Охота за зимним гусем не сложилась. Весь декабрь погода замолаживала. Дождь и слякоть. Проселки распустило, поля заплыли. Сунешься и…тпр-р – приехали, берись за лопату. Чуть протащился – повторяй сначала. А в голове нескончаемо песня Высоцкого про свою колею звучит. Таки, рискнули, безбожники, в святочную неделю. Ан, не улестил Владыко Небесный: дескать, не тем занимаетесь, когда людишкам отдыхать велено. И гусю, должно, приказал сидеть на лиманах.

Едем назад, притомленные и унылые, молчим. Тут егерь наш, и говорит:

- А чего это вы, хлопцы, печалитесь? Подумаешь, гуся нет! Бу-удет, непременно в другой раз будет. Сегодня ж старый Новый год! Калядки, щедривки, засевания…

Оставайтесь у нас. Посмотрите, как на селе в Щедрый вечер гуляют. В городах давно позабыли, как надо праздновать.

День на вечер – дело к ночи, а впереди пять сотен верст. Остались.

Прихватив гостинцев, так гуртом и завалились к хозяевам. Там уж и стол накрыт.

Чего только не наготовила егерева молодка. И впрямь, неизбывна традиция. Не успели у стола определиться: стук, стук в дверь.

-Вот бы раньше приехали. Тут столько щедровальниц перебывало, но девочки только до пяти ходят. Эти, небось, последние, - пошла открывать Оксана.

Вошли девчушки, махонькие, в костюмчиках феи, лисички и звездочки.

Потолклись самую малость и начали:

- На щастя, на здоровья, на Новый рик, абы вам родыло краще, ниж торик:

жыто, пшеныця, всяка пашныця, громко и выразительно пропела та, что постарше

– фея, и поклонилась в пояс.

- Абы в всых вас сукны булы кольорови абы вы вси булы щаслывы й здоровы, - бойко вторила ей лисичка,

- Новый рик зустричайте, щедрувальниц пригощайте! – засмеялась звездочка,

глядя на вазу с конфетами.

Похвалив и одарив девчушек за добрые пожелания, мы и сами подняли стопки за год ушедший. Кто крякнул, кто икнул, а в дверь снова: тук-тук…выходило, совсем мы не опоздали – занесло ряженых. Развеселые бабенки, отбивая каблучками, выделывали коленца и пели: «Щоб була у вас завжды радисть и втиха, ваша хата щоб не знала ни якого лыха, хай добро и щастя вас зовсим не минае, а щедристь и ласка всих разом звеселяе! »

Но только закончилось общее пожелание – передо мною «цыганка» раскинула карты и требовала позолотить ручку. «Солоха» строила глазки Ник Миху. Жеманная и манерная «Трындычиха» обнималась с хозяином и писклявым голосом требовала «шаленой» любви. Под общий хохот, наконец, он узнал в ряженой «домогательнице» односельчанина Никиту, но «претензий» по поводу нетрадиционной «ориентации» не выказал. Открыто мужикам с ряжеными до полуночи вместе ходить обычай не позволяет. Так что все было в рамках веселых шуток. В них было столько жара и колорита, что мы действительно почувствовали себя окунувшимися в прошлое, когда издревле установившиеся традиции придали народному празднику Щедрого вечера такие краски, которые в украинских селах не поблекли до сих пор, дойдя до нас необычайно свежими и яркими. Только здесь горожанином, действительно, во всей полноте овладевает впечатление, что календарные игры наших предков превратили конец декабря и две первых недели января в сплошной праздник, когда начав с католического Рождества, народ самозабвенно гуляет. Вначале православные гостюют у костельщиков, потом вместе они пыхкают фейерверками и палят из ружей в Новогоднюю ночь. А там, глядишь, и православным приспел черед привечать всех доброю чаркой. И пошли, пошли чередою…ряженые, калядники…успевай поворачиваться. Хошь не хошь, а запас имей. И хозяйство прибери, и скотину досыта накорми, и закусок наготовь, и себя приготовь, а все потому, что в этот вечер, считали наши пращуры, с неба сходит щедрый бог, осматривает хозяйство и входит в дом. А в ночь с 13 на 14 января встречаются Маланка и Василий, после чего рождается новый месяц. В эту пору и люди открывают в себе неизвестные стороны характера, и принимают неожиданно смелые решения.

После четвертых ряженых и нам захотелось пойти с ними, покалядовать и повеселиться в народе. Не тут- то было. На смену прежним явились новые, да не какие - нибудь, а, будто, специально для егеря обрядившиеся – лесное зверье. Мы ахнули! Тут были косуля, волк, енот, барсук. Кроме общего антуража на головах ряженых были всамделешние шкуры, сзади от известного места свисали хвосты. Объявившиеся в хате лесные аборигены взяли в голос, каждый на свой лад, должно быть, приветстуя егеря. Потом, рыча, хрюкая и бекая, пустились в дикую пляску. Шум, гам, хохот заполнили все окружавшее нас пространство. По очереди они выкрикивали пожелания по улучшению их житья – бытья. Когда же закончился их бесноватый танец, вперед выступил хитромудрый барсук и продекламировал: «Не ходы, Васыль до лиса, теж и на опушку, бо зустрынешь в лисе биса – попадешь в псыхушку!»

С последним его словом дверь отворилась, и через порог в хату вломилось натуральное чудище: бес не бес, а какой-то монстр. Следом за ним в приоткрытую дверь метнулся егерский спаниель Тимка. Углядевший в страшном звере опасность и сам порядком ошалевший от его вида, отважный Тимка бросился в облай, дрожа и яростно наскакивая на этакую невидаль. Ясно, что в кабаньей шкуре на четвереньках стоял мужик, но кого он изображал, нам было невдомек. Однако егерь и его земляки, должно быть, хорошо понимали смысл происходящего. Все они переломились и не смеялись, а рыготали, обливаясь слезами. Зверье вмиг распласталось по стенам, и монстр завертелся осеред хаты.

Он был двуголов. Один конец туловища оканчивался кабаньим рылом, другой – козьей головой с рогами. Мифическое создание дергалось, по-козьи бекало и по-кабаньи ухало, угрожая поддеть окружающих то клыками, то рогами, а перегоревший хохотом егерь, мало не стукаясь лбом о стол, науськивал:

- Взять, Тимка, взять его…за гачи, за гачи…

Тимка и взял, по месту, тому, которым мужики, даже если они и в кабаньей шкуре, оч-чень дорожат.

- Ой-й,- от неожиданности вскрикнул кабаний гибрид человеческим голосом и тут же его уханье сменил вопль:

- Е-е-о-о!.. с ума сошел…я ж не настоящий секач, прочь, членовредитель! – орал разухабившийся, было, исполнитель главной роли вертепа. А Тимка, уловив, даже и после вычинки шкуры сохранившийся запах кабана, взъярился. Его, так и намеревавшегося хватнуть за свободные от щетины мягкости, с трудом оторвали от чудо-зверя. Представление скомкалось.

Но веселье не пострадало. Оно вспыхнуло с новой силой, и стоило страдальцу после стакана вина открыть рот, чтоб передать пережитые ощущения, все бились в судорогах.

Время давно скатилось за полночь. Уже и засевальщики, щедро разбросав у порога зерна пшеницы «заспивали» по своим хатам, а спать, не хотелось, и никто не вспоминал неудавшуюся гусиную охоту.

- А что за зверя такого ряженые изображали?

- О-о-о, это исторический зверь.

- Ну, да, в мифологии двуголовые звери упоминаются, - согласился Ник Мих. – В Чернобыльском Полесье, поди, и не такие хаживают…

- Нет, тут своя история. А зверь называется – «козлокабан», Покровский. Есть в соседнем селе два охотничка. От них-то «козлокабан» свою историю и ведет. – Василь хохотнул, должно, вспоминая эту самую историю.

- Года три это было. Зима стояла замётная. Январь. Тринадцатое. К тому ж – пятница. Тоже по селам Щедрый вечер встречать готовились. Да не все «урочного часа» дожидаются. С утра начинают. А кто и не перестает.

- Э-т-т, точно, нетерпелив наш человек, - согласился Владимир Дмитрич. – «Винни-Пуховщина» - явление не английское. В сути своей, оно нашенское. Такие слова: «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро: то там сто грамм, то здесь сто грамм – на то оно и утро» - могли родиться только у нас.

Вот так оно и было. Или почти так. Во всяком случае, началось с этого.

***

…Броня очнулся от женских голосов. Они, то растворялись, то вновь звенели над ухом. Все качалось и плыло. Качалась каменка, полок с лежащим на кожушке мужиком, даже сама баня, словно избушка на курьих ножках, неуверенно переминалась с ноги на ногу.

- Яка-а мерзота, знову нализався...Одын вже допився до биса, тай ты хош..,-  орала баба.

- Кривоносиха, - признал Броня. – Во, как заходится. – Он обнаружил себя сидящим на полу бани в обнимку с ружьем. Кума покладисто тормошила что-то бормотавшего Петра. Под его головой недовольно шелестел березовый веник. Ночь теперь, или день, и почему он здесь?.. Хоть в висках и тукало, Броня, узрев пожмаканную и заросшую рожу кума, стал припоминать…

- Добрыранок...Здоровенькы булы...Зи святом, - отбарабанил речитативом Петро Кривонос, просовывая кудлатую голову в хату Брони Ляшевича.

Хозяин завтракал. Обстоятельно. В миске белели вареники с творогом, истекали ароматом нежные голубцы. Румяная яичница с поджаристой подчеревкой вызвала у Кривоноса легкое головокружение. Петро проглотил слюну.

- Не снидал? – приметил Броня, как прыгнул кумов кадык.

- Ще ни.

- Что так ?

- Та-а.., учора пийшов до свата: чоки – чмоки…- запизднився... Приходжу, а вона стоить...со скалочкою. Який тут сниданок...

- Хорошо припозднился, если к завтраку встрелила. Ну, садись. Кофейку налить?

- Броня, Броня, - Хиба больну голову кавой ликують?

- Отож, - буркнул Броня и, согнувшись, пошарил рукою под лавкой. Меж его ног появилась бутыль красненького. «Буль, буль, буль – запричитало горлышко, а Петро весь напрягся от нетерпенья.

- Будьмо!

- Хай усим счастыть, – ответил Кривонос и, залпом осушив стакан, посунулся к столу.

- Повторить?..

- Зробы милость, святэ дило...

- Не вино, рубин, - прихвастнул Броня, - ишь как играет…

- Так, кумэ, так! О-ох...и поплыло як писня пи-над силом, - погладил себя по животу Кривонос и захрустел подчеревкой.

- Ты, кумэ, мабудь, на полювання зибрався? Бачу я – рушныця та й патронташ у синях высять...

- Какая охота, решил перед банькой вдоль ярца да по жнивьям пройтись. Вона, порошка легла. А Натуся уже топит. Придешь, веничком угощу.

- Ни, Броня, ходымо, краще, на полювання. Я у тэбэ замисть гончои буду.

- Какой с тебя гончак? Бегать не умеешь, да и нюх только на горилку добрый. Говорю, промяться хочу. Зайцев-то, сам знаешь, Микола Боровец петлями всех передавил. Вот, и козла прибрал. Третьего дня в Зеленом гаю шкуру нашел. Видать, спрятать поленился, на лис понадеялся.

- Ты скажи, гыдота. Як у сэбэ во двори...хозяивуе.

Глядя, что Броня отодвинул тарелку, Кривонос обеспокоенно заерзал.

- Ну, береш, алэ ще по трохи? – хитро осклабившись, спросил он у кума.

- Что с тобой делать, одевайся. Вот, тормозок понесешь, - сказал Броня и подал куму потертый армейский рюкзачок. - В ответ Кривонос вопросительно уставился на стол.

Сразу за околицей начинался Леший Яр и Броня, раньше всегда поднимавший русаков по южному его склону, пошел осмотреть уже давно до мелочей знакомые и, нередко, бывало, добычливые места, хотя нынешней зимой, тут ему еще не везло.

Он не особенно надеялся и теперь. Шел, скорее, в силу привычки начинать поиск заячьих маликов от Лешего Яра.

Почему он так звался, толком не могли объяснить уже и старики. Говорили, что в давешние времена по всему яру рос густой лес, и водились в нем филины, да сычи. Ночами отшельники давали такие концерты, что и впрямь, чудилось - лешие перекликаются. А так, никаких страшных историй за яром не водилось. От некогда заразистого леса остались лишь отрухлевшие и рассыпавшиеся пеньки. Поросшие вокруг некосью, они и привлекали русаков на дневку.

К удивлению Брони, первым, и довольно скоро, заячий малик обнаружил Петро.

Кум помахал ему шапкой и остановился. Броня сразу смекнул, что след не жировочный: с бугра и двойку видать, и начало петли, стало быть, и косой где-то рядом. Как охотник опытный он определил, что хотя след тянул в урез склона, русачок под самым козырьком яра угнездится, откуда все про все видно и к нему незамеченным нипочем не подойти. Кума он послал по следу «столкнуть» куцехвостого, а сам, зайдя со стороны жнивья, присел на корточки встреч метров с полста.

Здоровенного подпалого русачину они взяли легко. Кривонос видел, как заяц высунулся из вырытой в сугробе норы и быстро спрятался. Потом, немного помедлив, брызнул, разметав укрытие.

Он выперся прямо на Броню и тот, первым же выстрелом опрокинул его в искрящийся снег.

- Ну, шо, е? – спросил разгоряченный подъемом Петро.

- С полем! – откликнулся, поздравляя и себя, и кума, Броня.

- Гар-разд!.. Це дило треба негайно окропыты. По крови, як вы, мыслывци, кажете.

Броня не возражал. Уже давно у него не случалось такого быстрого успеха.

- Пийшлы до циеи соломы, - указал Кривонос на примыкавшую к лесу скирду. – Отже там й посыдымо.

Перекус „на крови” затянулся. Надергав соломы и привалясь к скирде Петро и Броня, споловинив пятилитровую бутыль, прикидывали, как сготовят зайца к встрече «старого» Нового года.

- У сметани, - настаивал Петро, - и обовьязково з юшкою, з часныком та салом...Я можу...Добра закуска до свята.

- И чтоб бабы не касались, испортят дичь, - добавил Броня.

- Вино, вино, ты на радисть нам дано, - продекламировал Кривонос и пошел к другому торцу скирды подыскать местечко.

Броня, как и кум, от выпитого красненького, тоже ощутил жгучую потребность найти „свой угол”, и кряхтя собирался последовать его примеру, но Кривонос, так и не сделав важного дела, мчался назад. Вялости его движениях, как и не было. С вытаращенными глазами он мычал вполголоса: - Ка - ка…бан! В норе…

- Где кабан? – не понял Броня.

- В скырти... спыть пидлюка… бери рушныцю.

- Не бреши, кум. Ты ж так рыготал, что все живое попряталось…Кабан!.. откуда

ему тут взяться?

- Вот те хрест, кабан, дай мени, я сам стрелю, - наседал на Броню кум. – Тильки тихесенько.

Не до конца ему веря, Броня все же поменял патроны, и осторожными шажками направился в обход скирды. В ее торце действительно была вырыта нора, из которой торчал кабаний зад. Зверь не шевелился. Броня уже собирался влепить ему порцию картечи, как вдруг заметил обломок толстой акации с намотанным на него и уходящим в нору тросиком. К убежищу кабана тянулся потаск. Подобрав хворостину и держа ружье наготове, Броня потыкал ею в ногу зверя.

- Що, мертвый? – прошептал Кривонос.

- Мертвей не бывает…похоже, Боровцева работа. Эвон, трос…

Вдвоем они вытащили тушу наружу. Шею зверя сдавила петля. Хороший кабанчик центнера на полтора уже успел остыть, но был свеж. В петлю, судя по всему, он попал минувшей ночью, и, сумев обломить акацию, притащился к норе, где, видно, не раз дневал. Но петля так плотно затянулась на его горлянке, что секачик, в конце концов, задохнулся. Куманьки стояли над ним в раздумье.

- Що будемо робыть? – почесал за ухом Петро.

- Заберем,- не мудрствуя лукаво, ответил Броня.

- Тоди, знову за трохфей?

- Правильно, за него…

В перерывах Петро и Броня дважды наведывались к кабану, вспоминая клятого лесника, истребляющего дичь и решая дилемму: написать на браконьера в район заяву или пустить находку на котлеты? Второе казалось им более привлекательным. Да и Боровец не таков, шельма, чтоб сознаться. И тут Кривонос изрек:

- А давай, Броня, мы цьёму Боровцю козу засвынячемо...

- Как это, - не въехал Броня, – засвинячить козу?

- Так само. Боровець жадный?..

- Жадный, крохобор, казнокрад, - распалялся Броня.

- Вин петли пид вечир оглядае. Поспиемо. Есть у мене шкира козы с головою та рогамы. На колядкы в циеи шкири хотил пийты...Набьемо соломою шыю та й прышьемо до заду. Мабудь уночи налякаеться, душегуб.

Идея Броне понравилась. До щедривок время было, да, и, кроме того, он еще надеялся поспеть с Настей в баньку. Через час они тугой дратвой пришивали козлиную голову к упитанным ляжкам кабана. Ее черная шерсть по цвету мало чем отличалась от кабаньей щетины.

- Швыдче, куме, швыдче, - подгонял Петро. Он, будто, протрезвел, так споро протыкал шилом толстенную шкуру зверя, что Броня не поспевал за ним продевать сапожную иглу и затягивать дратву. То и дело накалывая пальцы и чертыхаясь, он, наконец, победно завязал узел. Обоим работа понравилась.

- Ты, глянь, Чернобильськый Минотавр...

- Не Минотавр, а козлокабан.

- Кра-а-савец!..

- Только не очень-то… страшный, хоть и двуголовый.

- Треба им очи фосфором натерты, та й иклы з рогамы. Есть, я у Марьяна порошок взял. Вин гарбуза на Риздво майстрував.

- Миколина фамилия, знаешь, от борова происходит, свинья, значит…

- Ха - а, кнур!.. Вот мы ему…

Густо смеркалось, когда Петро и Броня, завершив художественное оформление

«Чернобыльского Минотавра», заметя следы своего присутствия, забрались в скирду.

Броня посапывал, Кривонос – сторожил. Взошедщая луна засеребрила округу: пушистые сосны и, казавшееся бескрайним, поле. Вдалеке перебрехивались собаки, с тракта, время от времени, доносилось урчание запоздалых машин. А в скирде было тихо и пахло мышами. В селе вовсю щедровали. Вот-вот и ряженые пойдут. Петру представился накрытый стол, бутыль с вином, гости, выкладывающие принесенную с собою снедь, и он затосковал. - « Мабудь и не прыйде, бисова душа?» - подумал Петро. И не лучше ли им податься до дому, чем в скирде встречать Щедрый вечер?

 

Микола Боровец вставал на путик, когда селяне, управившись с делами, сидели по хатам. А уж праздник – лучшее для него время. Тропкою в огород, оттуда ярком, посадкою и…никто никогда не встречал его с дичиной, но все знали – балуется лесник. Котомка за плечами, топор за спиной, да востер ножичек в голенище. Ружья не имел вовсе. Не любил шума. Охотников сторонился. Бирюк – бирюком, а петли ставил мастерски.

… Кривонос клевал носом, когда бленькнул в лесу фонарь. Боровец успел оббежать заячьи петли и в его рюкзаке нашел притулок закостенелый русак. Хряпнув на морозец горилки, лесник решил наведаться и на кабанью тропу.

Петли на месте не оказалось, зато разрытый вперемежку с упревшей хвоей и листвою, снег, сломанная акация, прямо указывали – кабан ловушки не миновал. Потаск уходил к полю. Вырубив на манер копья добрую сушину, Микола заспешил следом. Было видно, что зверь задыхался, и пена с его клыков желтыми хлопьями падала на порошу. От опушки неровным шатающимся шагом он правился к скирде и Боровец уже точно знал, что веприк там. Лесникова душенька запела в предчувствии удачи.

- Кажись, идет, - толкнул Петро кума.

- А…кто…где я? – забормотал очнувшийся Броня.

- Тю, Боровець йде...

Оба притихли. Лесник – браконьер обходил скирду. – «Хрум...хрум...хрум, - скрипело все ближе.

- Ось ты де, – воскликнул обрадованный траппер.

Из темного чрева вырытой в скирде норы торчало ухо и щека кабана. Рыло он сунул под солому и лежал подогнув колени. Для верности Микола дрючком пнул зверя в лохматую лопатку.

- Вже дийшов, - пробормотал Боровец. Звенькнул брошенный на стылую землю топор. Послышалось сопение снимавшего рюкзак лиходея.

- Зараз…зараз, - приговаривал лесник, будто успокаивал домашнюю свинью, прежде чем полоснуть животину по горлу. Не хилому мужику, привыкшему перебрасывать бревна, разобраться с кабаном, труда не составило. Он поднапрягся и, пятясь задом, выволок тушу из норы. - Фу - у, - выдохнул тать и грузно чвакнул кабаном оземь. – Трехлиток...

- Ух- х, - отозвалась чревом туша, а Микола принялся сгребать с нее солому. Левая его рука скользнула по крупу и...Боровец в ужасе отскочил. Попеременке взирая на рыло кабана и его зад, он ничего не понимал. Там, где у кабанов обычно округляется круп и болтается хвост, высился горб. Лесник попятился и, споткнувшись на отвале чернозема, рухнул мало не на рыло «монстра».

- А - а - а, - дико заорал, в общем, не робкий лесник. Сердце его, то гулко билось о грудную клетку, то замирало, сдавленное страхом. Сидя на пахоте и дрожащими руками ощупывая в поисках топора снег, он был не в силах оторвать взгляда от светившихся глаз чудища и блестевших в подлунье клыков. Будто сам собою сполз с затылка заячий треух. Холодный пот струился по его лицу и каплями застывал в небритой щетине.

- Ты зачем, зачем брата меньшого удавил,- вдруг загудел из норы, как из подземелья, глухой и грубый голос.

- А - а - а, - надрывно всхлипывал и вращал головой, вконец обезумевший браконьер. – «Лютую смерть примешь на зверином судилище», - предрекал Миколину судьбину таинственный оракул.

Лесник, стремясь вскочить, засучил ногами, нервно дергаясь и скользя галошами валенок. Так он и саданул по кабаньему рылу. Околевший секач медленно завалился на бок. Горб на его крупе подогнулся и, опершись на скирду, уставился, как и кабан, горящим взглядом в широко раскрытые глаза ночного татя. Теперь Боровец ясно видел растопыренные уши, блестевшие, словно осклабившиеся в дикой улыбке зубы, и…рога. Большие, загнутые и острющие – ну, прямь, вилы скотника Прищепы, давеча грозившего ему вслед.

- Господи…господи! Свят, свят – запричитал Микола и, никогда не ходивший в церковь, стал истово крыть себя крестным знаменьем. – Изыди,..лукавый,..чур…са-та-на-а-а!.. – подхватился лесник. Спотыкаясь, и падая, он мчался, не оглядываясь, полем к селу.

Сверху улыбалась луна, и жмурились от хохота звезды. И еще долго летело следом кабанье уханье и козлиное беканье.

- Скондрится, - заключил Броня, выбираясь из укрытия.

- Ни у якому рази, а з глузду, мабуть, зийде, - поправил Кривонос.

Только под вечер, отоспавшись и придя в себя, Броня повидался с Петром. Их „тайная вечеря” состоялась у Петровой старой хаты. Кум приволок бутыль и охотнички, сведя воедино обрывки мыслей и уже ползущих по подворьям слухов, восстановили картину минувшего утра, охоты и …староновогодней ночи.

-Чуешь, Броня, - шептал Петро, наливая дрожащей рукой вино, - у сели балакают: Боровець у ночи по хатах бигав та й мыслывцив заклыкав двоголову звироту полюваты. Очи, кажут, страшенни, дрыжачый й вже посывилый. Зранку у псыхушку отвезлы...

Струхнув от результатов лесникова воспитания, куманьки решили молчать – дело-то, при желании, могло быть и подсудным - ущерб здоровью...и все такое, хоть и подмывало их поделиться с мужиками проделкой. Да и кабана, удавленного лесником, они ночью в Петровом сарае освежевали. Вроде, как, браконьерской добычей воспользовались. Утром сельские охотники: Митяй Загоруйко и дед Тимоха у скирды все же побывали. «Козлокабана» они не нашли. Не было и убежища чертовой твари. Только валялись под скирдою в беспорядке разбросанные и уже припорошенные свежим снежком лесниковы вещи: топор, треух, рюкзак с окоченелым зайцем и острый, что бритва, топор с замысловато выгнутым топорищем.

- В бане-то мы как оказались?..

- Я печинку зибрався смажыты, а ты й кажешь: - « Нет, Петро, поздно уже, а вот банька, поди, еще не выстыла»…

Микола Боровец объявился через месяц. Стал еще нелюдимей и угрюмее. В лес он больше никогда не ходил, устроившись подкатчиком бревен на пилораме.

Вовчиков рассказ о «историческом звере» и проделки покровских мужиков позабавили нас не меньше вертепа.

- Оказывается и так с браконьерством бороться можно, - в распашку хохотал Ник Мих.

- С тех пор «козлокабан» и стал персонажем всех ряженых в округе.

- Ну, а дознались как, что эти самые, Петро и Броня, с лесником учудили?

- Глаз у народа востер, приметили, что всю ночь их дома не было, а утром в бане объявились, вот и дотямили. А сами-то они до сих пор помалкивают. Да, вот, кстати: попариться никто не желает? А то банька еще не выстыла, - лукаво улыбнулся Василь. – Настена жарко протопила, мигом парок поднимем. Нет? Тогда, будьмо!

Со старым Новым годом!