Таёжный кордон

На старом кордоне с нами егерь Саша Пыргэ. Он эвенк. Эвенки -- прирождённые охотники. Ещё Чара. Базальт остался с «начальником» -- так Саша называет Бекетова. Николай, улетая в Мую, сказал, чтобы мы во всём слушались егеря – он всё знает и умеет. Нас обещал забрать дня через три-четыре, смотря по делам.

Саше около пятидесяти, но все зовут его по имени, даже пацаны в стойбище оленеводов, затерявшемся где-то у Ванавары по правому берегу Нижней Тунгуски, откуда он родом. По-иному у них не принято. Мы быстро к этому привыкли, и у нас такое впечатление, что знакомы с ним веки-вечные, так чиста и прозрачна, как горный воздух Кодара, его душа. Внешностью своей Саша напоминает образ Арсеньевского Дерсу: сухопар и подвижен, с реденькой бородёнкой и платком на голове. Только трубки и не хватает, да говор чисто русский. Стойбище он покинул давно. Раньше занимался промыслами, теперь в штате заповедника. Семья в Бодайбо, но сам он подолгу пропадает в тайге, и это, похоже, его совсем не тяготит.

Кордон – это небольшая ладно рубленая избушка с сенями, кухней да крохотной коморкой на четыре нароспальных места. Таких в заповеднике разбросано с десяток. К избушке жмётся высоко поднятый над землёй лабаз для сохранения от зверья и птиц провианта и кое-какого хозяйственного имущества. Внутри пристанища веет обжитым. По всему видать, им пользуются регулярно.В сенях на большущем десятидюймовом гвозде, вколоченном ещё при постройке, висит пара жестяных вёдер, в одном из них черпак для воды. Очаг обустроен съёмным котлом. На полках ящик с алюминиевой посудой, керосиновая лампа, фонарь и прочие житейские обиходности. В спальном отсеке – буржуйка. Три небольших окошка оказались не только застеклёнными, а стёкла в них целыми, но и зарешёченными от звериного любопытства.

Сухомятка – еда не привлекательная, и мы, умяв по бутерброду, занялись благоустройством. Саша с вёдрами и Дмитрий со спиннингом направились к излучине Муи, а нам с Валентином дело выкроилось совсем прозаическое – рубка дров, разводка очага, уборка избушки. Как ни хотелось пуститься в тайгу, а хошь – не хошь, закатывай рукава. И мы засопели в трудовом ритме. Самый примитивный комфорт в такой глуши – великое благо, так что пренебрегать им не стоит.

Довольный нашим усердием, егерь обеспечил нас водой и ушёл на разведку. Где-то в полутора-двух часах ходьбы от кордона есть солонец. Зверьё, уверял Саша, посещает его регулярно. Там же поблизости и ключ, струящийся меж каменных россыпей. Принесёт Саша добрую весть – к закату надо быть на месте.

Наготовив дровяной запас разбросанного ветровалом сухостоя, я обследовал прилегающее к кордону редколесье. С возвышенности, где нашла свой притулок избушка, открывалась панорама мало не всей Муйско-Куандинской котловины. Нас окружала не похожая на предгольцовую светлохвойная лиственничная тайга с пышным подлеском из берёзы. Ивы и ёрника. Выше по горным склонам она редела. Деревья, будто исхудавшие от близости вечной мерзлоты, теснимые каменными осыпями-курумами, разбегались и опасливо топорщили свои низкорослые макушки. Вдоль распадков Муяканского хребта чёрными скелетами торчали опалённые верховым пожаром или загубленные вредителями деревья. Их мёртвый частокол пламенел от спеющей брусники, зарослей шиповника и диких малинников. В долине Муи и Витима густо зеленели еловые и сосновые гривы, изредка украшенные пихтачами и сибирским кедром.

Тропинка вначале полого, затем всё круче сбегала к реке, но близясь к ней, помаленьку вновь распрямлялась и выводила на береговые отмели. Здесь Муя, являясь частью котловины, широко и плавно струилась к Витиму. Я собрался направиться тропкою в поисках товарища, когда разглядел точащие во мхах и опавшей хвое оранжевые шляпки подосиновиков, и уже не мог оторваться. Грибов было так много, что, казалось, эту плантацию кто-то высадил. Больше я видел только в тундрах Карелии. Они росли не по отдельности или парою – целыми колониями, открыто, выставляя себя напоказ, а не прячась от страждущих глаз грибников, как случается в наших лесах. Подосиновики сменялись белыми, те – подберёзовиками. Крепкие и не червивые. Вскоре, не завершив круга у кордона, я спешил к избушке. В ветровке, из которой с соорудил подобие мешка, связав рукава и перетянув ворот, свободного места не оставалось.

Солнце ещё висело в зените, а наш рыбак уже возвращался, волоча на плече тяжеленный кукан. Свисавшего вдоль спины и шлёпавшего хвостом в такт его шагов толстобокого тайменя окружало с пяток ленков. С первого же раза, да такой фарт!..

Дмитрий никак не мог поверить рыбацкому счастью и не единожды подходя к уже потрошённой рыбине, всё цокал языком, задавая и нас интересовавший вопрос: сколько же из неё можно всего наготовить? Это был первый в его жизни таймень и он, человек по натуре добрый и отзывчивый,сполна делился с нами своею радостью. Даже Валентин, выросший в Усолье – Сибирском, знающий тайгу, Байкал, повидавший многое из того, что нам бвло бы в диковинку, только снисходительно улыбался и подмигивал мне, кивая в сторону друга, по третьему разу в подробностях расписывавшего борьбу с тайменем. Где тут правда, где прикрасы – мне было невдомёк. Я ведь тайменя с ним не ловил.

Упревшая наваристая уха, огромная, словно весенняя лужа, сковородка жареных грибов, манили изголодавшиеся наши чрева. Обедать без хозяина было неловко, и мы от соблазна вышли на воздух. Саша не заставил ждать себя долго, и эту особенность – появляться по месту и вовремя, я отмечал в его действиях в течение всего двухнедельного путешествия в витимских дебрях.

Обедая со свойственной сибирякам обстоятельностью, егерь поведал, что солонец вышит вязью следов – лося, изюбра и гуранов. Сообщение это было слаще самых изысканных блюд. Из перечисленных зверей нам разрешалось отстрелять по одному виду товарных самцов.

Вообще, охота в заповеднике имела свой строго определённый режим. Выдача лицензий и разрешение на её проведение являются прерогативой местных властей, а сам отстрел производится под непосредственным контролем работников заповедных территорий. С законом у нас порядок.

В засидку на солонец могли пойти только двое и один из них Саша. Как чистый рыбак Дмитрий в жеребьёвке не участвовал, а Валентин, вытащив обломок спички, только крякнул, сетуя на извечную невезуху. Завтра его очередь, и жребий мы больше тянуть не будем до завершения путешествия, чередуясь и желая друг другу ни пуха ни пера.