На хмурых лиманах

Нам удачей охотничья доля
Обернула погоды каприз:
В изумрудные озими поля
Гуси с гоготом падали вниз...

( Авт. Казара. )

Ехать в ночь стало невозможным - свалился непроглядный туман. Свет фар тонул и растворялся в молочной завеси, не оставляя надежды. Остывала земля. Не находя себе применения, мы загрустили, и я, сославшись на мудрость утра, предложил отдыхать. Но вошедший в дом егерь обрадовал: - «Вставайте, охотники! Собрались на гуся, а он сам пожаловал. Валом прёт».

Ошарашенные известием, мы прислушались. Снаружи доносился неясный шум. Временами он походил на гул приближающейся лавины. То здесь, то там в него вплетались глухие удары, будто камлающий шаман бил в бубен, изгоняя злых духов.

- «Кажись, стреляют?» – сказал Николай Иванович, ворочая не желающим поддаваться сапогом.

- «Это наши, местные, уже на буграх палят», - ответил Виктор. – Туман так прижал, что гусь над самой землей тянет, вовсю падает на разводья и плесы, садится на озими»...

Не мешкая, мы собрались; прихватив ружья, патроны, несколько фонарей, вышли во двор. Действительно, гусь летел так низко и в таком количестве, что казалось – стаи висят над нами. Было слышно, как дезориентированные птицы наталкивались друг на друга и их упругие маховые перья издавали треск и шуршание. Вокруг творилось невообразимое. Наверное, мы оказались на самом «стрежне» пролета и волны бушующей стихии крыл накрывали нас одна за другой, не давая опомниться и перевести дух. Задрав головы, сжимая ружья, мы до слез пялили глаза в клубящуюся муть и, не в силах ничего разглядеть, только ахали и мычали от охватившего нас волнения и отчаяния. Это как горе и радость слепца. Уж лучше бы мы спали...

Очухавшийся первым, Николай Иванович простонал:

- «Да-а, Иван, - такую музыку мы последний раз в Ленкорани слушали, когда гусь с Кызыл-Агача шел на рисовые чеки,- не забыл еще?».

- «Нет, Николай, не забыл. Такое забыть нельзя. Но там-то мы видели птицу, а тут?...»

- «Давайте на гору поднимемся, - предложил Виктор, - может там ветерок потянет, да окна выдует. Наши на звук бьют. Только патроны жгут. Оно ведь, что пальцем в небо. И небезопасно, с одной стороны, а с другой – подранков много, упавших найти трудно. До зари лисы и собаки начисто все подберут».

Вскоре, подсвечивая тропу, мы оказались на вершине холма, где гул пролетных стай особенно крепок. Близость желанной дичи будоражила. Вот она... рядом. Но природа, давая нам шанс на богатую добычу, тут же и отбирала его, укрывая птиц от азарта и алчности охотников.

К нашему огорчению и на горе было безветренно. Сашка первым не выдержал пытку. Лишь зашумела над головами налетевшая стая – он трижды выстрелил на упреждение по ходу лета, и мы различили глухой звук столкнувшейся с землей птицы.

- «Есть, ...метров сорок-пятьдесят. Дайте фонарь. Длинноногий, он неуклюжими паганелевскими прыжками помчался искать упавшего гуся. Битый верно гусь не трепыхался на озими, и обнаружить его в тумане оказалось не просто. Неясный свет фонаря метался то вправо, то влево, временами приближаясь к нам, или пропадая вовсе. Наконец раздался довольный возглас:

- «Нашел, ... гуменник», - протянул увесистого гуся подошедший Александр. Прикидывая, что же предпринять, мы решили просто немного постоять и послушать голоса ночи. Стрелять на звук мы не стали. Под выстрелы могли попасть охраняемые виды.

С рассветом видимость улучшилась. Обнаружилось дыхание ветра. Пласты густого тумана поредели и поднялись. И мы снова увидели спешащие стаи гусей. Полет птиц был уже высоким и ровным. Без суеты и хаоса. Их тонкие нити скользили под грузными тучами к побережью, к лиманам, куда направлялись и мы.

Гусям с высоты далеко видно. Когда, с каких времен пролегли пути пролета могучих птиц на зимовку к черноморским лиманам? Наверное, с геологических эпох знают они эти места. И тянутся к ним, как уставшие корабли к гаваням. Да так и есть. Слово лиман – татарское и означает гавань, однако, на черноморском побережье под ним понимают всякое скопление воды, заключенной в долине; это достаточно узкий и мелководный залив, вблизи моря, зачастую отделенный от него длинными низкими песчаными косами, или поросшим камышом и мелким кустарником. Они образовались в результате затопления морем устьев равнинных рек, балок, прибрежных низменностей. С течением времени воды Черного моря, постепенно удаляясь к югу, оставили долины покрытые водой, так что они стали самостоятельными водоемами. По сути, появились лиманные озера со своей, отличной от моря экосистемой.

Есть на побережье и сухие лиманы. Эти низменности некогда тоже были залиты морскими водами. Но море отступило, и когда не стало притока вод, - они пересохли. Воды лиманов чуть желтоваты, горьковатого и соленого привкуса, с легким запахом серы.

Лиманы простерлись вдоль всего побережья и короной обрамляют Одессу с северо-востока на юго-запад: Тилигульский, Куяльницкий, Хаджибеевский, Днестровский. А дальше в параллель полноводного Дуная, вплоть до Рени тянется цепь лиманных озер: Алибей, Сасык, Китай, Катлабух, Ялпуг, Кугурлуй и Кагул. Вот сюда из дальних тундр Таймыра, болот и озер Карелии, островов северных морей, в глухое предзимье устремляются от мест гнездовий многочисленные стаи гусей: серый и гуменник, белолобый и пискулька, многие виды казары. В теплые и мягкие зимы юга Украины множество гуся остается зимовать на лиманах и озерах Одессщины. Но случаются иногда и здесь крутые погоды: с морозами и метелями, с ветрами и повальным обледенением. Тогда замерзают мелководные лиманы и озера, и откочевывает гусь дольше, за румынскую границу и в Средиземноморье. А в зимы теплые и малоснежные – раздолье птице. Вокруг лиманов на многие километры окрест – кормовые поля: старые жнивья, гороховые и кукурузные полосы, озими и пашни, не убранные подсолнечники....

Долог путь гусей к теплым краям. Много их гибнет в дороге. Холод и бескормица ждут отставших птиц. Охотник и хищник стерегут на пролете. А летят гуси через весь материк, одолевая за один перелет по тысяче и более километров, останавливаясь в удобных местах на недельку-другую (по погоде) отдохнуть, подкормиться и набраться сил, чтоб лететь дальше.

...С полчаса, как миновали мы Березовку и пересекли обсыхающее русло Тилигула. Близость лимана дышала в лицо. Дул ровный приземный бриз. Разорванные, словно чернозем испачканные тучи, опустились еще ниже. За старыми гумнами и полуразвалившимися глинобитными стенами бывших построек тянулись чередой исхудавшие осокори. Сквозь частоколье деревьев в изумрудных зеленях проглядывало широкое серое пятно.

- «Никак гуси на кормежке?»,- почему-то шепотом, будто боясь их спугнуть, прильнув лбом к боковому стеклу автомобиля, процедил Виктор. - « Дайте-ка бинокль? ...Притормози у кущей...»

Мы не торопко и плавно скатились на обочину проселка. Кусты шиповника и высокие бурьяны прикрыли нас. Без шума мы вышли следом за Виктором и потянулись к кромке бурьянов, стараясь разглядеть, что же делается по другую сторону дороги. А там, метрах в пятистах, кормились гуси. Множество. Пять, десять,... пятнадцать тысяч...Разве сосчитаешь. Слышалось, как погогатывали и с шумом присаживались все подлетающие табунки. Хлопали крылья. Сразу за тополями начиналось просторное гороховое поле. Горох давно убрали, но птицам на подборе пищи было вдосталь. Кормящиеся гуси широким потоком перемещались против ветра. Время от времени хвост этого ползучего тела задирался вверх, гуси вставали на крыло и перелетали поближе к голове гигантского стада. Я смотрел на него в бинокль, и руки сами искали ружье, так близко все казалось за линзами: и сторожа по краям с вытянутыми шеями, и отдельные гусаки, увлекшиеся кормежкой и чуть обособившиеся, и ...эт-та со-ба-ка? Нет... нет – лиса! От закрайка поля вдоль межи пожухлой травы тиснулась к гусям рыжая плутовка. Медленно, шажок за шажком, лиса пробиралась к гуляющему лакомству. Ее хвост от сильного возбуждения нервно подрагивал. Временами она замирала. И тогда даже в оптику становилось трудно различить притаившуюся хищницу. Нас жгло любопытство – удастся ли кумушке обхитрить чуткий дозор, и как поведут себя гуси, обнаружив охотницу? Не часто увидишь такое своими глазами. Проклятый конкурент задевал наше самолюбие. Дважды в течение суток гуси оборачивались для нас виноградной гроздью, а мы пялились на нее лисьими глазами и облизывались. Но в отличие от нас зверь охотился, мы же были всего лишь зрителями в этом театре. Понятно, что согласиться с ролью пассивного наблюдателя никто из нас не мог, и мы решили, что лисица сама может нагнать на нас гусей. Объехав низиной кормовое поле, три охотника залегли в некоси на взлобке, остальные рассредоточились под деревьями. Неожиданно на «подмостках» сцены появилось новое действующее лицо. Им оказалась вульгарная серая ворона. Привлеченная большим скоплением птиц, она, любопытная по своей природе, стала кружить над ними, высматривая, не найдется ли и для нее что-нибудь подходящее. Вот тут-то ворона и вычислила лисицу, предательски раскрыла, как говорится – сдала с потрохами. Вначале заорала, что было мочи, а потом стала еще и пикировать на затаившегося зверя, точно указывая гусям, где опасность. Забыв о сладком горохе, гуси насторожились. А к вороне с дальних акаций спели товарки. Поднялся гам. Уже три каркуши с разных сторон остервенело нападали на врага, мало не касаясь его распластавшегося тела, и сразу взмывая вверх – не ровен час ухватит. Не до гусей стало лисе. Она завращала остроносой мордой, ощериваясь на ворон, захарчила и прыгнула навстречь помойнице, да промахнулась.

- «Гак»,- прокричал старый гусак и будто ковер-самолет оторвался от земли. Тысячи крыл, как пропеллеры, загудели разом, и окрестные долы огласили голоса потревоженных стай.

Куда убралась лиса, испуганная бурлящим гулом, никто из нас не приметил. В конце концов, мы перехитрили и ее, и сторожких гусей, и забияк ворон. Не ведая, вороны и лиса сослужили нам добрую службу. Взлетевшие гуси, охваченные тревогой, шли сплошняком. Первая их волна накрыла залегших в закрайке поля стрелков. Но в быстром беге своем вдруг наткнулась на невидимую преграду, и, забирая вверх и в сторону, потекла к нам. Я понял, что густота этого потока не позволит стрелять прицельно, и решил бить по стае под перо дуплетом. Все было скоротечно, как в кадре панорамного кино – видишь пространство и не улавливаешь деталей. Стрельба в стаю – не лучший способ. И все же мой дуплет оказался счастливым. Вначале из многоголосого хора выпал один гусь, а секундой позже заскользил через осокори и упал за дорогой второй. Недовольно и обиженно гогоча, вся эта гусиная рать, разделясь на стаи, потянула над зеленями. Теперь о лисице все говорили с уважением. Если бы не она...

...В Петровке нас ожидали пригласившие нас друзья: Митюхин Алексей Зосимович и истый гусятник – Сергей Наливайко. Ободренные хорошим началом охоты мы чуть было не пали духом, услышав, что на Тилигульском лимане гуся еще мало, и он почему-то уходит ниже, к Татарбунарам и на придунайские озера между Измаилом и Рени. Такое поведение птиц Алексей Зосимович определил предположением возможных ранних приморозков. Вот и родилась примета: повалил гусь – жди холодов. - «Поедем за Татарбунары. В Лимане сделаем остановку, разведаем поля. Это как раз между Сасыком и Шаганами, поближе к побережью. Найдем гуся – будем в тех местах и охотиться. А если и там маловато – переместимся под Рени, там-то они точно есть. Наши хлопцы сейчас на Кагуле стоят, по рации передавали – птицы наперло много».

...Как и вчера, утро наступило хмурое. На Сасыке гулял валик. Клочья пены растрепались по отмели. Противный мельчайший бус оседал ровно и нудно. Все сырело и мокло. Но настроение было приподнятым: начиналась большая гусиная охота и такая мелочь была не в счет.

Охота на гусей, если кто не знает, что свадьба для лошади: загривок в цветах, а круп в мыле. Вот поэтому многие охотники хоть и мечтают добыть гуся, охоту на него недолюбливают. И то, сказать, пока дело до стрельбы дойдет – семь потов сгонишь. Не каждый будет подолгу выслеживать, - где же тот гусь ночует, где кормится, по какому маршруту летит туда-обратно, рыть ночью яму-скрадок, да на своем горбу землю в мешке носить, маскироваться, расставлять чучела и профили, и ...мерзнуть, ожидая в сомнении: прилетят – не прилетят. Хорошо, если прилетят и посчастливится сделать несколько метких выстрелов. А ведь могут и не прилететь. Или прилетят, но покружат в сторонке и сядут на соседнее поле. Тогда что? Зря потел, таскал скарб и землю, как кот Базилио всю ночь рыл яму на «поле чудес», а теперь чувствуешь себя полным кретином. Наверное, так и представляет себе ситуацию ленивый охотник. Охотник-трудяга все это знает наперед, и готов к трудностям. Они ему даже в удовольствие. В таком боренье он видит особый род счастья, им врачует свою измятую городской суетой и вечными проблемами душу.

Среди нас не было охотников от моды, и все с готовностью окунулись в работу. Две наши машины ушли на разведку, объезжать побережья озер и окрестные поля. На рыбачьем хуторке остались я и Сергей. Нам предстояло погрузить в прицеп до сотни пластмассовых чучел, сотни полторы профилей, лопаты, фонари, несколько надувных лодок, палатку, канистры с бензином, припасы, спальники и еще многое, без чего не обходиться такая охота. Связь с машинами мы поддерживали по рации, позаботился Сергей. Худо – бедно, но часа полтора мы провозились с погрузкой. Затренькала рация. Нам сообщали, что гусей нашли и скоро будут. День угасал. Мы пошли в дом накрывать ужин. Улыбки и шутки подъехавших друзей говорили сами за себя. Нахваливая юшку и судака, Алексей Зосимович поведал, что удалось без особых трудностей разыскать «обжитое» кормовое поле километрах в семнадцати отсюда.

Выехали часа в три ночи. Знающий эти места, как собственный огород, Алексей Зосимович довел до нас план охоты, диспозицию стрелков, где и как расставить чучела, где профили, куда уносить выкопанную землю, чем замаскировать скрадки, напоследок добавил:

-«Сидушку в яме делайте с учетом того, что гуси будут заходить на поле со стороны берега, против ветра».

-«Да, но ветер-то как раз обратный»,- усомнился Александр.

-«Это же бриз. Сейчас ветер дует с суши на море, а утром поменяется и потянет с моря на сушу».

Время поджимало. Все взялись за лопаты. Пшеничное поле располагалось на возвышенности и если смотреть со склона в сторону моря, в хорошую погоду видны огни побережья. Мощный фонарь высвечивал визитные карточки гусей: перышки и подпушек; на почве лежал помет, и было множество разлапистых следов. Минут через пять уже не чувствовалось стылого ветра, а спустя еще десять – я смахивал со лба крупные капли пота. Но земля была мягкой, и лезвие штыковой лопаты легко расправлялось с черноземом и суглинком. Одно плохо. Мешки с землей мы носили к самому закрайку в кустарник и там, забираясь внутрь него, высыпали. Это занимало много времени. Приходилось мириться.

Понатыкав в шапку соломы, я скрылся в чреве окопчика. Наступило тягостное ожидание и бездействие. Проверил ружье, разложил патроны по карманам: сюда два ноля, сюда три, а в этот полукартечь – на всякий «пожарный». Попил горячего чайку. Садится туман. Стало зябко. Поеживаюсь. Приземистый ветерок заползает за воротник и холодит шею. Снова тянусь к термосу. Ни звезд, ни луны. Облачность низкая и давящая. Всегда приятно встречать рассвет классический: с гаснущими звездами, с яркой Венерой, с переливами красок зацветающего Востока и бронзовым ликом проснувшегося Ярила. Сегодня этого не будет. Просто темень медленно и незаметно уступит свое место серому утру. За ним придет такой же невзрачный день, который снова утонет во тьме. Но нам-то, сидящим полукругом в ямах, словно не выкопанные по осени морковки, такая погода желаннее, чем ясное небо. Гусь в такую пору не зорок и не сторожек, летит ниже, гораздо лучше реагирует на чучела и профили. Почти под самым моим носом закопошилась полевка. Зернышки подбирает, запасается на зиму. Над головой прошумела сова. Сижу смирно, а не то примет шапку за зайца. Сереет. Уже хорошо видны чучела и профили. До них не больше пятнадцати-двадцати метров. Но даль еще мутная. Мысли теперь об одном – о гусях: где-то они сейчас, не пойдут ли на другое поле? Я шарю в бинокль по горизонту – ничего. Вот и мутные посадки за полем прояснились, и ветер поменялся.

Наконец! ..С левого края поля повыше уровня посадок летят несколько птиц. А-а, вороны...Но они становятся больше, подворачивают по периметру и я ... узнаю гусей. Разведчики! Господи! Только бы никто не стрелял... Кажется, проходят. В скрадках тихо. А гуси, завершив облет, исчезают. И снова начинается самоедство. Наверное, и друзья мои сейчас полны сомнения. Ведь мы больны одной болезнью и источник ее один – гуси.

Не припомнить, сколько еще прошло времени, но вот в пределах видимости горизонта появилась на небе черточка, чуть дальше еще одна. Они приближаются, слегка извиваясь, как шелковая лента на ветру. Высоковато, пожалуй. Может, дальше потянут? Слышится настороженное: «Ка-гак, ка-га»... Как бы спрашивают птицы друг-дружку: «Ничего не видно опасного?» - «Го-гок, гок» («Нет, брат, все спокойно»). И вдруг вереница слегка смешалась. Голоса обрели иной тембр. Передовые зачастили: «Га-га-гак, гак...гок, гок», что наверное, означало: «Смотрите, смотрите, а это кто уже на нашем месте!?» Гуси умерили полет и стали «козырять», резко снижаясь к центру поля, поближе к чучелам и профилям, где притаились Зосимович и Саня. Гуси уже совсем близко от них. Передние выпятили грудь и лапы, машут, притормаживая, крыльями. Вот-вот сядут. И тут вырастает из ямы в пол-тела силуэт Александра. Ветер доносит частые выстрелы его «браунинга». Рассыпавшаяся стая бросилась в сторону. Ей вдогон послал торопливый дуплет Зосимович. Вижу – парочка выпала. Гуси, стремительно набрав высоту, исчезли за посадкой. Лиха беда - начало. Саня бросился за добычей. Так и тянуло поторопить его. Подтягивалась вторая вереница. Но, то ли гуси заметили волнение передовой стаи, то ли Саня чем-то выдал себя, только пошли они краем поля дальше и там стали разворачиваться, заходя на круг. Раз и два облетели поле, прежде чем снизились и стали планировать. Мне пока не везло. Гуси снова минули меня. С противоположной стороны послышались хлопки. Пытаясь разобрать результаты стрельбы моих друзей, я мало не проглядел приближение слившихся воедино десятков стай. Сплошная масса надвигалась темной тучей. Контуры ее все время менялись; стаи сходились – тогда птицы как бы теряли диспозицию, и летели вперемешку. Но вскоре снова в общем движении начинали проглядываться «клинья» и «вереницы». Потолок их был низким, шли они смелее и, сразу подлетев к месту жировки, рассыпались по всему полю, то там, то здесь, «козыряя» с намерением спланировать к чучелам. Заработал электроманок Сергея. Навстречу стаям понесся манящий зов, привнесший еще больше сумятицы в гусиное скопище. Погода благоволила нам: морось сменилась хлопьями мокрого снега и без того невысокая видимость понизилась еще больше. Выстрелы звучали по всему полю. Напуганные гуси отлетали, и, покружив в сторонке, снова заходили на жнивье, как проскочивший посадочную полосу самолет. На них напирали новые стаи. Заведенный канонадой я тоже раз шесть выстрелил. Было далековато и горячка не принесла пользы – птицы улетели невредимыми. Собравшись, я успокоился, решив напускать их поближе. При этом мне казалось, что мои друзья-охотники стреляют много успешнее. Однако это была иллюзия взбудораженных чувств. Они также порядочно «мазали», в чем, не таясь, признались позже. Лишь с седьмого выстрела я обрел уверенность, перестал стрелять в «кучу» и выцеливал конкретную птицу с верного расстояния. Первым меня порадовал серый гусак. Его пришлось бить над головой, почти навскидку. От неожиданности только раз и выстрелил. Гусь рухнул сразу, обрушив на меня первобытную радость. Дальше – прорвало. Вовсю повалил белолобик. «Кью-кью-коц, ки-лик...ки-лик»,- раздавалось то справа, то слева. Меня охватил несусветный кураж. Каждая клеточка тела раскрепостилась, а душа ощутила волю. И когда очередной гусь сочно шмякнулся под профили, захотелось закричать от восторга. Выстрелы над полем звучали все реже. Не стало массовых стай. Лишь пары да тройки запоздалых птиц появлялись над порядком побелевшим жнивьем. В небе засветилась красная ракета. Это Зосимович подал сигнал кончать охоту. Не важно, что в такую погоду гусь будет летать почти весь день. Просто мы условились побывать на мелководье в плавнях; птица обязательно пойдет на подпивку и отдых перед вечерним вылетом.

Часа через полтора мы прибыли к озеру Шаганы. Частично оно разделено с озером Алибей полуостровом и, по сути, составляет с ним единый водоем, окаймленный со стороны моря длиннющей и узкой, как сабля, косой. У северного, материкового его берега, неоглядно раскинулись плавни. Сюда, в бурное ненастье подтягиваются с моря тысячные стаи водоплавающих: гусей, уток, лебедей, бакланов...

Сегодня и был такой день. Вдалеке, где угадывался неясный шум, бурлило и карежилось море. Волны прибоя, многоголовой гидрой бросались на отмели, злобно кусали берег и обессилев, с шипением сползали во мрак пучины, чтобы окрепнув, повторять свои атаки снова и снова.

На мелководье, в затонах и заводях, поросших островками очерета, царило затишье. Расписанный арнаментом набродов весь прибрежный ил был покрыт пухом: отдыхавшие здесь птицы чистились и обхаживали себя.

Даже на малой глубине в гидрокостюмах ходить было трудно. Ил засасывал ноги, пузырился метаном и вспучивался мутью. Наши чучела на резиновых лодках перекочевали с берега в баюкающую купель. Местами, как слюнявые маслята на лесной поляне, выглядывали из воды залысины отмелей. На них приютились профили.

Еще возился с электроманком Сергей, пытаясь соорудить ему из ломкого очерета какое ни есть подобие опоры, Виктор и Николай Иванович отгоняли подальше транспорт, чертыхался растянувшийся в черной жиже Зосимович, еще пыхтели, маскируясь в дальнем углу, охотники, как появились и потянули под берег первые, небольшие группки гусей. Одни отвернули сразу, возможно, высматривая более приглядное место, другие пошли вдоль береговой полосы. Следом, через короткое время, как и утром, появились от горизонта вереницы, косяки и просто бесформенные скопления птицы. Значительная ее часть летела растянувшимся шлейфом, будто спешившее к ночлегу воронье. Горланил манок; и хлестко, и глухо гремели выстрелы. Вблизи и подальше отделялись от наплывающих теней кляксы и устремлялись вниз, словно бомбы от спикировавшего бомбардировщика, а достигнув свинцовой глади, взрывались фонтанами брызг. Несмотря на малую воду, приходилось осторожничать. От стояния на месте ноги грузли в рыхлое дно; чуток шевельнешься неловко, особенно с разворота при выстреле, как сразу теряешь равновесие и, лихорадочно хватаясь за очерет, падаешь: то на колено, то на заднее место, то валишься боком. Хотя это не очень расстраивало. Гуси формировали настрой.