Курна

Что за зверь? - подумают многие охотники и не охотники, не бывшие в Сибири и услышавшие первый раз в жизни слово «курна». Желательно было бы знать, что скажут гг. натуралис­ты, из которых, вероятно, немногие слышали это название: кому они его припишут? Ну а я тут чем же виноват, когда в настоящее время живу в Забайкалье и привык хорька-черногруда называть курной, как многие здешние промышленники! Пословица же го­ворит. «С волками жить - по-волчьи выть»; следовательно, в этом отношении я совершенно прав, да и к тому же я исполняю свое обещание - знакомить читателя с сибирскими выражениями.

Не знаю, в северной половине Забайкалья зовут ли хорька-черногруда курной. Кажется, нет. Скорее, это местное название южной его половины, потому что мне случалось говорить со мно­гими здешними промышленниками, которые не знали этого назва­ния. В торговле же он известен как хорек-черногруд, название это более общее.

Я, как сибиряк, постоянно проживающий в тех частях За­байкалья, где существует это, вероятно туземное, название, буду его придерживаться: оно короче и проще.

Курну многие называют также и дикой кошкой, но это оши­бочно, потому что она во многом отличается от лесной и степной кошки, о которой я уже говорил выше.

По наружному виду, фигуре, характеру и образу жизни кур­на весьма похожа на обыкновенного хоря, водящегося в России. Вот описание курны, которую я убил зимою, в лазе сурочьей норы. Величина ее с большую домашнюю кошку: длина от носа до на­чала хвоста 11 вершков. Тело длинное, тонкое, рыло короткое, тупое, с острыми плотоядными зубами; голова довольно круг­лая с весьма маленькими стоячими ушами. Ноги короткие, креп­кие, пятипалые, вооруженные крепкими, острыми, средней вели­чины когтями. Хвост прямой, ровной толщины, длиною 3 вершка, на конце черный. Довольно пушистая и мягкая шерсть курны была разных цветов: на голове, шее и всем туловище желтая, с легким красноватым оттенком; из нее по всему туловищу, а в осо­бенности по спине, торчала черная ость; на задних и передних ногах - черная. Под горлом черное пятно; вся грудь тоже черная, отчего зверек и получил название черногруда. Вокруг глаз тем­ная же шерсть и под брюхом, по всей его длине узкая, такого же цвета полоска. Зверек был самкой, на брюхе из шерсти торчали сосцы. Вообще от зверька несло удушливой вонью; он был чрезвы­чайно жирен и сыт и походил на мягкую пуховую продолговатую подушку.

Хорьков-черногрудов в здешнем крае водится несравненно меньше, чем колонков, которым в торговле отдают большее пре­имущество, вероятно, потому, что курна велика и шкурку ее нель­зя подкрасить, чтобы променять простодушным китайцам вместо соболиной, как это делается со шкурками колонков в Кяхте. Так что шкурка курны из первых рук продается по 30, 40 и редко по 50 копеек серебром. По этому видно, что эти меха не играют важ­ной роли в торговле.

По образу жизни, характеру, нраву и обычаю курна чрезвы­чайно сходна с вышеописанным сибирским хорьком, а потому почти все, что сказано об этом зверьке, можно отнести и к ней. Повторять одно и то же, хотя и другими словами, скучно и не­приятно не только мне, но и читателю, а потому я постараюсь ска­зать о курне только более рельефные черты ее жизни, между прочим, и потому, что я как охотник мало знаком с нею по соб­ственным наблюдениям.

Курна редко живет в глухих лесах, в тайге; напротив, она лю­бит селиться на открытых местах, луговых, даже в степях. В весьма редких случаях она поселяется, как и домовая куница, в старых деревянных строениях, амбарах, сараях, даже под жилы­ми зданиями, и с такою же злобою и яростию нападает на домаш­них птиц, как и описанный хорек. Неистовые ее нападения сопро­вождаются теми же зверскими явлениями: удушением нескольких жертв, высасыванием теплой крови и проч. Вне жилых мест курна обыкновенно живет в норах, которые делает везде, где случится; чаще всего она помещается в тарбаганьих норах, кото­рые занимает пустые или, по праву сильного, передушив закон­ных хозяев. Место ее жительства, нору, узнать нетрудно; кроме обыкновенных признаков, руководствующих в этом отношении, из ее норы пахнет какой-то особенно удушливой вонью, которая издали покажет опытному охотнику место, где поселилась курна.

Течка их бывает зимою, как надо полагать, в феврале месяце. В апреле же находят уже молодых, которые родятся слепыми. Поэтому надо думать, что курна носит во чреве только девять не­дель. Самцы во время течки дерутся между собою с неистовой злобой, так что на месте побоищ оставляют ясные признаки этих зверских побоищ: багровые кровавые пятна на снегу и клочья шерсти. После окончания течки самцы оставляют предмет своей любви в покое и удаляются в свои норы, а оплодотворенная сам­ка украдкой удаляется от супругов в свое подземелье и заблаго­временно начинает приготовлять теплое спокойное гнездо буду­щим детям. Курна приносит трех, четырех и редко пять молодых, которых она кормит молоком недолго, а приучает к сосанию крови из добываемых ею животных и птиц и к выпиванию яиц, которые искусно приносит во рту.

Курна чрезвычайно бойка, проворна и быстра на бегу. Она пи­тается всякой всячиной и ест с равною жадностию зайцев, сурков, больших и мелких птиц, рыбу, лягушек, даже улиток и кобылок. Полевых мышей она истребляет во множестве. Летом ест ягоды и мед. Зайцев она ловит на логове; некоторые же охотники утвер­ждают, что она их догоняет и взбуженных. Сурков она душит в большом количестве, ловя их в норах (бутанах), в поле убежав­ших на жировку и в самых норах. Никакие узкие закоулки тем­ных подземных жилищ не могут спасти сурков от забравшейся в нору бойкой и кровожадной курны. Так как зимою сурки соби­раются по две и по три семьи вместе и общей семьей, штук в 20 и более, ложатся в одну нору на продолжительный зимний сон, то курна нередко отыскивает такую богатую нору, откапывает наглухо заткнутый сурками лаз, забирается в нее и душит всех, составляющих многочисленную семью.

Нельзя не удивляться хищности курны и трудно придумать, каким образом она давит сурков, которые больше ее, гораздо креп­че складом, злобны при своей защите и до невероятности живучи! У всех находимых промышленниками сурков, задавленных кур­ною, были перегрызены глотки. Были примеры, когда сурки, ра­ненные курною, забравшейся в их подземелье зимою, выползали из норы на поверхность и пропадали, а уцелевшие от ее зубов убе­гали в соседние пустые норы и тем спасались от своего врага. Здешние промышленники говорят, что курна, обладая особенной способностию испускать зловоние из двух желез, находящихся у заднего прохода, пользуется ею и, забравшись в закупоренную со всех сторон сурочью нору, испускает такой удушливый запах, или, как они выражаются, «вонькой смрад», что сурки угорают, то есть приходят в такое оцепенение, которое лишает их способ­ности защищаться.

В России точно так объясняют простолюдины опустошитель­ные нападения хоря, то есть представителя этой породы, на птич­ники, говоря, что хорь, забравшись в курятник или голубятню, так сильно воняет, что птицы падают с жердочек на пол и легко достаются в зубы хитрому врагу, который не знает границ в сво­их кровожадных нападениях. Я живо помню то - увы! - невоз­вратимое время, время беспечности и веселой беззаботной ребя­ческой жизни, когда меня занимали оловянные солдатики, бу­мажные лошадки, карточные домики, живые домовые голуби... Но будет, на них-то я и остановлюсь, они-то и причиной того, что я должен был вспомнить давно минувшие дни, дни тревоги, непритворных горячих слез, досады и ребяческой мести. В одно прекрасное утро, по обыкновению еще до утреннего чая, отправил­ся я с братом на свою голубятню, которая помещалась на чердаке, над кухней. И, о боже! Какой удар! На полу голубятни мы увида­ли до десяти задавленных кем-то голубей, сложенных в кучу... В числе несчастных жертв были наилучшие и любимейшие наши голуби... Тут были и мохноногие турманы, и наплекие, и смурые, и... нет слов описать нашу тогдашнюю беду, а особенно горе брата, который более меня любил голубей и считался настоящим голубят­ником между охотниками этого рода. Едва-едва спустились мы с голубятни и, перебивая друг друга, не один десяток раз рассказа­ли всем и каждому порознь о постигшем нас горе. Люди говорили, что голубей задавила кошка, почему мы и хотели отомстить ей смертию же, надеясь на наших легавых собак, которые терпеть не могли кошек. Но батюшка, страстный охотник, объяснил нам, что голубей задавила не кошка, а хорек, и потому научил нас, как поймать разбойника-хоря. Ловушка была сделана, поставлена и насторожена по всем правилам охотничьего искусства, но хорь был так умен, что на этот раз удовольствовался одним посеще­нием голубятни и другой раз не явился... Действительно, этот на­бег хоря изумлял многих и пожилых людей, потому что голубятня была высоко от земли и, по-видимому, не имела ни одной щели, сквозь которую мог бы пролезть хорь, а голуби ночью всегда спали на жердочках, высоко от пола голубятни!.. Где поселилась кур­на, там, наверное, не увидишь поблизости ни одной мышки, ни одного заячьего следа, зато вся снежная пелена испестрится круглыми следами курны, которая никогда не бегает и не ходит шагом, а всегда прыгает. Любимые места жительства курны - это крутые берега речек и озер.

Отважность курны и ее запальчивая злоба изумительны. Она не боится не только собаки, но даже и человека, особенно при своей защите. Редкая собака в одиночку может задавить курну до того она храбро и язвительно защищается. Движения ее быст­ры, легки и свободны. Зрение и слух тонки до невероятности, но обоняние не сильно. Курна легко взбирается на деревья и разо­ряет птичьи гнезда. Зимою она любит ходить по речкам под кру­тыми их берегами, всегда одной тропой, особенно в большие сне­га, вероятно для того, чтобы ее из-за берегов не замечали под­властные ей животные. Она превосходно плавает и даже ныряет, а потому без особого труда охотничает и на руб. Зимою залезает и под ледяные отдувы и собирает там оставшуюся мелкую ры­бешку. В солнечные дни она любит взбираться на высокие кочки и пни и сидит на них по целым часам, вероятно греясь и высмат­ривая добычу; иногда садится на задние лапки и прислушивает­ся к какому-нибудь радостному или подозрительному шороху.

Мясо курны в пищу не употребляется, им даже гнушаются со­баки и здешние инородцы.

За курной особого промысла здесь нет, ее бьют большею частию случайно с нею встретившись и ловят в различные поставуш­ки, которые настораживают на их тропах и около нор, найден­ных не иначе, как случайно.

Один раз на покосе курна забралась в сенную копну, которую работники вместе с курною, конечно не зная о ее присутствии, привезли к скирде сена, чтобы сметать. Маленькая собачонка, бывшая тут же на покосе, услыхала по запаху, что кто-то есть в копне, с лаем бросилась на нее и гребла лапками сено. Все при­сутствующее смеялись и шутили над освирепевшей собачонкой, как вдруг из этой копны выскочил хорек-черногруд и с неистовой злобой бросился на собачонку, тут же поймал ее и начал было ду­шить. Работники, метавшие сено, удивленные такою неожиданностию, не вдруг схватились за вилы и грабли, едва-едва отбили собачонку и убили курну, которая храбро защищалась и вынес­ла невероятное число ударов. Ее положили на близстоящую коп­ну. Не имея силы пошевелить ни одним членом, вся измятая, с пе­реломленными ребрами, окровавленная, курна еще долго была жива и дышала, лежа без движения, как пласт сырой глины. Ра­ботники не могли дождаться ее смерти и к ночи добили курну, при­говаривая: «Экая живущая гнусина!»