Олень

По-моему, олень далеко не так красив, как изюбр, красавец лесов Забайкалья. Олень по виду скорее походит на сохатого, чем на изюбра, хотя по строению рогов он ближе к последнему. Стати его как-то топорны, угловаты, тяжелы - так и хочется сказать, что, вероятно, природа трудилась над оленем недолго и вовсе не приложила руки изящества. Длинная голова оленя как-то неуклюже мускулиста, толстые губы уродливы, глаза безжизнен­ны, прямая шея и спина угловаты; ноги тяжелы, толсты, с боль­шими раздвоенными копытами и большими отвислыми пазданками - вообще как-то неуклюжи. Уши велики, хвост - только за­чаток. Вообще вся фигура оленя очень непредставительна. Толь­ко рога его довольно красивы и, судя по наружному виду, гово­рят в пользу животного. У больших самцов они бывают такой ве­личины, что невольно обратишь на них внимание. Множество отростков делает их подобными кусту. Все-таки скажу, что рога изюбра, по-моему, гораздо красивее оленьих, они как-то легче, менее ветвисты и потому эффектнее. Говорю это вовсе не из при­страстия к изюбру, а просто по наглядности, по своему убежде­нию и по взгляду многих здешних промышленников. Оленьи рога не играют почти никакой роли в торговле и потому их неред­ко бросают на месте убоя зверя. Они бывают так велики, что ве­сят иногда до 30 фунтов и более.

Здешние промышленники называют дикого оленя в отличие от ручного туземным словом шагжой. Попрошу читателя запом­нить это выражение, потому что я для краткости речи буду назы­вать его этим словом, а домашнего - оленем.

Нет никакого сомнения, что домашние олени, заменяющие жителям лесов севера лошадей и коров, произошли от диких, т. е. шагжоев. По виду вся разница заключается в том, что старые шагжои несравненно крупнее матерых оленей и цвет шерсти на первых преимущественно темно-серо-каштановый, тогда как ручные олени подвержены альбинизму и между ними часто встре­чаются пегие и совершенно белые; впрочем, альбинизм не есть большая редкость и в шагжоях, так что белые дикие олени даже не считаются в охотничьем мире за князьков.

Странно, почему многие охотничьи лошади, привыкшие к раз­личным встречам, не боятся вида изюбров, кабанов, сохатых, даже медведей, но домашних оленей пугаются, равно как и шагжои очень боятся своих собратьев. Мне кажется, это потому, что от ручных оленей всегда сильно пахнет чем-то особенно смердящим, что они получают от своих неопрятных хозяев-туземцев, от ко­торых убийственно несет каким-то смрадом. В самом деле, служа несколько лет в розыскных партиях, слоняясь по едва проходи­мым трущобам сибирской тайги, встречаясь частенько с различ­ными обитателями лесов Забайкалья, невольно обратишь внима­ние на таежных лошадей, которые уже привыкли к тайге, привык­ли видеть всякую всячину, но при встрече с домашними оленя­ми многие из них пугаются, сбрасывают с себя оплошавших се­доков, разбивают тяжелые вьючные.

О домашних оленях много писано и переписано, мне оста­ется сказать о них очень немногое. Постараюсь познакомить чи­тателя поближе с шагжоями.

Животные эти встречаются в Забайкалье только в северной полосе этого края и живут около больших сплошных хребтов, в удалении от жилых мест. Что ни тайга, что ни трущоба - там они и держатся. Питаются только мхом, весною любят молодую траву, а летом грибы для них лакомство. Любимые места их жи­тельства - это низовья гор около выдавшихся лесистых стре­лок, около россыпей и утесов, под нависшими скалами, в сиве­рах, где много мху. Летом они забираются на самые вершины громадных хребтов, в соседство снежным гольцам; там им про­хладнее и нет докучливой мошки. Зимой же они спускаются с гор и живут по сиверам, на моховиках.

Чем ближе к северу, тем больше держится шагжоев. В стра­нах, прилегающих к обширным северным тундрам, шагжоев во­дится множество. Там они делают замечательные переходы; в мае они страшными массами идут с юга на север, а в августе обратно. Г. Гагемейстер в «Статистическом обозрении», ч. II, на стр. 260 издания 1854 г., между прочим говорит, что «лани переходы со­вершают стадами в несколько тысяч голов. Каждое стадо, одна­ко ж, делится на партии в 200-300 ланей, но они так близко сле­дуют друг за другом, что составляют иногда непрерывную массу, занимающую в ширину от 50-100 верст». Далее он говорит, что «весною, когда реки покрыты еще льдом, охотники караулят ла­ней и бьют их из засад поодиночке; в августе же стерегут их при переправах через речки, которые обыкновенно совершаются на одних и тех же местах. Только что лани войдут в воду, как охот­ники являются из засады, окружают их со всех сторон, и несколь­ко отважных бойцов, вооруженных копьями, спускаются на лод­ках среди стада и колют без пощады, что под руку попадется. Случается, что ловкий охотник в полчаса убьет до 100 живот­ных, которые делятся между всеми участвующими. Мясо ланей вялится на воздухе, коптится или замораживается. Одни только русские солят его. Кожи, снятые осенью с ланей, когда животное жирно и покрыто густым волосом, ценятся в 5-6 руб. ассигна­циями, тогда как весенняя шкура не дороже 1 - 1,5 руб. Самая богатая охота бывает у берегов рек Большого и Малого Анюя. Зато, если каким-либо случаем лани изберут иной путь, отчаяние жителей, уповавших на этот промысел, ни с чем сравниваемо быть не может. Голодная смерть неизбежна». (Wrangel, «Exredition to the polar sea», 1840, pag, 189, 203).

В средней полосе Забайкалья хотя и держатся шагжои стада­ми, но далеко не в таких громадных количествах, как говорит г. Гагемейстер относительно севера Сибири. Здесь самые много­численные стада - это голов в 20, 25 и весьма редко более; обык­новенно же штук в 5, 7, 9. В одиночку трудно увидеть шагжоя. Животное это любит жить обществом; оно понимает, что такая жизнь для них гораздо безопаснее.

Шагжои, несмотря на свой топорный склад, чрезвычайно лег­ки и бегают весьма быстро по самым непроходимым трущобам тайги. Их не сдержит ни слепая чаща, ни кочковатые топкие боло­та, ни поднебесные вершины хребтов, ни скалы, ни утесы, ни страшные россыпи. Даже по гладкому льду шагжои ходят без боязни и не падают. Следить шагжоя охотнику чрезвычайно труд­но, а иногда и невозможно, потому что догадливое животное, спа­саясь, нарочно бежит в такие отбойные места, где трудно пробрать­ся охотнику, а иногда и невозможно, в особенности верхом. Толь­ко орочоны, обитатели тайги, ловко преследуют шагжоев пешком или на оленях, которые ничем не уступают своим прародителям в способности ходить и бегать.

Русские промышленники в Забайкалье бьют шагжоев чрез­вычайно мало, и то случайно с ними встретясь, а нарочно промыш­лять их не ездят, потому что в лесах много дичины кроме шагжо­ев, которая далеко лучше и вкусом мяса и пушниной. Да и орочоны охотятся за шагжоями тогда, когда нет возможности промышлять другого зверя. Подкрасться к этим животным нетрудно, они до­верчивы и непугливы, но преследовать их чрезвычайно трудно. Кроме того, русские промышленники, частенько встречаясь с ними, не стреляют их, и не потому, чтобы не хотели, - нет, и из боязни убить вместо шагжоя домашнего орочонского оленя, так как жи­вотные эти сходны между собою по виду; даже орочоны иногда ошибаются и потом дорого платят хозяевам убитого оленя. Дей­ствительно, их распознать трудно, особенно в лесу, в чаще. Рус­ские промышленники при встрече с шагжоями обыкновенно хва­тают себя за волосы тогда, когда испуганные животные побегут спасаться, потому что ручные олени никогда не убегут от чело­века, а напротив, придут к нему, ожидая подачки или надеясь полизать мочу человека, которую они так любят. Стоит только приготовиться в виду оленя к известному отправлению, как олень непременно подойдет к вам и будет дожидать конца действия. Шагжои чрезвычайно любят солончаки и нередко ходят на изюбриные солонцы и солянки, спускаясь летом с огромных хребтов только затем, чтобы полизать солонцеватой земли. Плавают они с удивительной легкостью. Летом, в сильную жару, чтобы охла­диться, они ложатся в холодные ключи, особенно после преследо­вания. Хищные звери их давят, особенно молодых, а тем более телят.

В Забайкалье самое большое количество шагжоев убивают туземцы осенью, во время течки животных. Испуганный дикий олень, бросившийся спасаться, часто, но ненадолго останавлива­ется, чем отличается от изюбра и чем подвергает себя большей опасности, ибо проворный тунгус в тот или другой момент останов­ки зверя успеет приготовиться к выстрелу и вовремя послать смер­тельную пулю. Течка шагжоев бывает преимущественно под по­долами хребтов, утесов, россыпей. Если охотник скрадывает ди­кого оленя и зверь не поднимает короткого хвоста, это хорошо, это значит, что шагжой не слышит врага; если же он подберет брю­хо, завертит своим поднятым хвостом, начнет прислушивать­ся - дело дрянь; в этом случае мешкать нечего, и если удобно, то стрелять, и стрелять как можно скорее, ибо шагжой немедленно бросится убегать. Поднятый хвост оленя есть верный признак его осторожности.

Течка оленей и шагжоев бывает, как я сейчас сказал, осенью, как и всех сродных им животных. Она очень походит на гоньбу изюбров и сохатых, а потому говорить об этом не стану. Выкарм­ливание молодых - тоже. Вообще олени одарены хорошим слу­хом, зрением, обонянием и тонким инстинктом. Голос их со­стоит из хриплого мычания или, лучше сказать, грубого сиплого хрипения, иногда хрюканья, похожего на свиное. Почуя опас­ность, олени обыкновенно смотрят в ту сторону, где им что-либо показалось или послышалось, бьют передними ногами и тихонько похрюкивают. Самые большие шагжои бывают несколько мень­ше матерых изюбров, и шкурки их выходят до 12 четвертей в длину.

Хотя олени вообще и линяют дважды в год, но цвета шерсти не изменяют; вся разница состоит в том, что зимою волос на них длиннее, гуще и пушистее. Из оленьих шкур делают прочные и теплые дахи, а из ног шьют обувь. Кроме того, туземцы из олень­их шкур приготовляют покрышки на свои юрты, теплые мешки для ночевок зимою, а с ног и головы шьют ковры, чепраки под оленьи седла и обтягивают походные вьючные чемоданы (на манер русских плетеных турсуков) или же делают обыкновенные вьючные сумы. Из больших бычьих шкур, которые очень толсты и тяжелы на одежду, приготовляют превосходные половинки (ло­сина, замша). Хорошие оленьи шкуры продаются переторговцами от 1 до 3 руб. сер. за штуку. Из первых же рук, от туземцев, их можно покупать гораздо дешевле, особенно выменивая на порох, свинец, муку, сухари, соль, в особенности вино и разные желез­ные поделки, пригодные к их кочевой жизни, к их простому очагу.

Олени меняют рога ежегодно, так что осенью они их теряют, а к весне у них вырастают новые, мягкие, покрытые кожей, как у изюбров, но рога оленей не имеют свойства пантов и потому це­нятся дешево. Оленья самка тоже имеет рога. Олень вполне заме­няет и лошадь и корову у здешних кочевых жителей лесов - оро­чон. На оленях они ездят верхом без седел и с седлами, без стре­мян; на них перевозят с одного места на другое весь скарб, словом, семья перекочевывает со всеми принадлежностями бивачной жиз­ни. Некоторые самок называют вязанками; они ценятся дороже самцов, и богатство орочон считается обыкновенно по количеству самок. Самцы употребляются для верховой езды, а самки преиму­щественно для перевозки багажа вьючными, и так как они при путешествии всегда связываются одна за одну на поводках, то по этому случаю и произошло название вязанок. Быков по большей части холостят, потому что нехолощеные быки во время течки оленей, осенью, бывают чрезвычайно злы и бросаются даже на людей.

Для оплодотворения самок каждый хозяин обыкновенно остав­ляет одного или двух быков и держит их во время гоньбы отдель­но, с величайшей осторожностию.

В марте и апреле бывают уже молодые телята, которые родят­ся по одному у каждой самки. Маленькие олени чрезвычайно иг­ривы, живы в движениях и скоро привыкают к рукам человека. Годовалый олень уже в состоянии носить легкие вьюки. Несмот­ря на это, спинная кость оленей чрезвычайно слаба; вот почему ту­земцы, ездя на них верхом, садятся всегда на плечи, а не на спи­ну. Русских, как людей более здоровых и тучных, чем орочоны, возят только редкие олени. Человек, весящий более пяти пудов, на олене ехать не может - животное под ним тотчас ложится. Ездить на оленях верхом гораздо труднее, чем на лошадях: тут надо иметь особую сноровку и навык, и хороший кавалерист безпривычки на олене далеко не уедет. Зато на нем можно проехать по таким местам, например топким болотам, каменистым россы­пям, где на лошади нельзя и подумать пробраться.

В Забайкалье нет таких богачей туземцев, каковы есть в Якут­ском крае и других частях Северной Сибири. Здесь если орочон имеет 50 оленей, то считается уже богачом. Не имеющие вовсе оленей обыкновенно служат батраками и нанимаются в работники к богачам туземцам или к русским. Орочону без оленя существо­вать нельзя, потому что он долго никогда не живет на одном мес­те; он вечный путник, вечный скиталец сибирской тайги. Орочон, где убил зверя, например изюбра, сохатого, медведя, там или поблизости и дом его; тут он тотчас разбивает юрту и живет до тех пор, пока не съест убоину. Разве только в том месте нет мху, т. е. пищи для оленей, тогда орочон перекочевывает туда, где есть корм, а добытого зверя перевозит вьючными на оленях.

Если же орочон набьет много зверей летом или осенью, то мясо сушит, делает так называемую кукуру и оставляет в запас на голодную зиму. КукурА прячется в так называемые сайвы, то есть небольшие деревянные срубы, сделанные на ветвях боль­ших дерев или на пнях аршина на три от земли. Прямо на земле их не рубят, потому что медведи могут разорвать сайвы и попор­тить или уничтожить запасы. Кроме того, в этих воздушных ам­барах владельцы их кладут на сохранение разные припасы, как-то: хлеб, чай, свинец, порох, лишние меха, половинки и проч., чтобы не таскать их с собой, покуда нет в них никакой надобно­сти. Сайвы крепко закрываются сверху, а припасы закупоривают­ся в бересту, так что сырость попасть не может. Неприкосновен­ность сайв, наполненных припасами и оставленных в тайге без всякого караула, свято чтится между туземцами. Даже русские промышленники их не трогают, но не по убеждению чистой совес­ти, а только из страха и суеверия, потому что орочон, явивший­ся впоследствии к своему магазину, тотчас заметит хотя мало­важную покражу и по особенной способности сибирского ино­родца рано или поздно непременно откроет вора, и тогда плохо похитителю. Орочоны мстительны; обиженный выжидает случай и накажет плута так, что тот наверное в другой раз не тронет оро­чонской сайвы. Если же кто из орочон или русских промышлен­ников, найдя богатую сайву, полюбопытствует - вскроет ее, по­смотрит и даже возьмет что-либо и опять закупорит как следует, а вместо взятой вещи по добросовестной оценке положит свою, нужную орочону, т. е. произведет мену, словом, поступит как чело­век порядочный, - это ничего, хозяин не посетует и мести не будет.

Орочоны любят оленье молоко, которое густо, как сливки, и очень вкусно; они маток не доят, а прямо сосут*. Самая вкус­ная часть оленя считается грудина и язык. Орочоны считают оле­ня совершенно чистым животным и потому едят даже его кал, который с кровью наливают в кишки и делают колбасы, вкус их похож на кедровые орехи. Для того чтобы кровь не терялась, оро­чоны никогда не режут оленей, а давят ремнем, кровь выпускают и собирают в посуду. Оленьи кости толкут, варят и получают жир. Из рогов приготовляют превосходный клей.

Надо заметить, что только крайность, голодная смерть заста­вит орочона убить домашнего оленя. Они их ценят очень дорого и запрашивают не менее 50 р. сер. за штуку, а самок ценят еще до­роже. Но волки не спрашивают их о стоимости, а преисправно давят оленей при первом удобном случае. И странно, что некото­рые орочоны не сетуют за это на волков; они даже не бьют их, поймав на месте преступления, говоря, что всякий орочон должен смотреть и наблюдать за оленями, чтоб их не давили звери, а что волку взять негде, и если он задавил оленя, то верно ему велел бог так сделать, чтобы наказать хозяина за какие-либо грехи. После такой потери они обыкновенно молятся и просят бога о помило­вании на следующий раз. Вся месть зверю состоит в том, что орочоны если не опоздают, то отбирают у волка объедки и съедят их сами. Орочоны говорят, что и волки частенько кормят их своей добычей. Действительно, если орочон найдет кого-либо задавлен­ного волком, особенно во время голодовки, тотчас отберет и съест.

Молодые темные олени называются пыжиками. Шерсть их крепка, а шкурка прочна к носке, так что пыжиковые меха и здесь ценятся довольно дорого. Из них делают превосходные двойные дахи и так называемые парки, особый род зимней одежды, имею­щей покрой обыкновенной рубашки, без разреза спереди, так что парка надевается с головы. Парки чрезвычайно теплы и, отделан­ные бобром или соболем, ценятся довольно дорого.

Орочон и олень так тесно связаны между собою, что, говоря об одном, нельзя умолчать о другом, но говорить подробно о жиз­ни и быте орочон нельзя - цель моих заметок вовсе не та, и я должен остановиться, сказав еще несколько слов об олене. След его велик и не меньше сохатиного, у быка круглый, а у матки про­долговатый. Кроме того, олень сильно разнимает копыта, так что след его кажется еще больше. На снегу и в грязи видны от­печатки больших пазданков, по которым скоро отличаются сле­ды других животных. Олень на бегу и на скором ходу как-то осо­бенно пощелкивает пАзданками, чем напоминает звуки кастаньетов. Ничего подобного у других копытчатых зверей не слышно. Кроме того, олень на всем бегу имеет способность в одно мгнове­ние останавливаться и поворачиваться задом наперед. Во время наста олени сильно обрезают себе ноги, так что из-под пазданков течет кровь; для них это чрезвычайно нездорово, и они босеют, т. е. делаются нетвердыми на ноги. Гололедица еще хуже наста: тогда льдом почти закроет мох, и животные, не имея возможно­сти разбить его копытами, голодуют, изнуряются и даже изды­хают. Нездоровится и орочонам в это время: хрупкий снег не поз­воляет им подкрадываться к зверям и бить их из винтовок. Хо­рошо, если есть осенние запасы, а как их нет, то и туземцам при­ходится не лучше оленей. Они исхудают до того, что бродят как остовы, желтые, со впавшими глазами, согнувшиеся от боли в жи­воте; только некоторые травы, коренья и красная сосновая кора с верхних веток дерева поддерживают их существование. Нахо­дясь в таком положении, бедные орочоны и тут не решаются уби­вать своих оленей, а пользуются трупами уснувших.

Но лишь только появится весна, защелкают краснобровые глухари, туземцы оживают; они бьют на токах их десятками, ло­вят в петли. А появится на увалах зелень, зашумят быстрые горные речки, орочоны забывают все горе, прощаются с голодом надолго: тогда они легко убивают козуль, изюбров, колют остро­гами поднявшуюся рыбу. Радость проглядывает на их изнурен­ных голодом лицах, на устах заметна улыбка, и свободные сыны лесов Сибири уже с радостью и громкими песнями воз­вращаются в свою юрту с удачного промысла.