Русаки широких полей

Всем кочкам отвесив поклоны,
Порой, как во сне, и бреду,
Тяжёлой стопой першерона
Я полем устало бреду…

( Авт. Без трофея.)

Скажите откровенно: предпочтёте вы какие-либо иные охоты заячьей? Задумались? То-то же…Однако торопиться не будем, если прикинем, какая добыча была у нас первой на зверовых охотах. « Ах, да, зайчик», - вспомнят многие свою охотничью юность. И будут правы. Зайчатник живёт в большинстве из нас прочно и неистребимо. Особенно у той части охотничьего братства, которая пришла в охоту не от моды, не в силу обстоятельств необходимости, а из детства, из тех волнующих юное сердце образов, которые не подвластны времени. Они – самые прочные. Чем дальше отдаляет от них время, тем быстрее они настигают нас, возвращая в прошлое. Поэтому истинный охотник, повидавший и переживший в своей жизни немало ощущений иных охот, так ценит заячью. В ней нет экстрима единоборств с крупными хищниками или иными свирепыми зверями, опасность не брызжет адреналином, и не рвётся наружу напыщенное самодовольство «крутых стрельцов» носорогов и буйволов…Зато полна она чувством родной земли, далёкого детства, отчего дома, песнями широких полей. Да и поэзии в не, для души тонкой и чуткой, поболе будет, чем в простом следовании за следопытом и стрельбе из крупнокалиберных карабинов антилоп или лося. Многие выдающиеся охотники на крупного зверя, как Хантер, Потоцкий, Штольцман, Нирод, Горчаков, Хемингуэй, Бергер, Городецкий и другие, с большим уважением и теплом относились к охоте на этого зверька. А сколько чудных и восторженных слов он удостоился от Аксакова, Сабанеева, Толстого, Тургенева, Дриянского, Мачеварианова, Зворыкина. Не счесть,..не счесть…Выходит – Велик Зверь, хоть и мал собою. Одних способов охоты на него – тьма тьмущая, тома исписаны. Сколько будет жить рядом с нами зайчишка серенький, столько и будет радовать своей сообразительностью и изворотливостью сердце охотника.

Как же они памятны, первые заячьи охоты, в одночасье привнесшие в юную жизнь что-то большое, волнующее и необъяснимо трепетное; чувство самостоятельности и значимости, даже взрослости, что ли. Потом их, этих охот было множество. И зайцы были разные: маленькие маньчжурские, беляки средней полосы, толаи, русаки Прибалтики. Так живы мальчишечьи засидки в лунную ночь в заснеженном саду, тропление по порошам и сугробам, отзвуки фигурных голосов стаи гончих, и бесконечные километры «подков» чернотропа.

Кто часто охотился на зайцев, согласится, что нет ничего более ошибочного, считать охоту эту простой, а зайцев простаками. Трусоват? Да. Но ведь этим его характеристика не исчерпывается. Он не только хитёр и находчив. Бывает необычайно дерзок и очень отважен. От безысходности, конечно. Но, тем не менее. А боязнь более сильного зверя, тем более охотника и хищника, это ж нормальный инстинкт самосохранения.

Жить зайцу суждено близь человеческого жилья и, также как человек изучает своих братьев меньших, зверёк приспосабливается к «царю природы», а обретая осёдлость, пожалуй, лучше самого охотника знает своё жизненное пространство и в нём ориентируется. Разве откажешь в уме зайцу, распутывая его замысловатые кренделя: петли, сдвойки, скидки…Каждому зайчатнику памятны дни, когда ушастик оказывался на высоте положения в соперничестве с идущим по его следу охотником. Ситуации порой складывались настолько невероятные, что иного охотника товарищи за фантазёра могут принять, начни он рассказывать своё приключение с зайцем.

Но поведение зайцев зависит, в большинстве своём, от их местообитания, как, впрочем, и внешний облик. Есть зайцы, живущие в перелесках. Их ещё величают лесными. «Лесной – серебристого цвета, - писал в «Записках псового охотника Симбирской губернии» П.М.Мачеварианов, - с небольшою, едва заметной палиной на спине и с бледно-розовою половиною на груди. Издали кажется совершенно белым, как зимний беляк. Русак этот огромный, доходящий весом до двадцати фунтов. Водится между лесов и перелесков – на полянах, в хлебных полях – по опушкам и в островах». На таких зайцев я много охотился в Прибалтике, где природа очень близка, если не сказать - идентична, средней полосе России. То были, преимущественно охоты троплением. Множество перелесков, колков, лесополос, болотистых низин вперемешку с полями, холмистая местность, когда в снежные зимы образовывалось много надувов, создавали зайцам хорошие условия, чтобы без проблем обнаружить идущего по следу охотника и вовремя дать дёру. Это-то и подстёгивало. «Попробуй-ка меня взять», - соображал заяц. – Нет, брат, не надуешь», - мелькала ответная мысль охотника. Так и тягались. Найдёшь жировочную утолоку и обрезаешь её: - «А, вот и построчил, дружочек», - и…по следочку. Он к овину привёл. Стоп. Нет, дальше,..дальше к саду тянет. Вот посидел, орешки оставил. Поплыл след к дороге. Ага, милый, путать начал. Где-то и скидка первая будет, не просмотреть бы?! Раньше, бывало по нескольку русачков за зимний денёк вытропишь. Другое дело, как стрелять удаётся. Теперь не то, приспособился косой , где жирует, никогда вблизи не ляжет, уходит далеко, крутит много, ложится так, чтобы охотника увидеть задолго до его приближения на выстрел. Поэтому многие нынешние охотники не всегда понимают привлекательность тропления, предпочитая ему хождение «подковой», даже там, где традиционно этот способ раньше не очень-то применялся. Но в местах, где поля раскинулись от горизонта до горизонта, а из древесной растительности часто только лесополосы, сады и виноградники – там это основной и, пожалуй, единственный, из дозволенных, способ, применяемый в охоте на зайца. Попробуйте на таком поле, где охотник, как перст виден со всех сторон, подойти к залёгшему в пахотной борозде зайцу. Каблуки бумкают по замерзшим отвалам. Косому того и надо – за километр слышит и следит за охотником, выбирая удобный момент, чтобы улизнуть.

Сколько я не охотился на русаков, нигде и никогда не встречал таких «величезных» откормышей, как в южной Украине. В количественном отношении -тем более. Русаки широких украинских полей не только велики, но имеют свой степной окрас. Самый характерный штрих – широченный тёмный ремень через всю спину. В остальном тон окраса зависит от того, где этот русак появился на свет и где проводит свой короткий век. Если на открытых полях, а тем более буграх этих полей, то на его штанах, боках много рыжины, чтобы в пожухлой траве легче было прятаться, но те, кто пониже этажом проживает – по болотистым местам и низинам, те больше в тёмно серые тона одеты. Эти русаки, что ёлки: «зимой и летом – одним цветом». Иначе, одёжку свою по сезону мало меняют. Ни у каких иных русаков нет такого шика: мех на спине курчавится завитушками, словно каракульча.

На этих зайцев мы и решили поохотиться в Николаевской области.

За несколько дней на поля подбросило снежку. Укрылась чистой скатертью пахота, рыжая стерня, как тонкие свечки торчала наружу, бахрома пожухлой травы обрамляла канавы и низины. На буграх свежий морской ветер содрал белые шапки. И теперь они стояли, похожие со стороны, на чёрные котелки раввинов, а сбегающие с их склонов виноградники напоминали своими лианами вьющиеся из-под них пейсы.

Близкое окончание сезона вызвало у всех нас прилив энергии и то, что рассчитывать придётся на «одиннадцатый номер», никого не смущало, а ведь пройти предстояло километров двадцать, если не тридцать.

Утро выдалось мягким и серым. Нагнало тучи, снег повлажнел. Морозец, хоть и сохранялся, но совсем не чувствовался и похоже было, сойдёт к нулю.

- То-то вчера соль волгла, - пнул сапогом налипший на бурьяны снег Николай Иванович.

Никто его прогнозы не оспаривал, потому что знали: как он сказал, так и будет. Местные так и прозвали его меж собой – «синоптик».

- А что, машины не берём, - спросил Саня у Захара, брата егеря, который с вечера без церемоний предложил нам ночлег и стол.

- Нет, Саша, ни машин, ни собак. Охота такая – ходить и стрелять с «подрыва» и с «нагона».

Но транспортное средство все же, было. Вскоре, часов в восемь, к его хате подкатил, пыхтя трубой и дыркая «Беларусь». За собой он тащил длиннющий прицеп, в котором мостились человек пятнадцать охотников. Вся эта, перепоясанная ремнями и патронташами рать, выглядела вполне готовой к «боевым действиям». Возглавлял её егерь Марьян Пасько.

- Захар, поторопи хлопцев, - крикнул он брату, хотя мы и без того выходили уже во двор. Нас быстро подхватили опущенные руки охотников, и мы через минуту подыскивали себе удобный угол в прицепе. Приятно пахло чистой пшеничной соломой, наполовину заполнявшей наш «дилижанс».

- Давно на таком «джипе» не ездили? – спросил Марьян. – Не растрясёт…Нам тут всего ничего проехать, за село только, дальше пешком. Трактор за нами потащится, зайцев и поклажи возить. Кто устанет – подъедет.

Лавируя меж хат, наш кортеж, провожаемый лаем дворовых собак и визгом ребятни, разгоняя селянскую живность: кур, гусей и недовольно бормочущих индюков, торжественно потянулся к околице. Если бы не ружья и патронташи, многие из нас, облачившись в белые куртки и халаты, напоминали бы сейчас едущих на ферму доярок, которых давно заждались бурёнки. Было весело и забавно. Встречавшиеся женщины смеялись и махали нам вслед. Мужики что-то отвечали им и дружно рыготали. Наконец, свернув за село и обогнув два могучих омёта, трактор зачмокал в направлении виноградника.

В передке прицепа неожиданно загикали, засвистели…

-Геть, пійшов – тыкал пальцем невысокий, раскарявый мужичок в уходившее вправо от просёлка бурячное поле.

Подхватившийся из-под трактора русак отбежал и сидя столбиком, высматривал, кто же это помешал ему мирно устроиться на отдых.

- Прямісенько під хатою ліжку робить, - не унимался раскарявый.

А заяц попрядал ушами, поприседал и неторопко запрыгал, желая, видимо, пропустить пыхтящее страшилище с пугалами наверху, и снова залечь. Но это было уж слишком для заёмистых охотничьих душ. С прицепа к косому понёсся дружный рёв с утра не промоченных глоток. Осмелевшего русачка будто подбросило. Он «полетел», забрасывая зад, к спасительному винограднику, подальше от орущей орды.

- Ти бачиш, швиденько побіг сповістити: єдуть якісь мисливці з рушницями, - хохотал крупный, мордатый сосед Захара – Павло Дорош.

- Це, хлопці, погано, - уняв смех, задумчиво продолжал Павло. – Е таки мисливські повір’я: колись баба з порожнимі відрами, чи поп, чи лисиця, так само заєць, дорогу перехрещують – полювання немає. Тоді сидіть у хаті та й пійте горілку.

-Так, згоден з тобою, особісто про горілку, - подступился к нему бочком усатый и на вид разухабистый охотник, - а які є добрі повір’я? А то, чуєш, - Павло, - як до дому без зайців приходжу, та ще веселий – жінка ні їсти не дає, та до себе не підпускае.

Мужики загрохотали. Павло, став в центре внимания, поучал усатого: - К жінці з ласкою до полювання треба, тоді й вона качалочкою тебе зустрічати не буде. А добрі повір’я також є, наприклад: перед полюванням помитися у бані, на лісовому майдані знайти підкову, потерти рушницю у крові звіра - вісь звір твій будє…

- Ну, всё, мужики, подъезжаем, - сказал Захар, и охотники умолкли.

- Вот оттуда и начинать будем, - показал рукой Марьян на тёмное море уснувших лоз.

Виноградник, шириной метров сто пятьдесят – двести, начинался за селом и тянулся вдоль отлога холма километра на полтора и, загибаясь, прятался там ещё на добрую старую версту. Пыхнув для форсу дымом, трактор затих у небольшого мосточка. Собрав всех «до кучи», егерь делово представил свей команде гостей. Затем, по заведённой у них традиции, снял шапку и попросил каждого из участников охоты опустить в неё свой патрон. Встряхнув, перемешал и стал вытаскивать, обозначая «номера», начиная от крайнего левого до концевого правого.

Завершив эту несложную процедуру, Марьян обрисовал местность и показал направление движения. Фланги чуть растягивались, «мотня» расставлялась гуще, это были самые ответственные номера. Крылья «подковы» овалом загибались и уходили в обхват виноградника. Концевые номера, относительно «мотни», растягивались метров на четыреста. В «мотню» центровым, или управляющим «подковой», он назначил Захара. Дело это ответственное - какую задать скорость «подкове», какие подать команды по цепи? Надо смотреть, чтоб «крылья» не заваливались, выдерживалась дистанция, никто не пересекал другому путь, и, учитывая ветер и погоду, правильно определить направление движения. Ещё сложнее, при необходимости, производить поворот «подковы». Вечером Захар доводил до нас науку хождения за русаком «подковой». Тут, оказывается не абы как бредут полем охотники на авось, а с умыслом и тактикой. Бригада у них в этом смысле сбитая. И чтоб не ходить полдня впустую, сразу выбирают надёжные места заячьих днёвок. Вот, как сейчас: из-под села через виноградник, пахоту на сад. Фланги и «номера» после каждого пройденного участка меняются – они не равнозначны. Так, что все должны побывать в одинаковых условиях. Маршрут тоже был выбран Марьяном не случайно. Идти нам следовало всё время против ветра, ибо поднятые зайцы чаще всего уходят по ветру. Не знаю, чем объяснить эту особенность, но, тем не менее, так оно и есть. Возможно, унося ноги, заяц ещё контролирует опасность и на слух.

Когда все подготовились и выстроились согласно диспозиции, регулировщик центра «мотни» выстрелил в воздух. Длинная цепь зашевелилась, охотники, негромко гопая и, посматривая по сторонам, пошли между причудливо изогнувшихся виноградных лоз. И сразу зазвучали выстрелы, послышались возгласы зазривших зайцев охотников: « Левее…левее пошёл, пали».

Определить в виноградник момент «подрыва» зайца просто невозможно. Он появляется сам собою, как гриб после дождя: не было…и на тебе – торчит уже. Лианы виноградных лоз, словно сетка перед глазами, отчего стрелять мельтешащего русака сложно и непривычно. Помнится, Захар говорил, что лучше, когда виноградник прочёсывается поперёк рядков по дорожкам: стрелять в этом случае значительно легче, а заяц, уходя по рядкам, натыкается на соседние номера.

Сейчас зайцы чаще всего «подрывались» от флангов и уходили к «мотне», а от неё к другому флангу. Иными словами, залегали они по краям виноградника, и только поднятые бежали через центр, как бы понимая, что от поля уже отрезаны.

Я шёл третьим номером по левому флангу и хорошо видел крупного напористого русака, который не мчался безоглядно, а выбирал путь оптимальный и наименее опасный. Край нашего левого фланга проходил вдоль вытянувшегося параллельно винограднику села. Поднятый правым крылом, русак сунулся было в «мотню», но встреченный выстрелами, пересёк виноградник и начал прорываться из него. Он несколько раз, будто оценивая обстановку, садился, подсчитывал нас, что ли? Затем, точно определив середину между вторым номером и мною, на большой скорости вылетел в чистое поле и пошёл, заложив уши прямо на село. По угонному раза два выстрелили, хотя от многих, идущих за мною номеров, заяц был не более сорока метров – стрелять они уже не могли; этот хитрюга, добежав до проходящей вдоль домов дороги, «сел на неё» и помчался во весь дух в обратную сторону. Кто же станет палить по хатам? Ушёл!..

- Э-э, - хитро протянул идущий за мною Захар. – Мы тут частенько охотимся. Почитай, каждую субботу сезона. Так это не самый крутой русачок. Встречались такие удальцы, что сразу во дворы прут и там прячутся.

Выстрелы гремели почти беспрерывно. То слева, то справа было слышно: «Готов,..есть,..дошёл!..» И слова эти радовали. Под уклоном холма неожиданно стали подниматься фазаны. Их прижали к охватившим край виноградника номерам. На белом снегу пестрота птиц, подсвеченная изредка прорывающимися сквозь рваньё туч солнечными лучами, была очень эффектной. Они фейерверком рвались вверх и, круто разворачиваясь, планировали назад, откуда только что их потеснили.

По прикидке, в винограднике было поднято не менее полутора десятка зайцев. Взяли пятерых и лисицу, да ещё трёх фазанов.

Мои приятели удивлялись: «Такое количество зайцев в одном винограднике? Да у нас за день столько не поднимешь!»

- Це ще розминка, Сашко. Побачишь, скильки их набереться пид лиманом, - ухмылялся довольный Павло.

Побросав в прицеп косых, мы, как и прежде, развернулись фронтом, поменяли и загнули фланги, чтобы, миновав обширное поле, подойти к ожидавшему своего часа саду.

После виноградника простор поля создавал ощущение полной свободы. При идеальных условиях для стрельбы пахота, даже культивированная, была, хоть и небольшой, но всё же ложкой дёгтя. Постепенно чернозём налипал на каблуки и подошвы, и так оттачивался о застывшие пласты, что делался острым шилом, благодаря чему ноги постоянно подворачивались и соскальзывали с отвалов. Идти было неудобно и тяжко. Приходилось палочкой всё время сбивать земляные шипы с каблуков, что, действуя на нервы, отвлекало и занимало уйму времени. Когда перешли дорогу и оросительный канал, зайцы стали высыпать один за другим. В способ, применяемый местными охотниками, мы вникли сразу. Если от кого-нибудь подрывался русак и не был взят, следовал покрик, обращающий внимание всех по цепи – куда пошёл заяц. Охотники моментально ложились на снег. Стреляный русак сначала пёр во все ноги. Потом, вдруг останавливался, становился торчком, словно сурок, и осматривался. Но там, и там, были только бугорки. Заяц бросался в одну сторону, а, пробежав, поворачивал и начинал бег уже в обратную, пока, решившись, не пускался в прорыв. В этом случае всё зависело от умения «бугорков» стрелять. Заяц или уходил, или мы слышали всем понятное: «Дошёл!» При такой тактике мы ощущали себя залёгшей «пехотой»: шевельнись чуток, и глазастый русак, даже бегущий, тут же сделает смётку. Если шёл на тебя, то вспугнутый, уже подставлялся под выстрел товарища. Поначалу кое-кто пробовал стрелять лёжа, но это оказалось неудобно, потом пристрелялись и стали палить, как все – стоя. Тут уж приходилось шустрить, если заяц рвал пятки.

Николай Николаевич стал беспокоиться о патронах: «Это ж надо, чтоб патронташа на заячьей охоте не хватило?» А ведь и, правда - удивительно. Мы часто видели, как мчалось сразу несколько русаков в разные стороны, иногда они уходили парами, один за другим. Признаться, я сам не ожидал, что зайцев будет так много. Знавал и я урожайные на них годы, однако охотники, с которыми мы в тот день были в степи, уверяли нас в постоянстве такого количества. И всё же принять это без сомнения было сложно. Я полагал, что двигаясь полем, мы поднимали не всех русаков. Они ведь снимаются с лёжки только тогда, когда охотник движется на него, проходит вблизи, или зайца обходят с обеих сторон два охотника, хотя бы даже идущих мимо затаившегося зверька. В большинстве других случаев русаки предпочитают затаиваться, проявляя при этом настоящие образцы выдержки. Или, бывает, идёшь мимо лёжки, не зная, конечно, этого, и останавливаешься для какой-нибудь надобности. Тут уж тоже не выдерживают заячьи нервишки – срывается, да так проворно, что и ружья не успеваешь вскинуть. Но если который и перетерпит вашу остановку. Обязательно ударитсч в бега за спиной. Лучшее, что может предпринять охотник, охотящийся один – чаще останавливаться, осматриваться и менять направление движения. Такой необходимости не возникает при охоте «подковой». Хотя и в этом случае происходят удивительные казусы.

Постепенно мы приближались к чистому молодому саду, по одну сторону которого проходил просёлок, за ним – линия электропередач и защитная, но довольно жиденькая лесополоса; по другую – растекалось убранное кукурузное поле. Я тащил в левой руке не русака – русачину, и он от долгого ношения становился всё больше и тяжелее. Принимать его на «погон» не хотелось. Заячий нос, как у излупцованного боксёра, постоянно кровил: упадёт гранатовое зернышко и прожигает снег до земли. Изукрасил бы он мой костюм, словно не зайца, а кабана на себе волок. Шёл я и думал, кого бы склонить немного русака пронести, когда в десятке шагов вырастает из борозды заяц. Быстрёхонько я бросаю своего и за ружьё. Куда деваться-то вновь объявившемуся. Ну, отбежит малость, а мне как раз этого и надо. Нет, недооценил я того русачка. Только я за ружьё, он сразу и смекнул, где жизнь его упрятана. Не побежал он от меня: ни вперёд, ни в стороны. Влево, вправо – стрелки, от меня драпать – я по ушам приложусь. Куда ни кинь – везде клин. Ан, не везде, раз нашёл выход. Скаканул русак прямо мне в ноги, мало из сапог не вытряхнул, так просвистел. Пока я от неожиданности в себя приходил, да разворачивался, этот басурман в борозду юркнул и по ней застрочил от «подковы». Стукнул угонного раз-другой. Вроде накрыл. Оказалось на его, а только отвал чернозёма, каким и прикрылся удирающий косой. Мы только руками развели. Обо мне и говорить не приходится: стоял, как столб вкопанный.

- Такие номера наши зайцы откалывают, - рассмеялся подошедший Захар. – Давай поднесу до трактора. Всё одно до кучи. А в отместку этому профессору мы из его племени одного «языка» живьём возьмём.

- Как это – живьём, - не понял я.

- Всамделишно, живого.

Теперь уже я рассмеялся: - Не получится, соли не прихватили, чтоб на хвост насыпать.

- Соли не потребуется. А зайца живого мы на обратном пути поймаем.

Мы выходили к саду, и сказанное Захаром я скоро забыл, как обычную охотничью байку. Подъехал наш «дилижанс», и Марьян не нарушая традиции, объявил перекус. Открыли борта прицепа, подпёрли их кольями, и получился вполне сносный стол для походного фуршета. Минут через пять под борта можно было подставлять ещё не одну подпорку, такой оказался увесистый стол. А на соломе прицепа, напротив нас, красиво расположились полтора десятка зайцев и три лисицы.

После привала, в едином порыве пройдя сад, мы вышли на широкое поле. Величественная панорама завораживала. Огромная лилово-сизая туча ниспадала к земле. Вдали туманный вал, как дым батарей, окутал горизонт. Впереди лежали километров пять степных далей.

На нашем пути зайцы встречались всё чаще и это меня удивляло. Теперь в периметре «подковы» их бегало по три-четыре. Мы то и дело падали и шумели по цепи: «Влево пошёл, смотри, справа…» Но в тактике заячьей беготни появилось нечто новое. Русаки не уходили от «подковы», а пометавшись в ней, шли в решительный прорыв: пан или пропал. Мне самому, сколько охотился на Украине, не приходилось видеть ничего подобного. Вскоре тайна стремительных русачьих прорывов открылась легко и просто: мы припёрли их к воде. Побережье лимана было песчаным, без всякой растительности, и зайцам негде стало прятаться. А ума выскочить из западни вдоль берега у русачков не хватило, или воды они боялись. Вот и шли напролом.

Лиман был тих и спокоен. Над прибрежной отмелью висел туман. Как же здесь дышалось! Сразу пахло и морем, и землёю, и снегом. И запахи эти, словно целительный настой, проникали в самую глубь каждой клетки.

Мы стояли и любовались безбрежием вод.

Сколько же мы отмахали сегодня: пятнадцать, двадцать километров, разве измеришь. И только ли километрами измеряется страсть? Нет, она измеряется чувством и глубиной. Тоньше чувство, больше глубина – километры не в счёт. Их как бы и нет вовсе. А страсть и радость – от начала и до конца.

- Ну, что, хлопцы, как говорят: поворот на обратный курс? – подошёл к нам Марьян. – Пойдём коротким путём. До сумерек часа два времени. Захватим ещё одно поле.

Никто не возражал. В команде играют по общим правилам, и мы, пройдя с полкилометра вдоль побережья, снова развернули наискосок лиману крылья «подковы». Теперь русаки уходили от нас «правильно», в свою стихию полей. Но под занавес стреляли мы немного. Да и, сказать по правде, - не хотелось уже. Натешились. Когда это почувствовалось, Захар, напомнив о своём обещании, сказал, что будем брать «языка», иначе – живого зайца голыми руками. Но как он собирался это делать, нам было ещё неведомо.

Да как же взять-то его, коли из ружья не всякий раз попасть удаётся? Тенетами – слышал. Силками браконьеры ловят. Но руками…Нет, что-то здесь от розыгрыша. А Захар тем временем собрал всех охотников и говорит:

- Так что, покажем братьям славянам, как руками зайцев ловить? – И смеётся. Поди разберись – шутит или всерьёз… Но в ответ все соглашаются. Мы с Николаем Ивановичем переглянулись: мол, ладно пускай разыгрывают. От хорошей шутки на охоте никому вреда не бывает. Захар же, перехватив наш взгляд, уже персонально нас наставлял:

- Живого зайца взять руками не просто, согласен. И вы в этом тоже участие примете. Но условие строгое – стрелять нельзя, хотя всё делать так, как на настоящей охоте. Заяц существо нежное, нервное. Вот на этом мы и сыграем. Сечас тихо, без голосов обойдём поле и рассредоточимся равноудалено по кругу. Попросту сделаем «котёл». Медленно будем сходиться к центру. Как зайцы станут продираться – ложимся и изображаем, что готовимся стрелять. Косые хорошо понимают, что не палка у нас в руках. Тот, который в свечку пойдёт, раз, другой на лапки станет, того и брать будем. Всё, пошли.

Ещё не до конца веря захаровому инструктажу, мы, тем не менее, делали то же, что и остальные охотники. «Зашнуровав котёл», все двинулись к центру. Русаков на поле оказалось не много, всего четыре. Два первых поднялись с ближнего от лесополосы края и метались не долго промеж залёгших охотников. Сразу, один за другим, они, будто рвущиеся по беговой дорожке спринтеры, заколесили к лесополосе так, что вряд ли их могло что-то остановить. Даже вскочившие на их пути охотники не изменили направления скорого бега русаков. Мне казалось, что и дальше всё будет происходить также. Однако, когда очередной русак начал кататься от одного края поля к другому в поисках выхода и сделал первую «свечку», реальность Захарова плана уже не казалась столь фантастической, как вначале. Всё происходило по его сценарию. Будто он – режиссёр, в центре бегает дрессированный заяц, а мы - участники массовки, изображаем охотников с самыми серьёзными намерениями его застрелить. Смотрю, косой рванулся с места и чешет, точнесенько на меня. Наверное, думаю, новичка чувствует, прорвётся. Вот тогда и придётся объяснять: почему я зайца упустил и живым не взял. Может в этом весь фокус и есть? А русак всё ближе тиснется. Хотел я, было, уже вставать, когда, смотрю, он всё медленнее и медленнее дыляет. Хоп, сел. И «свечечку» - тырц. Стоит. Опять сел. Раз, другой. Потом развернулся и скок,..скок. «Фу-у, хоть от меня ушёл, - прикидываю. – Пусть теперь кого-нибудь другого разыгрывают». Но спектаклю, гляжу, ещё не конец. Русачок, сверх этого, три раза порывался бежать и «свечки» делал. В одной из попыток куцехвостый «столкнул» с лёжки своего собрата, который нехотя так поскакал между лежавших охотников, и, поскольку те сохраняли мертвецкое положение, почти не потревоженный скрылся в посадке. Я уж считал, что «засвеченный»русак побежит в силу инстинкта следования за последним. Но он остался в окладе и уже просто сидел на месте. Стала понятна сама природа поимки живого зайца, который , изначально видя приближающихся охотников, и без того пришёл в крайнее возбуждение. Когда же он, потыкавшись, и, наблюдая со всех сторон опасность, не нашёл выхода из положения, его нервная система оказалась в таком напряжении, что не справилась с перегрузками, и страх парализовал её. Он не способен был бежать и воспользоваться, как прежде, природным инстинктом самосохранения. Ноги, его спасительный инструмент, отказали повиноваться.

К зайцу с противоположной стороны медленно, не делая резких движений, приближался Захар. До зайца уже совсем не много, метров пятнадцать. Зверёк, словно в гипнозе, делает отчаянное усилие, чтобы бежать, скрыться от чего-то непонятного и пугающего. Вот оно – страшное, почти рядом. Бежать, бежать. Русак пробегает три метра, может пять и садится, затем делает свою последнюю «свечку». Ноги не слушаются его. Батеньки-и… Точно! Захар подходит вплотную, протягивает руку. Русак подпрыгивает: раз, другой, и… остаётся на месте. И вот Захар торжественно поднимает зайца за уши и показывает всем, что представление окончено. Как в театре: зал встаёт, звучат овации, бурные, не смолкающие аплодисменты! Ай, да Захар! Вот так чудесное завершение охоты. Это был подаренный нам охотничий праздник. Подходим к «режиссёру».Захар передаёт зайца мне.

- Это за «профессора», что чуть с ног не сшиб. – Я беру его, совершенно не зная, что с ним делать.

- Можно опустить, не убежит, - подсказывает организатор поимки косого. Опускаю ушастика на землю – сидит, как домашняя кошка. Захар берёт зайца, и ему связывают лапки.

- Когда отойдёт понемногу – точно убежит, а так нет.

- Как же ты этому искусству обучился? – не перестаёт удивляться Николай Иванович.

- Да было дело, - рассмеялся Захар. – Взялись жена с кумой донимать меня шуточками, типа: «Захар, ты что, зайцев боишься, раз ружьё и патроны с собой берёшь?» - Вот и решил руками зайца поймать, чтоб отстали. Уговорил как-то хлопцев. Получилось. Теперь – коронный номер! Можно иностранцам за деньги показывать. Чем хуже «охоты» на циркового медведя?

- Попивая винцо, мужики балагурили. И было в их разговорах столько душевности и простоты, что нигде такого не встретишь, кроме, пожалуй, как на охоте. А если охота ещё и удачная, могут говорить бесконечно. Мы стали грузиться в «дилижанс». Захар поднял пойманного зайца и поднес пред очи Павла Дороша:

- Неправильные у тебя поверья, Павло, менять надо…

- Це не мої, народні, а він не помиляється. Ти краще скажи, як цього русака визначити, під хвіст не дивлячись: чи це заєць, чи зайчиха? – приставал повеселевший Дорош.

- Павло, ты сколько охотишься, а такой малости не знаешь. Посадил на землю и смотри: если побежал – заяц, а побежала – зайчиха…

Мне стало жаль зайца. И я предложил Захару его отпустить.

- Поступай, как хочешь, твой же подарок.

- Тогда развяжи, пусть живёт!

День угасал. Под тарахтенье «дилижанса» и смех охотников мы прощались с полями Николаевщины.