Вязкость

Разделяя работу гончей на составные элементы, мы естественно должны (с наибольшей точностью) определить границы каждого элемента и во всяком случае иметь вполне четкое представление о том, в чем выявляется этот элемент. Когда, перечисляя элементы работы гончих, мы говорили о вязкости, то мы вполне сознательно и законно суживали это понятие по сравнению с тем, которым пользуется язык общежития

В самом деле, в обиходном словаре охотника-гончатника вязкость получает слишком широкое, совершенно неправильное применение. Желая похвалить работу каких-либо гончих, охотник в разговоре частенько говорит, что у такого-то гончие «очень вязкие» или еще для красочности прибавит «вязки до сумасшествия». Эти же выражения встретим мы и в охотничьей литературе, куда проникли они из повседневного, разговорного языка.

Здесь мы сталкиваемся с обычным явлением разговорного языка, когда какое-нибудь более узкое, но зато очень выразительное понятие заменяет собой более широкое, но зато и более бледное, менее характерное. В этом случае вязкость понимается как комплекс отдельных положительных рабочих качеств гончей, служа синонимом отличной работы. Когда мы слышим, как говорят: «невязкие гончие, достаточно вязкие, очень вязкие, вязкие до сумасшествия», то мы в уме перелагаем эти определения на трафаретное «плохие, удовлетворительные, хорошие, великолепные по работе». Однако такое распространенное толкование вязкости конечно неверно, так как совсем не определяет более или менее четких границ вязкости от других элементов работы гончей. В самом деле, если мы скажем, что гончая верно и вязко гонит, без перемолчек; то значит ли это еще и то, что у нее хороший полаз, хорошая добычливость и хороший голос? Конечно, нет. Она может быть чудным работником, но иметь отвратительный голос, и наоборот, может иметь фигурный, замечательный голос, громоподобный бас и быть никуда негодным работником. Гончая может быть прекрасным гонцом, но вяло идти в полазе и быть малодобычливой, что правда, бывает редко. Но зато сплошь да рядом можно наблюдать обратное явление, когда добычливая и хорошая в полазе гончая бывает плохим работником. Прекрасный гонец может быть очень пешим, а повеса - очень паратым. Наконец и нестомчивость гончей далеко не всегда идет рука об руку с ее хорошим чутьем, мастерством и вязкостью. Все это показывает что развитие какого-либо одного качества еще не гарантирует такого же развития других качеств. Часть из них связана между собой так тесно, что разграничить их подчас крайне затруднительно, часть же не находится ни в какой связи

Из всех перечисленных элементов работы три, стоящие рядом: чутье, мастерство, вязкость, так близко соприкасаются между собой, что иногда трудно определить точные границы каждого в отдельности. Действительно, только наличие всех этих трех качеств может гарантировать настоящий верный гон, из-под которого рано или поздно можно убить зверя. Тот гон, который называется в общежитии вязким. Откуда и привилось к вязкости это распространительное толкование. Все равно, как называя работу гончей отличной, хорошей или плохой - подразумевают весь комплекс ее работы, так, говоря про гончую, что она «вязкая», мы неизменно включаем в это понятие все три вышеуказанные элемента. Из этого следует, что такое определение вязкости далеко не точно, а следовательно неправильно. В самом деле, посмотрим, чем необходимо обладать гончей чтобы ее гон можно было назвать вязким в том смысле, как это понимается широкой охотничьей массой, т. е.  настойчивым и продолжительным. Прежде всего конечно чутьем, затем мастерством, чтобы выправить след, когда заяц его запутает или заляжет, и наконец вязкостью, т. е. упорством в преследовании, нежеланием бросить гонного зверя, старанием во что бы то ни стало его откопать, и вновь и вновь преследовать. Таким образом у нас как будто уже намечаются некоторые границы для этих определений. Оставим чутье и мастерство в стороне и остановимся на вязкости.

Как мы уже разобрали, продолжительность, верность гона зависит не только от одного упорства в преследовании, но прежде всего от наличия чутья, а затем мастерства. Поэтому не всегда правильно отожествлять верность и длительность гона с вязкостью. Отсюда может быть сделан совершенно неправильный вывод, что плохо гоняющая гончая не может быть вязкой и наоборот, хорошо гоняющая непременно вязка. Это неверно. Представим себе молодую, неопытную гончую или старую, потерявшую чутье, разве не могут они быть настойчивыми в розыске упалого или удалелого зверя, разве не могут они часами копаться на сколах и не справить, не поднять зверя из-за отсутствия опыта или чутья? Разве за это мы будем лишены права назвать их вязкими? Вот как определяет понятие вязкости Н. П. Кишенский в «Записках охотника Тверской губернии и ружейной охоте с гончими», печатавшихся на страницах «Природы и охоты» за 1879 и 1880 гг., и вышедших затем в 1906 г., отдельной книгой под заглавием «Ружейная охота с гончими».

...«Поэтому первым и самым необходимым качеством ружейных гончих должна быть вязкость, и вязкость без подзадоривания, они должны работать одни, не слыша и не видя человека, гнать поднятого зверя до тех пор, когда положит его выстрел охотника или он сдастся и попадет в зубы... Только тогда, когда зверь пошел прямиком, не задает круга, хотя бы огромного, в несколько верст, гончие должны бросить след и вернуться».

Это почти верное определение, достаточно точно и полно охватывающее понятие вязкости, в несколько измененной редакции вошло и в правила бывшего Московского о-ва охоты, а из них в правила, утвержденные кинологическим съездом. Вот редакция этого определения: «Вязкость оценивается упорством в преследовании гончей зверя. Требуется, чтобы гончая ни в каком случае не бросала гонного следа и после скола не возвращалась бы к охотнику, а разыскивала бы запавшего зайца.

Примечание. Для правильного суждения о вязкости не допускается охотнику подходить к собакам и помогать им при сколе иначе, как по требованию судей».

Даже при самом беглом сравнении этих двух определений, нам сразу бросается в глаза отсутствие в съездовском определении упоминаний о допустимости бросить след, если зверь пошел прямиком. Это становится вполне понятным, так как правила полевой пробы бывшего МОО и съезда предусматривают испытание гончих исключительно по зайцу, а уходящих куда-то по прямой в неизвестность зайцев в природе не существует, хотя Кишенский и делит всех зверей на местных и набеглых. Но помимо этого вопрос о ходе зверя (прямиком) у Кишенского все же недостаточно ясно изложен. Что значит выражение «когда зверь пошел прямиком, не задает круга, хотя бы огромного в несколько верст» - без обозначения этого «прямика» хотя бы примерно в километрах. Под это определение может с успехом подойти и наш русачок, который иной раз напрямик, по дороге, махнет на 2-3 км. Что же гончие должны его бросить?

Наконец, переходя к красному зверю, такое определение будет и вовсе неверным. Мы знаем, что вначале у псовых охотников, держащих комплектные охоты, гончие должны были только выставлять зверя из леса в поле на своры борзых. Почему особой вязкости не требовалось. Наоборот, излишнее ее проявление даже мешало охоте, так как стая гончих, прорвавшаяся за волком в поля, срывала иной раз на целый день охоту. В таких случаях доезжачий и выжлятники обязаны были успеть заскакать и сбить со следа стаю, чтобы вновь набросить ее в остров.

С легкой руки Глебова, Бибикова и др. начала прививаться охота по волкам с гончими, напоминающая парфорсную езду, когда гончие должны были осилить, взять силой волка, которого принимает охотник, равняющийся под гоном стаи. Такая охота, естественно, ставила самые повышенные требования к вязкости и для этой охоты вполне понятной становится неудачность формулировки Кишенского, так волки сплошь да рядом ходили напрямик, что не избавляло их от преследования доподлинно вязкой стаи.

Интересно, что позднее Кишенский, полемически заостряя свои писания, направленные против псовых охотников, которые убавили вязкость русских гончих требованием чрезмерного послушания и позывистости, развил свои соображения о вязкости в направлении, которое с одной стороны еще более сузило границы истинной вязкости, а с другой позволило объединить понятие вязкости с непослушанием; и недисциплинированностью. Вот эти положения: «Бросить след вязким ружейным гончим позволительно в трех случаях, именно: 1) когда зверь бросился в стадо домашнего скота, ибо, по правилам ружейной охоты, территория, занятая стадом, для гончих недоступна; 2) когда зверь пошел прямиком и не ворочает (гончие это понимают отлично); 3) когда зверь не убит и еще не сдается, а наступила ночь и охотник трубит вызов. Это третье исполняют лишь осенистые гончие, следовательно, опытные, а от молодых и вязких этого не дожидайся» И несколько далее. «Как это ни кажется странным в особенности псовым охотникам, но я лично не люблю очень позывистых гончих и не без основания, так как замечал, что очень позывистые гончие всегда не вязки и менее страстны, сколько мне ни приходилось иметь или знать замечательных упорных гонцов, которые в одиночку осиливали и сганивали матерых лисиц, все они без исключения были крайне непозывисты».

Подмена вязкости непозывистостью и непослушанием пришлась очень по вкусу ружейникам, и до настоящего времени этот взгляд упорно держится, причем непозывистость и непослушание понимаются как верные признаки вязкости.

На ошибочно понятой фразе был позднее основан совершенно неправильный взгляд, что ружейная гончая должна гнать зверя только в лесу, бросая его, если он пойдет полями или напрямик. Охотники, уверовавшие в это правило, стали ценить главным образом гон по беляку, который, обитая в сплошных массивах, ходил лесом, не выбираясь в поля. Мнение Кишенского, что «матерый беляк - пробный камень для гончих» окончательно утвердило этот взгляд. Отсюда выросло разногласие, которое до последнего времени царило между охотниками северных и средних районов республики, охотившимися почти исключительно по белякам, и охотниками южных районов, объектом охоты которых был только русак. Это разногласие особенно ярко проявилось на страницах «Нашей охоты», когда поднялся спор о русских и англо-русских гончих.

В сущности, под вязкостью надо понимать азартность гончей, врожденную жадность к зверю и главное настойчивость в преследовании зверя, заставляющие вязкую, верную гончую не обращать внимания на попавшийся след другого одноименного зверя, а продолжать гнать ранее поднятого. Переход от одного зверя на другого допустим только в том случае, если гонный след пересекает след более интересного для гончей зверя, т. е. при гоне по зайцу - лисицы, а при гоне по лисице - козла или волка. Такой переход является, наоборот, несомненным достоинством и только та гончая, которая всегда предпочитает след красного зверя зайцу, имеет право на наименование красногона или зверогона.

У нас мало обращают внимания на то, чтобы гончая верно держала след. В зайчистых местах многие собаки переходят с одного зайца на другого, доставляя своим владельцам радость слушать беспрерывный гон. Однако таких: зайчистых мест у нас за последнее время стало немного, почему собакам невольно приходится гонять по одному и тому же зайцу. За границей, особенно во Франции, очень ценится в гончих верность гона, т. е. то, что раз подняв зверя, например, оленя, и погнав его, гончие не подменивают его другим, даже если он пройдет через стадо других оленей. Такие собаки называются chiens de creance и расцениваются особенно высоко, хотя надо сказать, что все породы французских гончих, как правило, вообще верны следу гонного зверя.

Таким образом, мы приходим к той формулировке вязкости, которую содержат правила полевой пробы гончих, утвержденные кинологическим съездом, из текстового смысла которой (и особенно из примечаний) мы ясно видим, что вязкость обнаруживается главным образом на сколах, почему охотнику запрещается помогать собакам, чтобы позволить судьям легче судить о размерах вязкости. Отсюда вытекает, что продолжительность гона и его беспрерывность не могут определять собой вязкости.