Ток

Я слышал эти сладостные звуки,
Совсем не схожие на цапель резкий крик,
Когда устав от стылости и скуки,
Мне на заре «чуфыкал» токовик.
Что в звуках тех? Простое бормотанье…
И где тут трели, тембра глубина?
Не верьте скептикам(!), в них чувство и
страданье
Так в сердце входит радостью весна!

(авт.)

Общество «круглого костра» заседало. Близилась полночь. Что может быть сказочнее теплой майской ночи? Над Ипутью безумствовали соловьи. Их трели рвали расплескавшуюся окрест тишину и…наши сердца. Но не усталость мы чувствовали, а легкость и радостное ощущение жизни. Музыка и тепло – лучшее, что дал человеку Творец. Соловьиная песня – лекарство для измятой городом человеческой души.

Потрескивали смолистые поленья. Ковырнешь веткой – и заиграет он всеми цветами радуги, затанцуют красные человечки под соловьиный аккомпанемент веселый искрометный танец. Есть у пламени костра не только своя душа, но и таинственная философия. Смотришь, на пламя, завороженный, на улетающие в майну ночи искры и, ощущая проникающее в тело тепло, думаешь,..думаешь о сокровенном, о прошлом и… несбывшемся. А пламя, медленно колыхаясь над углями, как кривое зеркало вызывает духи теней: вот мелькнул седой оракул, вот камлающий шаман подаёт какие-то знаки, словно гонит дурман к вашему сердцу и вы, увлекшись видениями, плавно растворяетесь, как в туманностях болот.

Вдруг что-то грубое ворвалось в соловьиную песню. Ах, это выпь забухала на дальних болотах: «У – трумб... у-трумб, - приподняв волну, кричит под неё водный трубадур. В ответ из леса зарокотал мотор, долго и неумолчно, словно отошел от мотороллера путник, да и забыл о нём. И, поработав чуток вхолостую, мотор резкими звуками: «уит-уит», позвал хозяина. Не идёт. Тогда прозвучали громкие выхлопы захлебнувшегося движка. Такова песня козодоя. А поверья говорят, что козодои своими мягкими широкими клювами доят коз. От этого и имя такое имеют. Хотя привлекает их к овечьим отарам и козьим стадам совсем не молоко, а сопутствующие животным мошки и прочие насекомые.

Под новые звуки иные образы рождает Прометеево дитя. Не хочется спать. Ещё вальдшнепы видятся, а тут уже на тетеревиный ток…

Да, тетерева, косачи, черныши, полевики, берёзовики…Занятный персонаж народных сказок, поговорок и пословиц. Всё мне в них нравится. С одним нельзя согласиться, когда говорят: «глуп, как тетерев». Это, скорее, в шутку наш пращур сказал, когда валенком на присаду чучелил. В остальном птица – краса леса. Когда было её так много, как индеек в Америке, охотились на неё почти круглый год. Ранней весной – с подхода по насту; в вешние разливы – на челноках-подъездах; с потепления – из шалаша на току, с подхода; летом брали линных самцов; с августа начинали охотиться с подружейной собакой на молодых тетеревов; с сентября, управившись со страдой, применяли подъездную охоту; выпал снег – на лунках, чучелением и снова с подъезда, для чего даже сани специальные делали. Вот как! Да и это не все. Были ещё охоты на манку, по выводкам на утренней росе, шатрами, лучением, силками, слопцами, кошами на приваду и др. Многие из перечисленных способов теперь признаются браконьерскими, но тогда охотники использовали весь арсенал, птицы было вдосталь. А все потому, что вкусен косач.

У С.Т.Аксакова в «Записках ружейного охотника Оренбургской губернии» можно найти его высказывание о гастрономических достоинствах тетерева: «Мясо молодых тетеревов остаётся белым, как у рябчика, до тех пор, пока они помешаются, тогда оно начнет темнеть и принимает наконец свой обыкновенный вид. Известно всем, что молодые тетерева считаются одним из лакомых блюд, но и достигшие полного возраста тетерева, особенно в первый и второй год своей жизни, очень вкусны, питательны и здоровы».

Нынче тетеревов поубавилось. И единственная разрешенная охота на них сегодня – на токах. Она не добычлива, как и вальдшнепиная тяга. Но уж в смысле эмоций – через край. Да и токов больших теперь не ахти сколько. Как-то мне рассказывал мой дядя, бывший фронтовой разведчик, что весной 1945 года, в Польше, наткнулись они в болотах на громадный тетеревиный ток. В жизни, сказал, крупнее не видел. На глаз токовало не меньше дух сотен петухов, а то и больше. Их и в бинокль не всех разглядишь. Тогда не за ними охотились, вот и расплодились за годы войны. И уже в 60-е годы жизни в послевоенной Латвии, беря с собой на охоту на весенних чернышей, показывал тока значительные. Сказал как-то, разбудив на заре:

- Послушай, как токуют тетерева.

Я же ничего не мог понять. Будто голуби воркуют. Так и сказал. Он посмотрел на меня и говорит:

- Ну, что ж, в ночь пойдём, а с рассветом поглядишь на этих голубей.

Тогда и состоялось моё знакомство с тетеревами. Первого своего черныша я промазал. Руки тряслись, стволы мотались, мушка прыгала, как заяц по кочкам, такое волнение меня охватило. И надо ж было стрельнуть тогда, когда тетерев подскочил. После выстрела он сорвался и отлетел на край поляны. На время притихли и другие. Но вскоре снова забормотали, завертелись юлой. Дядя успокоил меня, и чуть посветлело, показал другого. Но мне он не понравился. Совсем близко расхаживал большой, взъерошенный и задиристый косач. Всех других он прогонял, стоило кому-нибудь к нему приблизиться. Зло чуфыкая, и наклонив голову, наскакивал на соперника. И тот, не выдержав атаки, удирал. Молча, ничего не говоря дяде Мише и рассчитывая на его похвалу, я саданул по забияке. Косач опрокинулся, как срезанный кочан капусты. А я вместо приятного: - «Молодец, племяш», - получил увесистую оплеуху. Было слышно лопотание разлетающихся птиц. Дядя Миша забрал ружьё. Недоумённо уставившись на него, я потирал затылок, куда приложилась его ладонь.

- Какую птицу я указал стрелять? – возмущённо спросил мой наставник.

- Но эта же, лучше, - не понимал я своей вины.

- Ты же токовика застрелил. Теперь сюда долго нельзя будет ходить, пока новый токовик не объявится, а то и вовсе ток распадется. Вот дурья башка! Радость моя была омрачена. Дядя корил себя тоже: объясни раньше – не расстроил бы я охоту. С этого провала и началось моё познание тетеревиных повадок. Уроки и образы детства так въедливы и памятны. К счастью, было, разогнанный мною ток, не распался. И мы ещё не раз ходили на него, принося домой иссиня-чёрных красавцев.

В два часа после полуночи мы засобирались на ток. Дорога лесом не была долгой. Так бывает всегда – путь к цели не тяготит. Мне выпало, по жребию, правое подточие. Левое досталось Александру, а центральное токовище – Сергею. «Ни пуха…» и они исчезли в темноте.

Вскорости, временами подсвечивая фонариком, миновав широкий кочкаристый луг, я достиг берёзовой посадки, за которой и начиналась «земля обетованная». С края березовой полосы, как и пояснял Титыч, на всём её протяжении была сухая не глубокая канава. Действительно, если верить, что тетерева прилетят и начнут на луговине свои брачные игры – место очень удобное для укрытия и обзора. А поскольку сомневаться в сказанном Титычем не было ни малейших причин, я удобно устроился на упавшей поперёк канавы березе и, прислонясь спиной к стволу растущего дерева, стал ждать.

Ожидание и есть сама жизнь – встреча с прошлым и предчувствие грядущего. Когда я возвращаюсь в свое прошлое, то всякий раз прихожу к мысли, что лучшие мгновения прожитого связаны с охотой. Вот как сегодня: сидишь где-нибудь на берегу озера, реки, моря, у кромки болота, в лесу, или ином месте матушки земли, слушаешь её голоса, ощущаешь дыхание, умываешься росным лугом, пьёшь медвяный настой полей и от окружающего тебя естества сам становишься проще и чище.

Где-то в темноте захлопали крылья. Вот ещё, и подальше ещё. Сомнений нет – тетерева к токовищу подтягиваются. Пока трудно понять, где они сидят. Стрелка часов уже опустилась за три: вот – вот забормочут. Половина четвертого – молчат. Не слышно токовика. Этот мажордом начинает концерт. Однако столь знакомых и волнующих звуков всё не было. Стали беспокоить сомнения.

Ток пошёл от основного токовища. Как-то сразу всколыхнулась вся округа. Сколько не бывал на токах – не могу привыкнуть к неожиданности. Отовсюду наплывали булькающие звуки. Они ширились, становились громче, объёмнее. Серело, но зрение по-прежнему не справлялось с темнотой. Как бы по радио приходилось слушать концерт. Вдруг над головой загудело и пошло вверх. Не сразу-то я и понял, что недалеко с луга сорвался бекас и с гулом, сопровождаемым своеобразным кряканьем режет муть неба. И он затоковал. Поднимаясь вверх метров на тридцать-сорок, птица резко падала, издавая рулевыми перьями дребезжащие звуки, называемые охотниками «блеянием». Бекас раз за разом повторял свои трюки: упав – с чаканьем набирал высоту. Затем, опустившись на кочку, запел: « таку-у, таку-у, чёк». Не скажу, что я был очень доволен его представлением. Меня больше занимал ток косачей, ради чего я и пришёл сюда, а вредный в сию минуту бекас, отвлекал. Соображая, не бросить ли в него палкой, когда вновь присядет, я заметил, как появился его собрат, и «мой» бекас, пулей устремившись к нему, стал вытворять в воздухе разные пируэты, постепенно удаляясь, по-видимому, за самочкой, пока и не исчез вместе с ней. Я облегчённо вздохнул. Прошло совсем немного времени и метров за сто пятьдесят от меня раздалось долгожданное «чуфф-фы»… «чуфф-фы». От центрального тока донесло выстрел. Чуфыкавший удалец сорвался и шумно уселся на берёзу. Видеть я его не мог - далеко ли, близко ли. А сумерки светлели. Стал хорошо различим луг, ближние и дальние кусты, березы, растущие на нём. Бормотание набирало силу, ток разгорался. Снова эхо донесло говорок ижевки. На этот раз от левого подточия. У меня что-то не складывалось. – «Видимость для мелкашки получше требуется», - уговаривал я себя. Но было понятно, что «мои» косачи токуют впереди, а я перешёл это место и оказался много закраистее. Выход был один – медленно и осторожно пробираться в их сторону по канаве. Смущало то, что впереди на берёзах могли сидеть токующие птицы, молодые тетерева или тетёрки и я, не видя их с торца, самым незначительным шорохом мог подшуметь ток. Однако ничего иного придумать не удавалось и, осмотревшись вокруг, я начал свой скрад. Укрываясь за стволами деревьев, приседая, стараясь не ступать на сучки и двигаться под бормотанье токующих птиц, я медленно и осторожно продвигался к току. Ветер благоприятствовал мне. И всё же, как я ни старался, опасения оправдались: метров за пятьдесят впереди с шумом сорвалась сидевшая в полдерева тетерка и с квохтаньем понеслась над макушками берёз. В отчаяньи я застыл на дне канавы. Казалось, не тетёрка поднялась, а все тетерева округи, и теперь летят в крепи, оставляя меня наедине с моими мечтами. Я расстраивался ещё больше от повторившихся выстрелов моих товарищей. Не знаю, чтобы я предпринял в дальнейшем, когда бы снова не услышал на лугу чуфыканье. Опять боец приглашал на драку такого же, как и он храбреца. Выглянув из-за берёзы, я сумел среди кочек и пучков прошлогодних трав разглядеть токующего петуха. Красавец самозабвенно бормотал. Сделав паузу, помолчав секунду-другую – чуфыкал, шипел и агрессивно покрикивал: «Ку-ккак-кауу», снова бормотал, ходил кругами, вертелся вокруг своей оси. Дальше за ним были ещё тетерева, часть сидела на берёзах. Оттуда тоже доносило их голоса. Тетерев не был виден чисто и расстояние в сто пятьдесят метров для мелкашки далековато. Я решил подманить его. На мой сигнал он среагировал сразу. Стал подпрыгивать, стремясь высмотреть в кочкарнике сопрника или показать себя. Но со своего участка не стронулся, оставался настороже. Или уже настёган был, или я фальшивил. Пришлось оставить попытки его перехитрить. Уже полностью рассвело. Пробудилось и поднялось солнце. В то утро мне не очень везло. Я сделал всего один выстрел, сбив с березы усевшегося метрах в сорока, косача. Но всё, что удалось подсмотреть и услышать, с лихвой компенсировало эту прореху.

Тетерева постепенно разлетались по своим укромным уголкам, когда появившаяся тетерка уселась на нижнюю ветку одинокой берёзы в центре луга. Тут же повыше неё влепился на дерево черныш. Что он выделывал перед ней!? Приседал, бормотал, раздувал шею, крутился, всячески стараясь завоевать её расположение. Всё склонялось к взаимности. Самочка стала проявлять интерес к кавалеру, как бы прихорашиваясь и вытягивая в его сторону голову. Не иначе флирт завершился бы уединением. Но вдруг остававшиеся ещё на березах и лугу косачи заполошно сорвались и низом, виляя между кустами. Во весь дух понеслись к лесу. Ухажёр и склоняемая им к любви тетерка тоже сыпанули в разные стороны. Было, как оказалось, не до чувств. Приходилось спасать шкуру.

Вынырнувший из-за моего укрытия ястреб – тетеревятник гнался за молодой тетёркой. Я было подумал, что не спастись серенькой. Однако она не полетела вслед остальным птицам. За ними тетерке было не поспеть. Умная птица с лёту врезалась в мощный ивовый куст у просёлка. Протянувший к ней свои убийственные когти ястреб чуть не расшибся о стену плотных веток и взмыл вверх. А перепуганная на смерть тетёрка спряталась где-то в корневищах куста и, затаившись, стала для разбойника недоступной.

Я вышел из своего укрытия с намерением прогнать тетеревятника, если тот вознамерится отыскать жертву. Но хищник не стал выжидать и потянул, мерно помахивая крыльями, над редачами в поисках другой добычи.

Закончился ток, подаривший столько интересных и волнительных минут. Я правился через луг к просёлку, где у старой заброшенной избенки мы в восемь утра условились сойтись. Напоследок и меня напугала дичь. Кряковая утка взметнулась буквально из - под сапог с треском и гамом, и понеслась над лугом. От испуга в другую сторону шарахнулся и я. Утка сидела на гнезде столь плотно, что подорвалась, когда я занес над ней ногу. Под кочкой, в прикрытом, словно зонтиком, пожухлой прошлогодней некосью гнезде, были яйца. Я прошёл мимо. А утка найдёт своё гнездо.

Мы возвращались, и друзья мои были с чудными трофеями. Беспокоила прибывающая вода. Роса утром не выпала, а день обещал быть жарким. Следовало ждать новой грозы. Значит и тяга вальдшнепов вечером будет не лучшей.

Надо было выбираться. Беларусь хоть и не горная страна, но и здесь в половодье ручейки становятся непреодолимыми реками.

В ночь хлынул ливень, весенний, животворящий.