Пернатое царство Инари

Коротко полярное лето. Лишь стомеют снега – полыхнёт тундра буйством красок. А набравшись тепла спешит уродить ягоду и, разбросав семена в ещё не стылую почву, снова подготовиться к бурям и зимней спячке. Теперь уж не долго ждать…

Конец октября на Инари – время предотлётного сбора птиц. Здесь они сбиваются в стаи. Молодняк с утра до ночи пробует на крепость крыло, взматеревшие копят силы, чтоб хватило их на дальний путь до тёплых краёв где-нибудь в Иране или Ираке.

Местный охотник-саам рассказал Арно, что много утки жирует у приустьевых островов Ивалойоки, а гуси и лебеди больше у северо-западного архипелага табунятся, но вечерами тянут к русской границе под реку Лотта, там кормятся и по-тёмному возвращаются на воду. От полярного дня одно название. Ночи всё длиннее. Усталое солнце покарабкается-покарабкается вверх и остановится, словно измученное одышкой. Повздыхает, да и покатится в океан.

На Инари мы планировали, в зависимости от погоды, пробыть два-три дня – порыбачить, пострелять из-под чучел уток и постеречь на перелётах гусей.

Тёплыми сумерками двумя моторными лодками мы отплыли к островам. Ветра почти не было и туман толстым одеялом укрывал плёсы. Саам, чтобы мы не потерялись в молочной завеси, буксировал нашу лодку. Накануне он ладил скрадки и расставлял чучела, много, не меньше сотни утиных, да столько же гусиных. Как обязательный атрибут такой охоты каждому из нас профессиональный охотник ассоциации выдал по манку и избушка долго оглашалась утиным кряканьем – надо же нам потренироваться, чтоб не пускать фальшивую ноту в самый ответственный момент.

И без того негромкий звук работающего мотора растворялся и глох в плотном «киселе». Казалось, его можно, как снег, загребать ладонью и лепить снежки. Не будь саама, мы никогда не решились бы выйти на воду в такую непроглядь. Нас поразило его ощущение пространства. Даже при том, что нигде не было мало-мальски приметных ориентиров, он вёл лодку уверенно без компаса, ни разу не остановившись, чтобы осмотреться. Что тут доминировало, природное чутьё следопыта или годами выверенные маршруты, трудно сказать. Скорее всего и то и другое.

Сквозь туман доносилось со всех сторон кряканье, полосканье и шум по времени уже пробудившейся птицы. Аркадий Малышко, а меж нами – Малыш, хватался за голову и тяжко вздыхал, когда не раз и не два стронутые ходом посудин взрывались и отдалялись на плёсы ночевавшие здесь утиные стаи.

Светало, когда саам, имя которого я так и не научился выговаривать, заглушил мотор. Лодка скользнула по паркому зеркалу и мягко притулилась к кусту камыша. Но это оказался искусно слаженный скрадок. Хотя он и смотрелся как куст, но с торца имел плетёную и замаскированную камышом дверцу, через которую лодка свободно проникала внутрь, а там – настоящий схрон. Семь мощных забитых в грунт кольев составляли его основу. Их скрепляли поперечины, на которых, словно на рёбрах, держался каркас – плетень. На нём крепилась маскирующая растительность и высоту её можно регулировать под рост охотника. Имелись на кольях алюминиевые штанги для крепления и растяжек тента на случай дождя. Всё просто и практично, как, в основном, и бывает у людей, чья жизнь – охота и общение с природой.

Арно переводил гортанную, похожую на звук перекатывающихся в ручье камешков, речь приятеля-саама, отчаянно помогавшего себе выразительной жестикуляцией, должно быть означавшей направления подлёта птиц и места их расположения.

Сначала темь посерела, а вскоре туман побелел и словно засветился. Потянувший бриз как бритвой подрезал его и приподнял над водой. Уже вовсю шёл лёт. С разных сторон свистело и хлопало. Да что ж толку-то. Стаи и стайки налетали на скрадок и, невидимые нами, уносились невесть куда. Вертясь и прислушиваясь к волнующим звукам, мы вдруг обнаружили, что хмарь поредела и поползла вверх, открывая всё дальше и дальше притихшую воду. И вот уже показались расставленные чучела. С обеих сторон скрадка они образовывали две зеркально расположенные крючкообразные фигуры. Получалось, с какой стороны утка не лети – всё к месту.

Послышались выстрелы Арно и саама. Скоренько и мы подхватили их эстафету. Носилась морская и хохлатая чернеть, появлялись лутки, морянки, свиязи и широконоски. Неожиданно Аркадий надавил мне на плечо, принуждая сесть. Когда вы охотитесь вместе подолгу и часто, то как бы само собою привыкаете всё понимать без звука: движением, выражением глаз, мимикой.

Машинально исполнив его просьбу, я вопросительно глянул на друга, и он пальцем показал влево. Низко, по-над самой водой к нам уступом близилась стая крупных птиц. В первый момент подумалось – гуси. Но были они уж очень темны. Медленные и упруги движения размашистых крыл делали косяк похожим на волочащийся над тундрою чёрный дым горящих торфяников; тяжёлый, чтобы подняться к небу и не оседающий, а только цепляющийся за корявые березняки, кустики черники, шляпки подосиновиков и пучки ягеля. Ближе, ближе… и стало понятно, что это турпаны. Мы поднялись в рост и всполошившиеся обитальцы полярных широт, забирая выше и мористее, потянулись в обход скрадка. Турпаны уже должны были отлететь, а эти, наверняка, отставший хвост головных стай. В этот же день нам посчастливилось видеть и пролёт лебедей.

Обычно озёра Лапландии и Карелии замерзают по первости ноября. Но кряква держится до самого ледостава. Однажды, охотясь в глухое предзимье на озёрах Шога-ярави и Цезнарви довелось видеть в ещё не схватившихся «салом» полыньях огромное скопление кряквы, которая, затем, к декабрю, переместилась на открытую воду порожистых рек. И теперь тоже её было гораздо больше, чем любой другой дичи. Обазартившийся Аркадий ничего и слышать не хотел, чтобы прекратить стрельбу. Ещё мало пуганая, утка не давала передышки. В наших широтах отстоять такую зорьку вряд ли возможно. Случается, иногда, захватить кочующих…Но охотиться у истока этого кочевья – удовольствие иное, ни с чем не сравнимое, когда редкий выстрел бухает салютом пернатому царству не встречая на пути бурую грудь взматеревшего селезня. Когда утки множество, охота превращается из созерцательно-пассивной в будоражащее сознание, чувства и тело действо. Словно первобытный инстинкт охватывает.Хочется снова и снова сбивать изумрудноголовых с ярко-оранжевыми лапами крякашей. И всё же в какой-то момент приходится говорить: «Стоп! Хватит, куда девать-то?..»

В вечер и утро следующего дня саам возил нас на гусиные перелёты, где особенно остро чувствовалась первозданная, суровая прелесть Лапландии.

Так, как уток, гусей пострелять не удалось. С извинениями саам сказал, что их косяки неверное сменили места жировок, а значит, и пути перелётов. И хотя по его меркам это не охота, а так – баловство, мы были очень довольны. Особенно Арно. Сбитый им белолобик имел на лапке кольцо Центра колцевания в Тампере, куда отвезти трофей он вознамерился лично. Среди добытых гусей преобладали белолобики, немного казары и несколько гуменников. Попутно удалось пострелять тундряных и белых куропаток. Саам рассказал, что южнее, где начинаются леса и ягельные боры, много рябчика, тетерева и глухаря. Конечно, на всех их хотелось поохотиться, и на северного оленя тоже. Но наша программа не была столь обширной.

У гостеприимного саама, прежде чем отправиться к югу, мы сумели ещё и порыбачить.

Инари считается в среднем уровне мелководным, 7 метров, но есть и провалы до 70-80 метров. Спиннинговали мы не долго. Щука брала жадно, но после вываживания нескольких приличных экземпляров, охотно согласились помочь нашему проводнику снять перемёты. Это основная снасть местного населения. В качестве насадки, как правило, используют кусочки ряпушки и плотвы. Перемёт был полон, и это делало дальнейшее занятие рыбалкой бессмысленным. Улова хватало надолго. Если ловить на удочку, охотно берёт сиг и крупный лещ. Вообще, рыбы в Лапландии много, всякой: сомы, хариусы, лососи, налимы…При плотности населения 2-3 человека на кв.км. ей никогда и не перевестись.