевки, а все одно Андрею сделалось неуютно и жарко, как если бы в баньке кто не в меру с шайки плеснул на каменку. Во взгляде его было что-то цыганское. Глаза черные, будто драпом задернутые – ничего не видать. Глядит на тебя и, кажется, мысли читает.

Уходя в дальний кут болота к перетоке кабаньих троп, Силыч снял с пояса кинжал и отдал Андрею:

- Если надумаешь, с этим справней будет. Бог не выдаст, свинья не съест! - заспешил, только и видели.

Оставшись на попечении «Хлопуши» и Веринича, Андрей должен был выбирать. А времени нет. Лай и треск камыша приближались.

Совсем неслышно скользнул из ножен клинок, и холодный блеск стали, что таинственный ворожей, начал свою игру.

- «Гот мит унс, свинья не съест…» - Андрей почувствовал как холодная, только что, рукоять наполнилась теплом и его ладонь, уже не отторгала ее, словно побежала сквозь пальцы к неодушевленному предмету сама жизнь, превращая в единое целое оружие и руку.

Суэцкий канал, Египет… разве тогда он убоялся стать командиром десантной группы, сформированной из моряков их эсминца и приданной морпехам? На тренировках потели в соль – война легко заставляет. Но то, когда было? Да и орудовать ножом не пришлось. Теория без практики, как беременность понарошку. А ристалище, вот оно…и он, словно одинокий рыцарь ордена меченосцев.

- Пальцы в ноздри, а рыло вверх, - шептал «Хлопуша».

- Что, - не дошло до Андрея. – Какое рыло?..

- Не…е, ты того, ежели... стрели, - стянул с плеча двустволку, - все одно брать трэба, - мотнул головой, заметно разочарованный бородач.

Казалось, еще недавно, сами с робостью присматривавшиеся к охоте «на булат», как к дикому атавизму давно минувших эпох, эти люди: лесники, егеря, охотники – сами того не замечая, уж так пообвыклись, что охота ружейная стала для них делом если не презренным, то наверняка малорадостным и не интересным.

Из камыша в подрост, а там и в приграничный с болотом ельник собаки вытеснили хорошего трехлетка. Молодой секач, вертясь и отступая, отбивался от наседавших лаек. Они кружили зверя, по очереди болезненно хватая за гачи. Он еще не взматерел, но уже лежку устроил поодаль от свиней и молодняка, и первым атаковав его, собаки уж больше секачика не отпускали. Воспользовавшись этим, иные кабаны и свинья с поросятами сумели убраться. Секачику выпала незавидная доля. Он устал, и пена белела на его заметных клыках. Время от времени он сам предпринимал атаки, срываясь в погоню за самой наглой и назойливой из собак. Чаще всего это была Чара. Когда ей приходилось увертываться от клыков молодого вепря и удирать, на помощь тут же спешили товарки.

До выкатившейся из мелочей свалки было не дальше прямого выстрела. Митяй протянул ружье, считая, что Андрей решил стрелять. Но тот, не глядя, отвел его руку. Желваки заиграли на его скулах. Очень обидными показались ему слова этого «соловья-разбойника», в которых уже сама тональность не требовала перевода, будто говорил он: - «Чо, па-алковник, струхнул, штаны запасные есть?..»

Еще секунду он стоял неподвижно, как бы примеряясь к дистанции, похожий на спринтера, приготовившегося к рывку.

- «Гот мит унс, гот мит унс», – затукало в висках, и, сжимая в руке кинжал, вчерашний моряк бежал к припертому под комель бронзовой сосны, кабану.

Почти уверенные, что «па-алковник», таки, не решится брать секача «на булат», Митяй и Стусь, опешили от неожиданности. Бородач даже дернулся следом, вдруг испугавшись за его жизнь.

Лайки - умные собаки…- « в них все и дело», - поймет после Андрей. Они, завидя бегущего «булатчика», словно взбесились, сгрудившись полукругом перед рылом зверя, еще крепче приперев его к дереву.

Охотник, стремясь не упустить удачный момент, старался, все же, держаться, в меру возможного, по-за деревьями, чтоб кабан до последнего не мог обозреть его, а там уж… «свинья не съест»…

-«Пальцы в ноздри, пальцы… - Какие, к черту, ноздри, лешая твоя душа, - успел подумать Андрей, добегая до скрывавшего кабана дерева. – Холера так мотает башкой, что заместо ноздрей, аккурат в пасть угодишь».

Дальше вспоминалось с трудом. Какие-то мгновенья обрушили память. Ему еще хорошо виделось, как в момент прыжка на кабанью холку, боковые лайки отскочили, а он, протянув левую руку по лохматому и мокрому рылу в поисках, будь они не ладны, ноздрей, уже летел через его и свою голову.

Страховщики ахнули. Андрей, перевернувшись, грохнулся хребтиной пластом и, попадись, какой ни есть, пенек... Переполненный яростью кабан метнулся на нового врага, уже почти поверженного. К кабану Андрей лежал «валетом» и голова его, только он шмякнулся, была не дальше метра от кабаньего рыла. Клыки трехлетка хоть и не в пятнадцать сантиметров, однако, и не пластелиновые. Не приведи, Господи, полоснет по шее.

Зверь и бросился на охотника. Только Чита и Дора не дали ему пырнуть человека. Стоило кабану сунуться вперед, лайки мертвой хваткой впились ему под уши с обеих сторон и в прыжке он невольно задрал рыло, не задев лежащего под ним «булатчика».

По сути, Андрей был прав, когда сказал, что кабан сам запорол себя. Охотник машинально выбросил вверх зажатый обеими руками кинжал, словно хотел им прикрыться, и зверь, перепрыгивая лежащее под ним тело, сначала рухнул всей тяжестью на клинок, а затем, силою инерции движущейся туши, раскроил свое брюхо от самой грудины до «кабаньего хозяйства». И кровь, и внутренности хлынули «булатчику» в лицо, заливая глаза и лишая возможности дышать. Кабан еще бежал с висящими на нем лайками, а кишки, нанизавшись на запястья Андреевых рук, сжимающих кинжал, разматывались меж ног бегущего зверя. Секач пытался развернуться, но собаки уже рвали вывалившиеся и парящие его внутренности. Жуткую тризну прекратил подоспевший Митяй. Кабан вперед и боком завалился и, посучив ногами, издох тут же.

Андрей вскочил, и еще плохо понимая происходящее, стоял скособочась, готовый отражать нападение. С головы до ног залитый кровью, он казался лишенным страха гладиатором, только что отвоевавшим у жизни очередное мгновенье. И не понять было: его это кровь или зверя. Только теперь он почувствовал, что пальцы у него холодные и белые, как снег. Будто выпил кинжал все тепло, окропив себя жертвенной кровью.

Со стороны их скоротечная битва и ее финал показались наблюдавшим Стусю и Митяю не случайностью, не фартом новичка, а высочайшим мастерством единоборца, рассчитавшего все до мелочей: прыжок, сальто, удар снизу…такого они не видели даже у тех, кто занес им охоту «на булат». И только Андрей точно знал, как ему повезло.

- Прими па - ал, Андрей Николаич, от всех нас этот кинжал. До тебя здесь и, вправду, никто кабана так не валил, - повторил Силыч уже говоренную фразу…

«Got mit uns» и теперь в коллекции Андрея Николаевича. Но с кинжалом этим он больше не охотился. Говорит, не чувствует связи. А может и впрямь время тайных сил иссякло. Бог его знает…