Против лома – нет приема!

К утру дорогу расчистили, но и теперь езда была – мученье. Петр Карпыч, начальник СМУ – 2, тревожился и ерзал. Шофер Сеня Дорош то и дело притормаживал – машину водило. Вторые сутки они пробивались к затерявшемуся в проселках строительному участку. А снег все валил и валил…

Кроме них в будке машины на ворохе пакли кемарил слесарь Васька Чернокал, можно сказать, новичок в бригаде монтажников. Первая его вахта.

- Эт-т, наградил господь фамилией! – ухмыльнулся в усы Карпыч,- жена, поди на своей осталась…Чего, дери их хрен, не удумают…

Но, как ни странно, такая неблагозвучность самого Ваську совершенно не смущала, отчего, наверное, над ним мало кто и подтрунивал.

Сейчас он орал и ужасный его вопль, грохот металла, глухие удары и храп, доносившиеся из кунга, быстро рассеяли охватившее Петра Карпыча благодушее – такого «Сивку» уходил.

- Стой! – гаркнул начальник водителю.

ЗиЛ ткнулся в придорожный сугроб и, разок дернувшись, замер. Петр Карпыч

спрыгнув с подножки, забарахтался в снегу, загребая его огромными, словно распашные весла, ручищами. Выбравшись из рыхлого отвала, он уже собирался рвануть дверцу будки, как взгляд его вперился в яркие, словно поздние ягоды калины, отметины. Горячие капли крови, тяжко отрываясь от днища машины, прожигали снег. Алое пятно на белом полотне дороги быстро расплывалось.

- Мать честная,- пробормотал заслуженный строитель и на секунду представив себя снимаемым с должности, метнулся назад к кабине.

Заканчивался декабрь, а Петр Карпыч за весь сезон так и не выбрался на свою любимую кабанью охоту: подводили смежники, не складывалось со сроками, морочило голову руководство треста и, как бывает в подобных случаях, утешением становились воспоминания об охотах прошедших. Вот и теперь, утомленный однообразием белой завеси, размечтался, что может быть,..что еще одни выходные до закрытия,..что есть неиспользованная лицензия, что..

- Карпыч, кабаны-ы…- Водитель успел остановиться и тыкал пальцем в лобовое стекло.

Совсем рядом, не дальше тридцати шагов, дорогу переходило приличное, голов в десять, стадо.

- А- а – а,- только и промычал он в ответ от неожиданности.

Кабаны были крупные, будто откалиброванные. Сеголетков и подсвинков, видать, уже подобрали. Есть кому. Зима – то, какая снежистая, не выжить мелочи.

Головной шла настоящая великанша - свинья. Она уже проломила придорожный занос и буравила доходивший до лопаток сугроб откоса. Следом в проделанный ею туннель ныряли члены семейства. Черные, с задранными от ощущения опасности хвостами, звери, тем не менее, без суеты, трусцой перебегали дорогу и на обочине почти все без исключения разворачивали свои рыла в сторону застывшей громады, затем ухали и пускались пробитой брешью. Но и на поле снега улеглись глубокие, отчего из кабины черные их туши казались плывущими в белой кипени. Свинья остановилась и вполоборота смотрела за спину, словно подсчитывала своих откормышей, как делает это, к примеру, утка, переводящая утят с одного водоема к другому. И только когда последний кабан соскользнул от придорожи, она продолжила путь к видневшемуся вдали чернолесью.

Сердце давнего кабанятника трепетало и сжималось при виде уходящего стада. Азарт всполыхнул нестерпимым жаром. Петр Карпыч зарычал от осознания бессилия и невозможности обрезать нахальное зверье, а обложив где-нибудь в крепком очерете, набросить злобных к длиннорылому племени, лаек. Такую охоту он понимал, предпочитая всем остальным, и кабанов чувствовал не хуже собак. Они были единственными дикими животными, жалости к которым Петр Карпыч не испытывал. Исключением служили самки и «правило огорода» он соблюдал.

С яростью пустил кабанятник вслед стаду долгий пронзительный сигнал, словно предупреждал, что еще встретит их на болотных тропах, а там уж…

Кабаны, испуганные резким звуком, подхватились. Теперь они казались бывшему моряку ныряющими в пенившемся море дельфинами: ухнутся в снег и через секунду взрывается белое безмолвие фонтаном снежной пыли. Петр Карпыч и водитель, быть может, еще долго наблюдали бы за «кабанами – дельфинами», только слева будто сама – собою явилась новая тень: у обочины стоял секач и тупо разглядывал машину. Был он почти рядом, вполовину ближе миновавших трассу сородичей. Стерпеть такое Петр Карпыч не мог. Чуть стронулся вепрь с места – схватил лежавший под ногами ломик и бросился вдогонку за зверем.

Понимая совершеннейшее безрассудство затеи, водитель хотел остановить его, но не осмелился,- уж больно свирепым показался начальник. Оставаться безучастным и сиднем сидеть в кабине, когда он вознамерился схватиться врукопашную с секачем, тоже было не с руки, но и что делать растерявшийся Сеня не знал. На его звонок из будки высунулась недовольная рожа Чернокала и вдвоем, остолбеневшие, молодые сильные мужики с раскрытыми ртами взирали на ристалище времен Ивана Грозного. Петр Карпыч и сам не ответил бы, почему он помчался за зверюгой. Это-ж какой неудержимости должна быть охотничья страсть? И Петр Карпыч, пребывая в полной ее власти, без оглядки чесал кабаньей тропою, ходко настигая вепря. А тот, к слову сказать, не поторапливался, будто завлекал его на чистину, понимая в ней свое преимущество. В меру ружейного выстрела от большака, секач шустро повернул в пяту и щелкнув клыками, замер.

Человек и зверь оказались один против другого на расстоянии хорошего плевка, но если кабан стоял, изготовившись к атаке, то Карпыч никак не ожидал случившейся перемены.

Он примерялся, вот – вот, настигнув зверя, со всего маху обрушить на его крестец поперечный удар, от которого, при весе железяки в семь килограмм, позвоночник не выдержит и кабан «сядет». Теперь Карпыч и кабан пристально следили за каждым движением противной стороны. Зверь защищал себя и в силу инстинкта преграждал путь к успевшему скрыться стаду. А Карпыч?.. Конечно, он мог, выждав какое – то время, и оценив опасность ситуации, остыть и ретироваться, предоставив секачу и дальше следовать по своим кабаньим делам. Тогда это был бы не Карпыч, которого знали охотники. Порыв его сменился хладнокровием и вернувшимся самообладанием. Левой рукой он медленно и осторожно, чтоб дать телу волю движений, расстегнул кожушок, потом также плавно обеими руками приподнял над головой ломик и в ожидании кабаньего броска до хруста в пальцах сжал его.

- Долго ждать не станет,- подумал Петр Карпыч,- или уйдет, или кинется. Не поскользнуться бы…

Без того узкие, на крови, глазки кабана спрятались под густой нависающей щетиной, и что–либо прочесть по ним Петру Карпычу не удалось. Зверь выжидал.

Снег усилился, пошел хлопьями и контуры кабана сразу размылись. Он стал как бы дальше и менее опасным. На самом деле его злобности ничуть не убавилось.

Петр Карпыч шевельнул затекшими, будто приваренными к лому, пальцами, а левой ногой тихонько притоптывал сбоку от тропы снег.

Зловещую тишину противостояния нарушил секач. С шумом вдохнув и фыркнув, зверь показал Карпычу зад и затрюхал к лесу, предлагая миром разойтись. Однако, уверенный в надежности лома, тот и не подумал об отступлении, пустившись следом. Чувствуя приближение, секач сразу, с разворота, бросился на человека. Но и Карпычу хватило мгновений, чтоб успеть уклониться от его клыков. С удивительной легкостью он соскочил с тропы в сугроб и навстречь кабану обрушил хозяйственный инструмент, ставший в его руках оружием не менее опасным, чем дубина неандертальца. Страшенный удар бывшего загребного призовой шлюпки пришелся в межглазье свирепого зверя, от которого череп кого другого раскололся бы ореховой скорлупой, но тут лом со звоном отскочил, будто били не по живому, а по стылому дубовому пню. И все же кабан был в тяжелом нокдауне. Пропахав рылом глубокую борозду, зверюга на подогнутых коленях двигался по инерции еще несколько метров, прежде чем впал в беспамятство. От удара лом погнулся и Карпыч, удивленно качнув головой, стал приближаться к поверженному вепрю. Но оглушенный, он уже приходил в себя. Пошатываясь, встал на ноги, помотал рылом, и разбрызгивая сочащуюся из разрубленной раны и ноздрей кровь, снова попытался познакомить двуногого врага с качеством своих клыков. И опять Петр Карпыч удачно перекрестил его ломом.

Так повторялось несколько раз. После очередного удара кабан поднимался и как стоический боец ринга вновь кидался в бой. Всякий раз, опрокидывая зверя в снег, Петр Карпыч охал, будто вгонял тяжеленный колун в пересохшую и неимоверно крепкую корчу. Кожа на кабаньем рыле была изрублена и лоскутья ее отвратительно мотались, временами оголяя черепную кость. Залитое кровью место жуткой схватки производило впечатление настоящего побоища, а ослепительная чистота свежевыпавшего снега только усиливала это впечатление.

В одном из последних выпадов удалось, таки, и секачу добраться до живой плоти Карпыча. Кабан, в очередной раз принимая лом, мотнул рылом в его сторону, а затем бросил клыки вверх. На правый клык и опустилась рука «первобытнонынешнего» охотника. Острый, словно ятаган янычара, он пронзил широкую ладонь Петра Карпыча и разорвал ее мало не надвое. Выбитый ударом лом юркнул и затаился в рыхлой пороше, не желая больше подставлять под кабанье рыло свои уже изрядно намятые бока. Оказавшись безоружным, Петр Карпыч, не обращая внимания на хлынувшую из ладони кровь, в два прыжка подлетел к месту падения лома и шарил в снегу, силясь отыскать и почувствовать холодную тяжесть металла. На счастье кабан не шевелился, а клык зверя совсем чуть-чуть не зацепил вену.

К кровавой утолоке Чернокал и Сеня подходили с опаской, а их начальник уже подшумливал, посылая водителя за аптечкой.

Залив рану йодом, и истратив весь наличный бинт, Петр Карпыч, еще возбужденный битвой со зверем, негромко сказал:

- О це охота!.. Такого ще не було…- и обойдя кабана вокруг, добавил: «Самооборона!»..

Васька и Сеня, восхищенно взирая на начальника, немедленно согласились:

- Против лома не попрешь…видать, не знал кнур…

Тащили кабана к машине тяжко, дважды катясь с откоса: ноги скользили, и упереться было не во что. Еще проваландались, пока затолкали кабана в кунг. С одной – то рукой не шибко и Карпыч мог подсобить.

Воротился Петр Карпыч с ломом и приоткрыв дверь будки, ахнул. Прежде совсем мертвый, но теперь живой, кабан метался по кузову «ремзила», ища выхода. Вдавившись в подволок среди талей и переносок висел в невероятной позе гамадрила побелевший Чернокал. Ему, впервые видевшему настоящего дикого вепря, на его глазах умерщвленного Карпычем, а теперь вдруг воскресшего, знакомство тет-а-тет в закрытой будке не сулило ничего хорошего.

Когда эта окровавленная куча мяса фукнула и стала приподыматься, Васька подумал, что машину добряче подбросило на ухабе. В следующий миг он осознал, что дорога ровная, а ноги его, опиравшиеся на кабанью тушу, задираются вверх.

Кабан с уже нарушенной примочками Карпыча функцией мозга спотыкался, падал

и тыкался во все, что попадалось на пути. В состоянии шока и агонии он мог нанести Чернокалу серьезные увечья и бедолага, спасаясь, в прямом смысле искал пятый угол. Зверь хрипел, брызгал кровью и, задирая башку, таращился на Ваську. Этого было достаточно, чтоб вызвать у него неконтролируемый ор.

Изловчась, Петр Карпыч принужден был применить инструмент еще раз, уже последний.

Ваську от подволока пришлось отдирать, и он ни за что не согласился продолжать путь в обществе «оживающего» вепря, которому, на всякий случай, связали ноги. В будке смердило: то ли кабан озаботился, то ли Васькина фамилия напомнила о себе.

Через неделю молва о Петровом поединке докатилась до областного управления лесного хозяйства. К Карпычу явились гости. Не на котлеты…

- Так ведь охоты не было. Не было ловушек, ружей, собак и все такое…

- А что ж было?

- Самооборона, - не смутясь, ответил начальник СМУ. И рассказал…совсем не выдуманную историю схватки с кабаном. Ну, может, только кое-что местами переставил, а так…поверить можно.

Разве придет нормальному человеку в голову на кабана с ломом охотиться?

С вилами: куда ни шло, но с ломом…

Да и пораненная рука убедительно доказывала факт нападения кабана.

Так и порешили: вынужденная самооборона. А лом тот, «охотничий», я самолично видел. Карпыч показывал. Хранит его. Крутая, скажу, вещь! Ей-ей, не врет народ относительно достоинств этого предмета.