Русские гончие.

Переходя к России, приходится, прежде всего, констатировать крайнюю скудость документальных данных как об охоте с гончими, так и о самих гончих.

Все более или менее конкретные сведения относятся ко второй половине XIX века, а иконографические данные и того позднее. То же, что дошло до нас от более раннего времени, настолько туманно и расплывчато, изображения столь фантастичны, что судить по ним о породах гончих совершенно не представляется возможным.

Эталон русской гончей. Добывай Белоусова.

Это тем более обидно, что охота с гончими в России относится к самому древнему времени. Так, на фресках Софийского собора в Киеве, построенного в XI веке, мы видим изображение трех собак, из которой одна, травильная, изображена бросающейся на кабана, вторая, по-видимому, лайка, сидит у дерева и лает на белку и, наконец, третья, очевидно, гончая, преследует оленя. Вот как эту третью описывает Розен в своей книге «История гончих»: „она большого роста, подрывиста, с маленьким плоским ухом, поставленным высоко, гладкошерстая, гон коротковатый с подвесом и прямой, голова продолговатая, почти с прямым лбом без всякой пережабины, глаза большие, прибылых пальцев нет, масть багряная».

Начало охоты с гончими, в том смысле как это понимается нами теперь, относится по-видимому ко времени татарского ига, когда русские переняли от татар псовую охоту. Однако охота эта не пользовалась такой известностью и почетом, как соколиная, которая прочно завоевала себе симпатии и была строго регламентирована.

К временам Алексея Михайловича относятся первые упоминания о гончих. В книге немца фон Лессинга «Регул, принадлежащий до псовой охоты», которая разбита на главы, гончим посвящены были, очевидно, три главы 17—191(1 Из этих глав — средняя (18-я) утеряна.).

Описания эти  настолько своеобразны и занятны, что я позволяю себе выписать их целиком.

«Глава 17. Всячески ныне страстно стараются труд принять в разбирательстве гончих собак. Всякий охотник по регулу примечать должен, что гончая собака, когда имеется толстая и росту не малого, притом же еще сухопутная, глаза имеет на выкате, хотя она и ублюдиста; только мы такую называем легавая и нетлусчиватая. А которая, хотя и рослая и имеет редкие ребра, но мокрое чутье, да притом же холодное и крепкое; проусковатые ноздри, глаза маленькие увольнее, чтоб они были на слезе, то ту собаку в гоньбе не порочить, а назвать ее мастером. Только стомчивые из них бывают. Собаки есть также, которые ходят по острову, повеся гон или серпало от чего бы то ни было, при небольшом росте, имея глаза впалые, и не на слезе, чутье большое, слабое и сухое, притом теплое, ту считать за повесу должно, а если прибавить ей широкие ноздри, то та должна обнимать только грачей, или подлаивать только тетеревей или дворных зверей — кошек. А когда легкая и проворная собака, то имеет степь плотную и сухую, оттого что породиста, стромоушка ту не порочить, а считать ее за мастера и лихова гонца.

Глава 19. О верхочутых собаках не поленюсь и должен сказать, если кто хочет заводить оных, так следовать моему наставлению. Соблюсти легавую ублюдистую суку и чтоб она была породная с выжлецом гончим, чтоб он был тоже породный мастер, и как щенки перегодуют, то, сообразуясь с их статями, блюсти их погодовавшими и как распустуют с лучшими мастерами. От того можно, т. е. от третьего колена, прямо верхочутых собак иметь. Оне в гоньбе веселее всех собак, токмо недолговечны оне, через три осени стекают или слепнут».

Следующие упоминания относятся ко времени Анны Иоанновны и сообщают нам лишь факт выписки гончих из Англии для охоты на оленей.

Первые сведения о различных породах мы встречаем в «Книге для охотников» Левшина, вышедшей в 1815 году. Описывая французских, английских и германских гончих, автор так говорит о русских:

«Германские гончие собаки гоняют по всем зверям; а поелику сходны к ним русские, каковы костромские и ярославские, также курляндские бородастые (имеющие густую, жесткую шерсть и густые усы) и все сии отчасти составляют смешанную породу, то предложим об них несколько обстоятельнее…

Добрая гончая собака должна быть средней величины, иметь передние ноги покороче задних, голову толстую и длинный хвост, паче же тонкое чутье и громкой складной голос. Обыкновенная их шерсть красно и темно-багряная, также черная с подпалинами и белым пятном под горлом; белые, пегие и арликаны. Из них бывают неублюдки с английскими и французскими гончими, иногда с борзыми собаками…

Арлекинами называются собаки, имеющие один глаз темный, другой же сывороточный и белесый, и когда на них шерсть по белому или серому бывает с мраморными, черноватыми пежинами».

В этой книге имеется первое упоминание о костромской гончей, но наряду с ней названа и ярославская, очевидно, как самостоятельная порода. Факт упоминания «арлекинной масти» говорит за то, что эта порода, быть может уже в помесях, была довольно распространена.

В другой книге Левшина «Всеобщее и полное домоводство» костромские гончие названы псовыми и приводится еще новая порода гончих «лоших».

«У нас в России, известны три главные породы гончих, роду псового, имеющих шерсть густую и хвосты толстые вислые, уши несколько вислые, но короткие; оные росту среднего и известны под названием костромских. Рослые из оных неублюдки с легавыми или медиоланскими. Вторые брудастые гончие, инако курляндскими называемые. Имеют на себе шесть густую, клокатую на морде, или по охотничьи на чутье, усы; на ногах оне пониже, но ноги имеют толще, большею частью шестипалые и хвосты не густые; считаются нестомчивыми. Третья порода гончих называется лошими, потому что оные единственно только в гоньбе по лосям употребляются. Этот род собак дворных, очень рослых и сильных, густую и длинную шерсть имеющих, уши острые и головы большие. К отродию гончих же надлежит считать дахсов или барсучьих собак, известных в России под названием стрелецких собак».

Наконец, в 1843 г. В. О. в журнале «Коннозаводство и охота» пишет: «Костромская губерния всегда славилась как охотниками, так и породами собак. Гончие идут от английских собак, выписанных очень давно богатым помещиком Салтыковым». Эта туманная фраза намекает на происхождение костромской гончей от помеси каких-то местных, аборигенных гончих с выписными английскими.

В 1845 г. в «Москвитянине» появляется заметка Хомякова, который пишет: «Может быть многим охотникам неизвестно, что наша костромская порода тому еще лет 40 особенно выкармливалась татарами в Нижегородской и Казанской губерниях, и что она ведет свое начало от серой желто-подпалой гончей сибирской».

Таким образом, впервые в литературе костромская гончая названа самостоятельной породой и высказана гипотеза об ее туземном происхождении.

В 1846 году выходит известный двухтомный труд Реутта «Псовая охота», в котором о породах гончих говорится лишь следующее: «У нас в Костромской губернии, славящейся отличными породами гончих, происшедшими от английских и польских собак...», т. е. еще раз подтверждается существование костромской гончей и снова указывается на ее происхождение от английской.

Вышедшая в 1847 году «Псовая охота» Венцеславского в главе о гончих называет три породы: «английские, ярославские или костромские и курляндские» и только в конце книги в терминологии псовой охоты приводится еще «арлекин», с пояснением, что это «гончая, имеющая шерсть черную с белыми пятнами и глаза белые, в роде оловянных». Интересно отметить, что у автора — ярославские гончие и костромские являются синонимами, что явно указывает, что центр тяжести лежит здесь не столько в четком названии породы, сколько в географическом распространении каких-то известных, прославившихся очевидно своей работой гончих.

С некоторыми незначительными вариациями перечисленные мною выше породы встречаются в литературных источниках до 1874 года. Так, в известной книге Дриянского «Записки мелкотравчатого», вышедшей впервые в 1859 году, упоминается, что в стае графа Атукаева были черные гончие, а в стае Алеева были арлекины. У Тургенева, в его рассказе «Конец Чертопханова», напечатанном в 1881 году, говорится, что Чертопханов, получив наследство, мечтал завести собак: «настоящих костромских и непременно краснопегих».

Начиная с 1874 года, с возникновением первого в России серьезного охотничьего журнала - «Журнала охоты» (Сабанеева), слившегося затем с журналом - «Природа» (того же Сабанеева), начинается появляться целый ряд интересных заметок о гончих.

В 1876 году вышел классический труд П. М. Мачеварианова «Записки псового охотника Симбирской губернии», в котором были довольно кратко и неполно описаны четыре породы гончих: 1) костромские, 2) курляндские (брудастые), 3) английские и 4) польские. Характерно, что даже такой серьезной, опытный охотник, как П. М. Мачеварианов, настолько невнимательно относится к гончим, что при перечислении их пород, пропускает арлекинов, трижды, однако, до него, как мы видели, упомянутых в литературе.

После Мачеварианова мы должны остановиться на работах Николая Павловича Кишенского. Он первый собрал воедино весь опыт прошлых лет, первый попытался разобраться в породах гончих и проследить их происхождение до самой глубокой древности. Я говорю о «Записках охотника Тверской губернии о ружейной охоте с гончими», печатавшихся на страницах «Природы и Охоты» в 1879—80 гг.; и о капитальном, но, к сожалению, не всегда основанном на научных и строго проверенных фактах труде - «Опыте генеалогии собак», помещенном в том же журнале за 1882—85 годы.

«Записки охотника Тверской губернии», переизданные в 1906 году редакцией журнала «Псовая и ружейная охота» отдельной книгой под заглавием «Ружейная охота с гончими» — стали настольной книгой каждого гончатника, почему представляют для нас особенный интерес. В этой книге описываются подробно следующие породы гончих: 1) старинные русские; 2) костромские; 3) русские пешие; 4) курляндские; 5) польские маленькие или заячьи; 6) польские паратые; 7) польские тяжелые; 8) английские лисогоны; 9) арлекины и 10) брудастые.

Наконец, в 1890 году выходит не менее капитальный труд П. М. Губина «Руководство ко псовой охоте», в котором приведены следующие породы гончих: 1) русская прямогонная; 2) русская крутогонная; 3) костромская; 4) русская брудастая; 5) арлекины; 6) польская; 7) английская.

Я не упомянул до сих пор труда Розена «История гончих собак», который вышел в 1896 году. К сожалению, книга эта, так много обещающая по своему заглавию, давая довольно полное описание западных гончих, является довольно плохой и не полной компиляцией, в части, посвященной русским породам гончих. Так, например, приводя фантастические описания разных пород гончих из Реутта, Венцеславского и др., Розен совершенно не упоминает даже имени Кишенского, написавшего к этому времени свои «Записки» и «Опыт генеалогии собак», два капитальных труда, не говоря уже о целом ряде мелких заметок. Однако, поскольку Розен, со своей стороны, предлагает собственные описания русских пород гончих, нам придется в свое время на них тоже остановиться.

Таким образом, даже при беглом сопоставлении всех авторов, мы убеждаемся, насколько различны у них названия пород гончих, особенно когда дело касается русских. Так, почти у всех авторов мы видим указания на арлекинов, брудастых, английских и польских гончих. Напротив, из русских пород только одна костромская упоминается почти у всех, а в остальных царит необычайное разнообразие. Особенно это рельефно бросается в глаза при сличении трудов Кишенского и Губина, что становится особенно интересным, если мы отметим, что труды эти разделяет промежуток времени всего на всего в 10 лет, т. е. промежуток, в который немыслимо предположить исчезновение нескольких пород и такое же внезапное появление новых.

Тут сталкиваемся мы с чрезвычайно любопытным явлением. Для нас совершенно ясно, что как Кишенский, так и Губин, работая над своими трудами, имели одну и ту же цель — написать руководство для молодых неопытных охотников. В руководстве нет места для туманных, сбивчивых описаний, а наоборот требуются ясные, строгие определения. И тот, и другой были поставлены перед задачей - отлить в четкие формы расплывчатые описания пород, встречающихся до них в литературе, и как-то примирить, частенько противоречивые, свидетельства старых ветеранов псовой охоты.

При незначительности документальных данных, о чем я уже говорил, при почти полном отсутствии иконографических материалов, ибо до нас почти не дошло портретов гончих ранее 70—80 годов (XIX века – О.Е.), и тот, и другой имели слишком большой простор для личных вкусов и, естественно, находились в слишком большой зависимости от случайных, недоброкачественных свидетельств, чтобы быть достаточно объективными при выполнении тех сводок, к которым обязывала их работа. Мне смогут возразить, что дело, в конце концов, не в этикетках, а в сущности самого описания, и что в высокой степени безразлично, как будет именоваться та или другая порода русских гончих: старинной ли русской (по Кишенскому), или русской прямогонной (по Губину); русской ли пешей (по Кишенскому), или русской крутогонной (по Губину). Я был бы рад, если бы такие упреки действительно имели бы место,— к сожалению, сличение описаний типичных признаков этих пород ясно говорит о том, что и в описаниях царит тот же хаос, та же неразбериха, что и в названиях. Авторы, растерянные разнообразием типов встречающихся в их практике собак, подавленные тем же разнообразием свидетельских показаний, поневоле берут те из них, с которыми чаще столкнула каждого из них охотничья практика.

Чрезвычайно разнообразное описание типичных породных признаков костромской гончей у различных авторов для нас особенно знаменательно, так как именно костромская гончая, как порода упоминается без исключения почти у всех авторов того времени. Если уж в описаниях этой наиболее распространенной и всеми признаваемой породы авторы допускали такие противоречия, то чего же можно было ожидать от описания других пород, даже в названии которых не было единства? Чтобы не быть голословным, приведу выдержки из описаний костромской гончей по Кишенскому, Губину и Розену.

Костромская гончая

Из этого мы видим, сколь противоречивы описания костромской гончей у трех авторов, издавших свои труды всего на протяжении каких либо 16 лет.

Не лучше обстоит дело, если мы сравним описания «старинной русской» и «русской пешей» у Кишенского с описаниями «русской прямогонной» и русской крутогонной» у Губина.

И здесь мы отмечаем все тот же ряд противоречий.

Обращаясь к описанию пород самого Кишенского, мы к своему великому удивлению убеждаемся, что он довольно часто резко противоречит самому себе. Чтобы не быть голословным, приведу несколько выдержек. Так, например, описывая костромскую гончую в «Записках» Кишенский пишет: «У собак всех мастей часто бывает белая загривина и непременно белый конец гона», а в «Опыте генеалогии собак» через 2-3 года про тех же костромских пишет: «У костромских гончих часто бывают белые загривины и белый конец хвоста». Печатая позднее дважды описание типичных признаков гончих, он в книжке «Описание типичных признаков охотничьих собак», изданной в 1888 году, повторяет, что конец гона только бывает белым, а в переизданных «Записках», вышедших в 1906 году (под заглавием «Ружейная охота с гончими»), снова настаивает на том, что конец гона непременно должен быть белым.

Еще больше противоречий встречаем мы в описании арлекинов, если сравним текст «Записок» (1879 г.) и «Каталога 4-ой очередной выставки собак» Московского общества охоты (1902 г.), в котором приведены описания пород.

Приведу то и другое.

Арлекины

Как видите, описания, сильно противоречащие одно другому.

Не лучше обстоит дело с брудастыми гончими. Прежде всего, они у самого Кишенского имеют различную транскрипцию: то они пишутся как «бурдастые» (Записки), то как «брудастые» (Каталог 4-ой выставки), то снова в «Ружейной охоте с гончими» называются «бурдастыми».

Достойно удивления и то, что, несмотря на собственное признание, что он видел всего на всего 4 таких гончих, он дает, однако же, описание всей породы в своих «Записках» (1879 г.), и через много лет в каталоге 4-й выставки (1902 г.) снова повторяет это описание, несмотря на то, что в книге Губина, вышедшей в 1890 году, имеется обстоятельное описание брудастых гончих, несомненно, более авторитетное, так как сделано автором по гончим собственной охоты, и по стае гончих Ф. В. Протасьева, которую он видел и с которой охотился.

Такие противоречия естественно заставляют нас взять под сомнение писания Кишенского. Когда человек желает во что бы то ни стало доказать какое-либо свое положение, то вполне понятно, что даже при очень корректном отношении к фактам, он невольно обращает свое внимание на те из них, которые это положение подтверждают, и также невольно не замечает противоположных.

Естественно, перед нами встает целый ряд вопросов. Почему столь различны наименования пород гончих и их описания у разных авторов? Существовали ли определенные, строго типичные породы, и если да, то какие?

Обратимся теперь к фактам, которые не могут быть подвергнуты сомнению.

Остановимся, прежде всего, на выставках собак, первая из которых была устроена в Москве бывшим Императорским обществом охоты, в 1874 году. Внимательно просматривая 37 выставочных каталогов этого общества и 13 каталогов выставок бывшего Московского общества охоты, начавшего свои выставки с 1889 г., мы сталкиваемся с очень интересным явлением.

Через эти 50 выставок прошло около 4.000 гончих самых разнообразных и известных охот. Достаточно хотя бегло указать на такие охоты как: Н. В Можарова, Столыпина, Дурасова, Свечина, Н. П. Кишенского, П. Н. Белоусова, Меньшикова-Корейша, Глебова, Крамаренко, Першинской, Гатчинской, М. И. Алексеева, Л. В. Живаго, И. Н. Комынина и др., чтобы иметь достаточно оснований сказать, что все более или менее значительные и популярные имена попали на страницы этих каталогов, почему не считаться с ними было бы крайне опрометчиво. Что же мы видим? Во всех 50 каталогах совершенно отсутствуют названия многих, приведенных вышеуказанными авторами пород. Так, мы не встречаем ни разу названия русской старинной гончей, русской прямогонной или русской крутогонной. На протяжении 50 каталогов только один раз встречается наименование русских пеших гончих, этикетки которых приклеены к выставлявшимся на 7-ой выставке Московского общества охоты двум выжлецам «Докучаю» и «Шумиле» Арзамасцева. Зато встречаются часто: англо-русские, костромские, арлекины, польские, польско-русские и, наконец, название просто русских гончих, которого ни у Губина, ни у Кишенского мы не встречаем.

Оставим пока в стороне все другие породы и поговорим о русских гончих, как вызывающих наибольшие споры.

Мне кажется, для нас чрезвычайно важно ответить на один вопрос, разрешение которого определит дальнейшую линию нашего отношения к русской гончей. Существовали ли во времена Кишенского и Губина те самые породы русских гончих, типичные признаки которых они описали в своих руководствах? Я считаю, что нет, и позволю себе привести в доказательство этого положения следующие соображения.

Я проделал большую работу для выяснения этого вопроса: беря под сомнение описания как Кишенского, так и Губина. Я обратился непосредственно к охотничьей литературе и внимательно прочел книги, статьи и рассказы, в которых говорилось хоть что-нибудь о гончих. Особенно ценными в этом отношении оказались именно рассказы и различные отрывки воспоминаний, так как в них люди бесхитростно делились фактами, свидетелями которых они были, не имея никакой предвзятой идеи. Больше всего, по тем же соображениям, я придавал значение вскользь оброненным свидетельствам, так как написанные под непосредственным впечатлением, далекие от желания что-либо доказать или опровергнуть, они были для меня наиболее достоверными.

Из целого ряда таких свидетельств легко убедиться в том, что к гончим и в старину относились крайне невнимательно, породностью их мало интересовались, почему и не старались блюсти эти породы в чистоте. Все старые охотники, охотники по преимуществу псовые, т. е. держащие комплектную охоту из борзых и гончих, смотрели на гончих, как на подсобную, чернорабочую, если можно так выразиться, силу, задание которой было только выставить зверя на своры борзых. Вся стая гончих мыслилась, как известная единица, оценивалась только во всем своем составе, и никому в голову не приходило, за очень редкими исключениями, рассматривать каждый экземпляр в отдельности. Требования к работе стаи были довольно точно определены, но дальше никто не шел. И поэтому каждый владелец, в подробности знавший скачку и досуг любой из своих борзых, строго обдумывавший и следивший за вязками своих любимцев, оставался совершенно равнодушным к персональному составу своей стаи, поручая вязки гончих своему доезжачему. Последний вязал, по свойственному ему часто невежеству, собак исключительно по их рабочим качествам, частенько смешивая разные породы, нередко ставя пустующую выжловку с двумя выжлецами, желая закрепить, таким образом, в ожидаемом потомстве «башур» (низкий бас) «Допекая» и злобу «Будилы». Можно вообразить себе, какая точность родословных могла получиться от таких приемов. И неудивительно, что скоро от замечательных, славившихся своей типичностью и работой стай некоторых охотников, вскоре же после их смерти ничего не оставалось. Прав до некоторой степени Кишенский, пренебрежительно окрестивший в 80-х годах большинство современных ему гончих «мешаниной».

Это равнодушное отношение к гончей в старину подтверждается документальными данными. Так, в вышедшей в 1856 году книге известного псового и ружейного охотника Н. В. Киреевского под заглавием: «40 лет постоянной охоты», переизданной в 1875 году, встречается чрезвычайно характерная фраза, прекрасно рисующая отношение автора к своим гончим. Говоря о выжловке «Доборке» и желая подчеркнуть ее изумительную работу, автор говорит: «едва ли была на свете собака вернее ее. Упалого у нее не было, и она всегда правила стаей; раз даже ощенилась на охоте. Чудная была выжловка» (стр. 17).

Просматривая ряд свидетельств о гончих старого времени, мы наталкиваемся и на другой факт невнимательного к ним отношения. В больших, даже очень крупных охотах частенько совсем не придерживались чистоты породы и мешали гончих самых разнообразных пород. Даже обращаясь к нашим дням, к совсем недалекому прошлому, мы видим все то же отношение к гончей со стороны псовых охотников. В 1913 году выходит книга Д П. Вальцова о Першинской охоте бывшего великого князя Николая Николаевича. Прекрасно изданная, снабженная массою великолепных иллюстраций, она рисует нам состав, историю и практику величайшей по своим размерам псовой охоты, в которой неограниченная власть и огромные денежные средства владельца давали полную возможность поставить и повести дело так, как этого хотелось. Однако, уделяя большое внимание борзым, говоря очень подробно о всех кровях, легших в основание этой охоты, прослеживая внимательно все дальнейшие опыты с прилитием новой крови, останавливаясь на сложке и полевом досуге отдельных борзых,— автор в той части книги, которая касается гончих, становится необыкновенно скуп на слова и дает крайне сжатый очерк возникновения двух стай гончих, одной багряной (русских кровей), другой солово-пегой, в которую вошли арлекины, англо-русские, выписные фоксгаунды и, наконец, французские гончие. Однако, упоминая вскользь наделавшиеся владельцем несколько раз опыты прилития для освежения кровей к багряной стае кровей других гончих, автор только называет фамилии владельцев этих гончих, не указывая кличек, и тем самым не дает возможности пролить свет на неудачу с этими опытами.

Аналогично, делая указания на прилитие к соловой стае крови французских гончих, тот же Вальцов не только не называет клички этих выписных собак или владельцев стай, из которых они идут, но даже не считает нужным назвать их породу, очевидно, желая оставить нас в наивном убеждении, что во всей Франции только и существует какая-то одна «французская» гончая.

Такое отношение к гончим привело к тому, что наша русская аборигенная гончая к 80-тым годам прошлого (XIX – О.Е.) столетия была перемешана, старинный тип (если такой когда-либо существовал) был утерян, и в разных охотах велись отдельные, отличающиеся друг от друга разновидности русской гончей, частенько перемешанной с другими породами гончей. Поэтому всякие описания прямогонных, крутогонных, русских старинных и пеших гончих есть ни что иное, как описание гончих различных охот, уклонившихся в ту или другую сторону от общего типа. Либо благодаря культивированию их владельцами каких-либо дорогих их сердцам признаков, в виде крутогонности, белых отметин и т. д., либо благодаря прилитию крови других, большею частью польских гончих.

У нас еще остается под сомнением вопрос о существовании так называемой костромской гончей, так как эта этикетка, как мы видим, была крайне распространена, упоминалась многочисленными авторами, и до сего времени вы встретите не мало охотников, особенно в провинции, которые, показывая вам самых разнообразных и разношерстных гончих, с гордостью говорят: «костромич», или «настоящий костромич».

В литературе уже были попытки доказать, что костромич никогда не существовал, и что под этим названием объединялись гончие, вывезенные из Костромской губернии, как прославившейся своими гончими. Действительно, насколько фантастичны и противоречивы описания этих костромских гончих у различных старинных охотников отчасти свидетельствуют уже приведенные мною выше цитаты из Хомякова, Н. М. Реутта, А. М. Венцеславского и других. Позволю себе пополнить эти ссылки еще некоторыми чрезвычайно яркими образцами этого разнообразия в описании. Вот, например, что говорит известный охотник С. М. Глебов в своей заметке, напечатанной в ноябрьском номере «Журнала Охоты»: «знаменитые костромские собаки Павлова и Зузина от английских».

Ауэрбах в статье «Из недавнего прошлого» («Природа и охота», 1885 г., № 10) так описывает гончих известных костромских охотников Мустафина, Зузина и Павлова.

«Собаки Мустафина были не особенно велики, но на отличных ногах, с сильно развитыми черными мясами и грудью, очень сухой головой, правильными гонами,— и были до того типичны, как по ладам и по окрасу (все краснопегие с ярко желтыми подпалинами), что нельзя было бы не любоваться ими. Все были очень параты, полазисты, позывисты и очень дружны; единственный недостаток этих собак — это глухие голоса, без всякого залива, как бы с отрубом; они не гоняли по волку, но безукоризненно работали по лисе и зайцу.

Собаки Зузина были крупного роста, страшно злобны и параты, при этом обладали голосами, подобными реву с завываньем.

Павловские собаки были очень крупны, необыкновенно ладны, черные (с серым подшерстком), в маленьких красных подпалинах на бровях и груди; отличались необыкновенной силой, нестомчивостью, полазистостью, злобой и паратостью, характер имели угрюмый, голос необычно звучный, хотя и без особенного залива, они как бы плакали. Глаза у них были черные, на выкате».

Как видите, самое разнообразное описание не только внешних, но и внутренних качеств, на единообразие которых так упирает Кишенский, отмечая как особое свойство этой породы гон стаи всегда треугольником с мастером впереди. Впрочем, это утверждение у каждого мало-мальски понимающего работу гончих не может не вызвать улыбки.

С. С. Кареев («Охотничья Газета», 1891 г.) описывает купленных его дядею гончих в Костроме у известного владельца лучшей охоты так: «Громадного роста, чернопегие с сырыми головами, брылястые, с отвислыми веками». В конце заметки он признается, что все костромские гончие, которых он знал, были разных ладов.

Наконец, А. Запольский в «Воспоминаниях старого охотника» («Псовая и ружейная охота», 1895/96 г., № 26), говоря о своих гончих, пишет: «с самого начала гончие были кровные костромские, среднего роста, сухие, остромордые, преимущественно каурой масти, но были и чернопегие с крапинами...»

О различном описании костромской гончей Кишенского и Губина я уже говорил.

Остается кое-что сказать о рассуждениях самого Кишенского по поводу костромских гончих. Я уже отмечал, что он противоречит сам себе, то требуя непременно белого конца гона, то только допуская его. Характерно, что и о распространении самой породы он также резко противоречит себе в своих статьях. Так, в «Опыте генеалогии» он пишет: «относительно гончих у русских псовых охотников не существовало такого педантизма, как относительно борзых, и поэтому доставать кровных гончих от любого охотника всегда было возможно ‹…› нельзя утверждать, что тип костромской гончей первый появился в России, может быть, ему предшествовали другие, не столь кровные, и только впоследствии были им вытеснены», то есть говорит о широком распространении костромской гончей.

Однако когда через несколько лет ему понадобилось доказать, что никто из современных охотников не видал настоящих костромских гончих, и что только он, Кишенский, благодаря счастливой случайности их не только видел, но и имеет в неприкосновенной чистоте, он в своей заметке «По поводу писаний о костромских гончих» («Природа и охота», 1891 г., № 12) пишет следующее:

«Насколько дорого ценились эти татарские гончие и «прежде», можно судить по следующему:— один из братьев моего деда, по отцу, выменял у владельца известных в то время стай костромских гончих, татарина, известного в те времена казанского и костромского помещика Арслан-Алей-князя, пять смычков гончих, отдав за них восемь лошадей своего саратовского завода и три своры борзых. Это «прежде» произошло в девяностых годах прошлого столетия» (т.е. XVIII-го века - Н. П.).

И далее:

«В тридцатых годах текущего столетия (XIX – О.Е.) считалось во всей Костромской губернии только четыре стаи кровных костромских гончих, а остальные, хотя и происходили от тех же гончих, но были уже мешанные, и назывались костромскими только не сведущими людьми, потому что находились в Костромской губернии. ‹…› Кстати сказать, стаи двух охот того времени, которые много уже раз в теперешней охотничьей печати называли «костромскими», в действительности были мешаные, и охотниками того времени за кровных костромских не считались».

Остановимся еще на одном факте, имеющем для нас огромное значение.

Когда московское общество охоты попросило Кишенского составить для своих выставок описание типичных признаков гончих, которыми бы руководствовались судьи, то Кишенский, очевидно, сознавая всю шаткость своих описаний различных русских пород, вовсе отказался от них, пожертвовав даже любимой костромской, и привел лишь общее описание гончих восточного типа (русских), объединяя этим всех костромских, старинных русских, русских пеших и т. д. Таким образом, когда Кишенский, как судья на выставках Московского общества охоты, столкнулся с необходимостью судить по строго утвержденному стандарту, он сам принужден был, чтобы не поставить себя в неловкое положение, опустить стандарты всех крутогонных и прямогонных гончих и судить по единому стандарту, сославшись между строк, как на причину этого, на страшную мешанину, царящую среди современных гончих.

Мне кажется, всего выше приведенного достаточно, чтобы, наконец, сделать необходимые выводы:

1) костромская гончая, как отдельная порода — миф;

2) большинство гончих к началу 80-х годов были страшно перемешаны.

3) Необходимо признать существование нашей аборигенной русской гончей.

Поскольку в России, на ряду с арлекинами и брудастыми, издавна велась порода гончих, имеющая столько резких особенностей от западной, так константно передающая свои особенности даже в помесях, что особенно ярко сказалось хотя бы на гончих И. Л. Крамаренко, в которых, несмотря на прилитие крови фоксгаунда, преобладал тип восточной гончей,— мне кажется, нет никаких оснований отвергать существование этой особой породы восточной гончей. Такие признаки, как высокопередость, окрас, псовина, постанов и величина, уха, разрез глаза, резко отличающие этих гончих от западных, ярко выявляют особый тип, который нам нужно как-то назвать.

С самых отдаленных времен к нашей местной гончей примешивали западных гончих. Наиболее распространенными были помеси англо-русских и несколько позднее польско-русских гончих. Однако все эти помеси носили в себе ясный отпечаток прилития западной крови, которая сказалась в голове, в ушах, псовине и особенно в окраске. Ведение породы в слишком близком родстве в одних случаях при той замкнутости и обособленности, которая наблюдалась у многих старых помещиков, и неосторожное, необдуманное примешивание посторонней крови, несомненно, губительно отозвалось на нашей породе гончих. Нечего и говорить, что при таком ведении гончие у каждого охотника несколько уклонялись от общего единого типа, закрепляя иногда те или другие отклонения. Поэтому-то все лица, пытавшиеся зафиксировать в своих трудах типы восточных гончих, не могли придти к единому их определению, и таким образом появились в нашей литературе разнообразные описания костромских, старинных русских, русских пеших, крутогонных и прямогонных гончих. Если мы обратимся к первым выставкам собак, о которых нам наглядно и убедительно рассказывает альбом типичных собак первых шести выставок бывшего Императорского общества охоты, зарисованных Мартыновым, то мы увидим, до чего безобразны были представители имевшихся тогда гончих. Это обстоятельство было, несомненно, учтено охотниками, так как вскоре же возникают попытки реконструировать утерянный тип русской гончей, и такие любители как Н. В. Можаров, М. В. Столыпин, Д. Д. Осиповский, П. Н. Белоусов, М. И. Алексеев, И. Н. Комынин и целый ряд других вкладывают в это дело всю свою энергию, знание и любовь.

Попытки эти не остаются безрезультатными и на последующих выставках к 1990 — 1900 годам мы видим уже много однотипных, одномастных нарядных стай гончих русского типа.

Наконец, общий вид русской гончей по просьбе псовых охотников был стандартизирован П. Н. Белоусовым и опубликован в 1896 году в «Природе и охоте». Этот стандарт, который П. Н. доложил затем съезду псовых охотников, и на котором он и был одобрен, был списан с лучшего его выжлеца, чемпиона «Добывая».

Но в виду того, что гончие различных охот, как мы уже говорили, имели все же несколько отличительных особенностей, стандарт Белоусова включил их все в понятие русской гончей, суммируя, таким образом, все наиболее характерное, отчего, конечно, много потерял в своей точности и лаконичности.

Признавая существование этой породы, и усматривая некоторое отклонение в различных охотах от основного типа, нам необходимо как-то назвать этот тип гончей. Он не может быть назван восточным, ибо в это понятие входят и арлекин, и брудастая гончая. Костромская отпадает сама по себе, поскольку мы ее считаем мифической. Уже самое наименование помесей англо-русскими и польско-русскими как бы подсказывает нам название этого основного типа. Мне кажется, не будет никаких оснований спорить против того, чтобы он назывался русской гончей, как это и встречается частенько в рассказах и бытовых очерках старого времени, да, наконец, и в каталогах выставок.

Особенно четкое закрепление этого типа стало заметно ко времени войны, когда можно было не без основания предполагать, что мы находились на верном пути к установлению единого типа нашей русской гончей и типа, как свидетельствуют нам отчеты выставок и полевых испытаний того времени, далеко неплохого.

Мне хочется отметить здесь один знаменательный факт. И в прежнее время, на протяжении многих десятков лет старые охотники, особенно псовые, бывая на выставках и видя выставлявшихся гончих, говорили и писали о том, что русская гончая выродилась, что она утратила свой тип, что русской гончей теперь нет и что если уже желательно как-то именовать встречающихся, то, в отличие от подлинной «старинной русской гончей», ее следует называть «современной русской», что все выставленные экземпляры совсем не напоминают старых их знакомцев, разных знаменитых «Докучаев», «Зажигаев» и «Рыдал», берущих в одиночку волка.

Здесь же приводились обычно элегические описания этих старинных знаменитостей, причем вспоминались то их баки, то особый звероватый вид, то уши, играющие с ветром, то «какие-то проборы на хвостах» (Данилов), а то заявлялось, что типичным признаком русской гончей должны быть «задние ноги без коленок». (С. С. Кареев).

И в настоящее время слышатся голоса, что современные русские гончие, по существу не русские, а вымески, и в доказательство этому приводится обычно их несоответствие с таким-то и таким-то экземпляром прежних гонцов. Нет ничего удивительного в том, что русская гончая, имевшая столько отклонений в различных охотах, не могла на протяжении периода существования выставок быть совершенно однотипной и несходство отдельных экземпляров вовсе еще не доказывало ее вырождение.

Если бы даже у нас в чистоте во всех охотах велась совершенно однотипная русская гончая, то и она по примеру фоксгаунда за 50 — 60 лет все равно эволюционировала бы. Вот тут-то и полезно вспомнить о том, как эволюционировал фоксгаунд в Англии, как сильно изменился его наружный вид на протяжении 100—120 лет. Правда, причины, породившие эволюцию фоксгаунда, несколько отличны от причин, приведших к изменению типа русской гончей, но как те, так и другие вполне закономерны. В Англии этой причиной были требования главным образом работы, и недаром герцог Баффертский на вопрос: какая голова гончей ему больше нравится, отвечал, что та, которую он чаще всего и дольше видит на следу.

У нас причина была другая. Охотники, посетившие первые выставки собак, не могли, хотя и несколько поздно, не осознать, что с гончими у нас дело обстоит далеко неблагополучно, что породы их перемешаны до неузнаваемости, что гончие в различных охотах имеют слишком большие уклонения друг от друга, и естественно пришли к заключению, что надо приложить все усилия к тому, чтобы создать тип русской гончей. Я говорю создать, а не восстановить, вполне сознательно, ибо восстанавливать было нечего, так как установившегося типа русской гончей не было и даже наиболее популярная костромская, как мы видели, имела бесконечное число описаний.

Благодаря усилиям отдельных любителей и системе поощрений на выставках, удалось стать на путь закрепления единых стандартных признаков, и на последних выставках стал заметно преобладать тип алексеевско-комынинских гончих, когда революция снова перемешала гончих до неузнаваемости. Однако, громадный интерес к охотничьей собаке и особенно интерес к гончей, как собаке, самой популярной среди широкой охотничьей массы, в годы революционного строительства, снова поставил вопрос во всей его остроте и широте.

Широкая сеть выставок и то внимание, которое проявилось к ним со стороны низового охотника, сделало вновь то, что сейчас мы уже имеем достаточно материала, чтобы создать типы нужных нам гончих. Отдельные уцелевшие кровные экземпляры показали массе, чего она должна добиваться. И на последних выставках мы не видим уже тех невозможных вымесков, которые выставлялись наряду с хорошими экземплярами, а напротив наблюдаем картину все большей однотипности русских гончих. Это показывает, что масса преодолела азбуку и теперь идет гигантскими шагами по пути к дальнейшему совершенствованию и закреплению типичных признаков.

Наконец, I Всесоюзный съезд кинологов, происходивший в Москве в декабре 1925 года, учитывая все это, выработал единый стандарт русской гончей, взяв за основу стандарт П. Н. Белоусова. Вот почему в настоящее время я считаю крайне вредным отходить от единого типа русской гончей, вот почему считаю необходимым браковать все, уклоняющееся от этого типа, хотя бы и напоминающее отдельных старинных гончих различных охот. Если мы не встанем на этот путь браковки всего уклоняющегося, то снова придем к невозможной мешанине, и конечно еще гораздо скорее, так как в условиях современного собаководства мы не имеем возможности проделывать опыты в том масштабе, как это было возможно когда-то. Мы еще очень плохо владеем рецептами собаководства, чтобы быть уверенными в том, что сумеем взять только все нам нужное от данного экземпляра, не опасаясь того, что он передаст как раз то, что нам не нужно.

Однако быть может не совсем правильно и так безоговорочно отметать эти отдельные экземпляры, которые могут оказаться потенциально сильными в передаче своих хороших качеств. Для этого я вижу один путь, который ведет нас к устройству общественных питомников, но построенных не на тех ошибочных принципах исключительного снабжения охотника молодняком, на которых построены большинство современных питомников, а на принципе научных опытов. Только путем устройства таких питомников и испытательных станций для гончих мы сумеем создать действительно хорошую дельную, рабочую гончую, азартную, злобную и голосистую, и тогда само собой отпадут всякие разговоры и споры о том, какая порода или какой тип гончих лучше.