LDmitry
Участник
- С нами с
- 01/10/12
- Постов
- 33
- Оценка
- 56
- Живу в:
- Нижний Новгород
- Для знакомых
- Дмитрий
- Оружие
- иж27,тоз-63.
- Собака(ки)
- Курцхаар
Добрую половину этого рассказа написал Нижегородский автор Вячеслав Ососков.
БРАКОНЬЕР.
Пепельный свет зимнего утра робко пробирался по лесу обозначая полянки и тропинки, не спеша продирался через густые сплетенные верши кустарников. Он подолгу задерживался перед нависшими над снегом мохнатыми еловыми лапами, словно боясь заглянуть под них, в пугающую темноту. Под огромными, почти в два обхвата дубами протянувшими друг к другу крючковатые корявые ветви, снег был перепахан, словно в этом месте кто-то прошелся по нему плугом. Виднелись комья еще не успевшей схватиться морозом бурой земли, перемешанной с грязным снегом и прошлогодними резными листьями, утратившими золотой блеск давно забытой осени оставшейся где-то там, далеко, за холодной снежной пеленой. Цепочки острых вилочек кабаньих следов соединяли те места, где порои были особенно глубоки – словно воронки оставшиеся после бомбежки. Две лайки-западницы , покрутившись по «пахоте», и жадно вдыхая мокрыми «кожаными» носами крепкий дух кабаньего стада, на махах ушли в лес по борозде оставленной десятками сильных кабаньих ног.
Из-за поворота лесной дороги показались два охотника на широких коротких лыжах. За плечами ружья и линялые армейские вещмешки. Короткие овчинные полушубки туго подпоясаны патронташами, в ячейках которых тускло поблескивают латунными донышками гильзы снаряженных патронов. Лица людей раскраснелись от быстрой ходьбы. На воротниках и по краям сдвинутых на затылок ушанок, седой налет инея. Подойдя к месту кабаньей жировки, они внимательно осмотрели следы, и недолго посовещавшись, разошлись в стороны. Один углубился в лес по кабаньей тропе, другой – почти параллельным курсом двинулся по просеке, уходившей куда-то вдаль широким белым коридором….
Крепкий наст хорошо держал собак. Лишь на относительно чистых местах лайки проваливались по самые спины. Кабанам приходилось значительно труднее. Звери глубоко увязали в снегу. Первым бежал огромный старый секач. Он словно корабль бороздил холодный снежный океан. За ним поспевала матка и несколько подсвинков. Уже через несколько минут погони лайки настигли стадо на краю мелкого густого ельника. Серыми тенями кинулись они наперерез бежавшему последним небольшому подсвинку, стараясь не дать ему уйти в чапыгу. Почти по самые уши проваливаясь в снег, обезумевший от страха кабанчик тоненько повизгивая, из последних сил рванулся к еловому частоколу, но матерая зверовая сука, испытавшая много на своем собачьем веку, одним прыжком оказалась у него на пути. В следующий момент мощные челюсти сомкнулись на морде подсвинка, словно тисками сжав чувствительный, нежный «пятачок». Молодой, рослый кобель, также, не раздумывая долго, вцепился поросенку в заднюю ногу. Послышался отвратительный хруст кости, и округу огласил полный боли и дикого ужаса визг…. Будто таран вылетел секач из чапыги, пробив насквозь сомкнутые ряды молодых елочек. С треском сломался подвернувшийся у него на пути бородавчатый куст бересклета. Кабан мчался вперед, на помощь, все сметая на своем пути. Несмотря на азарт сражения, лайки, тем не менее, были начеку. Серыми шарами отскочили они в сторону от подсвинка, спасаясь от ураганной атаки вепря. Зверь остановился на месте схватки, злобно рявкая и вращая налитыми кровью маленькими злыми глазками. По его телу пробегала нервная дрожь. Молодой кабанчик, шатаясь, волоча ногу и беспрестанно визжа от боли, скрылся в ельнике, а опомнившиеся от смятения собаки, захлебываясь в злобном лае с двух сторон начали приближаться к секачу…. Болезненные хватки собак следовали одна за другой. Зверь вертелся на месте огромным черным вихрем, поднимая столбы снежной пыли, подминая под себя кусты и ломая молодые тоненькие деревца. Он лязгал клыками, пытаясь достать вертких противников. Из его приоткрытой пасти валил пар, и слетали хлопья белой пены.
Собаки, отплевываясь от длинной кабаньей щетины, забивавшей им рты, ловко уворачивались от смертельных выпадов вепря. Пока одна отвлекала внимание кабана, злобно, взахлеб лая на зверя спереди, но четко сохраняя безопасную дистанцию, другая молниеносно хватала секача за заднюю часть его туши. Наконец, оберегая свой зад от обжигающих укусов лаек, кабан, улучив момент, кинулся к большому выворотню ветровальной сосны. Здесь, прислонясь к нему задом, он обрел безопасность и защиту от острых собачьих зубов. Сам же, вертясь волчком, делал молниеносные выпады, пытаясь достать своими кинжалами клыков надоедливых псин. Первым за ненужную в этом случае отвагу поплатился молодой, неопытный Байкал, смело бросившись зверю прямо в ноги. Последовал быстрый разворот туловища, неуловимое движение головой, лязг сомкнувшихся десятисантиметровых клыков, и кобель жалобно скуля, отлетел на несколько метров, ударившись о ствол сухой березы с обломанной вершиной….
Визг подсвинка и заголосивших на одном месте собак охотники услышали одновременно. Путаясь лыжами в кустах, обходя буреломы и гущины, они поспешали к месту схватки с разных сторон. Лай все ближе. Полный боли визг собаки. Быстрее! Еще быстрее! Кровь стучит в висках. Горло сушит хриплое дыхание. Металлический привкус во рту. Розовые, зеленые и желтые круги перед глазами, словно пятна тонкой масляной пленки. Соленый пот щиплет глаза. Ветер, мороз, и напряжение сил выбивают слезу. Всё! Уже рядом! Вон, за деревьями, неподвижное расплывчатое темное пятно, и скачущий вокруг него сгусток серого утреннего тумана. Еще пару десятков шагов. Теперь за дерево. Дальше нельзя. Чуть отдышаться. Ружье в руки, рукавицы в снег. Предохранитель снят. Ну и здоров зверь! А как Зайка его держит! Молодчина!
Кобеля нигде не видно. Наверное, конец – пропал пес!
Приклад в плечо. В левом – картечь. В правом пуля. Только пулей, чтобы не зацепить собаку. Мушка чуть ниже плеча зверя. Выдох. Палец плавно жмет на спуск…. За мгновение до грохота выстрела, кабан увидел охотника, и, не обращая внимания на собаку, бросился прочь. Лайка, прекратив облаивание, отпрыгнула в сторону, и охотник услышал звонкий стук, и вой рикошета ударившейся о мерзлое дерево пули. Зверь, подстегнутый выстрелом, замелькал между соснами. Собака – следом. Послышался выстрел откуда-то сбоку. Зверь сунулся мордой в снег, но тут же вскочил, и, развернувшись на месте словно танк, бросился на охотника, по пути скинув с себя повисшую на его боку собаку, хлестко ударив ее об дерево. Собака вскочила, и, поджав хвост, жалобно поскуливая, хромая, на трех лапах заковыляла обратно своим следом…. Черная машина смерти неумолимо приближалась. Двадцать шагов. Пятнадцать. Десять. Выстрел…. Нет, вместо него жалкий сухой щелчок! Осечка! Два шага до зверя, и отвратительный запах неубранного свинарника. Все! Конец! Конец…. В последнее мгновение охотник попытался отпрыгнуть в сторону, но упал на куст, упругие ветки которого, словно пружина, бросили его прямо на окровавленную морду вепря. Ногу обожгло словно кипятком, и вдруг все вокруг перевернулось, закружилось в диком хороводе и пропало, провалилось в черную пасть бездны….
Человек открыл глаза, и увидел прямо перед собой лицо своего друга – бледное, все в крупных каплях пота. А еще он почувствовал, как что-то теплое, влажное, и такое приятное, касается его шеи и подбородка. Две лайки, тихонечко посвистывая носами, лизали его лицо. Кругом были друзья. В стороне лежал его грозный противник – вепрь, погибший как настоящий боец, и отправившийся сегодня в «страну вечной охоты».
Часть 1
Роковое место минувшей охоты, вызвало шквал воспоминаний, прокрутившихся в памяти, словно кадры кинофильма. Сашка поморщился и открыл глаза - не было ни разъяренного вепря несущегося на него, ни стылой январской мглы, ни жгучей боли в разорванной ноге. Осень уже вошла в ноябрь. Хмурые промозглые утренники сменялись мокрыми холодными днями. Уремы распахнулись, стали просторнее и грустнее, пусто и тихо сделалось в чернолесье, краски ушли бесследно, и лишь вечнозеленые сосны и ели урманов хвастались своими пушистыми нарядами. Лес засыпал, уходил в забытье до будущей весны.
Неподалеку в соснячке раздался призывный лай Зайки. Сашка, не обращая на него внимания, поставил полупустую корзинку на землю, достал нож и стал аккуратно срезать уже отходившие зеленухи. Он спокойно, не отвлекаясь, дорезал грибное семейство, огляделся вокруг и только после этого пошел на голос помощницы. Его ноги мягко ступали по ковру старой выцветшей хвои, он как рысь, скрадывающая добычу, мягко и осторожно продвигался, прикрываясь еловой молодью. Свою Заю, белую с серыми подпалинами западносибирскую лайку, Сашка увидел шагов за пятьдесят. Собачка, задрав к верху умную клинообразную мордашку, сидела и как бы без интереса, с паузами, отдавала голос на большую раскидистую сосну. В том, что Зая работала мошника, охотник не сомневался. Он сделал еще десяток бесшумных шагов, поднял глаза и увидел в пышной кроне могучего дерева черную птицу. Правский раменный глухарь затаился на самой макушке, и с любопытством, водя ярко алыми бровями, рассматривал остроухого зверька. Сашка опустил корзину и громко хлопнул в ладоши, на что петух тяжело и беспокойно захлопал крыльями, снялся с вершины и исчез в хвойной гущине.
Лайка, проводила глухаря разочарованным взглядом, и недовольно поскуливая, потрусила к хозяину. «Что Заюшка? Опять Мы с тобой без добычи? Ну, ничего, ничего - все ещё выправится». Сашка присел на мшелую валежину, потрепал за ухо свою любимицу, достал папироску и задымил.
Александр Столяров уже второй сезон не брал в лес ружье. Угодья, в которых стояла его деревенька, взяли в пользование новые арендаторы. «Владельцы» поперву объявили участок воспроизводственным, и местным охотникам ввели временный мораторий на охоту. Из здешних старожил особливо никто не спорил – присматривались. Но, когда сами «хозяева», начали зимой в открытую на снегоходах зверье гонять, окрестные мужички, в числе которых был и Сашка взбунтовались. Искали правду с кулаками, писали в управление и еще куда-то, на что арендаторы выделили под охоту бросовую территорию с краю участка и стали продавать путевки по ценам неприемлемым для местного населения. Охотников было немного, да и все дельные держались особливо, каждый сам по себе - бОльшего выбить не получилось. Кто-то из мужичков похаживал с ружьишком втихушку, баловался капканчиками да попружками, а некоторые, как Сашка просто забросили охоту - в сельском быту и так забот не перечесть. Столярову еще повезло – у него была постоянная работа и по деревенским меркам неплохо оплачиваемая. Денег периодически не хватало, но лес и река, неизменно были большим подспорьем. Грибы, ягоды – собирали всем семейством, всегда помногу и про запас, в деревне постоянно ловили рыбу, держали хозяйство - иначе было нельзя. Ну, а охота теперь стала самым дорогим и неоправданным занятием…
Грибник докурил, поднял корзинку и зашагал в сторону дома. Он прошел мимо клюквенного болотца, обогнул старую заросшую молодняком делянку, по привычке остановился у осинового солонца, сегодня пустого и почерневшего, провел по нему загрубелой рукой - «Да, не надо бы вам сюда лосятки, зима скоро, не будет здесь вам ноне покоя». Сашка вспомнил, как выпиливал в свежих сломах осины этот и другие солонцы, как вместе со старыми егерями делали кормушки, завозили сено и зерно, как ставили на той стороне реки охотничью избушку. Сейчас это все было брошенное – никчемное. Да, и охотничек пошел нынче другой. Местной молодежи вообще ничего не надо - пытаются уехать, либо спиваются, а у пришлых понятия нет, видать их в школах не учили ценить родной край, природу, лес, понимать трудное рождение всего живого, будь то деревце, птица иль зверь…
Поблизости от солонца Сашка наткнулся на свежий лосиный переход – «Под снег перешли, вот и зима на пороге…». Он подрезался густым елушником, подцепил попутный просек и вышел к небольшой, но такой родной ему деревеньке. В потемневших от дождей и времени избах уже вовсю топили печи. Сама деревня была зажата со всех сторон лесом, а низкое серое небо, надвинувшееся сверху, казалось, укрывало её от вездесущей цивилизации, и лишь разбитая асфальтовая дорога, ведущая в поселок, являлась мостиком, соединяющим её с внешним миром.
Сашка скрипнул калиткой и посадил собаку на цепь, Зая неохотно подчинилась и заняла свое место внутри конуры. Хозяин поднялся в дом, сбросил в сенях сапоги, снял волглую войлочную куртку, такие из шинели охотникам и лесорубам за пол литра горькой шили в местной зоне зеки. Сашкина жена - Светлана суетилась на уютной бревенчатой кухне, увидев мужа, тепло ему улыбнулась:
-Ну, как - собрал последы?
-Да уж. Всё, баста – отходят грибочки, поди, завтра и снег ляжет.
-Давай мой руки, есть будем!
Она нацепила две расшитые хитрыми узорами рукавички и ловко сняла с раскаленной печки тяжелый чугунок, поставила его на стол, сняла глиняную крышку, и по кухне загулял аппетитный запах зажаренных до корочки шкварок и запеченной картошки. Вдобавок, все это угощение было сдобрено сливочным маслом и обильно посыпано зеленым укропчиком.
-А ну мать, налей-ка стопочку – прозяб я что-то. Света отдернула половицу, открыла погреб, достала, прозрачную бутыль, с мутной жидкостью, налила пол стакана мужу и убрала обратно. Сашка выпил, крякнул от удовольствия, занюхал ломтем свежего ноздрястого хлеба, закусил головкой ядрёного чеснока и приступил к незатейливой трапезе. Из комнаты выбежала дочурка, не церемонясь, забралась отцу на коленки, хитро оголила молочные зубки и требовательно сказала - «Пап, покатай!» Сашка взял ей за теплые ладошки и стал подкачивать – «Ехала лошадка - скок-поскок, скок–поскок!» Резко развел колени в стороны – «В ямку бух! А, там петух!» Дочурка, визжа и смеясь от радости, кричала – «Папа, ещё, ещё!»
-Эй, шалунья, дай отцу поесть! – мать взяла дочку подмышки, опустила на пол, и легонько шлепнув ладонью по мягкому месту, увела в комнату. А, Сашка ел и думал - «Как же хорошо возвращаться домой, где тебя ждут и любят, где все как надо, где всему свое место и время – наверно это и есть счастье, во имя которого стоит жить и трудится»…
Ночью действительно лег мягкий еще неглубокий снег, он броным покрывалом укутал землю, усыпал поле и лес, взобрался на деревья и крыши домов. Все кругом было девственно, чисто, и лишь незамерзший Керженец извилистой лентой чернел за дАльником, неся свою мутно-бурую воду в урёмистую глушь…
Ещё затемно Сашка собирался на работу в Семенов, на свой деревоперерабатывающий завод. Он тогда еще не ведал, что в тот день, в связи с сезонным сокращением его бригаду отправят в двухмесячный неоплачиваемый отпуск. Такое случалось и раньше, но обычно длились вынужденные «каникулы» пару недель, не больше. Подработку Сашка не нашел, в зиму её просто не было, но он не унывал – в погребе были запасены соленья, была картошка, протянут как-нибудь. По деревни прошел слух, что новые арендаторы егерей набирают. К ним Столяров идти не хотел, да и на завод все равно возвращаться пришлось бы. Сашка с однокашником, а также напарником по работе и по «отпуску» Колькой Богдановым, когда чуток подморозило, на дальней заводёнке протянули подо льдом сетёшку. Погода стояла гнилая, сильных морозов еще не было, но ледок на речке зацепился, хотя был тонок и подмыт. Повсеместно зияли промоины, по перекатам текла вода и лишь на залывины, где отсутствовало течение, выходить было безопасно.
Каждое утро и вечер они вместе, перетряхивали мережу - худо-бедно на жарёху, на ушицу, да на прокорм собакам набиралось. Иногда, удавалось поменять у ларечницы рыбу на муку, особо не побарствуешь, но пережить период безработицы хватало…
В одно погожее утро рыбаки двигались наторенной стёжкой вдоль Керженца. Сбоку к их тропке подрулил след снегохода, проводил её до самой заводи и отвернул, скрывшись в лесу. Друзья спустились на лед и увидели майну.
- Саньк, смотри - верёвки нет! – Колька в растерянности остановился, сдвинул шапку на лоб и потер стриженый затылок. Сашка подошел - действительно, прорубь сиротливо темнела. Ни стопорной палки, ни сетки-кормилицы – пусто. Мужики стояли молча…
- Сань, мож че крупное ввалилось, и того – утащило.
- Ага, в тридцатку… Сашка внимательно осмотрел закраины и лед кругом.
- Увел нашу сеточку кто-то…
- Да, кто ж возьмет то? Наши хулигайничать не станут, чужих нет…
- Чё делать то? Мож, у Иваныча спросим? Есть у него, всяк даст на прокат.
- Не Коля! И новую снимут. Неспроста это…
- За буром надо идти, да за удочками…
- А, у тебя мормышки есть?
- Да, были где-то. Надо еще жерлиц наготовить.
- А груза?
- У меня гаек да болтов, полный чемодан в сарае. Чем тебе не груза?
На реку друзья вернулись к полудню, неспешно пробурились, начали облов. Сперва не клевало, но потом Сашка нашёл местечко, где скудновато, но все же брали окуньки. Колька ушел к кустам и потаскивал мелочь бели, которая, то и дело зеркальцем вспыхивала у него на леске в лучиках зимнего солнца. Мелюзгой заряжали жерлицы, но тщетно, щучка не брала.
- А, что Сань? Вроде живём!
- Да, есть немного.
- Завтра, если в заводи щука брать не будет, к вечеру переставлю донки в русло на налима!
- Налиму тёмную ночь надобно, непогодную, в ясную не возьмет…
- Брехня…
- Потонешь ты Коля, когда-нибудь. Льда почти нет…
- Не могёт того быть! - Колька улыбнулся и весело подмигнул напарнику.
На следующий день Богданов «нырнул», набарахтался изрядно, не без помощи друга выбрался, пока доковылял до дома, успел крепко промерзнуть и простудился. Теперь Столяров ходил на реку один…
Очередные утро, обедник и вечер прошли безрезультатно - за целый день не единой поклевки. Рыбак уныло возвращался домой пустой и продрогший. Мимо, обдав Сашку снежной пылью, пронесся снегоход. В наезднике Столяров узнал Матвейку. «Откуда у Матвейки техника?» - думал Сашка. «Да, неужто?» - мелькнула у него догадка. «Если Матвейка, нынче в егерях – дело наше совсем худо. Наверно и сеть его работа – выслуживается». Борька Матвеев из соседней деревушки слыл местным браконьеришкой – на токах бил все подряд и без меры, лосишек у солонцов подкарауливал, вешал петли на переходах. Три года назад в марте по насту лосиху беременную кто-то вышиб, конкретно Борьку на мясе не поймали, но все догадывались, чьих рук дело. С ним из охотников считай, и никто не разговаривал, не раз ему чистили «умывальник» за его проделки, и сам Сашка его предупреждал: «В лесу увижу – зашибу!» А теперь - вон оно как оборачивается…
Сашка сплюнул, и прибавил шаг. Домой он пришел уже под затемнок. На пороге его встретила семья, дочурка подбежала к нему, прижалась щекой к ноге и крепко обняла. Светлана, поняв всё, по Сашкиному виду, посмотрела на него своими, бездонно голубыми глазами - во взгляде её не было ни упрека, ни укора, в её очах читалась лишь любовь и надежда, надежда на него, как на добытчика, кормильца и опору. Сашка чувствовал, что подвел их, и хуже не было для него испытания, чем в такие моменты смотреть своей жене в глаза, ловить её понимающие взоры.
- Замерз, поди? Раздевайся, пошли ужинать.
Сашка молча прошел на кухню, на столе появилась пустая вареная картошка и соленые грибы, хлеб закончился. Столяров взял ложку, но аппетита не было. Кое-как перекусив, он достал курево и вышел на крыльцо. Брякнула цепь, из конуры показалась остроухая голова голодной Заи. Сашка задымил, жадно, большими затяжками жабаля папироску. «Ветер меняется, погода ломаться будет» - он докурил, нервно с силой вдавил бычок в консервную банку, заменявшую пепельницу, и громко хлопнув дверью, вернулся в дом.
Охотник достал из кладовки ружье и патронташ. В патронташе с краю тускло поблескивали латунными донцами пяток старых глухариных патронов, остальные гнезда неумолимо зияли унылой пустотой. «Ладно, должно хватить» - он отыскал самодельную пулелейку, аккуратно расправил края гильз, высыпал дробь в жестяную банку, скинул с печки центральный чугунный круг и поставил жестянку на огонь. Свинец вскоре расплавился, и Сашка отлил из него четыре более-менее ровных «катыша». Затем, аккуратно срезал ножом излишки и прогнал каждую пулю по стволу ружья шомполом. После, распыжил все патроны, порох пятого, равномерно разделив на четыре части, пересыпал в оставшиеся гильзы для верности. Потом, навойником вогнал пыжи на место, дослал новоиспеченные пули и закрутил обратно…
Ночью Сашка спал плохо, проснувшись спозаранку, он попил чай, оделся, положил в рюкзак котелок, несколько вареных в мундире картох, топор, взял ружье, лыжи, нацепил нож, сунул в карман патроны и вышел из дому. Зайка, увидев хозяина с ружьем, начала рвать цепь и подвывать, призывая хозяина взять с собой. «Тише, тише Заюшка, сейчас пойдем» - Сашка отстегнул цепной карабин и взял собаку на поводок. Они неприметно, задворками вышли на асфальтовую дорогу и растворились в снежной сыворотке еще темного утра.
За ночь ветер сменился на восточный, принеся потепление и снег. Такой расклад Сашке был на руку, и он бодро шагал, не смотря на промозглые порывы воздуха, неприятно бьющие в лицо холодными снежными хлопьями. Дрога пересекла небольшое поле и вторглась в лесную чащу. Сашка, лишний раз не обслеживаясь, запрыгнул за молодую пушистую сосенку, росшую у обочины, нацепил лыжи и двинул верховой хвойной гривкой. Сонный урман укрыл охотника от лишних глаз и непогоды. Ветер в лесу не казался уже таким сильным, и от сыплющего снега охотника защищали купольные верхушки сосен и мохнатые лапы елей. Рассвет еще не думал рождаться, но от белого покрова лесной мрак казался прозрачным. Сашка резал в целик, не спуская Заю с поводка. По укатанным снегоходами просекам светится, было заказано – на этой земле охотились хозяева. Ново-поставленные егеря регулярно объезжали участок на предмет свежих переходов копытных, а с учетом нынешнего положения, желания попадаться им на глаза у Столярова не было. Здесь зверя нет - это Сашка знал точно, если только охотнички не толкнут где-нибудь, и пришлый зайдет. Сохатые в старых делянках за полосой завала, оставшейся после урагана. Там, в буреломах чернолесья лоси были всегда, там снегоходу не проехать, в ту сторону уходил след лосиного перехода перед первым обильным снегопадом, туда торил лыжню и он. Сашка спустился с гривки, что бы пересечь поперечный просек низинкой, поросшей кустами тальника. Перед просекой он снял лыжи, выбрал местечко поуже и в один прыжок перемахнул через накатанную полосу. Столяров обернулся – его следов видно не было, переход выдавала, лишь осыпавшаяся с лоховин кухта и он, снова вогнав доморощенные унты в петли лыжных креплений, невозмутимо покатил дальше.
Небо уже посветлело, но тускло-серый свет зори, не спешил проникать в глушь лесных чертогов, бессильно растворяясь в рыхло колеблющейся наволочи, неторопливого зимнего утра. Лыжня поделила пополам несколько кварталов, пересекла укрытое снегом моховое болото, гарельник, протянула краем длинного лога и запуталась в завалах. Вековые деревья - узловатые дубы, прямоствольные осины и сосны поверженные ветром, как павшие в давней битве великаны, преграждали ей путь своими могучими телами. Выворотни огромные, выше человеческого роста, с торчащими вверх корнями, словно застывшие в окаменелости реликтовые спруты, напоминали о беспощадной силе неукротимой стихии.
Сашке не чудились ни сказочные гиганты, ни древние осьминоги, он видел перед собой лишь погибший лес с испорченной древесиной. Когда прошел ветровал, местная администрация запретила жителям окрестных деревень распиливать упавшие деревья на дрова, опасаясь, что под эту марку люди прихватят и стоячий высокоствольник, а у самой руки не дошли организовать вывоз. Время ушло, теперь эта, никому ненужная порушенная чащеба на много десятилетий, пока окончательно не сгниёт и не превратится в тлен, останется непроходимым кладбищем деревьев.
Охотник спустил собаку с поводка и зарядил ружье. Он петлял в буреломе, подныривал под стволами или перелазил, снимая лыжи, где нельзя было обойти. Проход через полосу в ширину с полкилометра, занял более часа и отнял немало сил. Зая давно уже ушла вперед, и Сашка катил, не спеша, периодически останавливался, пристально вслушиваясь в тишину леса – не орёт ли где лайка. Слева просветом замаячила делянка, собачий след уходил к ней и охотник, учитывая ветер, стал забирать за ним. Делянку рубили давно – частый осиновый молодняк высыпавшийся, как сорная трава на месте когда-то сильного рослого леса, уже поднялся и сделал вырубку едва пролазной. Сашка прошел немного опушкой и наткнулся на поеденную лосями крушину.
Следов подле не было, он оглядел ветки, определяя давность надкусов, и двинул дальше. Впереди мелькнула Зайка, остановилась, увидела хозяина, вильнула хвостом и вновь пропала из вида за раскидистым кустом боярышника. Лоси здесь были до снега, но видимо сместились, Сашка надеялся, что недалеко.
За старой вырубкой, в низинке начинался не широкий, краями заросший ракитником ложок, Столяров спустился к нему и зашагал, кромкой. Первые следы жировки он увидел совсем скоро - повсеместно поеденная мелочь осинника, беспорядочные наброды, орешки помета, лежки… Сашка по отпечаткам подстав разобрал, что на жирбе, по крайней мере, бык с лосихой и лосенок, может последних два, чтобы не подшуметь остановился, по привычке проверил ветер и стал выжидать…
Зая, почувствовав близость зверя, летела вперед полузаросшей болотиной присыпанной снегом, ловко ныряя через мелкую непролазную поросль. Она жадно брала мозглый воздух чутким носом, найдя свежак, сбегала в обратку, вернулась и уверенно пошла в правильном направлении. Нюх не подвел - нашла! Лайка сбавила ход и появилась перед лосями словно невзначай - стороной прошла в зоне видимости, не подавая в первую минуту голоса. Животных было три, небольшой и два огромных, один из великанов с опасными рогами. Обежав сгрудившихся зверей, собака подскочила к рогачу с головы и, как бы нехотя дала полайку. Бык раздраженно фукнул, но остался стоять на месте, а привязчивая псина уселась на безопасном расстоянии и принялась надоедливо тявкать, дразня лесного исполина. Лось утробно забормотал, зафукал паром, выдувая воздух огромными ноздрями - его терпенье иссякало. Бык не выдержал - рванул вперед, чтобы сбить привязчивого зверька ударом могучей ноги, но Зая ловко отскочила в сторону и залилась громким непрестанным лаем. Сохатый опустил ветвистые рога и, сделав очередной выпад, попытался подцепить собаку смертельными бивнями, но и тут лайка оказалась проворней.
Сашка понял, что собака работает по-зрячему, и уже забегал дугой под ветер через хламную низменную урему. Его лыжи неслышно скользили по свежему пухлявому снегу, проворно огибая кусты лещины и волчеягодника. Охотник поспешал размеренно - "Сейчас он все сделает правильно, времени хватит - Зая удержит! Нужно без суеты спокойно зайти и все закончить одним точным выстрелом". Лог уже близко! Лай все звонче! Ружье наготове! Столяров объехал несколько поваленных кучей обглоданных осин, за которыми проглядывалась логовина. "Шумный, пушистый комок на той стороне скачет в снегу, а где же лось?! Ага, вон переступают тонкие ноги в мелятнике! Вот-вот выскочит на чистое!" Охотник поднял двустволку, приложился - "Далековато, нужно еще чуть ближе!" Справа, совсем рядом мякнул теленок, Сашка высунулся из завала и увидел в тридцати шагах от себя комолую лосиху. Она уже почуяла человека и своим большим темно-бурым телом, как щитом закрыла от «венца природы» доверчивое дитя. Мухортый неуклюжий лосенок с непропорционально большой ушастой головой и непомерно высокими ногами, ростом с жеребенка-стригунка нелепо выглядывал из-за массивной матери, которая подталкивала его своей огромной головой и стоном призывала уходить. Большие влажные глаза взрослого животного выражали невыносимую тревогу, страх и обреченность. В упор бить лосиху с лосенком?! Чуждые ему законы Столяров нарушить мог, но дедовы заповеди, впитавшиеся еще в детстве с первыми охотами, словно с молоком матери - никогда! Он выдохнул и опустил ружьё... А коровенка, набирая шаг, широкой иноходью замелькала меж деревьев, уводя за собой несмышленое чадо. Сашка перевел взгляд на место, где был бык – пусто! Тот, взрывая снег, на махах мчался по простершемуся логу в спасительную даль, из-под копыт разлетались снежные брызги, а рядом хвостом прыгала вязкая собака…
Часть 2.
Раз, два… Раз, два - нарезают лыжню уставшие ноги, ноет затекшая спина, во рту сухая горечь и журчит в пустом желудке. Столяров остановился, снял, от приставшего сырого снега тяжелые, словно гири лыжи, обухом ножа счистил подлип и одел опять – погода с обеда давила на плюс. Сашка целый день шел за злополучным быком и собакой, позади остались лесные километры наторенной в целик лыжни, а лось, выписывая длинную петлю и не думал вставать, лишь его махи стали немного короче, и массивные копыта вылетали из снега теперь через сторону – «Тоже тяжело скотинушке…»
Постепенно пробирающаяся тусклость пасмурного вечера, овладевала лесом. Столяров понимал, что стемнеет быстро и нужно вставать - готовится к ночёвке. Он выбрал место с хвойным подлеском, нашел рядом две достаточно толстые облупившиеся осины, свалил их, и из комлевых частей вырубил бревна для нодьи. В низинке Сашка натяпал охапку ровного осинового молодняка, из него возле будущей согревушки с подветренной стороны соорудил произвольный навес, подстилку для сна и основу для небольшого костра, что бы тот, не просел в снег. Уже в темноте, намахал лапнику, обильно устлал им лежанку и покатую крышу своего укрытия. Когда все было готово, Столяров занялся костерком для чая и для углей - заправить нодью. Чиркнула спичка, в упругую спираль свелась растопочная береста, и первые языки пламени начали разрастаться, жадно облизывая наломанный хворост. Сашка воткнул над костерком под углом в сугроб жердину, черпанул снег котелком, повесил его на жердь и подбросил в огонь сушняка. Костерок затрещал, заискрился, живительным теплом заиграли его яркие лепестки, всполохами отражаясь на угрюмом лице утомленного путника. Запарила напитанная влагой одежда, и по телу начала расплываться безмятежная истома. Сашка вытащил из рюкзака пару картошин, насадил их на ветку и стал запекать. Он вспомнил, как в детстве с пацанами пекарил хлеб с салом на рыбалке у ночного костра, как с аппетитом уплетали они хрустящую на зубах нехитрую снедь - хорошо было тогда, беззаботно. Живот подвело - «Да, кусочек сальца бы, сейчас не помешал…». Котелок зашумел, но охотник еще пару раз набивал его снегом прежде, чем тот, наполнился водой и забурлил снова. Тогда Сашка достал из кармана еще днем мимоходом наломанный пучок веточек малины, сунул в кипяток, и по ночной замерзшей полянке завитал терпкий аромат летних ягод. Столяров съел картошку, запил горячим малиновым настоем, заправил раскаленными головешками нодью и улегся на лапник. Нодья занялась томно и размеренно, одиноко пламенея и одаривая теплом человека в могильной темени зимнего леса.
Ветер поутих, снежок подсыпал неторопливо, убаюкивая, воцарившуюся тишину и безмолвие нарушали лишь легкое потрескивание огня и таинственный шепот снежинок. Усталость взяла своё, мысли отступили, и Сашка задремал…
Что-то хрустнуло неподалеку. Охотник открыл глаза, не вставая нащупал рукой ружье, подтянул к себе и стал пристально всматриваться в неведомую темноту, которая на фоне огня казалась непроглядной. За кустами сверкнули две маленькие звездочки глаз, и через мгновенье к костру вывалилась Зая - ошалелая, шерсть на загривке дыбом. Она не обращая внимания на хозяина, поскуливая, покрутилась у рюкзака, потом забилась в угол под навес и больше не показывала носу. «Зай? Ты чё, а?» - Сашка попытался погладить напарницу, но лайка зарычала, задрав верхнюю губу, оголила клыкастые зубы, и он убрал руку. Собака была не в себе, Сашка видел, как время от времени нервная дрожь, волнами вспучивая густой мех, пробегает по её телу. Никогда прежде Зая, так быстро не бросала лосей. Сколько раз мучились они с Колькой, снимали её с работы, когда она уходила, прихватив сохатых. Бывало, лайка несколько суток пропадала в лесу и ничего... «Что там сегодня случилось впереди? Что могло, так напугать Заю?» - Столяров терялся в догадках. Ясно было одно – собака бросила быка, и теперь шансы его достать были ничтожны…
Снова уснуть не получилось, и охотник в полудреме прокрутился на топчане до утра. Еще затемно продрогший Сашка у тлеющей нодьи наладил костерок, подогрел остатки вчерашнего «чая» и запек последнюю картошину. Половину съел, другую бросил собаке. Зая, поймав подачку на лету проглотила, не разжевывая, как будто её и не было. «Ну что? Ожила? Пойдем тебя проверять!» - ждать рассвета смысла не имело. Столяров привычным движением ноги сгреб сугроб на ещё пыхающие жаром угли, надел лыжи и продолжил путь. Снег идти перестал, но небо оставалось мрачно седым и беззвездным. Вчерашний лосиный след и собачья сдвойка, хоть и были заметены, но даже в темноте различались отчетливо. Лайка терлась в ногах, не обращая на отпечатки копыт ни малейшего внимания, и лишь изредка виновато поглядывала на хозяина, опустив обычно свитый в тугую баранку хвост. Шаг, за шагом Столяров упорно топтал километр, за километром меж батружных деревьев и завалов.
Сумрачная зимняя заря неторопливо забрезжила серостью невыразительного утра, когда Сашка обнаружил, что к лосиным и собачьим следам параллельно в стороне добавились третьи. Волки шли правильной лентой след в след. То, что хищников несколько Сашка не сомневался. Вскоре он в этом окончательно убедился - их строй распался, а рысь трех волков перешла на длинные прыжки. "Значит, достали зверюги лосишку..." Действительно, через пару сотен шагов перед Столяровым открылось ночное действо…
Бык перешел на шаг и встал в начинающейся молоди ельняка, а лайка, забежав чуть вперед, легла под пушистой еловой лапой. Лось потоптался на месте, последний раз безуспешно попытался отогнать Заю, а потом забрался в самую гущу подлеска. Здесь их и настигли волки. Переярок, бросился на собаку, ошибочно решив, что в один прыжок достанет и разорвет жертву. Опытная лайка вертко взвилась свечкой, в воздухе успела цапнуть хищника за бок и выдрать клок шерсти. Приземлившись, она правильно оценила силы, отскочила в сторону, и дала ходу назад по своим следам. В это время матёрый с волчицей подскочили к сохатому с двух сторон и начали крутить. Переярок не стал догонять собаку, злобно огрызнувшись, он присоединился к своим. Ситуация накалялась! Волчица с молодым отвлекали внимание быка, делая обманные подскоки, а матёрый подкрадывался с другой стороны, выбирая момент для решающей атаки. Бык был дюжим и опытным бойцом, три волка вряд ли смогли бы его одолеть в иной ситуации. Сейчас же его силы были на исходе, усталость от длительного перехода сковывала мышцы, удары потеряли скорость, но просто так, сдаваться сохатый не собирался. Лось выскочил из ельника, задом уперся в еловый завал, широко расставил передние ноги, опустил голову и приготовился защищаться. Он не тратил силы на ложные выпады волков, а ждал главного атакующего броска, чтобы смертельно ранить нападающего врага тяжелыми рогами. Троица не торопилась, умело изматывая потенциальный ужин. На конец, вылучив момент, матёрый сделал прыжок, вцепился зубами в лопатку быку, прокусив сухожилия и повис. Лось замычал, протащил волка несколько шагов и с такой силой притер его к отдельно стоящей сосне, что свез толстую кору, векового дерева. Волк упал на спину, его морда исказилась от дикой боли, перед глазами заплясали белые вспышки, но зубы он не разжал, разрезав быку бок. Сохатый в горячке хотел растерзать упавшего противника, рогами замахнулся для смертельного удара, подставив шею с другой стороны. В этот момент молодой решив попробовать силы отчаянно выпрыгнул, чтобы вцепится в неприкрытое горло острыми, как ножи клыками, но лось уловил это движение, и резко мотнул головой, бивнем сбив переярка с ног, тот распластался на мягком снегу, а бык в гневе копытами вбил серого до земли. Затем, резко развернулся добить матёрого, но старому волку хватило секундной передышки, чтобы отскочить и, припадая на снег, «завернуть оглобли». Сохатый оглянулся на волчицу, которая в неистовом бессилье скалила зубы, победно фыркнул и широко шагая, пошел прочь…
Столяров подошел к месту схватки, жалкий перепачканный кровью комок шерсти, нелепо разбросивший задние лапы, так и лежал на месте. От головы и туловища переярка осталось бесформенное месиво. Лайка, понюхав труп своего поверженного врага, брезгливо повела носом и посмотрела на хозяина. «Ну, что Зай? Полтора волка осталось. Не бзди! Пойдем!» Лосиный след через сотню шагов окропила кровь. В горячке лось шел ровно, но пройдя с километр, его левая нога начала чертить на снегу длинный потаск. «Значит матёрый все-таки заранил лосишку.» Сашка прикинул, где он сейчас находится, и куда шел бык – «К реке тянет, в колодник!» Колодник представлял собой, достаточно протяженный и сильно заболоченный пойменный лес, переходящий у реки в зыбун. Это болото полностью не замерзало даже в мороз, и сейчас там человеку было не пройти. «Конечно! Где ему ещё скрыться! Только бы вышел – иначе не взять!» Впереди начиналась мучижинная пойма - бочаги, кусты, захламлённый лес, река была где-то по левую руку. Сашке ничего не оставалось делать, как отвернуть от лосиного следа и идти в обход справа.
Он прибавил, шаг, нужно было торопиться, пока погода снова не повернула на плюс. Лес менялся, смешенный и пересеченный он превратился в лиственную низменность, кругом было ровное, как стол однотипное чернолесье.
Столяров катил уже долго, лосиный след, который остался с лева, охотник не пересекал. Сашка сбился, и теперь шел по наитию, не зная точно, где находится. Хмурое серое небо нависло угнетающей пеленой, голый лес наполненный пустотой вселял неуверенность и казался бесконечным. «Нет, потеряться он не мог, просто где-то, расслабился, не учел, упустил направление! Сейчас бы взглянуть на компас или солнышко, хоть на мгновенье!" «Что там, у деревьев – мха больше с севера, кора грубее, крона реже? Ерунда! Здесь все едино!» Последним ориентиром оставался слабый ветерок, и Столяров надеясь, что тот с утра не поменялся, держал примерный курс.
"Может, пропустил след? Нет, не должен! А, если бык не вышел - остался в колоднике? Собака в ногах! Бл.., сейчас бы компас!" Охотник шел вперед, в голову лезли мутные мысли, внутри уже зарождались признаки отчаяния, когда он снова наткнулся на след сохатого. Крови на следу уже не было, но левая нога, так и чертила копытом на снегу прямую полосу. Лось сбился с рыси и начал скакать. «Скоро встанет, надо достать, надо!» - не чувствуя усталости Столяров прибавил шаг. Сашка не замечал, как пот застилает глаза, как от испарины намокает одежда. «Еще, немного!» Впереди замаячил просвет, и охотник увидел излучину Керженца, за неё уходили следы копыт.
Зая, чувствуя близость зверя, пошла вперёд. Охотник выскочил к крутому, промытому мутной водой повороту, быстро сориентировался, где находится и в надежде на собаку, дернул наперерез. Он знал - река здесь делает километровый криуль влево и возвращается назад, выходя метров в трехстах впереди. Сохатый ошибся, реку, при такой погоде, ему не перейти, и Сашка пытался использовать выпавший шанс. «Лишь бы тот не успел выскочить из треугольника! Быстрее, быстрей!» Лыжи уверенно ворвались в еловый подсед, оснеженные ветки хлестали по лицу, на одной осталась висеть шапка, сбитая сырая осыпь валила на голову и за шиворот, но Сашка уверенно, резал чапыгой. Слева замолотила собака - «Есть!» Смолкла - «Лось пошел!!!» Столяров припустил, во весь дух, ловко поднырнул под сломанной елохой, протаранил можжевеловые кусты, вырвался из их цепких объятий, но в это мгновенье лыжина предательски заскочила под наклоненную ветку и застряла. Сашка споткнулся, однако устоял, выдернул унты из ременных петлей и, утопая по колено в сугробе, через чепору выскочил на чистину. «Успел! Успел…» Сердце на пределе отстукивало в висках барабанную дробь, охотник, тяжело глотая влажный воздух, провел шершавой ладонью по заснеженному лицу, часть снега жадно зацепил губами и встряхнул кисть. Впереди проглядывался обрывистый берег. «Ветерок с реки, назад лось не пойдет, аккурат в полветра здесь выскочит! Заинька, родная, давай нажимай!!!» - Сашка приготовил ружьё и снял предохранитель. Секунды… Напряжение нарастало! Минута… Лось замелькал меж нетолстых стволов осинника слева, и размашистой рысью вывалился на чистину.
Мысли ушли на второй план, сознание охотника обрело ясность, Столяров плавно поднял ружьё, приклеился к планке, палец привычным движением лег на холодный курок, частое дыханье стихло, затаилось, глаз через мушку нашёл цель. И, чуть пропустив сохатого, Сашка выстрелил.
Катыш смачно шлепнул по туше, прошел наискосок под правой лопаткой, почти насквозь просадив сильную грудь быка. Зверь охнул, передние ноги пропустили шаг и он, вытянув шею, по инерции рухнул вперед. Столяров видел, как лось ткнулся в сугроб, хрипя и харкая брызгами крови, приподнял голову, попытался встать, но не смог – «Угадал?! Угадал!!!». Охотник, не мешкая, дернул с пояса нож, крутанул лезвием к верху и быстро подскочил к холке животного. Он, не глядя быку в глаза, придавил его голову коленом, и с силой вогнав клинок в судорожно напряжённое горло, уверенно перерезал пульсирующие жилы…
Часть 3.
Сашка погрузил свой длинный нож в нижнюю часть лосиной шеи, в место, где она соединяется с грудью, и сделал несколько сильных режущих движений вглубь, в направлении сердца. Из разреза быстро, а затем всё медленней, начала сочиться тёмная, парящая клубАми на холодном ноябрьском воздухе, кровь…
Как же хорошо всё закончилось! Теперь ему не будет стыдно ни перед Светланой, ни перед маленькой дочуркой, ни перед своей совестью! Господи, спасибо! Сняв шкуру с сохатого, и выпростав внутренности, охотник из последних сил наломал сухих еловых веток, настрогал остро отточенным топориком смолья с высокого, сухого, и крепкого как кость, пня, развёл костерок, набил доверху котелок чистым снегом, и повесил его на рогатину. Костёр Сашка развёл вовсе не из-за боязни замёрзнуть. За работой телу было жарко, а рукам – так и вовсе горячо от крови и плоти сохатого. Охотник неимоверно устал. Его ноги были словно ватными, руки тряслись мелкой дрожью, а ведь впереди предстояла главная работа – разделка туши. И горячий чай совсем не будет лишним!
Разрубив тушу на большие куски, он набил под завязку терпко пахнущей свежатиной свой вещмешок, и крепко затянул узел горловины. Оставшуюся, бОльшую часть туши Столяров планировал подвесить на стоящую возле, большую, раздвоенную на высоте чуть выше человеческого роста, осину, от всякого зверья и лесной нечисти. Мало-ли… Ну а потом они возвратятся сюда с Колькой, семья которого нынче тоже не жировала, и за раз переправят продукт в деревню.
Уставшая, изголодавшая Зайка, прикрыв глаза с мелко подёргивающимися веками, жадно лизала тёплую, густую кровь. Её морда, лапы, грудь, всё было окрашено красным… «Зая! Заинька!» - позвал собаку Сашка. «На-ко вот… Небось вся изголодалась у меня-то! Прости уж…». И охотник отрезал ей увесистый, хрящистый кус лосятины, разрубил на несколько частей, и дал своей помощнице. Лайка, голодавшая уже больше недели, не жуя глотала эти тёплые, дымящиеся куски, заложив назад уши и роняя на снег розовую, вязкую слюну. Несколько раз собака прерывала еду, настораживалась, и пристально смотрела через большую вырубку куда-то вдаль, в тёмную урему, поводя чуткими треугольниками ушей, и силилась уловить какие-то ведомые только ей запахи чёрной, подвижной мочкой носа. Но всё было тихо вокруг. Долбил дерево дятел, в елках, с тонким писком возились желтоголовые корольки, да лес с безучастным видом взирал на охотника, собаку, и останки поверженного лесного великана лося…
Поначалу Сашка не обратил на это внимание. Он перетаскал куски мяса под осину, привязал верёвку к топору, перекинул его через здоровенный сук с гладкой, оливкового цвета, корой, продел через прорези в кусках жердь, и изо всех сил, повисая всей тяжестью тела на верёвке, поднял мясо вверх, к самому суку. Обернув верёвку несколько раз вокруг стволов, выше развилки, охотник завязал «восьмёрку», усмехнулся, вспомнив, как охочий до всяких нужных в жизни бытовых мелочей Николай, обучал его на досуге вязать различные узлы. Сашка обрезал остаток верёвки, и ещё пару раз проделал ту же процедуру с оставшимся мясом. На месте разделки сохатого остались только голова и мотолыги.
Меж тем время перевалило далеко за полдень, и Сашка решил перекусить. Выдвигаться к дому он планировал поближе к темноте, дабы случайно не засветиться с мясом. Мало ли кто в пути может попасться, да и в деревню с полным мешком не попрёшься! Он бросил в кипяток брусничника, откопанного ногою тут же, на вырубке, подождал пока настоится, и налил в крышку армейского котелка. В оставшийся вар охотник заложил большой кус печёнки, и через несколько минут уже с аппетитом ел, обжигаясь, свежак, прихлёбывая буроватым настоем брусничного листа. «Э-эх, хорошо! Гоже!» - Сашка блаженно вытянул натруженные, гудевшие ноги. Он выбил из пачки «беломорину», стукнул ею о тыльную сторону кисти, продул мундштук, смял его, засунул в рот, и чиркнув спичкой, с блаженным удовольствием глубоко затянулся крепким табаком. Так сидел он, прикрыв глаза, расслабив тело, курил..., как вдруг краем глаза усёк, что наевшаяся уже до отвала Зайка, прекратила мусолить жёсткий белый хрящ, и вскочив на ноги, уставилась на ближайшую окраину вырубки… Нос ловил запахи, а уши лайки были направлены строго вперёд. «Что за дела?» - подумал Сашка. «Не иначе как гостей каких чует? Но кого принесла нелёгкая? Защитники природы сюда только на снегоходе могут добраться. На лыжах не пойдут – в падлу нынче стало им на лыжах-то… Кстати, вроде недавно стрёкот их слышал в направлении деревни, но очень далеко, практически на пределе слуха. Так кого же причуяла Зая?» - размышлял Сашка, глядя на собаку.
Он докурил папиросу, и вдавил окурок в ствол валежины на которой сидел. Тут вдруг он увидел, а скорей почувствовал, как в чуть серых пока ещё сумерках, в частоколе ивняка и невысоких густых ёлочек, мелькнула какая-то неясная тень… Зайка глухо зарычала, шерсть на загривке встала дыбом, верхняя губа поднялась, обнажив клыки. Раскрутив баранку хвоста, лайка явно чего-то боялась…
«Крронг-крронг, кррру» С высоты донеслось характерное вОроново «крыканье». «Ффф-ухх, ффф-ухх, ффф-ух» - послышался свистящий шум крыльев, и Сашка поднял голову к небу. Две большие птицы, видимо каким-то образом почуявшие поживу, с распростёртыми крыльями чёрными крестами кружили над поляной. «Тьфу, нечисть!» - Сашка сплюнул под ноги. «Принесла нелёгкая!». Он замахнулся на птиц. ВОроны испуганно шарахнулись в сторону, и уселись неподалёку на вершину сосны, одинокой мачтой стоящую ближе к краю вырубки…
Сумерки надвинулись ещё боле, и Сашка, успокоив собаку, решил выдвигаться к дому. Он подошёл к костру, нагнулся за толстой веткой, и уже хотел было расшвырять пышущие жаром головни по снегу, как Зайка залилась неистовым, злобным лаем. Охотник выпрямился, бросил взгляд по направлению лая собаки, и обомлел… К нему медленно приближались три волка. Он кинулся к ружью, и увидел, как справа в таловых кустах, мелькнули ещё две тени..., и слева будто ещё одна…
«К костру не посмеют!» - мелькнула мысль, и он бросил в огонь две последние сушины, разрубив их пополам. За то короткое время, пока Сашка работал топором, он отметил для себя, что серые, от резких взмахов его рук, немного оробели, и остановились шагах в сорока. Подпитав костёр, он зарядил «ижевку», с удивлением обнаружив, что один из патронов куда-то исчез! Не было его ни в карманах, ни подле костра… По спине пробежал предательский холодок… «Неужто потерял?» - с какой-то тоской подумал охотник, и увидел, что волки, вопреки его ожиданиям, сократили дистанцию до ярко разгоревшегося костра! Сашка голыми руками вынул из огня здоровенную головню, и размахнувшись, что есть силы швырнул её в сторону волков. Горящая головёшка, вращаясь, и завывая огнём, обрушилась в самый центр серой троицы. Хищники, лязгнув зубами, и поджав хвосты, опрометью бросились в разные стороны! «Так-то, сука, ублюдки!», злорадно процедил Сашка, и удобно приложившись, выстрелил в ближайшего, того, что стоял за кустами слева. Выстрел сухо, и как показалось Сашке, как-то беспомощно щёлкнул на открытом пространстве, но здоровенный волчара, высоко подпрыгнув, и крутанувшись на снегу, растянулся на месте продолговатым тёмным пятном. Остальные же хищники, вместо того чтобы броситься наутёк, едва отбежав, начали снова приближаться к костру. Они делали это уверенно, но без лишней наглости, и как показалось Сашке – вдумчиво, с двух сторон окружая их с Заей. Три с одной стороны, и два с другой. Среди волчар, один выделялся особо крупными размерами. По его прижатым к лобастой голове ушам, оскаленной морде, и горизонтально вытянутому «полену», Сашка понял, что эта тварь не очень-то его и боится!
«Может бешеный?!» - мелькнуло в голове. И тут его осенила догадка: «Да это же тот самый матёрый, с которым давеча бился сохатый, и которого тот приложил к дереву! Ну да, точно он! Иш как прихрамывает! И та волчица, что лежит за кустом со свинцом в боку, наверняка с ним же и была! А остальные-то тогда откуда взялИсь? Ну не иначе одна шайка-лейка! Рыскали небось порознь, а тут сошлись – будь они не ладны!»
Теперь расстояние до волков, казалось, стало ещё меньше, и Сашка с дикой злостью метнул в них ещё две головни. Хищники нехотя отбежали, а двое из них, приблизившись к распростёртому на снегу телу волчицы, поволокли его в кусты. Тотчас же оттуда послышалась злобная грызня, видимо серые «товарищи» остервенело терзали свою поверженную подругу! «Бля! Ублюдки! Совсем, суки, озверели! Твари!» - что было силы закричал Сашка, и выхватив из костра ещё одну чадящую дымом головню, швырнул её в направлении волков…
Он ненавидел их всеми фибрами своей души, ещё с тех пор, как завёл себе первую собаку – русского гончара, и иначе как «твари» и «ублюдки», не называл! Выжлец выдался крупный, высоконогий, паратый, с хорошим поиском и добором. В четыре года он гонял так, что во всей округе ему не было равных! Сколько раз Столярова уговаривали продать собаку, но молодой тогда ещё охотник ни за какие деньги не соглашался. Заграй работал не только по зайчишке, но и был хорошим красногоном. А лисьи шкуры в те времена ещё были в цене, что являлось несомненным подспорьем в деревенском житие. Как-то, дело было в декабре и после жестоких морозов наступила оттепель, Сашка пришёл уже затемно с охоты, и подвесив на дворе под потолок двух белячков, позвал Заграя в сени. Но гончак не пожелал оставаться там, и открыв мордой дверь на улицу, улёгся недалеко от крыльца в стожке соломы. Столяров за полночь вставал, выходил курить. Небо было тёмное, беззвёздное, пропархивали одинокие снежинки, стояло полное безветрие и тишь. Лишь очень далеко, где-то в стороне Семёнова, раздавался еле уловимый шум ночного поезда… Сашка докурил, смял папиросу в старой консервной банке, посмотрел на мирно посапывающего в соломе своего помощника, зевнул, и закрыл дверь. А на утро он, вынеся варево псу, так и не дозвался его… Подумав, что кобель, он и есть кобель, и свалил в какую-нибудь деревню к течной суке, Сашка занялся своими делами. После обеда, решив поменять подстилку в конуре, охотник подошёл к копне, и обомлел! Солома сплошь была в крови, на снегу виднелись многочисленные бурые пятна, а по ту сторону копёшки валялась вывернутая наизнанку шкура его верного Заграйки с завёрнутой внутри её головой! По следам на снегу он быстро восстановил картину ночного происшествия. Два крупных волка, приблизившись к его дому со стороны огородов, долго лежали в бурьяне. Там снег был протаян до земли. Видимо, серые долго ждали, пока в окнах избы погаснут огни, и стихнут деревенские звуки, а затем приступили к действию. У пса не было шансов… Они подошли к выжлецу с двух сторон, и схватили несчастную собаку. Один моментально вцепился в шею, а другой в спину повыше крестца. После этого первый волк перехватил уже бездыханное тело Заграйки, и так рванул к голове, что шкура гончара снялась чулком, и задралась до самой шеи. Отгрызя голову, они потащили гончара на задЫ… Столяров обнаружил там, в кустах, три лапы и откусанный наполовину гон – всё что осталось от его любимого друга…
Затем, позже, у Столярова появилась лайка светло-рыжей, даже скорей желтоватой масти. С кличкой долго гадать не пришлось, и Сашка назвал его Лимон. Кобель был дружелюбный, и любопытный до неприличия, с хорошим чутьём и слежкой. Охотник успешно промышлял с ним куничку да белку. Пёс мастерски облаивал глухаря, каким-то образом находя улетевшего, и севшего на лес петуха почти за километр! По крупному молодой кобель работать не желал. И вовсе не из-за боязни, а из-за отсутствия интереса, и абсолютного равнодушия к скотине и медведю. Но Сашку он и такой вполне устраивал. Тем более у его друга Кольки Богданова имелась чисто зверовая западница.
В одну зимнюю февральскую ночь Сашка сквозь сон услышал брехню своего кобеля. Лимон даже в самые лютые морозы никогда не просился в сени, и как обычно спал в будке у крыльца. Выходить на холод было откровенно лень, Сашка так устал на работе, что еле доплёлся до кровати! Он ещё раздумывал: «Идти – не идти?», но вскоре лай стих, и Столяров снова провалился в глубокую, тёмную бездну сновидений. А на утро Лимона негде не било. Сашка звал его, ходил по деревне, искал, но пёс как сквозь землю провалился… Уже под вечер, выйдя на лёд замёрзшего озерца, что находилось напротив окон избы, охотник с удивлением обнаружил волчьи следы. Много следов! Снег на озере был буквально весь истоптан. Сашка определил, что следы принадлежали одному волку, скорей волчице. От сарая наискосок к озеру шли ещё два волчьих следа. Отсюда серые выбегали на махАх, во всю прыть! Побродив по окрестностям, охотник обнаружил уходящие на опушку леса три следа, и вОлок… Всё сразу стало ясно, и Сашка представил всю картину разыгравшейся трагедии. Два волка хоронились за дощатым сараем, а один – волчица, выбежала на лёд озера, и то приближаясь к дому, то отбегая, выманила-таки кобеля из будки! Едва Лимон отбежал на нужное для волков расстояние от дома, как находившиеся в засаде хищники, молниеносно бросились вперёд, и отрезали ему путь к отступлению, а подоспевшая волчица поставила точку в этой драме…
Совсем стемнело, а ситуация не менялась. Зайка, поджав хвост, заливалась у ног хриплым лаем, в кустах шла грызня, а в отблесках костра было видно, как трое серых, с вздыбленной на загривках шерстью, медленно ходили взад-вперёд в нескольких шагах от огня… Что есть силы сжимая в руках с побелевшими костяшками пальцев, ружьё с последним патроном, Сашка лихорадочно прокручивал в голове ситуацию. Близкое присутствие пятерых голодных хищников, и одна пуля в стволе, делали его положение ужасным! Он боялся… Да, он боялся что никогда больше не увидит дочурку и жену, свою старенькую маму, никогда больше не пойдёт на охоту, никогда не встретит новую весну… По спине текли струйки холодного пота, во рту пересохло, а волосы под шапкой стояли дыбом! «Вот бы шкура и требуха лежали не так близко к костру! Может тогда твари довольствуясь этим, отстали бы от них?! Может как-то подвинуть останки сохатого к ним поближе? Кинуть как-то?!». Но понял, что в его положении нечего и дёргаться! Нужно держаться ближе к костру! Он подтянул к себе вещмешок с мясом, и сверху положил топор. Вот только долго ли прогорит костёр, и сколько их намерены держать в осаде эти серые ублюдки?! Охотник оглядел совсем обнаглевших, приблизившихся вплотную волков, и вдруг почувствовал, что вот оно – то расстояние, за гранью которого этим тварям будет уже абсолютно безразличен вечный страх перед огнём и человеком… Он видел, как у самого большого волчары, судя по всему – вожака стаи, всё тело словно свело судорогой. Он весь напрягся, подался телом назад, и слегка присел на лапах. Сашка протянул руку к топору. «Сейчас броситься!» - мелькнуло в голове, и он совершил роковую ошибку… Охотник, что есть силы, метнул топор в нападавшего волка, а Зайка… Его верная Зая расценила этот бросок как сигнал к атаке, к защите своего хозяина, и с рыком бросилась вперёд…
Топор, никого не задев, зарылся в снегу. Сашка не успел даже ничего понять, как окрестности огласил обречённый визг собаки. В одно мгновение с Зайкой было покончено… Тот самый здоровенный волчара схватил собаку, и бросился прочь от костра. За ним последовали остальные. «За-а-а-а-я! Су-у-у-у-ки, бля-а!» - завопил Сашка, и навскидку выстрелил в огромного волка, словно кошка мышь нёсшего тело лайки… Тяжёлая круглая пуля, выпущенная с десятка шагов, попав в основание черепа, снесла волку пол головы. Он опрокинулся на бок, разжал челюсти, и Зайка дёрнувшись в конвульсиях неподвижно затихла на снегу. Не помня себя от горя, Столяров кинулся вперёд, размахивая ружьём словно дубиной. Он упал на колени перед своей собакой, и завыл словно раненый зверь… Взяв на руки бездыханное тело лайки, прижав его к груди, и поглаживая мягкую густую шерсть, всё шептал: «Зайка! Заюшка! Но как же так? Прости… Прости меня, Зая… Ну пожалуйста, прости! Ну как же, а..?» Из глаз охотника катились крупные горячие слёзы, обжигая обветренное лицо, и оставляя струйчатые дорожки на небритых щеках. Глаза застилал красный туман, в ушах стоял звон, с неба безучастно смотрели холодные звёзды, а деревья и кусты вокруг, бешено плясали и кружились в каком-то первобытном танце…
Сколько в таком состоянии, стоя на коленях, пробыл охотник, Столяров не помнил. Время хаотично катилось бессмысленными обрывками в каком-то другом измерении… Очнувшись, Сашка обвёл взглядом поляну. Волки бесследно исчезли, словно их и не было. На светлом саване снега лежала его Зайка, чуть поодаль, по сторонам – распростёртые тела двух здоровенных волков. Повсюду на снегу темнели пятна крови…
Сашка аккуратно положил Зайку на вещмешок, закрепил тело лайки верёвкой, и закинул вещмешок за спину. Он в последний раз оглядел поляну, встал на лыжи, подхватил двустволку, и взял курс на восток…
Сашка шёл вперёд, мыслей в голове не было никаких, а на душе было полное опустошение. Не было ни усталости, ни эмоций. Не хотелось ничего – ни спать, ни есть, ни пить. Ничего… Хотелось просто тихонько лечь на этот снег, и умереть. Ширк, ширк… Ширк, ширк – монотонно шуршали лыжи по снегу… На половине дороги к дому, Сашкин путь пересекли два лосиных следа. «Корова и телок» - определил охотник, глядя на следы и вымученно улыбнулся. «Никак мои знакомые! Живите ребята, живите счастливо, растите, родите… Дай Бог вам…». В душе охотника колыхнулось какое-то тёплое, если не сказать … нежное чувство! Он всё сделал верно! Не нарушил охотничьих законов его предков, не польстился на лёгкую, доступную добычу, сберёг сохатых для природы! А если бы..? А если бы было по-другому, то уже давно был бы дома, хлебал щи с сохатиной под стопку! И скорей всего не было бы ни волков, ни кошмарной ночи, да и Зайка… Зайка была бы с ним – его самая лучшая на свете собака, работница, помощница, Светкина и дочуркина любимица…Да-а-а..., короток век охотничьих собак… Но Зая погибла достойно, как и подобает лайке – на охоте, а не в вонючей, блохастой конуре. Случилось то, что угодно было Богу - он дал такое тяжёлое испытание, и Сашка преодолел его, а значит победил! В том числе победил себя, свои шкурные, низменные человеческие интересы! И пускай даже такой ценой! Так надо. У него хватило мужества не переступить черту… Теперь домой к семье, с добычей!
Почти у самой деревни охотнику попался свежий попутный снегоходный след с волокушей, и он встал на него. Так с поклажей идти было значительно легче. «Ширк-ширк-ширк-ширк» - уже быстрее и веселей зашуршали лыжи. Пробежав несколько десятков шагов, внимание Сашки привлекли какие-то тёмные катыши по обеим сторонам снегоходной дорожки… Он сразу всё понял, и от этой догадки сердце бешенно заколотилось, и его пронзило с головы до пят, словно молнией! Охотник остановился, зачерпнул рукой горсть снега с тёмными комочками, сжал до боли кулак, и долго так стоял, стиснув зубы, и глядя куда-то вдаль, в тёмную пустоту, поверх видневшихся за полем тёмных крыш домов, поверх тёмных елей… Снег в ладони медленно таял, окрашивая пальцы в алый цвет…
БРАКОНЬЕР.
Пепельный свет зимнего утра робко пробирался по лесу обозначая полянки и тропинки, не спеша продирался через густые сплетенные верши кустарников. Он подолгу задерживался перед нависшими над снегом мохнатыми еловыми лапами, словно боясь заглянуть под них, в пугающую темноту. Под огромными, почти в два обхвата дубами протянувшими друг к другу крючковатые корявые ветви, снег был перепахан, словно в этом месте кто-то прошелся по нему плугом. Виднелись комья еще не успевшей схватиться морозом бурой земли, перемешанной с грязным снегом и прошлогодними резными листьями, утратившими золотой блеск давно забытой осени оставшейся где-то там, далеко, за холодной снежной пеленой. Цепочки острых вилочек кабаньих следов соединяли те места, где порои были особенно глубоки – словно воронки оставшиеся после бомбежки. Две лайки-западницы , покрутившись по «пахоте», и жадно вдыхая мокрыми «кожаными» носами крепкий дух кабаньего стада, на махах ушли в лес по борозде оставленной десятками сильных кабаньих ног.
Из-за поворота лесной дороги показались два охотника на широких коротких лыжах. За плечами ружья и линялые армейские вещмешки. Короткие овчинные полушубки туго подпоясаны патронташами, в ячейках которых тускло поблескивают латунными донышками гильзы снаряженных патронов. Лица людей раскраснелись от быстрой ходьбы. На воротниках и по краям сдвинутых на затылок ушанок, седой налет инея. Подойдя к месту кабаньей жировки, они внимательно осмотрели следы, и недолго посовещавшись, разошлись в стороны. Один углубился в лес по кабаньей тропе, другой – почти параллельным курсом двинулся по просеке, уходившей куда-то вдаль широким белым коридором….
Крепкий наст хорошо держал собак. Лишь на относительно чистых местах лайки проваливались по самые спины. Кабанам приходилось значительно труднее. Звери глубоко увязали в снегу. Первым бежал огромный старый секач. Он словно корабль бороздил холодный снежный океан. За ним поспевала матка и несколько подсвинков. Уже через несколько минут погони лайки настигли стадо на краю мелкого густого ельника. Серыми тенями кинулись они наперерез бежавшему последним небольшому подсвинку, стараясь не дать ему уйти в чапыгу. Почти по самые уши проваливаясь в снег, обезумевший от страха кабанчик тоненько повизгивая, из последних сил рванулся к еловому частоколу, но матерая зверовая сука, испытавшая много на своем собачьем веку, одним прыжком оказалась у него на пути. В следующий момент мощные челюсти сомкнулись на морде подсвинка, словно тисками сжав чувствительный, нежный «пятачок». Молодой, рослый кобель, также, не раздумывая долго, вцепился поросенку в заднюю ногу. Послышался отвратительный хруст кости, и округу огласил полный боли и дикого ужаса визг…. Будто таран вылетел секач из чапыги, пробив насквозь сомкнутые ряды молодых елочек. С треском сломался подвернувшийся у него на пути бородавчатый куст бересклета. Кабан мчался вперед, на помощь, все сметая на своем пути. Несмотря на азарт сражения, лайки, тем не менее, были начеку. Серыми шарами отскочили они в сторону от подсвинка, спасаясь от ураганной атаки вепря. Зверь остановился на месте схватки, злобно рявкая и вращая налитыми кровью маленькими злыми глазками. По его телу пробегала нервная дрожь. Молодой кабанчик, шатаясь, волоча ногу и беспрестанно визжа от боли, скрылся в ельнике, а опомнившиеся от смятения собаки, захлебываясь в злобном лае с двух сторон начали приближаться к секачу…. Болезненные хватки собак следовали одна за другой. Зверь вертелся на месте огромным черным вихрем, поднимая столбы снежной пыли, подминая под себя кусты и ломая молодые тоненькие деревца. Он лязгал клыками, пытаясь достать вертких противников. Из его приоткрытой пасти валил пар, и слетали хлопья белой пены.
Собаки, отплевываясь от длинной кабаньей щетины, забивавшей им рты, ловко уворачивались от смертельных выпадов вепря. Пока одна отвлекала внимание кабана, злобно, взахлеб лая на зверя спереди, но четко сохраняя безопасную дистанцию, другая молниеносно хватала секача за заднюю часть его туши. Наконец, оберегая свой зад от обжигающих укусов лаек, кабан, улучив момент, кинулся к большому выворотню ветровальной сосны. Здесь, прислонясь к нему задом, он обрел безопасность и защиту от острых собачьих зубов. Сам же, вертясь волчком, делал молниеносные выпады, пытаясь достать своими кинжалами клыков надоедливых псин. Первым за ненужную в этом случае отвагу поплатился молодой, неопытный Байкал, смело бросившись зверю прямо в ноги. Последовал быстрый разворот туловища, неуловимое движение головой, лязг сомкнувшихся десятисантиметровых клыков, и кобель жалобно скуля, отлетел на несколько метров, ударившись о ствол сухой березы с обломанной вершиной….
Визг подсвинка и заголосивших на одном месте собак охотники услышали одновременно. Путаясь лыжами в кустах, обходя буреломы и гущины, они поспешали к месту схватки с разных сторон. Лай все ближе. Полный боли визг собаки. Быстрее! Еще быстрее! Кровь стучит в висках. Горло сушит хриплое дыхание. Металлический привкус во рту. Розовые, зеленые и желтые круги перед глазами, словно пятна тонкой масляной пленки. Соленый пот щиплет глаза. Ветер, мороз, и напряжение сил выбивают слезу. Всё! Уже рядом! Вон, за деревьями, неподвижное расплывчатое темное пятно, и скачущий вокруг него сгусток серого утреннего тумана. Еще пару десятков шагов. Теперь за дерево. Дальше нельзя. Чуть отдышаться. Ружье в руки, рукавицы в снег. Предохранитель снят. Ну и здоров зверь! А как Зайка его держит! Молодчина!
Кобеля нигде не видно. Наверное, конец – пропал пес!
Приклад в плечо. В левом – картечь. В правом пуля. Только пулей, чтобы не зацепить собаку. Мушка чуть ниже плеча зверя. Выдох. Палец плавно жмет на спуск…. За мгновение до грохота выстрела, кабан увидел охотника, и, не обращая внимания на собаку, бросился прочь. Лайка, прекратив облаивание, отпрыгнула в сторону, и охотник услышал звонкий стук, и вой рикошета ударившейся о мерзлое дерево пули. Зверь, подстегнутый выстрелом, замелькал между соснами. Собака – следом. Послышался выстрел откуда-то сбоку. Зверь сунулся мордой в снег, но тут же вскочил, и, развернувшись на месте словно танк, бросился на охотника, по пути скинув с себя повисшую на его боку собаку, хлестко ударив ее об дерево. Собака вскочила, и, поджав хвост, жалобно поскуливая, хромая, на трех лапах заковыляла обратно своим следом…. Черная машина смерти неумолимо приближалась. Двадцать шагов. Пятнадцать. Десять. Выстрел…. Нет, вместо него жалкий сухой щелчок! Осечка! Два шага до зверя, и отвратительный запах неубранного свинарника. Все! Конец! Конец…. В последнее мгновение охотник попытался отпрыгнуть в сторону, но упал на куст, упругие ветки которого, словно пружина, бросили его прямо на окровавленную морду вепря. Ногу обожгло словно кипятком, и вдруг все вокруг перевернулось, закружилось в диком хороводе и пропало, провалилось в черную пасть бездны….
Человек открыл глаза, и увидел прямо перед собой лицо своего друга – бледное, все в крупных каплях пота. А еще он почувствовал, как что-то теплое, влажное, и такое приятное, касается его шеи и подбородка. Две лайки, тихонечко посвистывая носами, лизали его лицо. Кругом были друзья. В стороне лежал его грозный противник – вепрь, погибший как настоящий боец, и отправившийся сегодня в «страну вечной охоты».
Часть 1
Роковое место минувшей охоты, вызвало шквал воспоминаний, прокрутившихся в памяти, словно кадры кинофильма. Сашка поморщился и открыл глаза - не было ни разъяренного вепря несущегося на него, ни стылой январской мглы, ни жгучей боли в разорванной ноге. Осень уже вошла в ноябрь. Хмурые промозглые утренники сменялись мокрыми холодными днями. Уремы распахнулись, стали просторнее и грустнее, пусто и тихо сделалось в чернолесье, краски ушли бесследно, и лишь вечнозеленые сосны и ели урманов хвастались своими пушистыми нарядами. Лес засыпал, уходил в забытье до будущей весны.
Неподалеку в соснячке раздался призывный лай Зайки. Сашка, не обращая на него внимания, поставил полупустую корзинку на землю, достал нож и стал аккуратно срезать уже отходившие зеленухи. Он спокойно, не отвлекаясь, дорезал грибное семейство, огляделся вокруг и только после этого пошел на голос помощницы. Его ноги мягко ступали по ковру старой выцветшей хвои, он как рысь, скрадывающая добычу, мягко и осторожно продвигался, прикрываясь еловой молодью. Свою Заю, белую с серыми подпалинами западносибирскую лайку, Сашка увидел шагов за пятьдесят. Собачка, задрав к верху умную клинообразную мордашку, сидела и как бы без интереса, с паузами, отдавала голос на большую раскидистую сосну. В том, что Зая работала мошника, охотник не сомневался. Он сделал еще десяток бесшумных шагов, поднял глаза и увидел в пышной кроне могучего дерева черную птицу. Правский раменный глухарь затаился на самой макушке, и с любопытством, водя ярко алыми бровями, рассматривал остроухого зверька. Сашка опустил корзину и громко хлопнул в ладоши, на что петух тяжело и беспокойно захлопал крыльями, снялся с вершины и исчез в хвойной гущине.
Лайка, проводила глухаря разочарованным взглядом, и недовольно поскуливая, потрусила к хозяину. «Что Заюшка? Опять Мы с тобой без добычи? Ну, ничего, ничего - все ещё выправится». Сашка присел на мшелую валежину, потрепал за ухо свою любимицу, достал папироску и задымил.
Александр Столяров уже второй сезон не брал в лес ружье. Угодья, в которых стояла его деревенька, взяли в пользование новые арендаторы. «Владельцы» поперву объявили участок воспроизводственным, и местным охотникам ввели временный мораторий на охоту. Из здешних старожил особливо никто не спорил – присматривались. Но, когда сами «хозяева», начали зимой в открытую на снегоходах зверье гонять, окрестные мужички, в числе которых был и Сашка взбунтовались. Искали правду с кулаками, писали в управление и еще куда-то, на что арендаторы выделили под охоту бросовую территорию с краю участка и стали продавать путевки по ценам неприемлемым для местного населения. Охотников было немного, да и все дельные держались особливо, каждый сам по себе - бОльшего выбить не получилось. Кто-то из мужичков похаживал с ружьишком втихушку, баловался капканчиками да попружками, а некоторые, как Сашка просто забросили охоту - в сельском быту и так забот не перечесть. Столярову еще повезло – у него была постоянная работа и по деревенским меркам неплохо оплачиваемая. Денег периодически не хватало, но лес и река, неизменно были большим подспорьем. Грибы, ягоды – собирали всем семейством, всегда помногу и про запас, в деревне постоянно ловили рыбу, держали хозяйство - иначе было нельзя. Ну, а охота теперь стала самым дорогим и неоправданным занятием…
Грибник докурил, поднял корзинку и зашагал в сторону дома. Он прошел мимо клюквенного болотца, обогнул старую заросшую молодняком делянку, по привычке остановился у осинового солонца, сегодня пустого и почерневшего, провел по нему загрубелой рукой - «Да, не надо бы вам сюда лосятки, зима скоро, не будет здесь вам ноне покоя». Сашка вспомнил, как выпиливал в свежих сломах осины этот и другие солонцы, как вместе со старыми егерями делали кормушки, завозили сено и зерно, как ставили на той стороне реки охотничью избушку. Сейчас это все было брошенное – никчемное. Да, и охотничек пошел нынче другой. Местной молодежи вообще ничего не надо - пытаются уехать, либо спиваются, а у пришлых понятия нет, видать их в школах не учили ценить родной край, природу, лес, понимать трудное рождение всего живого, будь то деревце, птица иль зверь…
Поблизости от солонца Сашка наткнулся на свежий лосиный переход – «Под снег перешли, вот и зима на пороге…». Он подрезался густым елушником, подцепил попутный просек и вышел к небольшой, но такой родной ему деревеньке. В потемневших от дождей и времени избах уже вовсю топили печи. Сама деревня была зажата со всех сторон лесом, а низкое серое небо, надвинувшееся сверху, казалось, укрывало её от вездесущей цивилизации, и лишь разбитая асфальтовая дорога, ведущая в поселок, являлась мостиком, соединяющим её с внешним миром.
Сашка скрипнул калиткой и посадил собаку на цепь, Зая неохотно подчинилась и заняла свое место внутри конуры. Хозяин поднялся в дом, сбросил в сенях сапоги, снял волглую войлочную куртку, такие из шинели охотникам и лесорубам за пол литра горькой шили в местной зоне зеки. Сашкина жена - Светлана суетилась на уютной бревенчатой кухне, увидев мужа, тепло ему улыбнулась:
-Ну, как - собрал последы?
-Да уж. Всё, баста – отходят грибочки, поди, завтра и снег ляжет.
-Давай мой руки, есть будем!
Она нацепила две расшитые хитрыми узорами рукавички и ловко сняла с раскаленной печки тяжелый чугунок, поставила его на стол, сняла глиняную крышку, и по кухне загулял аппетитный запах зажаренных до корочки шкварок и запеченной картошки. Вдобавок, все это угощение было сдобрено сливочным маслом и обильно посыпано зеленым укропчиком.
-А ну мать, налей-ка стопочку – прозяб я что-то. Света отдернула половицу, открыла погреб, достала, прозрачную бутыль, с мутной жидкостью, налила пол стакана мужу и убрала обратно. Сашка выпил, крякнул от удовольствия, занюхал ломтем свежего ноздрястого хлеба, закусил головкой ядрёного чеснока и приступил к незатейливой трапезе. Из комнаты выбежала дочурка, не церемонясь, забралась отцу на коленки, хитро оголила молочные зубки и требовательно сказала - «Пап, покатай!» Сашка взял ей за теплые ладошки и стал подкачивать – «Ехала лошадка - скок-поскок, скок–поскок!» Резко развел колени в стороны – «В ямку бух! А, там петух!» Дочурка, визжа и смеясь от радости, кричала – «Папа, ещё, ещё!»
-Эй, шалунья, дай отцу поесть! – мать взяла дочку подмышки, опустила на пол, и легонько шлепнув ладонью по мягкому месту, увела в комнату. А, Сашка ел и думал - «Как же хорошо возвращаться домой, где тебя ждут и любят, где все как надо, где всему свое место и время – наверно это и есть счастье, во имя которого стоит жить и трудится»…
Ночью действительно лег мягкий еще неглубокий снег, он броным покрывалом укутал землю, усыпал поле и лес, взобрался на деревья и крыши домов. Все кругом было девственно, чисто, и лишь незамерзший Керженец извилистой лентой чернел за дАльником, неся свою мутно-бурую воду в урёмистую глушь…
Ещё затемно Сашка собирался на работу в Семенов, на свой деревоперерабатывающий завод. Он тогда еще не ведал, что в тот день, в связи с сезонным сокращением его бригаду отправят в двухмесячный неоплачиваемый отпуск. Такое случалось и раньше, но обычно длились вынужденные «каникулы» пару недель, не больше. Подработку Сашка не нашел, в зиму её просто не было, но он не унывал – в погребе были запасены соленья, была картошка, протянут как-нибудь. По деревни прошел слух, что новые арендаторы егерей набирают. К ним Столяров идти не хотел, да и на завод все равно возвращаться пришлось бы. Сашка с однокашником, а также напарником по работе и по «отпуску» Колькой Богдановым, когда чуток подморозило, на дальней заводёнке протянули подо льдом сетёшку. Погода стояла гнилая, сильных морозов еще не было, но ледок на речке зацепился, хотя был тонок и подмыт. Повсеместно зияли промоины, по перекатам текла вода и лишь на залывины, где отсутствовало течение, выходить было безопасно.
Каждое утро и вечер они вместе, перетряхивали мережу - худо-бедно на жарёху, на ушицу, да на прокорм собакам набиралось. Иногда, удавалось поменять у ларечницы рыбу на муку, особо не побарствуешь, но пережить период безработицы хватало…
В одно погожее утро рыбаки двигались наторенной стёжкой вдоль Керженца. Сбоку к их тропке подрулил след снегохода, проводил её до самой заводи и отвернул, скрывшись в лесу. Друзья спустились на лед и увидели майну.
- Саньк, смотри - верёвки нет! – Колька в растерянности остановился, сдвинул шапку на лоб и потер стриженый затылок. Сашка подошел - действительно, прорубь сиротливо темнела. Ни стопорной палки, ни сетки-кормилицы – пусто. Мужики стояли молча…
- Сань, мож че крупное ввалилось, и того – утащило.
- Ага, в тридцатку… Сашка внимательно осмотрел закраины и лед кругом.
- Увел нашу сеточку кто-то…
- Да, кто ж возьмет то? Наши хулигайничать не станут, чужих нет…
- Чё делать то? Мож, у Иваныча спросим? Есть у него, всяк даст на прокат.
- Не Коля! И новую снимут. Неспроста это…
- За буром надо идти, да за удочками…
- А, у тебя мормышки есть?
- Да, были где-то. Надо еще жерлиц наготовить.
- А груза?
- У меня гаек да болтов, полный чемодан в сарае. Чем тебе не груза?
На реку друзья вернулись к полудню, неспешно пробурились, начали облов. Сперва не клевало, но потом Сашка нашёл местечко, где скудновато, но все же брали окуньки. Колька ушел к кустам и потаскивал мелочь бели, которая, то и дело зеркальцем вспыхивала у него на леске в лучиках зимнего солнца. Мелюзгой заряжали жерлицы, но тщетно, щучка не брала.
- А, что Сань? Вроде живём!
- Да, есть немного.
- Завтра, если в заводи щука брать не будет, к вечеру переставлю донки в русло на налима!
- Налиму тёмную ночь надобно, непогодную, в ясную не возьмет…
- Брехня…
- Потонешь ты Коля, когда-нибудь. Льда почти нет…
- Не могёт того быть! - Колька улыбнулся и весело подмигнул напарнику.
На следующий день Богданов «нырнул», набарахтался изрядно, не без помощи друга выбрался, пока доковылял до дома, успел крепко промерзнуть и простудился. Теперь Столяров ходил на реку один…
Очередные утро, обедник и вечер прошли безрезультатно - за целый день не единой поклевки. Рыбак уныло возвращался домой пустой и продрогший. Мимо, обдав Сашку снежной пылью, пронесся снегоход. В наезднике Столяров узнал Матвейку. «Откуда у Матвейки техника?» - думал Сашка. «Да, неужто?» - мелькнула у него догадка. «Если Матвейка, нынче в егерях – дело наше совсем худо. Наверно и сеть его работа – выслуживается». Борька Матвеев из соседней деревушки слыл местным браконьеришкой – на токах бил все подряд и без меры, лосишек у солонцов подкарауливал, вешал петли на переходах. Три года назад в марте по насту лосиху беременную кто-то вышиб, конкретно Борьку на мясе не поймали, но все догадывались, чьих рук дело. С ним из охотников считай, и никто не разговаривал, не раз ему чистили «умывальник» за его проделки, и сам Сашка его предупреждал: «В лесу увижу – зашибу!» А теперь - вон оно как оборачивается…
Сашка сплюнул, и прибавил шаг. Домой он пришел уже под затемнок. На пороге его встретила семья, дочурка подбежала к нему, прижалась щекой к ноге и крепко обняла. Светлана, поняв всё, по Сашкиному виду, посмотрела на него своими, бездонно голубыми глазами - во взгляде её не было ни упрека, ни укора, в её очах читалась лишь любовь и надежда, надежда на него, как на добытчика, кормильца и опору. Сашка чувствовал, что подвел их, и хуже не было для него испытания, чем в такие моменты смотреть своей жене в глаза, ловить её понимающие взоры.
- Замерз, поди? Раздевайся, пошли ужинать.
Сашка молча прошел на кухню, на столе появилась пустая вареная картошка и соленые грибы, хлеб закончился. Столяров взял ложку, но аппетита не было. Кое-как перекусив, он достал курево и вышел на крыльцо. Брякнула цепь, из конуры показалась остроухая голова голодной Заи. Сашка задымил, жадно, большими затяжками жабаля папироску. «Ветер меняется, погода ломаться будет» - он докурил, нервно с силой вдавил бычок в консервную банку, заменявшую пепельницу, и громко хлопнув дверью, вернулся в дом.
Охотник достал из кладовки ружье и патронташ. В патронташе с краю тускло поблескивали латунными донцами пяток старых глухариных патронов, остальные гнезда неумолимо зияли унылой пустотой. «Ладно, должно хватить» - он отыскал самодельную пулелейку, аккуратно расправил края гильз, высыпал дробь в жестяную банку, скинул с печки центральный чугунный круг и поставил жестянку на огонь. Свинец вскоре расплавился, и Сашка отлил из него четыре более-менее ровных «катыша». Затем, аккуратно срезал ножом излишки и прогнал каждую пулю по стволу ружья шомполом. После, распыжил все патроны, порох пятого, равномерно разделив на четыре части, пересыпал в оставшиеся гильзы для верности. Потом, навойником вогнал пыжи на место, дослал новоиспеченные пули и закрутил обратно…
Ночью Сашка спал плохо, проснувшись спозаранку, он попил чай, оделся, положил в рюкзак котелок, несколько вареных в мундире картох, топор, взял ружье, лыжи, нацепил нож, сунул в карман патроны и вышел из дому. Зайка, увидев хозяина с ружьем, начала рвать цепь и подвывать, призывая хозяина взять с собой. «Тише, тише Заюшка, сейчас пойдем» - Сашка отстегнул цепной карабин и взял собаку на поводок. Они неприметно, задворками вышли на асфальтовую дорогу и растворились в снежной сыворотке еще темного утра.
За ночь ветер сменился на восточный, принеся потепление и снег. Такой расклад Сашке был на руку, и он бодро шагал, не смотря на промозглые порывы воздуха, неприятно бьющие в лицо холодными снежными хлопьями. Дрога пересекла небольшое поле и вторглась в лесную чащу. Сашка, лишний раз не обслеживаясь, запрыгнул за молодую пушистую сосенку, росшую у обочины, нацепил лыжи и двинул верховой хвойной гривкой. Сонный урман укрыл охотника от лишних глаз и непогоды. Ветер в лесу не казался уже таким сильным, и от сыплющего снега охотника защищали купольные верхушки сосен и мохнатые лапы елей. Рассвет еще не думал рождаться, но от белого покрова лесной мрак казался прозрачным. Сашка резал в целик, не спуская Заю с поводка. По укатанным снегоходами просекам светится, было заказано – на этой земле охотились хозяева. Ново-поставленные егеря регулярно объезжали участок на предмет свежих переходов копытных, а с учетом нынешнего положения, желания попадаться им на глаза у Столярова не было. Здесь зверя нет - это Сашка знал точно, если только охотнички не толкнут где-нибудь, и пришлый зайдет. Сохатые в старых делянках за полосой завала, оставшейся после урагана. Там, в буреломах чернолесья лоси были всегда, там снегоходу не проехать, в ту сторону уходил след лосиного перехода перед первым обильным снегопадом, туда торил лыжню и он. Сашка спустился с гривки, что бы пересечь поперечный просек низинкой, поросшей кустами тальника. Перед просекой он снял лыжи, выбрал местечко поуже и в один прыжок перемахнул через накатанную полосу. Столяров обернулся – его следов видно не было, переход выдавала, лишь осыпавшаяся с лоховин кухта и он, снова вогнав доморощенные унты в петли лыжных креплений, невозмутимо покатил дальше.
Небо уже посветлело, но тускло-серый свет зори, не спешил проникать в глушь лесных чертогов, бессильно растворяясь в рыхло колеблющейся наволочи, неторопливого зимнего утра. Лыжня поделила пополам несколько кварталов, пересекла укрытое снегом моховое болото, гарельник, протянула краем длинного лога и запуталась в завалах. Вековые деревья - узловатые дубы, прямоствольные осины и сосны поверженные ветром, как павшие в давней битве великаны, преграждали ей путь своими могучими телами. Выворотни огромные, выше человеческого роста, с торчащими вверх корнями, словно застывшие в окаменелости реликтовые спруты, напоминали о беспощадной силе неукротимой стихии.
Сашке не чудились ни сказочные гиганты, ни древние осьминоги, он видел перед собой лишь погибший лес с испорченной древесиной. Когда прошел ветровал, местная администрация запретила жителям окрестных деревень распиливать упавшие деревья на дрова, опасаясь, что под эту марку люди прихватят и стоячий высокоствольник, а у самой руки не дошли организовать вывоз. Время ушло, теперь эта, никому ненужная порушенная чащеба на много десятилетий, пока окончательно не сгниёт и не превратится в тлен, останется непроходимым кладбищем деревьев.
Охотник спустил собаку с поводка и зарядил ружье. Он петлял в буреломе, подныривал под стволами или перелазил, снимая лыжи, где нельзя было обойти. Проход через полосу в ширину с полкилометра, занял более часа и отнял немало сил. Зая давно уже ушла вперед, и Сашка катил, не спеша, периодически останавливался, пристально вслушиваясь в тишину леса – не орёт ли где лайка. Слева просветом замаячила делянка, собачий след уходил к ней и охотник, учитывая ветер, стал забирать за ним. Делянку рубили давно – частый осиновый молодняк высыпавшийся, как сорная трава на месте когда-то сильного рослого леса, уже поднялся и сделал вырубку едва пролазной. Сашка прошел немного опушкой и наткнулся на поеденную лосями крушину.
Следов подле не было, он оглядел ветки, определяя давность надкусов, и двинул дальше. Впереди мелькнула Зайка, остановилась, увидела хозяина, вильнула хвостом и вновь пропала из вида за раскидистым кустом боярышника. Лоси здесь были до снега, но видимо сместились, Сашка надеялся, что недалеко.
За старой вырубкой, в низинке начинался не широкий, краями заросший ракитником ложок, Столяров спустился к нему и зашагал, кромкой. Первые следы жировки он увидел совсем скоро - повсеместно поеденная мелочь осинника, беспорядочные наброды, орешки помета, лежки… Сашка по отпечаткам подстав разобрал, что на жирбе, по крайней мере, бык с лосихой и лосенок, может последних два, чтобы не подшуметь остановился, по привычке проверил ветер и стал выжидать…
Зая, почувствовав близость зверя, летела вперед полузаросшей болотиной присыпанной снегом, ловко ныряя через мелкую непролазную поросль. Она жадно брала мозглый воздух чутким носом, найдя свежак, сбегала в обратку, вернулась и уверенно пошла в правильном направлении. Нюх не подвел - нашла! Лайка сбавила ход и появилась перед лосями словно невзначай - стороной прошла в зоне видимости, не подавая в первую минуту голоса. Животных было три, небольшой и два огромных, один из великанов с опасными рогами. Обежав сгрудившихся зверей, собака подскочила к рогачу с головы и, как бы нехотя дала полайку. Бык раздраженно фукнул, но остался стоять на месте, а привязчивая псина уселась на безопасном расстоянии и принялась надоедливо тявкать, дразня лесного исполина. Лось утробно забормотал, зафукал паром, выдувая воздух огромными ноздрями - его терпенье иссякало. Бык не выдержал - рванул вперед, чтобы сбить привязчивого зверька ударом могучей ноги, но Зая ловко отскочила в сторону и залилась громким непрестанным лаем. Сохатый опустил ветвистые рога и, сделав очередной выпад, попытался подцепить собаку смертельными бивнями, но и тут лайка оказалась проворней.
Сашка понял, что собака работает по-зрячему, и уже забегал дугой под ветер через хламную низменную урему. Его лыжи неслышно скользили по свежему пухлявому снегу, проворно огибая кусты лещины и волчеягодника. Охотник поспешал размеренно - "Сейчас он все сделает правильно, времени хватит - Зая удержит! Нужно без суеты спокойно зайти и все закончить одним точным выстрелом". Лог уже близко! Лай все звонче! Ружье наготове! Столяров объехал несколько поваленных кучей обглоданных осин, за которыми проглядывалась логовина. "Шумный, пушистый комок на той стороне скачет в снегу, а где же лось?! Ага, вон переступают тонкие ноги в мелятнике! Вот-вот выскочит на чистое!" Охотник поднял двустволку, приложился - "Далековато, нужно еще чуть ближе!" Справа, совсем рядом мякнул теленок, Сашка высунулся из завала и увидел в тридцати шагах от себя комолую лосиху. Она уже почуяла человека и своим большим темно-бурым телом, как щитом закрыла от «венца природы» доверчивое дитя. Мухортый неуклюжий лосенок с непропорционально большой ушастой головой и непомерно высокими ногами, ростом с жеребенка-стригунка нелепо выглядывал из-за массивной матери, которая подталкивала его своей огромной головой и стоном призывала уходить. Большие влажные глаза взрослого животного выражали невыносимую тревогу, страх и обреченность. В упор бить лосиху с лосенком?! Чуждые ему законы Столяров нарушить мог, но дедовы заповеди, впитавшиеся еще в детстве с первыми охотами, словно с молоком матери - никогда! Он выдохнул и опустил ружьё... А коровенка, набирая шаг, широкой иноходью замелькала меж деревьев, уводя за собой несмышленое чадо. Сашка перевел взгляд на место, где был бык – пусто! Тот, взрывая снег, на махах мчался по простершемуся логу в спасительную даль, из-под копыт разлетались снежные брызги, а рядом хвостом прыгала вязкая собака…
Часть 2.
Раз, два… Раз, два - нарезают лыжню уставшие ноги, ноет затекшая спина, во рту сухая горечь и журчит в пустом желудке. Столяров остановился, снял, от приставшего сырого снега тяжелые, словно гири лыжи, обухом ножа счистил подлип и одел опять – погода с обеда давила на плюс. Сашка целый день шел за злополучным быком и собакой, позади остались лесные километры наторенной в целик лыжни, а лось, выписывая длинную петлю и не думал вставать, лишь его махи стали немного короче, и массивные копыта вылетали из снега теперь через сторону – «Тоже тяжело скотинушке…»
Постепенно пробирающаяся тусклость пасмурного вечера, овладевала лесом. Столяров понимал, что стемнеет быстро и нужно вставать - готовится к ночёвке. Он выбрал место с хвойным подлеском, нашел рядом две достаточно толстые облупившиеся осины, свалил их, и из комлевых частей вырубил бревна для нодьи. В низинке Сашка натяпал охапку ровного осинового молодняка, из него возле будущей согревушки с подветренной стороны соорудил произвольный навес, подстилку для сна и основу для небольшого костра, что бы тот, не просел в снег. Уже в темноте, намахал лапнику, обильно устлал им лежанку и покатую крышу своего укрытия. Когда все было готово, Столяров занялся костерком для чая и для углей - заправить нодью. Чиркнула спичка, в упругую спираль свелась растопочная береста, и первые языки пламени начали разрастаться, жадно облизывая наломанный хворост. Сашка воткнул над костерком под углом в сугроб жердину, черпанул снег котелком, повесил его на жердь и подбросил в огонь сушняка. Костерок затрещал, заискрился, живительным теплом заиграли его яркие лепестки, всполохами отражаясь на угрюмом лице утомленного путника. Запарила напитанная влагой одежда, и по телу начала расплываться безмятежная истома. Сашка вытащил из рюкзака пару картошин, насадил их на ветку и стал запекать. Он вспомнил, как в детстве с пацанами пекарил хлеб с салом на рыбалке у ночного костра, как с аппетитом уплетали они хрустящую на зубах нехитрую снедь - хорошо было тогда, беззаботно. Живот подвело - «Да, кусочек сальца бы, сейчас не помешал…». Котелок зашумел, но охотник еще пару раз набивал его снегом прежде, чем тот, наполнился водой и забурлил снова. Тогда Сашка достал из кармана еще днем мимоходом наломанный пучок веточек малины, сунул в кипяток, и по ночной замерзшей полянке завитал терпкий аромат летних ягод. Столяров съел картошку, запил горячим малиновым настоем, заправил раскаленными головешками нодью и улегся на лапник. Нодья занялась томно и размеренно, одиноко пламенея и одаривая теплом человека в могильной темени зимнего леса.
Ветер поутих, снежок подсыпал неторопливо, убаюкивая, воцарившуюся тишину и безмолвие нарушали лишь легкое потрескивание огня и таинственный шепот снежинок. Усталость взяла своё, мысли отступили, и Сашка задремал…
Что-то хрустнуло неподалеку. Охотник открыл глаза, не вставая нащупал рукой ружье, подтянул к себе и стал пристально всматриваться в неведомую темноту, которая на фоне огня казалась непроглядной. За кустами сверкнули две маленькие звездочки глаз, и через мгновенье к костру вывалилась Зая - ошалелая, шерсть на загривке дыбом. Она не обращая внимания на хозяина, поскуливая, покрутилась у рюкзака, потом забилась в угол под навес и больше не показывала носу. «Зай? Ты чё, а?» - Сашка попытался погладить напарницу, но лайка зарычала, задрав верхнюю губу, оголила клыкастые зубы, и он убрал руку. Собака была не в себе, Сашка видел, как время от времени нервная дрожь, волнами вспучивая густой мех, пробегает по её телу. Никогда прежде Зая, так быстро не бросала лосей. Сколько раз мучились они с Колькой, снимали её с работы, когда она уходила, прихватив сохатых. Бывало, лайка несколько суток пропадала в лесу и ничего... «Что там сегодня случилось впереди? Что могло, так напугать Заю?» - Столяров терялся в догадках. Ясно было одно – собака бросила быка, и теперь шансы его достать были ничтожны…
Снова уснуть не получилось, и охотник в полудреме прокрутился на топчане до утра. Еще затемно продрогший Сашка у тлеющей нодьи наладил костерок, подогрел остатки вчерашнего «чая» и запек последнюю картошину. Половину съел, другую бросил собаке. Зая, поймав подачку на лету проглотила, не разжевывая, как будто её и не было. «Ну что? Ожила? Пойдем тебя проверять!» - ждать рассвета смысла не имело. Столяров привычным движением ноги сгреб сугроб на ещё пыхающие жаром угли, надел лыжи и продолжил путь. Снег идти перестал, но небо оставалось мрачно седым и беззвездным. Вчерашний лосиный след и собачья сдвойка, хоть и были заметены, но даже в темноте различались отчетливо. Лайка терлась в ногах, не обращая на отпечатки копыт ни малейшего внимания, и лишь изредка виновато поглядывала на хозяина, опустив обычно свитый в тугую баранку хвост. Шаг, за шагом Столяров упорно топтал километр, за километром меж батружных деревьев и завалов.
Сумрачная зимняя заря неторопливо забрезжила серостью невыразительного утра, когда Сашка обнаружил, что к лосиным и собачьим следам параллельно в стороне добавились третьи. Волки шли правильной лентой след в след. То, что хищников несколько Сашка не сомневался. Вскоре он в этом окончательно убедился - их строй распался, а рысь трех волков перешла на длинные прыжки. "Значит, достали зверюги лосишку..." Действительно, через пару сотен шагов перед Столяровым открылось ночное действо…
Бык перешел на шаг и встал в начинающейся молоди ельняка, а лайка, забежав чуть вперед, легла под пушистой еловой лапой. Лось потоптался на месте, последний раз безуспешно попытался отогнать Заю, а потом забрался в самую гущу подлеска. Здесь их и настигли волки. Переярок, бросился на собаку, ошибочно решив, что в один прыжок достанет и разорвет жертву. Опытная лайка вертко взвилась свечкой, в воздухе успела цапнуть хищника за бок и выдрать клок шерсти. Приземлившись, она правильно оценила силы, отскочила в сторону, и дала ходу назад по своим следам. В это время матёрый с волчицей подскочили к сохатому с двух сторон и начали крутить. Переярок не стал догонять собаку, злобно огрызнувшись, он присоединился к своим. Ситуация накалялась! Волчица с молодым отвлекали внимание быка, делая обманные подскоки, а матёрый подкрадывался с другой стороны, выбирая момент для решающей атаки. Бык был дюжим и опытным бойцом, три волка вряд ли смогли бы его одолеть в иной ситуации. Сейчас же его силы были на исходе, усталость от длительного перехода сковывала мышцы, удары потеряли скорость, но просто так, сдаваться сохатый не собирался. Лось выскочил из ельника, задом уперся в еловый завал, широко расставил передние ноги, опустил голову и приготовился защищаться. Он не тратил силы на ложные выпады волков, а ждал главного атакующего броска, чтобы смертельно ранить нападающего врага тяжелыми рогами. Троица не торопилась, умело изматывая потенциальный ужин. На конец, вылучив момент, матёрый сделал прыжок, вцепился зубами в лопатку быку, прокусив сухожилия и повис. Лось замычал, протащил волка несколько шагов и с такой силой притер его к отдельно стоящей сосне, что свез толстую кору, векового дерева. Волк упал на спину, его морда исказилась от дикой боли, перед глазами заплясали белые вспышки, но зубы он не разжал, разрезав быку бок. Сохатый в горячке хотел растерзать упавшего противника, рогами замахнулся для смертельного удара, подставив шею с другой стороны. В этот момент молодой решив попробовать силы отчаянно выпрыгнул, чтобы вцепится в неприкрытое горло острыми, как ножи клыками, но лось уловил это движение, и резко мотнул головой, бивнем сбив переярка с ног, тот распластался на мягком снегу, а бык в гневе копытами вбил серого до земли. Затем, резко развернулся добить матёрого, но старому волку хватило секундной передышки, чтобы отскочить и, припадая на снег, «завернуть оглобли». Сохатый оглянулся на волчицу, которая в неистовом бессилье скалила зубы, победно фыркнул и широко шагая, пошел прочь…
Столяров подошел к месту схватки, жалкий перепачканный кровью комок шерсти, нелепо разбросивший задние лапы, так и лежал на месте. От головы и туловища переярка осталось бесформенное месиво. Лайка, понюхав труп своего поверженного врага, брезгливо повела носом и посмотрела на хозяина. «Ну, что Зай? Полтора волка осталось. Не бзди! Пойдем!» Лосиный след через сотню шагов окропила кровь. В горячке лось шел ровно, но пройдя с километр, его левая нога начала чертить на снегу длинный потаск. «Значит матёрый все-таки заранил лосишку.» Сашка прикинул, где он сейчас находится, и куда шел бык – «К реке тянет, в колодник!» Колодник представлял собой, достаточно протяженный и сильно заболоченный пойменный лес, переходящий у реки в зыбун. Это болото полностью не замерзало даже в мороз, и сейчас там человеку было не пройти. «Конечно! Где ему ещё скрыться! Только бы вышел – иначе не взять!» Впереди начиналась мучижинная пойма - бочаги, кусты, захламлённый лес, река была где-то по левую руку. Сашке ничего не оставалось делать, как отвернуть от лосиного следа и идти в обход справа.
Он прибавил, шаг, нужно было торопиться, пока погода снова не повернула на плюс. Лес менялся, смешенный и пересеченный он превратился в лиственную низменность, кругом было ровное, как стол однотипное чернолесье.
Столяров катил уже долго, лосиный след, который остался с лева, охотник не пересекал. Сашка сбился, и теперь шел по наитию, не зная точно, где находится. Хмурое серое небо нависло угнетающей пеленой, голый лес наполненный пустотой вселял неуверенность и казался бесконечным. «Нет, потеряться он не мог, просто где-то, расслабился, не учел, упустил направление! Сейчас бы взглянуть на компас или солнышко, хоть на мгновенье!" «Что там, у деревьев – мха больше с севера, кора грубее, крона реже? Ерунда! Здесь все едино!» Последним ориентиром оставался слабый ветерок, и Столяров надеясь, что тот с утра не поменялся, держал примерный курс.
"Может, пропустил след? Нет, не должен! А, если бык не вышел - остался в колоднике? Собака в ногах! Бл.., сейчас бы компас!" Охотник шел вперед, в голову лезли мутные мысли, внутри уже зарождались признаки отчаяния, когда он снова наткнулся на след сохатого. Крови на следу уже не было, но левая нога, так и чертила копытом на снегу прямую полосу. Лось сбился с рыси и начал скакать. «Скоро встанет, надо достать, надо!» - не чувствуя усталости Столяров прибавил шаг. Сашка не замечал, как пот застилает глаза, как от испарины намокает одежда. «Еще, немного!» Впереди замаячил просвет, и охотник увидел излучину Керженца, за неё уходили следы копыт.
Зая, чувствуя близость зверя, пошла вперёд. Охотник выскочил к крутому, промытому мутной водой повороту, быстро сориентировался, где находится и в надежде на собаку, дернул наперерез. Он знал - река здесь делает километровый криуль влево и возвращается назад, выходя метров в трехстах впереди. Сохатый ошибся, реку, при такой погоде, ему не перейти, и Сашка пытался использовать выпавший шанс. «Лишь бы тот не успел выскочить из треугольника! Быстрее, быстрей!» Лыжи уверенно ворвались в еловый подсед, оснеженные ветки хлестали по лицу, на одной осталась висеть шапка, сбитая сырая осыпь валила на голову и за шиворот, но Сашка уверенно, резал чапыгой. Слева замолотила собака - «Есть!» Смолкла - «Лось пошел!!!» Столяров припустил, во весь дух, ловко поднырнул под сломанной елохой, протаранил можжевеловые кусты, вырвался из их цепких объятий, но в это мгновенье лыжина предательски заскочила под наклоненную ветку и застряла. Сашка споткнулся, однако устоял, выдернул унты из ременных петлей и, утопая по колено в сугробе, через чепору выскочил на чистину. «Успел! Успел…» Сердце на пределе отстукивало в висках барабанную дробь, охотник, тяжело глотая влажный воздух, провел шершавой ладонью по заснеженному лицу, часть снега жадно зацепил губами и встряхнул кисть. Впереди проглядывался обрывистый берег. «Ветерок с реки, назад лось не пойдет, аккурат в полветра здесь выскочит! Заинька, родная, давай нажимай!!!» - Сашка приготовил ружьё и снял предохранитель. Секунды… Напряжение нарастало! Минута… Лось замелькал меж нетолстых стволов осинника слева, и размашистой рысью вывалился на чистину.
Мысли ушли на второй план, сознание охотника обрело ясность, Столяров плавно поднял ружьё, приклеился к планке, палец привычным движением лег на холодный курок, частое дыханье стихло, затаилось, глаз через мушку нашёл цель. И, чуть пропустив сохатого, Сашка выстрелил.
Катыш смачно шлепнул по туше, прошел наискосок под правой лопаткой, почти насквозь просадив сильную грудь быка. Зверь охнул, передние ноги пропустили шаг и он, вытянув шею, по инерции рухнул вперед. Столяров видел, как лось ткнулся в сугроб, хрипя и харкая брызгами крови, приподнял голову, попытался встать, но не смог – «Угадал?! Угадал!!!». Охотник, не мешкая, дернул с пояса нож, крутанул лезвием к верху и быстро подскочил к холке животного. Он, не глядя быку в глаза, придавил его голову коленом, и с силой вогнав клинок в судорожно напряжённое горло, уверенно перерезал пульсирующие жилы…
Часть 3.
Сашка погрузил свой длинный нож в нижнюю часть лосиной шеи, в место, где она соединяется с грудью, и сделал несколько сильных режущих движений вглубь, в направлении сердца. Из разреза быстро, а затем всё медленней, начала сочиться тёмная, парящая клубАми на холодном ноябрьском воздухе, кровь…
Как же хорошо всё закончилось! Теперь ему не будет стыдно ни перед Светланой, ни перед маленькой дочуркой, ни перед своей совестью! Господи, спасибо! Сняв шкуру с сохатого, и выпростав внутренности, охотник из последних сил наломал сухих еловых веток, настрогал остро отточенным топориком смолья с высокого, сухого, и крепкого как кость, пня, развёл костерок, набил доверху котелок чистым снегом, и повесил его на рогатину. Костёр Сашка развёл вовсе не из-за боязни замёрзнуть. За работой телу было жарко, а рукам – так и вовсе горячо от крови и плоти сохатого. Охотник неимоверно устал. Его ноги были словно ватными, руки тряслись мелкой дрожью, а ведь впереди предстояла главная работа – разделка туши. И горячий чай совсем не будет лишним!
Разрубив тушу на большие куски, он набил под завязку терпко пахнущей свежатиной свой вещмешок, и крепко затянул узел горловины. Оставшуюся, бОльшую часть туши Столяров планировал подвесить на стоящую возле, большую, раздвоенную на высоте чуть выше человеческого роста, осину, от всякого зверья и лесной нечисти. Мало-ли… Ну а потом они возвратятся сюда с Колькой, семья которого нынче тоже не жировала, и за раз переправят продукт в деревню.
Уставшая, изголодавшая Зайка, прикрыв глаза с мелко подёргивающимися веками, жадно лизала тёплую, густую кровь. Её морда, лапы, грудь, всё было окрашено красным… «Зая! Заинька!» - позвал собаку Сашка. «На-ко вот… Небось вся изголодалась у меня-то! Прости уж…». И охотник отрезал ей увесистый, хрящистый кус лосятины, разрубил на несколько частей, и дал своей помощнице. Лайка, голодавшая уже больше недели, не жуя глотала эти тёплые, дымящиеся куски, заложив назад уши и роняя на снег розовую, вязкую слюну. Несколько раз собака прерывала еду, настораживалась, и пристально смотрела через большую вырубку куда-то вдаль, в тёмную урему, поводя чуткими треугольниками ушей, и силилась уловить какие-то ведомые только ей запахи чёрной, подвижной мочкой носа. Но всё было тихо вокруг. Долбил дерево дятел, в елках, с тонким писком возились желтоголовые корольки, да лес с безучастным видом взирал на охотника, собаку, и останки поверженного лесного великана лося…
Поначалу Сашка не обратил на это внимание. Он перетаскал куски мяса под осину, привязал верёвку к топору, перекинул его через здоровенный сук с гладкой, оливкового цвета, корой, продел через прорези в кусках жердь, и изо всех сил, повисая всей тяжестью тела на верёвке, поднял мясо вверх, к самому суку. Обернув верёвку несколько раз вокруг стволов, выше развилки, охотник завязал «восьмёрку», усмехнулся, вспомнив, как охочий до всяких нужных в жизни бытовых мелочей Николай, обучал его на досуге вязать различные узлы. Сашка обрезал остаток верёвки, и ещё пару раз проделал ту же процедуру с оставшимся мясом. На месте разделки сохатого остались только голова и мотолыги.
Меж тем время перевалило далеко за полдень, и Сашка решил перекусить. Выдвигаться к дому он планировал поближе к темноте, дабы случайно не засветиться с мясом. Мало ли кто в пути может попасться, да и в деревню с полным мешком не попрёшься! Он бросил в кипяток брусничника, откопанного ногою тут же, на вырубке, подождал пока настоится, и налил в крышку армейского котелка. В оставшийся вар охотник заложил большой кус печёнки, и через несколько минут уже с аппетитом ел, обжигаясь, свежак, прихлёбывая буроватым настоем брусничного листа. «Э-эх, хорошо! Гоже!» - Сашка блаженно вытянул натруженные, гудевшие ноги. Он выбил из пачки «беломорину», стукнул ею о тыльную сторону кисти, продул мундштук, смял его, засунул в рот, и чиркнув спичкой, с блаженным удовольствием глубоко затянулся крепким табаком. Так сидел он, прикрыв глаза, расслабив тело, курил..., как вдруг краем глаза усёк, что наевшаяся уже до отвала Зайка, прекратила мусолить жёсткий белый хрящ, и вскочив на ноги, уставилась на ближайшую окраину вырубки… Нос ловил запахи, а уши лайки были направлены строго вперёд. «Что за дела?» - подумал Сашка. «Не иначе как гостей каких чует? Но кого принесла нелёгкая? Защитники природы сюда только на снегоходе могут добраться. На лыжах не пойдут – в падлу нынче стало им на лыжах-то… Кстати, вроде недавно стрёкот их слышал в направлении деревни, но очень далеко, практически на пределе слуха. Так кого же причуяла Зая?» - размышлял Сашка, глядя на собаку.
Он докурил папиросу, и вдавил окурок в ствол валежины на которой сидел. Тут вдруг он увидел, а скорей почувствовал, как в чуть серых пока ещё сумерках, в частоколе ивняка и невысоких густых ёлочек, мелькнула какая-то неясная тень… Зайка глухо зарычала, шерсть на загривке встала дыбом, верхняя губа поднялась, обнажив клыки. Раскрутив баранку хвоста, лайка явно чего-то боялась…
«Крронг-крронг, кррру» С высоты донеслось характерное вОроново «крыканье». «Ффф-ухх, ффф-ухх, ффф-ух» - послышался свистящий шум крыльев, и Сашка поднял голову к небу. Две большие птицы, видимо каким-то образом почуявшие поживу, с распростёртыми крыльями чёрными крестами кружили над поляной. «Тьфу, нечисть!» - Сашка сплюнул под ноги. «Принесла нелёгкая!». Он замахнулся на птиц. ВОроны испуганно шарахнулись в сторону, и уселись неподалёку на вершину сосны, одинокой мачтой стоящую ближе к краю вырубки…
Сумерки надвинулись ещё боле, и Сашка, успокоив собаку, решил выдвигаться к дому. Он подошёл к костру, нагнулся за толстой веткой, и уже хотел было расшвырять пышущие жаром головни по снегу, как Зайка залилась неистовым, злобным лаем. Охотник выпрямился, бросил взгляд по направлению лая собаки, и обомлел… К нему медленно приближались три волка. Он кинулся к ружью, и увидел, как справа в таловых кустах, мелькнули ещё две тени..., и слева будто ещё одна…
«К костру не посмеют!» - мелькнула мысль, и он бросил в огонь две последние сушины, разрубив их пополам. За то короткое время, пока Сашка работал топором, он отметил для себя, что серые, от резких взмахов его рук, немного оробели, и остановились шагах в сорока. Подпитав костёр, он зарядил «ижевку», с удивлением обнаружив, что один из патронов куда-то исчез! Не было его ни в карманах, ни подле костра… По спине пробежал предательский холодок… «Неужто потерял?» - с какой-то тоской подумал охотник, и увидел, что волки, вопреки его ожиданиям, сократили дистанцию до ярко разгоревшегося костра! Сашка голыми руками вынул из огня здоровенную головню, и размахнувшись, что есть силы швырнул её в сторону волков. Горящая головёшка, вращаясь, и завывая огнём, обрушилась в самый центр серой троицы. Хищники, лязгнув зубами, и поджав хвосты, опрометью бросились в разные стороны! «Так-то, сука, ублюдки!», злорадно процедил Сашка, и удобно приложившись, выстрелил в ближайшего, того, что стоял за кустами слева. Выстрел сухо, и как показалось Сашке, как-то беспомощно щёлкнул на открытом пространстве, но здоровенный волчара, высоко подпрыгнув, и крутанувшись на снегу, растянулся на месте продолговатым тёмным пятном. Остальные же хищники, вместо того чтобы броситься наутёк, едва отбежав, начали снова приближаться к костру. Они делали это уверенно, но без лишней наглости, и как показалось Сашке – вдумчиво, с двух сторон окружая их с Заей. Три с одной стороны, и два с другой. Среди волчар, один выделялся особо крупными размерами. По его прижатым к лобастой голове ушам, оскаленной морде, и горизонтально вытянутому «полену», Сашка понял, что эта тварь не очень-то его и боится!
«Может бешеный?!» - мелькнуло в голове. И тут его осенила догадка: «Да это же тот самый матёрый, с которым давеча бился сохатый, и которого тот приложил к дереву! Ну да, точно он! Иш как прихрамывает! И та волчица, что лежит за кустом со свинцом в боку, наверняка с ним же и была! А остальные-то тогда откуда взялИсь? Ну не иначе одна шайка-лейка! Рыскали небось порознь, а тут сошлись – будь они не ладны!»
Теперь расстояние до волков, казалось, стало ещё меньше, и Сашка с дикой злостью метнул в них ещё две головни. Хищники нехотя отбежали, а двое из них, приблизившись к распростёртому на снегу телу волчицы, поволокли его в кусты. Тотчас же оттуда послышалась злобная грызня, видимо серые «товарищи» остервенело терзали свою поверженную подругу! «Бля! Ублюдки! Совсем, суки, озверели! Твари!» - что было силы закричал Сашка, и выхватив из костра ещё одну чадящую дымом головню, швырнул её в направлении волков…
Он ненавидел их всеми фибрами своей души, ещё с тех пор, как завёл себе первую собаку – русского гончара, и иначе как «твари» и «ублюдки», не называл! Выжлец выдался крупный, высоконогий, паратый, с хорошим поиском и добором. В четыре года он гонял так, что во всей округе ему не было равных! Сколько раз Столярова уговаривали продать собаку, но молодой тогда ещё охотник ни за какие деньги не соглашался. Заграй работал не только по зайчишке, но и был хорошим красногоном. А лисьи шкуры в те времена ещё были в цене, что являлось несомненным подспорьем в деревенском житие. Как-то, дело было в декабре и после жестоких морозов наступила оттепель, Сашка пришёл уже затемно с охоты, и подвесив на дворе под потолок двух белячков, позвал Заграя в сени. Но гончак не пожелал оставаться там, и открыв мордой дверь на улицу, улёгся недалеко от крыльца в стожке соломы. Столяров за полночь вставал, выходил курить. Небо было тёмное, беззвёздное, пропархивали одинокие снежинки, стояло полное безветрие и тишь. Лишь очень далеко, где-то в стороне Семёнова, раздавался еле уловимый шум ночного поезда… Сашка докурил, смял папиросу в старой консервной банке, посмотрел на мирно посапывающего в соломе своего помощника, зевнул, и закрыл дверь. А на утро он, вынеся варево псу, так и не дозвался его… Подумав, что кобель, он и есть кобель, и свалил в какую-нибудь деревню к течной суке, Сашка занялся своими делами. После обеда, решив поменять подстилку в конуре, охотник подошёл к копне, и обомлел! Солома сплошь была в крови, на снегу виднелись многочисленные бурые пятна, а по ту сторону копёшки валялась вывернутая наизнанку шкура его верного Заграйки с завёрнутой внутри её головой! По следам на снегу он быстро восстановил картину ночного происшествия. Два крупных волка, приблизившись к его дому со стороны огородов, долго лежали в бурьяне. Там снег был протаян до земли. Видимо, серые долго ждали, пока в окнах избы погаснут огни, и стихнут деревенские звуки, а затем приступили к действию. У пса не было шансов… Они подошли к выжлецу с двух сторон, и схватили несчастную собаку. Один моментально вцепился в шею, а другой в спину повыше крестца. После этого первый волк перехватил уже бездыханное тело Заграйки, и так рванул к голове, что шкура гончара снялась чулком, и задралась до самой шеи. Отгрызя голову, они потащили гончара на задЫ… Столяров обнаружил там, в кустах, три лапы и откусанный наполовину гон – всё что осталось от его любимого друга…
Затем, позже, у Столярова появилась лайка светло-рыжей, даже скорей желтоватой масти. С кличкой долго гадать не пришлось, и Сашка назвал его Лимон. Кобель был дружелюбный, и любопытный до неприличия, с хорошим чутьём и слежкой. Охотник успешно промышлял с ним куничку да белку. Пёс мастерски облаивал глухаря, каким-то образом находя улетевшего, и севшего на лес петуха почти за километр! По крупному молодой кобель работать не желал. И вовсе не из-за боязни, а из-за отсутствия интереса, и абсолютного равнодушия к скотине и медведю. Но Сашку он и такой вполне устраивал. Тем более у его друга Кольки Богданова имелась чисто зверовая западница.
В одну зимнюю февральскую ночь Сашка сквозь сон услышал брехню своего кобеля. Лимон даже в самые лютые морозы никогда не просился в сени, и как обычно спал в будке у крыльца. Выходить на холод было откровенно лень, Сашка так устал на работе, что еле доплёлся до кровати! Он ещё раздумывал: «Идти – не идти?», но вскоре лай стих, и Столяров снова провалился в глубокую, тёмную бездну сновидений. А на утро Лимона негде не било. Сашка звал его, ходил по деревне, искал, но пёс как сквозь землю провалился… Уже под вечер, выйдя на лёд замёрзшего озерца, что находилось напротив окон избы, охотник с удивлением обнаружил волчьи следы. Много следов! Снег на озере был буквально весь истоптан. Сашка определил, что следы принадлежали одному волку, скорей волчице. От сарая наискосок к озеру шли ещё два волчьих следа. Отсюда серые выбегали на махАх, во всю прыть! Побродив по окрестностям, охотник обнаружил уходящие на опушку леса три следа, и вОлок… Всё сразу стало ясно, и Сашка представил всю картину разыгравшейся трагедии. Два волка хоронились за дощатым сараем, а один – волчица, выбежала на лёд озера, и то приближаясь к дому, то отбегая, выманила-таки кобеля из будки! Едва Лимон отбежал на нужное для волков расстояние от дома, как находившиеся в засаде хищники, молниеносно бросились вперёд, и отрезали ему путь к отступлению, а подоспевшая волчица поставила точку в этой драме…
Совсем стемнело, а ситуация не менялась. Зайка, поджав хвост, заливалась у ног хриплым лаем, в кустах шла грызня, а в отблесках костра было видно, как трое серых, с вздыбленной на загривках шерстью, медленно ходили взад-вперёд в нескольких шагах от огня… Что есть силы сжимая в руках с побелевшими костяшками пальцев, ружьё с последним патроном, Сашка лихорадочно прокручивал в голове ситуацию. Близкое присутствие пятерых голодных хищников, и одна пуля в стволе, делали его положение ужасным! Он боялся… Да, он боялся что никогда больше не увидит дочурку и жену, свою старенькую маму, никогда больше не пойдёт на охоту, никогда не встретит новую весну… По спине текли струйки холодного пота, во рту пересохло, а волосы под шапкой стояли дыбом! «Вот бы шкура и требуха лежали не так близко к костру! Может тогда твари довольствуясь этим, отстали бы от них?! Может как-то подвинуть останки сохатого к ним поближе? Кинуть как-то?!». Но понял, что в его положении нечего и дёргаться! Нужно держаться ближе к костру! Он подтянул к себе вещмешок с мясом, и сверху положил топор. Вот только долго ли прогорит костёр, и сколько их намерены держать в осаде эти серые ублюдки?! Охотник оглядел совсем обнаглевших, приблизившихся вплотную волков, и вдруг почувствовал, что вот оно – то расстояние, за гранью которого этим тварям будет уже абсолютно безразличен вечный страх перед огнём и человеком… Он видел, как у самого большого волчары, судя по всему – вожака стаи, всё тело словно свело судорогой. Он весь напрягся, подался телом назад, и слегка присел на лапах. Сашка протянул руку к топору. «Сейчас броситься!» - мелькнуло в голове, и он совершил роковую ошибку… Охотник, что есть силы, метнул топор в нападавшего волка, а Зайка… Его верная Зая расценила этот бросок как сигнал к атаке, к защите своего хозяина, и с рыком бросилась вперёд…
Топор, никого не задев, зарылся в снегу. Сашка не успел даже ничего понять, как окрестности огласил обречённый визг собаки. В одно мгновение с Зайкой было покончено… Тот самый здоровенный волчара схватил собаку, и бросился прочь от костра. За ним последовали остальные. «За-а-а-а-я! Су-у-у-у-ки, бля-а!» - завопил Сашка, и навскидку выстрелил в огромного волка, словно кошка мышь нёсшего тело лайки… Тяжёлая круглая пуля, выпущенная с десятка шагов, попав в основание черепа, снесла волку пол головы. Он опрокинулся на бок, разжал челюсти, и Зайка дёрнувшись в конвульсиях неподвижно затихла на снегу. Не помня себя от горя, Столяров кинулся вперёд, размахивая ружьём словно дубиной. Он упал на колени перед своей собакой, и завыл словно раненый зверь… Взяв на руки бездыханное тело лайки, прижав его к груди, и поглаживая мягкую густую шерсть, всё шептал: «Зайка! Заюшка! Но как же так? Прости… Прости меня, Зая… Ну пожалуйста, прости! Ну как же, а..?» Из глаз охотника катились крупные горячие слёзы, обжигая обветренное лицо, и оставляя струйчатые дорожки на небритых щеках. Глаза застилал красный туман, в ушах стоял звон, с неба безучастно смотрели холодные звёзды, а деревья и кусты вокруг, бешено плясали и кружились в каком-то первобытном танце…
Сколько в таком состоянии, стоя на коленях, пробыл охотник, Столяров не помнил. Время хаотично катилось бессмысленными обрывками в каком-то другом измерении… Очнувшись, Сашка обвёл взглядом поляну. Волки бесследно исчезли, словно их и не было. На светлом саване снега лежала его Зайка, чуть поодаль, по сторонам – распростёртые тела двух здоровенных волков. Повсюду на снегу темнели пятна крови…
Сашка аккуратно положил Зайку на вещмешок, закрепил тело лайки верёвкой, и закинул вещмешок за спину. Он в последний раз оглядел поляну, встал на лыжи, подхватил двустволку, и взял курс на восток…
Сашка шёл вперёд, мыслей в голове не было никаких, а на душе было полное опустошение. Не было ни усталости, ни эмоций. Не хотелось ничего – ни спать, ни есть, ни пить. Ничего… Хотелось просто тихонько лечь на этот снег, и умереть. Ширк, ширк… Ширк, ширк – монотонно шуршали лыжи по снегу… На половине дороги к дому, Сашкин путь пересекли два лосиных следа. «Корова и телок» - определил охотник, глядя на следы и вымученно улыбнулся. «Никак мои знакомые! Живите ребята, живите счастливо, растите, родите… Дай Бог вам…». В душе охотника колыхнулось какое-то тёплое, если не сказать … нежное чувство! Он всё сделал верно! Не нарушил охотничьих законов его предков, не польстился на лёгкую, доступную добычу, сберёг сохатых для природы! А если бы..? А если бы было по-другому, то уже давно был бы дома, хлебал щи с сохатиной под стопку! И скорей всего не было бы ни волков, ни кошмарной ночи, да и Зайка… Зайка была бы с ним – его самая лучшая на свете собака, работница, помощница, Светкина и дочуркина любимица…Да-а-а..., короток век охотничьих собак… Но Зая погибла достойно, как и подобает лайке – на охоте, а не в вонючей, блохастой конуре. Случилось то, что угодно было Богу - он дал такое тяжёлое испытание, и Сашка преодолел его, а значит победил! В том числе победил себя, свои шкурные, низменные человеческие интересы! И пускай даже такой ценой! Так надо. У него хватило мужества не переступить черту… Теперь домой к семье, с добычей!
Почти у самой деревни охотнику попался свежий попутный снегоходный след с волокушей, и он встал на него. Так с поклажей идти было значительно легче. «Ширк-ширк-ширк-ширк» - уже быстрее и веселей зашуршали лыжи. Пробежав несколько десятков шагов, внимание Сашки привлекли какие-то тёмные катыши по обеим сторонам снегоходной дорожки… Он сразу всё понял, и от этой догадки сердце бешенно заколотилось, и его пронзило с головы до пят, словно молнией! Охотник остановился, зачерпнул рукой горсть снега с тёмными комочками, сжал до боли кулак, и долго так стоял, стиснув зубы, и глядя куда-то вдаль, в тёмную пустоту, поверх видневшихся за полем тёмных крыш домов, поверх тёмных елей… Снег в ладони медленно таял, окрашивая пальцы в алый цвет…
Последнее редактирование:
