- О-о-о!.. Хороша-а, медовуха! Душевный напиток. И как, Никит Петрович, ты такого качества достигаешь,- растирал ладошкой живот величественный, как Тарасов дуб, Михал Иваныч.

- Есть рецептик. Дед мой,- плесни ему Владыко Небесный стопочку на том свете, - перед кончиной своей секрет раскрыл, словно жид за чай. А он сибиряк был. Да - а… Сказывал, что у них на Алтае только так ее, родименькую, и ваяют, больше нигде. Будто от самих ермаковских казаков тянется.

- Что ж тут особенного. Медовуху всяк знает.

И что с человеком охота делает?! На какие подвиги и безумства не толкает. Ну, а «безумству храбрых поем мы песню». Только, вот, о самой охоте песен почему-то маловато будет. А, ведь, заслуживает, заслуживает... Писатели, так те больше страшилки разные описывают, что-нибудь, наподобие: «В пасти льва», «Анаконда ломает кости» или, - бр-р, - « Меня сожрал крокодил»…Ужас.

Один Коля Расторгуев и поет про свою двустволочку. Весело поет, жизнерадостно.

Поэты – да. У тех много чего есть. Оды разные, стихи, даже поэмы.

Художники-анималисты не отстают.

Ох, и ели ж меня друзья, что я на охоту несессер беру и домой возвращаюсь, чисто выбрит, с ароматом хорошего парфюма.

- Не по-нашему это, не по-охотницки…традицию ломаешь, - возмущался Никита Захарыч. – Охотник к жене должон заросшим являться. Пахнуть лесом,..костром.., не то удумает бог знат чего. Попробуй, опосля, соберись…

- Ага, еще чесноком,..водкой,..табаком,- отбивался я от староукладцев.

Умучили. И одевался я не как они, и амуниция не такая и…Одним словом – выдрючивался.

Сперва мало-мальски приметный кровяной след стал теряться в густой траве, но полукровка уверенно тянула на поводке. Григорий сдерживал собаку.

Его разбудил вопль. Он вскочил и сиднем соображал: что это под утро ему привиделось?

О чем бы мужики на охоте чесали языки, как не о женщинах. Еще о здоровье поговорить могут. Если об охоте, то это все равно, что на работе о делах производственных – скучно и не интересно. Разве из молодых кто прихвастнет: «Ух, и кабаняра был…»

А так о женщинах, форменно о них. Кого жена, видишь ли, не ласково проводила, кому тетка с порожними ведрами выперлась, а кто «дикую» бабку в лесу за козу принял…

Это бы ничего, разговоры они и есть разговоры. За жизнь…Все, как у людей.

Да, вот затесались в нашу компанию два «народных целителя».

Рыжего Тима не любили. Одни из зависти, другие еще бог знает отчего, а третьи, просто за компанию с первыми. Собутыльники и те не задавали ему душевного вопроса об уважении.

- Ишь, из грази у князи,.. мурло воротит…хфазан патраный, - бурчал дед Василь, отмахиваясь от едкого дыма паленой осенней листвы.

- До-о Ва-альки швыдкуе, бисова пьянычка, - вторила ему через плетень соседка Параска.

Помнится, с газетных полос не сходили портреты М.Горбачева, а цитаты из его речей призывали к демократизации и ускорению. Но вначале народу советовали перестроиться. В чем конкретно – никто толком не представлял, но все делали вид, что партийные лозунги им близки и понятны. Истомившись перестраиваться на работе – «ускорялись» к делам житейским, что в смысле прозаическом отличалось простотой и ясностью: кто на дачу, кто в гараж, а мы…на охоту. И скажу – охотились много. Почти все выходные сезона мотались по крутоярам и обсыхающим болотам Сумщины, где водились кабаны.

Охота за зимним гусем не сложилась. Весь декабрь погода замолаживала. Дождь и слякоть. Проселки распустило, поля заплыли. Сунешься и…тпр-р – приехали, берись за лопату. Чуть протащился – повторяй сначала. А в голове нескончаемо песня Высоцкого про свою колею звучит. Таки, рискнули, безбожники, в святочную неделю. Ан, не улестил Владыко Небесный: дескать, не тем занимаетесь, когда людишкам отдыхать велено. И гусю, должно, приказал сидеть на лиманах.

Едем назад, притомленные и унылые, молчим. Тут егерь наш, и говорит:

- А чего это вы, хлопцы, печалитесь?