Охота по селезням на манку.

 

 

Охота по селезням на манку основана на чрезвычайном сладострастии селезня, во-первых, и, во-вторых, на необычайной общественности уток. Иными словами, селезень весьма охотно бросается в ту сторону, где он завидит утку-самку того же вида или заслышит ее голос. Это особенно относится к кряковым селезням, как известно, не живущим в паре с уткой и не принимающим вместе с ней участия в выводе молодых. Общественность же уток почти всех видов настолько велика, что, заслышав или завидев себе подобных, они охотно подсаживаются к ним. Этим в особенности отличаются чирки, часто подсаживающиеся одиночками, парами, а то и небольшими табунками, не только к Чирковым, но сплошь и рядом к кряковым, черневым и вообще каким бы то ни было утиным чучелам.

Значительно строже в этом отношении нырковые утки вообще к гоголи в частности, подсаживающиеся только к себе подобным, хотя хохлатая чернеть и красноголовый нырок и представляют, повидимому, собой исключение из этого общего правила. По крайней мере, мне лично и многим моим знакомым охотникам очень часто приходилось видеть и стрелять по ним, сидящим в обществе чирков, гоголей и других уток.

Точно также очень неохотно подсаживаются к чучелам уток других пород и даже к своим чучелам свиязи. Если же и подсаживаются, то садятся вдали от чучел и затем медленно и крайне осторожно к ним подплывают.

Из всего сказанного выше явствует, что приманивать селезней можно подражанием голосу, который издает утка-самка того же вида, и расставленными по воде чучелами, т. е., деревянными утками, соответствующим образом раскрашенными.

Но охотничья хитрость не ограничилась этим. В качестве наиболее совершенной приманки для селезней (кряковых), используются, так называемые, подсадные утки (их часто называют и кряковыми или круговыми), полученные от скрещивания дикого крякового селезня с домашней уткой или другим способом [Подробнее см. гл. III] и рассаженные на воде вместо чучел или вместе с чучелами. К сожалению, до сих пор выведены только породы подсадных, величиной, строением тела и окрасом, а также и голосом, схожие с кряковой уткой, и поэтому круговые, главным образом, предназначены для охоты по кряквам.

Хорошая подсадная утка заменит и великолепно подражающую голосу утки манку, и чучело, так как, заметив себе подобных диких (если подсадная, конечно, успела уже привыкнуть к охоте с ней), она ведет себя точно так же, как и дикая, разве только проявляя большую крикливость и настойчивость в приманивании своего кавалера. Чучела же, как бы они хороши ни были, несмотря на то, что, стоя на якорьках, они движутся волной или ветром весьма естественно,—все же мертвы, и поэтому опытного,—как говорят, «настеганного»,—селезня с ними одними не взять.

Итак, для охоты на селезней на манку необходимо иметь хороший манок (на каждый вид утки отдельно) или умение самого охотника с помощью руки хорошо манить уток, далее чучела и, наконец,—подсадных уток. Само собой разумеется, что можно охотиться и только с помощью манка или с помощью одних чучел, или с одной подсадной. Но, конечно, и результаты такой охоты будут значительно хуже, да и удовольствия она такого не доставит. На худой конец можно охотиться с одной подсадной, хотя в этом случае следует иметь в виду, что, кроме кряквы да, пожалуй, весьма общительного чиренка, других уток придется стрелять только случайно.

Всего же лучше, в особенности в начале весны, когда идет валовой пролет всяких уток, брать с собой на охоту одну или лучше две подсадных утки, штуки 3—4 чучела чирка и пять-шесть чучел черневых уток (чернеть, гоголь). [Конечно, лучше брать большее количество чучел, чем указано выше. Кроме того, можно брать чучела и других видов—лопоносов, шилохвостей и пр., но я говорю о минимуме.] Все чучела должны быть раскрашены под цвет уток-самок (для весны), хотя, если чучел вообще недостаточно, можно брать с собой и чучела, раскрашенные под селезня чирка, чернети и гоголя. Чучел кряковых уток при наличии подсадной брать весной вовсе не следует. Достаточно и одной подсадной.

Выставленное же весной чучело крякового селезня сможет только отпугнуть желающего подсесть, заслышав страстный призыв подсадной, робкого, молодого селезня, из боязни получить жестокую трепку от молчаливо и неподвижно сидящего, но, очевидно, сильного и ревнивого деревянного конкурента.

Чучела следует расставлять на расстоянии пятнадцати-двадцати шагов от того места, где сидит охотник. В зависимости от условий местности, приходится расставлять их по разному. Наиболее же удобно расставлять их следующим образом: подсадная садится прямо перед охотником на расстоянии 10-15 шагов; в некотором от нее удалении—вправо или влево—расставляют табунок чирят, а с противоположной стороны,—но еще несколько дальше от подсадной,—табунок черневых уток. Расставлять чучела следует в живописном беспорядке и притом так, чтобы одно чучело не могло задеть другое, а подсадная не могла бы приблизиться к ним или спутать веревочку, на которой она привязана, с поводком чучела.

Вторую подсадную следует брать с собой для того, чтобы заменить первую, в особенности в начале весны, когда от непривычки и холода утка скоро устает и перестает кричать.

В этом случае вторую подсадную следует держать в корзине или в ящике при себе, но отдельно от селезня, если он взят с собой, как и следует вообще держать уток во время поездки. В противном случае, т. е., если селезень имеет свободный доступ к утке, то подсадные, пресытившись постоянным ухаживанием своего синеголового «Сеньки», хуже кричат на работе.

Иногда можно садить и двоих подсадных сразу. При этом их следует рассаживать обязательно так, чтобы они только слышали, но не видели одна другую. В противном случае подсадные ведут себя крайне беспокойно, стремятся сплыться, вследствие чего бьются и тянут за собой якорек, а, сблизившись, перестают кричать, не обращая особого внимания на пролетающих селезней.

Селезня, постоянно живущего с уткой, и к голосу которого подсадная привыкла, весьма полезно иметь при себе (в корзине). Очень часто бывает, что подсадная, намокнув, замерзнув или устав, перестает кричать. В этом случае обычно достаточно пошевелить корзину, в которой сидит селезень, чтобы он зажвякал,—и тогда подсадная, заслышав голос своего селезня, начнет снова усиленно кричать.

Ранней весной советую брать с собой по возможности всегда двух подсадных, сменяя их в работе через зорю, а в утреннюю зорю—меняя подсадных дважды.

При наличии хорошо работающей подсадной и достаточного количества чучел охота идет вполне успешно. Но успешность эту можно во много раз увеличить, если еще применить хорошую манку селезней других пород, кроме кряковых,—голосом или манками.

Голоса подсадной вполне достаточно для того, чтобы каждый кряковый селезень (если, конечно, он не напуган, охотник укрыт от его глаз хорошо, а подсадная работает должным образом) зажвякал бы учащенно и плюхнулся рядом с уткой...

Но совсем иное дело получается, когда мимо пролетает не кряковый селезень, а селезни других видов. Без манки голосом к чучелам подсядут только те селезни, которые их увидят, да и то всякий селезень гораздо охотнее идет к чучелам, когда он слышит призывный голос самки-утки того же вида. Даже и сами утки, как в одиночестве, так и в обществе своих кавалеров, а то и целыми табунками, будут присаживаться к чучелам, если охотник хорошо умеет их манить голосом. В особенности хорошо идут на манку чирята. Почти каждого чиренка можно посадить к чучелам и даже после неудачного по нему выстрела заставить умелой манкой вернуться обратно. Маня селезней, никогда не следует злоупотреблять этим, как бы ни удачно было подражание, а кричать в меру и не часто. Само собой разумеется, что манить следует голосом самокуток, а не селезней, так как селезень, конечно, охотнее пойдет на голос самки, чем на голос своего конкурента и противника. К тому же голос самки и звонче, и легче поддается подражанию, нежели голос селезня.

В особенности много удовольствия доставляет манка чирков и наблюдение за их поведением среди неподвижных чучел.

О том, как научиться манить с помощью руки уток, и как устроены специальные манки на уток,—будет подробно сказано в главе III настоящей книжки.

Охота на манку производится или с берега, или с лодки.

В первом случае на берегу необходимо выстроить шалаш или иное приспособление, где и может поместиться охотник, скрытый от глаз утки. Материалом для изготовления шалаша обычно служат ветки кустов, трава, сено, солома и проч. Когда листва зазеленеет, шалаш строить легче, так как зеленые листья служат прекрасной защитой. Весьма важно, чтобы шалаш не выделялся в окружающей обстановке, а наоборот—сливался бы с ней возможно полнее и незаметнее. Поэтому при выборе материала для изготовления шалаша необходимо считаться с характером той местности, где он будет строиться. На берегах рек и озер, покрытых кустарником, найти место для постройки шалаша и материал для него—легко и просто. Для этого выбирают обычно куст погуще и поплотнее, вырубают в середине его прутья, чтобы можно было разместиться с удобствами, набирают вдали от шалаша веток, травы, сена и т. п. Ветки втыкают в землю толстым концом, переплетая тонкие между собой и с прутьями куста. После этого принесенным сеном, травой, соломой и т. п. запорашивают шалаш сверху и затыкают клочками изнутри отверстия между прутьями, кладут также сена или травы внутрь его,—чтобы мягко было сидеть,—и шалаш готов.

Очень важно, чтобы шалаш или иное прикрытие закрывало охотника от взора птицы, как с боков, так и сверху. Из шалашей открытых, сверху не защищенных, охотиться с успехом можно только до восхода солнца (на утренней заре), т. е. только тогда, когда еще совсем темно. Как только солнце взойдет, фигура человека будет далеко заметна утке сверху, и, как бы ни хороши были подсадная, чучела и манка, селезень не подсядет и даже не подлетит на выстрел к охотнику.

В тех случаях, когда охота на манку производится с гладкого, без всякой (или во всяком случае без высокой) растительности берега, устраивать засидку из прутьев, травы и проч. не годится, так как утка их будет определенно пугаться, завидя на берегу какую-то новую и потому подозрительную постройку. В этом случае приходится вырывать яму в песке или земле, окружить ее валиком, насыпанным из той же земли или песку, и уже затем обтыкать невысокими прутьями, травой и проч. Иногда же, в тех случаях, когда в яме может выступить вода, необходимо будет врыть в землю крепко сколоченный из досок ящик или бочку, укрепив их распорками, и в них размещаться.

Вообще следует иметь в виду, что ни общий вид берега, ни характер его растительности от присутствия шалаша не должен меняться. Если на берегу, поросшем кустарником, выстроить шалаш из еловых лап,—утка всегда будет облетать такой шалаш. Если берег гладок и лишен растительности, можно лишь делать земляную засидку, а не шалаш из какого бы то ни было материала. Если же и земляной засидки устроить почему либо невозможно, то лучше всего поставить шалаш за несколько дней до охоты, чтобы утки успели к нему несколько привыкнуть и перестали его пугаться.

Правило это можно рекомендовать при устройстве всякого шалаша для охоты,—но, к сожалению, это не всегда возможно осуществить.

Помню, как однажды мы с товарищем охотились на разливах озер по селезням.

Товарищ мой построил прекрасный шалаш на берегу богатой селезнями, в особенности кряковыми, реченки. Шалаш был сделан по всем правилам искусства из ветвей еще голого кустарника и сверху густо усыпан клочками сена. Весь берег в окружности был в кустарниках, но ни на одной их веточке нигде не виднелось хотя бы небольших клочков сена.

Я стоял в челне шагах в трехстах от него, тщательно зашалашившись ветвями в затопленном кусту густого ольшняка.

Утро было прекрасное.

Селезня было много.

Я настрелялся вдоволь, а товарищ, несмотря на прекрасную работу подсадной и изумительное, только ему одному свойственное умение манить голосом всякую утку, просидел утро без выстрела: селезни, пугаясь сена на шалаше, упорно облетали ту заводь, на берегу которой он расположился.

Через неделю—не больше—с тем же компаньоном мы были снова на этой реченке. Шалаш товарища был цел, но он категорически отказывался в него сесть, не желая, по его словам, «любоваться моей стрельбой», оставаясь сам в «священном сане». Долгое уговаривание и убеждения, что утка уже успела привыкнуть за это время к шалашу и не будет его бояться не привели ни к чему.

Товарищ требовал от меня,—мы ездили вдвоем в одном челне,-чтобы мы переехали на другое место, так как здесь ему негде стоять зорю.

Я рискнул предложить поменяться местами, т. е., предложил ему просидеть утро в челне в моей старой закустовке. а самому сесть в его шалаш.

Вначале он, думая, что это только акт великодушия с моей стороны, не соглашался, а затем, видя мою настойчивость и желая, может быть, впоследствии надо мною посмеяться, принял приглашение.

Расставив чучела и высадив криковую, я сел в шалаш, а товарищ, бурча под нос про чье-то «ослиное упрямство», уехал на челне.

Каюсь теперь, что я тогда несколько волновался: на карту как ни как было поставлено охотничье самолюбие и тот опыт по утиной охоте, который за мною признавался многими знакомыми охотниками.

Но мои волнения оказались напрасными: как никогда работала подсадная, недурно удавалась манка голосом, и селезни валили к моему шалашу.

В каком-то упоении я, забыв про спор с товарищем и про то, что я сижу в злосчастном по прошлой охоте шалаше, посылал выстрел за выстрелом в садящихся к чучелам селезней, которых услужливо прибивал ветерок к берегу заводи.

Лишь изредка я слышал выстрелы моего товарища из челна... Не до них было...

Наконец, лет спал, и я получил возможность подвести итоги: 11 кряковых красавцев, 3 чиренка, гоголь, два селезня чернухи и один красноголовый нырок были результатом зари...

Я вспомнил спор с товарищем и, поглядев на солидную горку добычи, успокоился.

Скоро под'ехал на челне и компаньон. Он стрелял много, убил тоже не мало, но все таки на селезня меньше, чем я!

Оглядев мою добычу, он вынужден был согласиться, что прав был я.

Помню еще случай, когда мы, также вдвоем, охотились на берегу огромного озера. Берег был гладкий, без всякой растительности. В то время я был еще молод, и опыт мой по охоте на уток был весьма невелик. По предложению более опытного товарища, мы вырыли ямки в песке, насыпали вокруг из того же песка вал и окончательно замаскировались кусками тины, в изобилии валявшейся на берегу.

Но мне казалось, что моя засидка слишком открыта сверху, и я отправился за прутьями. Тщетно уговаривал меня товарищ,—-я его не послушался. И шалаш мой был к началу зари тщательно замаскирован ветвями не только с боков, но и с верху.

Утром товарищ стрелял порядочно, убив около десятка селезней.

Моя охота началась было недурно: кряковый селезень и шилохвость один за другим сели к моим чучелам и угодили под выстрел. Но потом вдруг словно наколдовал кто-то...

На страстный зов подсадной летели к моей засидке селезень за селезнем, но, приблизившись, вдруг сворачивали в сторону и усаживались в отдалении, усиленно жвякая. но не подлетая и не подплывая ко мне.

С восходом солнца прекратилась охота и у моего товарища. Просидев еще с полчаса, мы вышли из шалашей и отправились к дому. Я жаловался на невезенье, а товарищ только посмеивался...

Через три или четыре дня мы как-то проспали время выхода на охоту в намеченное, далеко отстоящее от деревни, место. Товарищ предложил отправиться на наши старые места, где мне так «не повезло». Огорченный тем, что заря в прекрасном намеченном угодьи была потеряна, я согласился на его предложение только при условии, если он уступит мне свое место, а сам возьмет мое. К моему удивлению (нужно сознаться, — мой спутник был довольно-таки жаден до дичи...) он охотно согласился.

Мы поменялись местами, и я заранее злорадствовал...

И что же!... В темноте мы стреляли приблизительно одинаково— взяли что-то около 4-5 селезней каждый. Но с восходом солнца моя охота прекратилась: утки отчетливо замечали меня сверху и облетали мою засидку. А из ветвей, которыми я так старательно три дня тому назад замаскировал песчаную засидку, то и дело вырывался дымок за дымком, и я видел, как вслед за каждым ударом ружья волна подносила к берегу нового селезня!..

Я вынужден был долго наблюдать это, так как мой товарищ прекратил охоту только в десятом часу утра. А я все это время сидел без выстрела, всячески ругая себя за недогадливость и отсутствие опыта.

— Иначе, ведь, я бы понял, — думал я,—что за эти три дня утка успеет привыкнуть к моему шалашу, перестанет его бояться, а вместе с тем закрытый сверху и хорошо замаскированный ветвями с боков шалаш даст возможность продолжать охоту и при свете дня, в то время, когда охота из открытого сверху и плохо защищенного с боков шалаша товарища станет уже невозможной.

Опыт пришел ко мне значительно позднее...

Итак, самое важное в устройстве шалаша — это слить его возможно полнее с окружающей обстановкой.

Если этого сделать почему либо нельзя, необходимо приготовить шалаш, или еще лучше несколько шалашей, заранее. При этом необходимо помнить, что чем больше пройдет времени между постройкой шалаша и его использованием для охоты, тем лучше, так как тем больше привыкнет к нему утка.

Указанное правило рекомендуется особенно помнить при охоте во второй половине весны, когда утка пролетная уже отлетела дальше, и осталась только местная, в данной местности летующая, а, следовательно, и постоянно здесь живущая.

Если обстоятельства позволяют, необходимо делать шалаш возможно более просторным, чтобы в нем можно было сидеть, а то и лежать, с удобствами и стрелять, не просовывая ствола ружья сквозь стенки шалаша.

Сидеть в шалаше, в особенности на утренней заре, приходится очень долго.

Поэтому следует сделать так, чтобы сидеть было удобно: подложить под себя сена или соломы.

В стенках шалаша необходимо извнутри заранее сделать окна, чтобы сквозь них можно было, не раздвигая стенок, свободно осматривать всю площадь, на которой расставлены чучела и подсадная, и где могут садиться селезни. Сквозь эти же окна обычно и приходится стрелять.

Следует помнить, что очень часто, сделав как будто бы плотный шалаш в темноте, убеждаешься потом, когда станет светло, что сидишь плохо скрытый от взора уток, и что стенки шалаша совершенно дырявы. Такой шалаш, конечно, не годится.

Поэтому советую, строя шалаш затемно, иметь это обстоятельство в вицу и не смущаться могущей показаться в момент постройки шалаша излишней толщиной и плотностью его стенок.

Чтобы покончить с указаниями о постройке шалаша, необходимо сказать несколько слов об устройстве его крыши, т. е., верхней стенки, маскирующей охотника от взоров птиц, летящих над или высоко около шалаша.

Как я уже имел случай писать выше, для успешности охоты, в особенности на утренней заре, верхняя маскировка крайне важна. Для вечерних зорь она имеет меньшее значение, хотя на севере, где охота продолжается почти всю ночь, и даже в середине "белой" ночи вполне светло, устраивать ее приходится почти всегда.

Из шалаша селезня весной на 75% приходится стрелять сидячим: в лег стреляешь редко. Но, тем не менее, иногда приходится, и, чтобы не лишать себя возможности стрелять по селезням в лет, а при известной удаче и свалить дуплетом пару этих красавцев, весьма полезно делать крышу хотя и плотной, но легко раздвигающейся, когда охотник встает на ноги. Это легко достигнуть, если крышу делать сплошь из ветвей кустарника, но не переплетая их друг с другом или с ветвями куста, в котором или около которого устроен шалаш, а только укрепляя толстый конец ветвей в стенках шалаша, а тонкий—свободно свешивая внутрь. Высота шалаша должна быть такова, чтобы охотник мог свободно, не сгибаясь, в нем сидеть, но в тоже время такой, чтобы, когда он встал на ноги, ветви не мешали ему стрелять поверх стенок.

В первые дни весны, когда лежит еще снег, а берега водных пространств покрыты обломками льдин, засидку приходится делать, применяясь к окрасу и характеру берега, т. е., из льдин, снега и т. п. В этом случае для облегчения устройства засидки весьма может пригодиться кусок белой или суровой материл шириной около аршина, а длиной около 7-8 аршин, прикрепленной к заостренным с одного конца четырем колышкам, которые втыкаются в землю так. чтобы вокруг охотника оказались бы стенки из материи. Достаточно привалить к такой стенке несколько льдин, глыб снега, запорошить их береговым мусором, чтобы хорошо скрывающий охотника шалаш был готов. Сверху также следует устроить из хвороста или чего либо подобного крышу, а в стенках несколько отверстий - окон.

Позднее, когда снег сойдет, растают льдины, зазеленеет трава, и оденутся листвой кустарники, можно пользоваться таким же куском материи, но уже иного цвета: или под окрас почвы, или под окрас растительности.

Гораздо чаще охота на селезней на манку производится не с берега, а с челна, с лодки.

Наиболее удобным типом лодки для такой охоты, равно как и для всякой охоты на уток во все времена года, является подъездной челн, об устройстве которого и об его высоких качествах для охоты я подробно говорю в главе III настоящей книжки.

Но, конечно, охотиться весной можно из всякой лодки, лишь бы она не была чрезмерно велика (иначе трудно шалашиться) и не сидела бы глубоко в воде,—иначе нельзя иногда встать на наиболее подходящем, но недостаточно глубоком для передвижения на лодке месте. Само собой разумеется, что в целях наибольшего удобства для зашалашения лодка не должна своими бортами выдаваться высоко над водой, но вместе с тем она должна быть достаточно устойчивой. Конечно, можно охотиться и из легкой, мелкосидящей и весьма неустойчивой посудины,—скажем, парусиновой байдарки,—но только на небольших, закрытых от ветра водных пространствах. На больших же разливах рек, на озерах, а тем более на море, пользование для охоты вообще, а весной и осенью—в особенности, лодкой недостаточно устойчивой часто просто небезопасно. Но обо всем этом я буду говорить особо.

При охоте с лодки основные правила расстановки чучел, посадки криковых и шалашения, конечно, одни и те же, что и при охоте с берега. С челна или лодки удобнее охотиться прежде всего потому, что, во-первых, охотник в этом случае нисколько не стеснен выбором места, а, во-вторых, не боится расстановки чучел и посадки подсадной на глубоком месте, куда в сапогах не пройдешь. При охоте с лодки можно брать с собой большее количество багажа, чучел, подсадных и пр., так как весом особенно не стесняешься.

В челне все с собой, все под руками. Челн—это плавающий дом, в котором при хорошем его устройстве и некотором навыке чувствуешь себя прекрасно и в непогоду, и в дождь, и в холод. Располагаешься в нем с большими удобствами. Сидишь или лежишь на сене. Патроны—в патронном ящике. В валенках и полушубке-тепло. Пойдет дождь,—достанешь дождевик. А если дождь польет, как из ведра,—то и он не страшен: натянешь палатку, разведешь примус, вскипятишь чайник и попиваешь себе чай, не боясь ничего. Правда, в этом случае охота почти пропала,—но и то несовсем. Мне, по крайней мере, неоднажды удавалось стрелять селезней через окно палатки, когда дождь, как горох, барабанил по брезенту, а в палатке кипел чайник...

Конечно, в челне и лучше, и удобнее коротать ночь. В палатке тепло и светло. Выспишься с удобствами, а если спать не хочется, то можно и почитать.

Впрочем, обо всем этом я поговорю в дальнейшем.

Обычно челн приходится устанавливать на зорю не на открытой воде, где и утка-то плохо держится, да и зашалашиться трудно, а в кустах, залитых водой, в остатках прошлогодних камышей и тростника, вблизи берега, около залитого стога сена и проч.

Для постановки челна в кустах обычно разгоняешь челн и кормой в'езжаешь в намеченный куст так, чтобы только нос его да корма выдавались из куста. Ветки куста служат основой для шалаша. Для окончательной маскировки обычно применяют привезенные с собой ветки кустарника или какой-либо иной материал, заготовленный заранее. Нос и корму челна замаскировывают теми же ветвями, сеном и проч.

Место для установки челна, точно так же, как и место для береговой засидки, следует по возможности ежедневно менять, в особенности во втором периоде весны, когда останется только летующая в данной местности птица. В противном случае утка, напуганная выстрелом, видом человека и проч., будет облетать засидку.

Все сказанное выше про необходимость шалашения на берегу в строгой зависимости от окружающей обстановки, выбор всегда соответствующего материала для шалашения и проч., в равной мере относится и к маскировке челна.

Ранней весной челн нужно иметь окрашенным в белый цвет, под окрас снега и льдин, а позже—под цвет воды.

Теперь необходимо сказать несколько слов о постановке чучел и криковых уток. При охоте с берега чучела и криковых обычна ставят с берега, продвигаясь по воде в сапогах. Иногда приходится заносить чучела на длинном шесте,—если вода глубока,—а подсадную закидывать, предварительно и тех, и других прикрепив веревочкой за поводок, конец которой оставляют на берегу, чтобы можно было их при снятии подтянуть, не входя в воду. В противном случае, если ветром или приливом нагонит воду, то снять чучела или подсадных с берега с помощью даже длинных сапог часто не представится возможным. На ночь, на время,когда охота прекращается, и если предполагается утром охотиться из того же шалаша, что и вечером, подсадных необходимо обязательно снимать, иначе утка за ночь устанет плавать, намокнет и на утро не будет кричать. Кроме того, подсадную в ночь необходимо как следует накормить, да и вообще перед тем, как сажать подсадных, необходимо их накормить досыта, т. к. голодные криковые, будучи посаженными в воду, увлекутся отыскиванием корма, начнут нырять, рыться в тине и не будут обращать должного внимания на селезней. Сняв с воды подсадную, необходимо ее посадить в корзину и хорошенько покормить, не забыв поставить ей и воды. Сажать их следует, как я уже говорил выше, отдельно от селезня.

Чучела, если охота на утро предполагается в этом же самом месте, и нет опасения, что за ночь ветром или течением их может унести, можно оставлять на воде.

При охоте с лодки чучела и криковых ставят таким же образом, как и с берега, только самая установка их производится обычно непосредственно с челна.

Если охота предполагается утром на старом месте, то для того, чтобы не выезжать обязательно из закустовки,—что часто приводит к ее полному разрушению (если, конечно, выезд не вызывается необходимостью собрать убитых уток),—я часто применял следующий способ расстановки криковых: к якорьку, на который привязана за ногавку подсадная, прикрепляется тонкая бичева, аршин 10 — 15 длиной, конец которой и оставляется в челне. Когда нужно было снять подсадную, я осторожно, потихоньку тянул к себе эту веревочку, и, таким образом, криковая вместе с якорьком приближалась к самому челну, и я получал возможность свободно, не ломая закустовки, взять подсадную в челн. На утро, или когда снятие вызывалось необходимостью смены подсадной, я оставлял конец бечевки в челне (привязанной), бросал подсадную вместе с якорьком перед лодкой в нужном направлении и, таким образом, ставил ее приблизительно на нужное место.

Некоторый опыт и, главное, осторожное обращение (при неосторожном бросании и доставании указанным способом криковой можно легко сломать ногу и загубить прекрасную подсадную) давали мне возможность при благоприятных условиях, применяя двух подсадных по очереди в каждую зорю, зашалашившись с вечера, не выезжать из закустовки до окончания охоты утром, все время работая со свежими подсадными.

Следует иметь в виду, что нужно по возможности реже выезжать или выходить из закустовки, чтобы, во первых, ее не повреждать, а, во вторых, не отпугивать зря уток. Вообще возня с выходом или тем более с выездом на лодке из закустовки, а в особенности на открытом челне, очень неприятна, мешкотна и сопряжена с необходимостью вслед за этим чуть ли не заново строить весь шалаш. Поэтому следует при выборе места для охоты из шалаша руководствоваться наличием того или иного течения, направления ветра и т. д., и при прочих равных условиях всегда выбирать такое, в котором бы убитые утки не относились вдаль от охотника, а, напротив,—приближались бы к шалашу, а еще лучше прибивались бы к берегу или к густым кустарникам, где их легко было бы по окончании охоты собрать. При этом не следует забывать, что, если течение или ветер вообще или в данный день отсутствуют, и убитые утки остаются среди чучел, то они будут отпугивать пролетающих уток. В этом случае делать нечего: если убито три—четыре утки, приходится выезжать или выходить за ними из шалаша.

Кроме указанных соображений при выборе места для охоты, всегда нужно выбирать наиболее излюбленные селезнями места. При этом весной следует помнить, что не всегда хорошие жировые кормные места оказываются наиболее удачно выбранными для охоты по селезням на манку. Летом и осенью—дело другое, но речь об этом ниже.

Далее, всегда следует выбирать место для охоты так, чтобы место, где расставлены чучела, посажена подсадная и могут сесть утки, приходилось бы против зари, на которую становится видно или продолжает быть видным уже или еще тогда, когда не на зорю (уже или еще) стрелять совершенно невозможно.

Таким образом, наиболее удачно выбранным для охоты весной на селезней местом явится такое место, мимо которого постоянно летают селезни, или около которого они держатся вечером и утром, в котором легко можно устроить шалаш, стать лицом к заре, и в котором убитые утки прибиваются течением или ветром к берегу или к кустам на виду у охотника. Последнее обстоятельство настолько важно, что я лично часто предпочитал встать на более худшем по богатству селезнями месте, но лишь бы не требовалось обязательно вслед за каждым удачным выстрелом выезжать за добычей, —настолько это неприятно и портит охоту.

Вообще же говоря, выбор того или иного места для охоты на манку весной всецело зависит от опытности охотника и знакомства его, как с местностью, так и с повадками уток в данном районе и в данное время.

Опыт этот подскажет, что иногда там, где вечером выдалась прекрасная заря, где за вечер удалось выпустить два-три десятка выстрелов, на утро не увидишь ничего,—и наоборот. Этот же опыт укажет, что то место, где и надеяться нельзя было сделать пару выстрелов по селезням ранней весной, поздней весной окажется наилучшим, и т. д.

По этому поводу не могу не поделиться двумя случаями из моей охотничьей практики.

Однажды в конце весны, запоздав на вечернюю зорю (нужно было отмахать на веслах на под'ездном челне свыше 30 верст), я вынужден был зашалашиться, чтобы не пропустить совсем вечерней охоты, в первой попавшейся заводи разлива могучей Сухоны.

Расставлены чучела, посажены криковые...

Чудный вечер.

Кругом—утиное эльдорадо...

И за вечер ни одного выстрела!!.

Огорченный неудачей, я решил немного отдохнуть и ночью переехать на другое место, где и отстоять утреннюю зорю.

Весело шумел примус, бурлил чайник, чуть колеблясь, горела в палатке челна свеча. Основательно подкрепив свои силы чаем и закуской, я закрыл дверцы палатки, потушил свечу и разлегся на душистом сене (по дороге я предусмотрительно снял верхушку полузатопленного стога)...

Спать я не собирался, хотя и очень хотелось... Папироса за папиросой вынималась из портсигара... И как-то незаметно для себя я все же заснул...

Разбудил меня отчаянный крик моих подсадных, сидевших в корзине в носу челна. Открыв дверцу палатки, я ахнул...

Уже сильно светало.

Вокруг челна, внемля голосу моих подсадных, азартно жвякая, летал селезень.

Хлопнув себя по затылку от досады, я заторопился, но ехать на новое место, а тем более тратить время на его розыски, было уже поздно: я постыдно проспал зорю.

Помня неудачный вечер, я с большим неудовольствием направил свой челн к противоположному берегу заводи чтобы встать лицом к заре, и с сильного разгона в'ехал кормой вперед в густой куст, весь засыпанный какими-то белыми цветами. Что это были за кусты,—я не поинтересовался: было некогда. Шалашиться было легко,—показавшиеся листы кустарника и белые цветы облегчали маскировку челна.

Выброшены чучела, выпущены подсадные.

—А-та-та-та,—завели они свою песню.

Сразу же отозвался кряковый: подлетел, зашумел над самой уткой крыльями и плюхнулся у чучел. Вслед за выстрелом, прервавшим жизнь красавца-крякового, где-то недалеко прозвенел нежный голосок чирка-трескуна. Я поманил,—и чиренок попал под выстрел...

Снова зажвякал кряковый, опять заголосила подсадная, и снова выстрел.

С шумом уселись к черневым чучелам пять гоголей: две самочки и три селезня. Один был убит сидячим, другого удалось взять на под'еме...

В результате утренней зари я взял в том же самом месте, где накануне вечером просидел без единого выстрела и видел всего одного—и то далеко—чирка-трескунка, десяток селезней, заплатив, правда, за это удовольствие чудовищной головной болью: оказывается, что я зашалашился в кустах черемухи и чуть ли не пять часов, ничего не замечая в азарте охотничьей страсти, дышал ядовитым и с тех пор ставшим мне противным запахом ее одуряющих цветов.

Другой случай был со мной на самом большом из озер Европы—на несравненной Ладоге.

За весну того года мне пришлось быть на Ладоге только два раза—в разгар весны и в конце ее, во второй половине мая.

Оба раза я охотился в одном из лучших утиных мест Ладоги. В первый раз охота была—как всегда: 4-5 и до 7-8 селезней в зорю. Охотился я на обычных своих местах.

Приехав позднее, я четыре зори в тех же самых местах, при наличии громадного количества селезней, правда, уже держащихся табунками, потерял почти зря: 1-2, а то и ни одного селезня за зорю!

Я недоумевал. Начал думать и в результате—додумался.

Плюнув на челн и чучела и забрав с собой в лукошке одну подсадную, я пешком побрел вглубь губы, к самой деревне, где озеро постепенно переходит в болото, прорезанное множеством ручейков и крошечных озерушек, густо поросших растительностью и по берегам одетых уже зелеными кустарниками.

Ранней весной тут и делать-то было бы нечего: не было утки совсем.

Но не то оказалось поздней весной. И именно в этом месте, при наличии одной подсадной, без чучел, из плохо сделанного шалашика, мне пришлось взять едва ли не лучшую из всей моей охотничьей практики, вечернюю зорю по селезням весной. Я убил за вечер 12 селезней, исключительно кряковых, причем четырех из них мне удалось свалить двумя красивыми и трудными дуплетами.

Вся утка была в этом конце губы, и я, с сожалением покидая в ночь это чудное место, неся в руках лукошко с подсадной, а на плечах имея двенадцать тяжелых весенних селезней, думал: «Век живи—век учись».

Чтобы закончить об охоте на селезней на манку весной, мне остается еще сказать несколько слов о стрельбе.

Как я уже говорил выше, стрелять приходится, главным образом, по сидячей птице и притом почти исключительно по плавающей на воде. Очень часто приходится стрелять, когда еще довольно темно. Вот поэтому-то очень важно ставить подсадных и чучела обязательно на зорю и на небольшом расстоянии от шалаша. В этом случае, хотя кругом еще темно, на зорю видно довольно хорошо, и не только можно видеть подсевшую птицу, но и различить, села ли утка или селезень.

Когда селезень сел далеко, не следует торопиться стрелять. Если подсадная работает хорошо, или сам охотник хорошо манит, чучела в порядке, и шалаш выстроен умело,—селезень не уйдет. Точно также не следует и торопиться стрелять в лет по пролетающему селезню,—кряковый очень часто перед тем, как сесть, раз или два облетает утку (шилохвость это делает почти всегда). Чирок—тот проще: заслышав или завидев себе подобных, он прямо плюхается к чучелам, при этом почти всегда с голосом.

Единственное исключение из этого правила—свиязь, вообще весьма редко подсаживающаяся весной к чучелам. Ее лучше стрелять в лет, так как надежды на то, что она подсядет, мало.

Чернеть и гоголь, если есть черневые чучела, обычно подсаживаются, причем чернеть охотнее, чем гоголь.

Если к чучелам весной подсядут одновременно и селезень, и утка,—обычно можно определить, который из двух виднеющихся силуэтов—селезень, по окрасу. Но я бы вообще дал совет: не стрелять до тех пор, пока окончательно не убедишься в том, что целишь именно в селезня, и выстрел не может случайно задеть сидящую рядом утку. Лучше вовсе воздержаться от выстрела, если есть хоть малейшее сомнение в том, что целишься не в селезня, а в утку, или если боишься случайно задеть и ее...

По тем же причинам следует избегать стрелять в темноте в лет. Часто бывает, что слышишь голос селезня, видишь, что мимо летит какая-то утка, стреляешь в полной уверенности, что на мушке селезень, а в результате падает утка: селезень летел рядом с ней, но ты его не видел, а выстрелил по летевшей тут же его подруге, о присутствии которой и не подозревал...

Сказанное выше о необходимости сугубой осторожности при стрельбе в темноте должно быть отнесено не только к возможности случайно убить дикую утку-самку, но и свою же подсадную: очень часто в темноте трудно различить, где подсадная и где подсевший селезень. Кроме того, селезень (кряковый) часто садится прямо к подсадной, и нет возможности убить его, не задев выстрелом и криковой. Конечно, стрелять в этом случае не следует, а нужно дать селезню отплыть от утки, или же—что лучше—вспугнуть селезня и взять его на под'еме.

Следует помнить, что дробь летит очень широко, и что были случаи попадания в криковую или в дикую утку-самку, сидящих от селезня на сравнительно порядочных расстояниях,—в 2-х и более аршинах,

Очень часто приходится стрелять через подсадную по севшему селезню. Это тоже необходимо проделывать весьма осторожно, так как я, например, знаю случай, когда подсадная была убита при таком выстреле не дробью, а жестким пороховым пыжем, угодившим ей в голову в расстоянии пяти-шести аршин от челна.

Помимо случайного попадания дробью в криковых, стрельба по селезням, севшим вблизи от них, опасна еще и тем, что криковая начинает бояться выстрела (не звука его, к которому она вообще скоро привыкает, но, главным образом, удара дробового снаряда по воде вблизи нее), начинает при выстреле нырять, рваться с ногавки и проч., а так как она скоро сообразит, что выстрел происходит вслед за прилетом селезня, то перестанет вовсе кричать.

Точно также во избежание стрельбы впустую, а также и порчи чучел, следует внимательно отличать подсевших уток от плавающих чучел. При этом нужно не забывать, что чучела, движимые течением или ветром, плавают на воде весьма естественно, часто перемещаются и даже при внимательном их оглядывании могут быть все-таки в темноте с легкостью приняты за живых уток.

Вообще на весенней охоте всегда следует вести себя хладнокровно и выдержанно,—иначе и охоту испортишь, да и удовольствие, доставленное удачной зарей, омрачишь случайно сваленной выстрелом самкой-уткой или подсадной.

Если подбитый селезень бьется на воде или стремится уплыть, всегда следует его достреливать, не жалея патрона, а не гнаться за подранком в сапогах или на челне, впопыхах разворотив шалаш и испугав уток и тем самым испортив иногда охоту на всю зорю.

Помимо дробовика обычного типа, весьма полезно на охоте по селезням на манку иметь при себе и хорошую винтовку. Огромное удовольствие—взять на 100-150 шагов красавца-селезня или подсевшего гуся и даже белоснежного лебедя,—понятно само собой...

Крупнокалиберные уточницы, как ружья, предназначенные для стрельбы по утиным стаям, весной совершенно не нужны, так как стрелять по стаям, на больших расстояниях, не только не приходится, но и нельзя: при таком выстреле возможность убить и селезней, и одновременно самок—одинакова.

Остается еще сказать два слова о часах дня, ночи и утра, в течение которых происходит охота на селезней весной на манку. Определить эти часы трудно: в разных местностях и в разные периоды весны они различны.

Ранней весной охота вечером начинается раньше, а утром— позже.

Как общее правило, следует сказать, что вечерняя заря начинается за полчаса, за час до захода солнца, причем в пасмурные дни раньше, чем в ясные. Прекращается охота вечером с темнотой.

Утренняя охота начинается едва лишь забрежжит, а кончается часа через два-три после восхода солнца. Впрочем, в местах, где утки много, и где она не напугана, охота утром даже поздней весной может с успехом продолжаться и до 10-11 часов дня.

На севере поздней весной, когда вечерняя заря почти сливается с зарей утренней, охота продолжается весь вечер, ночь и утро почти без перерыва, хотя обычно между 11-ью часами вечера и часом ночи перерыв все же наступает[Я намеренно подробнее остановился на отдельных деталях весенней охоты, так как многое, сказанное выше об устройстве шалаша, расстановке чучел, посадке криковых и проч., вполне приложимо к охоте на уток из шалаша и в другие времена года.]