m1tya
Завсегдатай
- С нами с
- 31/03/06
- Постов
- 1 241
- Оценка
- 1 909
- Живу в:
- Москва
- Для знакомых
- Дмитрий
- Оружие
- всякое разное
- Собака(ки)
- курцхаар
Вот и подходит к концу сезон охоты с легавой собакой. Оглядываясь назад, хочется вспомнить, каким он был, чем запомнился. Для моего курцхаара Цуны это было второе поле и оно, конечно, было более интересное и более добычливое, чем год назад. Но не в количестве дичи в ягдташе охотничье счастье, и те эпизоды, что я предлагаю вашему вниманию, больше посвящены не процессу добычи, а окружающей природе, мыслям и чувствам охотника, который с замиранием сердца следит, как взрослеет и набирается опыта его подопечная.
Итак, начнём…
Открытие охоты с подружейными собаками! Когда основная масса охотников ещё считает дни до первой утиной зорьки, ты - легашатник и счастливец, подпоясавшись патронташем и закинув за плечо ружье, спускаешься по вьющейся змейкой тропинке вниз по склону, прямиком к широкой пойме реки, над которой ещё клубится лёгкой дымкой утренний туман. Легавая, дорвавшись до свободы, носится впереди как сумасшедшая, предвкушая скорый праздник. Временами она остановится, оглянется, где хозяин. Её дурашливая морда со свисающим алым языком расплывётся в счастливой улыбке, и собака снова по щенячьи весело и беззаботно сорвется в азартный галоп. Ты быстрым шагом спешишь за ней, едва не переходя на бег. Да, ещё рано для охоты и ветер лишь слегка заметно шелестит листвой в кронах деревьев. Надо бы, надо бы дождаться, когда только взошедшее солнце поднимется вверх по небосклону и ветер, согретый её лучами, наберёт силу.
Но ждать дольше не было сил! Ведь мы с собакой проснулись сегодня раньше времени, ещё до рассвета. И ягдташ с ружьём ждали в сенях с вечера. Попивая на кухне чаёк под мерный ход никуда не спешащих часиков, я всё смотрел на его медленно ползущие стрелки и поглядывал за окно, где багровой полоской на горизонте зарождался новый день. Через полчаса пропищал забытый будильник и, переглянувшись с Цуной, мы поняли, что дольше ждать невыносимо! Пора на охоту!
Нет, спустившись на луг, я не буду спешить. Поборов азарт, нарочито вальяжно, на глазах у наблюдающих за нами рыбаков, я переломлю двустволку и, вложив самокрут в стволы, пошлю легавую в поиск. На быстром аллюре курцхаар красиво пойдёт челноком по искрящейся росой зелёной отаве. Вдруг, словно споткнувшись о запах птицы, он оборвёт свой бег и, вытянувшись стрелочкой, пойдёт по ветру, будто на цыпочках. С каждым шагом его движения всё осторожней и выверенней. И вот, достигнув невидимого рубежа, слегка присев на передние лапы, собака замрёт, оттопырив вверх сигарку хвоста. Есть!
Не поворачивая головы, украдкой, я обведу взглядом собравшихся зрителей. Рыбачки, забыв о своих поплавках, свернув шеи, уставились на легавую; пастух, гонящий на выгон коров, остановился и, подбоченясь, тоже наблюдает за случайным представлением. Стараясь побороть мандраж, на глазах у собравшейся публики неспешно подхожу к собаке. «Только бы не промазать! Только бы не промазать!» - заевшей пластинкой крутится в голове единственная мысль...
Палец ложится на курок. Ну, Цунка, давай – вперёд! С лёгким, упругим шелестом «прр..» из травы вылетел пестренький дупелёк и, мелькая серпами крылышек, пошёл по дуге в сторону. Засмотревшись на птицу и забыв об упреждении, стреляю прямо в неё, и, конечно же, промахиваюсь. Но вторым выстрелом исправляюсь и опускаю кувыркающегося в воздухе куличка прямиком на землю. Цуна подаёт битую птицу. И, приторочив к ягдташу рыжевато-бурого с темными пестринками дупеля, мы начинаем охоту...
...Новые стойки и порой обидные споры, красивые выстрелы и промахи... Я радуюсь, злюсь то на себя, то на собаку, ругаю её или ласково треплю за ухом, принимая очередной трофей. Мы уходим всё дальше и дальше по пожне, оставляя за спиной спрятанные в камыше маленькие прудки с утками, влажный кочкарник, облюбованный бекасами и дупелями, зеленые полоски свежих покосов. Идём до тех пор, пока жарко припекающее солнце не остановит нас, а фляжка с водой не опустеет. Тогда сбросив на берегу одежду и разбежавшись по мягкому речному песку, я с головой ныряю в прохладные воды. Цунка, поднимая фонтаны брызг, ракетой влетает в воду вслед за мной. Отфыркиваясь и сопя, она плывёт к хозяину. Но я, дразня её, отплываю подальше и ныряю, стараясь достать до самого дна. Быстро ухожу вертикально вниз в темноту омута. На глубине мутная вода, уже почти не пропускающая солнечных лучей, обволакивает меня тяжёлыми холодными объятиями. Через несколько метров становится совсем темно и, кажется, я уже потерял, где находится верх, а где низ. Воздух в лёгких стремительно заканчивается и становится по-детски страшно. С трудом сдерживая позыв сделать вдох, я изо всех сил спешу назад на поверхность - на радость потерявшей меня собаке.
Вдоволь накупавшись, мы выходим на берег, и я падаю в теплый песок. Цунка, хлопая ушами, отряхивается рядом, окатывая меня каскадами брызг. “Да что же ты делаешь, Чучундра?!” - выговариваю я собаке. Сконфуженно чихнув и извиняюще повиливая хвостом, соба покрутилась около меня и пристроилась калачиком рядом.
А погода стояла сказочная! В лазурной синеве белели причудливые узоры перистых облаков, дул лёгкий тёплый ветерок, отгоняющий назойливых комаров. Разомлев на солнышке, под негромкое стрекотание ласточек, снующих над водой, я задремал.
Проснулся я от далёких раскатов грома. Похолодало. Небо быстро затягивала темными свинцовыми тучами приближающаяся с востока гроза. Я спешно похватал вещи, и мы с Цункой припустили бегом к дому.
Ветер ненадолго стих. Предчувствуя ненастье, замолкли птицы. Как часто бывает перед бурей, всё вокруг окутала тревожная давящая тишина. Медленно, но неотвратимо наступающая мгла поглотила яркое полуденное солнце.
Пыхтя и отдуваясь, я лишь успел ввалиться в дом, как ударивший снаружи с бешеной силой ветер пригнул к земле верхушки деревьев, вырывая листву из их крон. Редкие тяжелые капли одна за другой упали на землю. Раскатисто, с треском, словно раздирая небо напополам, прогремел гром. Тихо зашелестел по листьям дождь, и через несколько секунд обрушился стеною ливня. Его косые плети хлестали деревья, барабанили по крышам домов, в водяную пыль разбиваясь о черепицу. Ветер в неистовстве хлопал незакрытыми ставнями, свистел в оконных щелях. Тот тут, то там ломаные линии молний озаряли потемневшее небо, и не было видно конца и края разгулявшейся непогоде.
Но всё имеет своё начало и свой конец… Через полчаса ливень стал стихать. Из уносимых прочь тёмно-синих туч выглянуло и снова ярко засветило солнце. Его лучи весело заиграли бликами на лужах, переливались и искрились в умытой дождём траве и деревьях. Над лесом, уходя вверх разноцветным мостом, повисла радуга. Напившаяся водой земля дышала свежестью. Оглашая конец ненастью, в ветвях раскидистой берёзы защебетала первая пичуга. Гроза ушла, пролившись на прощанье теплым грибным дождём...
Я посмотрел на собаку, и мы, без слов поняв друг друга, снова отправились на охоту...
Незаметно быстро наступил август. Перепела, норовившие удрать от легавой в июле, теперь взматерели и охотнее поднимались на крыло. Черные птенцы коростелей, с трудом взлетающие из-под стойки и, конечно, отпускаемые с миром, перелиняли во взрослое буровато-рыжее оперение. Дупеля, набравшие жирок, с недовольным кряканьем поднимались на крыло и медленно тянули по прямой, становясь лёгкой добычей для охотника. На охоту удавалось выбираться раза 2 в неделю, и она уже стала привычной частью повседневной жизни. Но, бродя с собакой по угодьям, где редко встретишь до общего открытия нашего брата - охотника, ловя на себе вопросительные взгляды деревенских, иногда не утерпевших спросить: “А что, охота уже открыта?” - я не переставал чувствовать свою привилегированность и втайне немного гордился тем, что теперь я легашатник...
Где со второй, где с третьей субботы августа, по областям стала открываться охота на уток... Первую, самую добычливую зорьку, когда ошалевшая от стоящей канонады утва носится как сумасшедшая, я позорно проспал. Жмурясь от бьющего в окно всходящего солнца, я открыл глаза и с ужасом посмотрел на часы – без десяти шесть! Я быстро вскочил в болотники, прихватил ружьё и собаку, и со всех ног помчался к пойме. Река в том месте уходила вдоль берега тихой старицей, а основное русло, налетев на косогор, делала крутой изгиб, широко разливаясь вдоль песчаных отмелей. Образовавшийся посередине холмистый полуостров скрывал в заросших камышом и рогозом низинах множество мочажин и бочагов, в которых любили дневать утки. А на возвышенностях с выгоревшей на солнце травой попадался коростель и изредка тетерев.
Мы вышли на пригорок, и Цунка привычно, без команды, пошла челноком вперед. Вдруг на одной из параллелей она осеклась и коротким броском накрыла что-то у куста чертополоха. Над травой взметнулось чёрное с белой перевязью крыло, и через мгновение собака держала в зубах трепыхающегося матерого черныша. Ах, Цунка, молодца, сцапала задремавшего косача! Если так и дальше дело пойдёт, то, может, мне и ружьё с собой на охоту не таскать?
Новый охотничий день начинался просто прекрасно. Но вот стрельба не заладилась. На первой же луже мы подняли стайку уток, которые с тревожным кряканьем бросились врассыпную. Крякаши взлетали на расстоянии верного выстрела, однако то ли от волнения, то ли от неожиданности, но я не попал ни в одного из них. Хорошо, что Цуна не видела моих промахов – лишь по слегка колышущимся стеблям тростника и тихому шлёпанью по воде можно было определить, где сейчас в зарослях шныряет курцхаар. Его поиски были не напрасны - вскоре Цунка выгнала из камышей ещё одну крякву. Та, истошно крича, пошла тяжело и низко над зеленым морем осоки. Накрыв стволами лёгкую цель, я наконец-то сбил первую в этом сезоне утку.
Мы пошли дальше, изредка поднимая уток, но я снова непростительно мазал. Подстрелив в конце концов зазевавшегося гоголя на плёсе старицы и добрав чьего-то подранка, выгнанного Цункой на воду, я с облегчением вздохнул, уверяя себя, что утиное открытие прошло неплохо. Давно пора бы уже навестить дупелей с коростелями на соседнем луге - ведь стрелять их гораздо проще, чем уток.
А вечером мы отправились за тетеревами на дальнее поле.
Грустно смотреть, как земля, когда-то великими трудами отбитая людьми у леса, теперь никому не нужна. Бывшее колхозное поле быстро заросло бурьяном, затянулось по краям зелёной порослью березняка и редкими елочками. Пройдёт немного лет, и лес вернёт себе своё.
В таких зарослях не мудрено было потерять собаку из вида, что вскоре и произошло. Я оглядываюсь по сторонам, посвистываю, подзывая легавую, но она как сквозь землю провалилась. Эх, как жаль, что я не приучил её к биперу! Догадываюсь, что сейчас где-то в зарослях она стоит по птице. И в этот момент для неё в целом мире не существует ничего, кроме льющегося бесконечным потоком в её мокрый напряженный нос волнующего, будоражащего запаха притаившейся дичи. А бестолковый хозяин всё дует в свою свистульку, в растерянности ходя кругами невдалеке...
Наконец среди моря колышущихся на ветру былинок я примечаю крапчатое пятно. И вот я уже стою рядом с Цуной с двустволкой наизготовку. От короткой пробежки и волнения бешено колотится в груди сердце. Кажется, что я ощущаю всю остроту и драматизм этого момента охоты: страх запавшей где-то поблизости птицы, напряжённая собранность сжатой в пружину легавой, холодную ружейную сталь, которая вмиг станет тёплой, лишь стоит мне сказать одно слово. Слово «Вперёд!»
Короткий бросок легавой, грохот крыльев взлетающего косача, промелькнувшая в голове мысль: "Каков красавец!», мушка ружья, перечеркнувшая черный силуэт тетерева, хлопок выстрела, облачко белых перьев, оставленное птицей, камнем падающей вниз и лёгкий аромат сгоревшего пороха – не за эти ли мгновения, мы так любим охоту?
Не проходит и 10-ти минут, как Цуна снова встала. Посыл вперёд, потяжка, снова стойка. Птица бежит. Подбадриваю собаку, тужащую на очередной подводке. Вон она сделала прыжок вперед и встала, подняв вверх голову и высматривая что-то в траве. Это коростель. Соба застыла, внимательно слушает, как шелестит травинками убегающий дергач. Лишь хвостик её слегка дрожит от напряжения, да голова слегка наклоняется то в одну, то в другую сторону. Вдруг как мышкующая лисица, собака взметнулась свечкой вверх и, широко расставив лапы, обрушилась сверху на снующую в траве птицу.
Коростель, испуганно пискнув, выпорхнул у неё из-под лап и, трепеща крыльями, медленно потянул над высоким травостоем. Поборов желание накоротке пальнуть в дергача и тем самым разбить тушку, я сосчитал до пяти и выстрелил. Облако 10-ки накрыло коростеля и он, сложив крылья комком, упал в траву.
Цунка, склонив голову набок, вопросительно смотрела на меня, ожидая команды. Тренируя выдержку легавой, я потянул немного время и послал её подать птицу. Повиливая от удовольствия хвостом, курцхаар вскоре вернулся с коростелем в пасти. Получив маленькое вознаграждение (кусочек сыра) и удовлетворенно облизнувшись, легавая снова ушла в поиск...
Ветер, которого всегда не хватает в тихие летние зорьки, окончательно стих. Рубашка, пропитанная потом, прилипла к телу и, несмотря на наступивший штиль, я был рад вечерней прохладе, опускающейся на землю. Соломенно-желтое поле бурьяна затягивала лёгкая дымка тумана.
Ягдташ уже приятно оттягивал плечо, и мы с Цункой повернули в сторону дома. Легавая, лишённая верного помощника- ветра, всегда указывающего ей, где затаилась дичь, казалось, была рада такому решению и устало потрусила в сторону деревни. Недалеко от островка березняка что-то привлекло её внимание. Ловя обрывки запаха, расплывающегося и тающего в вечернем воздухе, она неуверенно потянула к деревьям. Но стоило ей наткнутся на свежий тетеревиный наброд, как вся она преобразилась: увлеченно похрюкивая уткнувшимся в траву носом и азартно виляя обрубком хвоста, легавая встала на след убегающего косача. Снимая с плеча двустволку, я поспешил к ней - Цуна прижимала тетерева к краю леса, и тот вот-вот должен был подняться на крыло.
Так оно вскоре и произошло. С громким хлопаньем крыльев черныш свечкой взмыл вверх. Поймав на мушку птицу, я, уверенный в выстреле, нажал на курок и ... промахнулся. Не веря, что такое могло случиться, в впопыхах стреляю ещё раз и снова мажу! Да что же это за наваждение такое! Ловлю на себе презрительный взгляд легавой. Эх, как же неловко бывает перед собакой в такие минуты ... Реабилитироваться удалось лишь у самой деревни, где из стаи жировавших на покосах тетеревов я выбил молодого петушка. Будем считать, Цуна, что мы теперь квиты...
Ночь вступала в свои права. Над стеной леса вдали ещё догорал зыбким, алым маревом уходящий закат, а на темно-синем небе уже зажглись яркими россыпями миллиарды звёзд. Над головой трепещущими тенями проносились гоняющиеся за мошкарой козодои. На траву легла ночная роса, похолодало, и стало слегка зябко. Со всех сторон раздавалось тихое стрекотанье кузнечиков. Свист утиных крыльев рассёк воздух, и я машинально схватился за ружьё, хотя уже и не мог различить мушку на его стволах. Три или четыре утки, мелькнув неясными тенями в густых сумерках, благополучно миновали нас, и пошли на снижение куда-то в сторону лесного прудка, до которого мы с Цуной так сегодня и не дошли. Ничего, завтра мы обязательно их там проведаем...
...Время быстро летит вперёд. Не успел оглянуться, а уже подходит к концу сентябрь. Отлетел на юга дупель, прошла пора коростелиных высыпок. Тетерева, вылиняв, стали строги и уже редко подпускают на выстрел. Природа тоже изменилась: леса, поредев, сменили летнюю зелень на багряно-желтые тона; пожухла трава, и на колхозных полях давно уж убрана в валки; грибы сошли, лишь иногда встретишь где под деревом раскисший белый, тронутый инеем ночного заморозка. Но алеет тяжелыми гроздьями рябина, а моховые болота богаты на позднюю ягоду – яркую, рубиновую клюкву. Рябчики мелодично пересвистываются по утрам в ельнике, а по ночам на лесные дороги высыпают вальдшнепы, и, ослепленные светом фар проезжающей машины, сидят до последнего, вспархивая почти из-под самых колёс.
Наступает время других охот с легавой собакой...
Тонкие ветки березового хмызника неприятно хлещут по лицу – я, стараясь не сильно шуметь, продираюсь через него к застывшей в стойке собаке. Ещё немножко, ещё чуть-чуть и будет можно стрелять! Но вот где-то впереди раздался негромкий шум крыльев взлетевшего вальдшнепа, птица мелькнула на мгновение тенью среди частокола мелятника и скрылась из вида. Лесной кулик снова ушел без выстрела...
Мы с Цункой уже давно не навещаем опустевшую пожню, не прочесываем луга с полёгшей травой. Теперь нас манят березовые перелески, влажные осинники вдоль рек и кромки зарастающих полей. Мы рыщем по ним часами в поисках, наверное, самого дорогого для легашатника трофея – осеннего вальдшнепа. Вот и сегодня мы неспешно и тщательно обследуем закрайки затягивающегося редким березняком и еловым подростом поля. Ведь встречи с лесным куликом нечасты и обидно пропустить крепко запавшую птицу, впустую сбивая ноги. Но на охоте случается всякое...
Уже подуставшая за нескольких дней охоты, Цунка вяло, на автомате, челночила среди деревьев. Неожиданно, уловив волнующий запах дичи, она оживилась. Возбуждённо завиляв хвостиком, легавая, словно её застукали за чем-то плохим, вся сжалась, зыркнула по сторонам и, слегка присев на все четыре лапы, на полусогнутых поплыла по невидимой ниточке. Всё понятно: это тетерев. Перекидываю девятку в стволах на пятый номер. Стараясь держаться открытых мест, готовый выстрелить в любую секунду, иду недалеко от собаки. Тетерев явно бежит - в напряженном ожидании я прошёл за легавой уже метров 30, а она всё скользит между белых стволов берёз на осторожных потяжках. Ей бы чуть прибавить ходу, поджать птицу, и тогда у меня бы появился шанс. Вдруг Цуна совсем остановилась. Высоко подняв вверх голову, она, казалось бы, растерянно ловила носом запахи, приносимые ветром. Короткий хвостик в раздумчивости повиливал из стороны в сторону. «Ну вот, Чучундра доигралась - потеряла птицу с чутья из-за своей нерасторопности» - начал корить я собаку. Но легавая, не обращая внимания на мои упрёки, видимо, что-то решив для себя, резко повернула в пол ветра и пошла явно не в том направлении, куда убегал тетерев. Через несколько секунд мои опасения подтвердились: с громким хлопаньем косач поднялся из-за ёлочки в стороне. Со злости, точно зная, что не попаду, я пальнул ему вслед. В то же мгновение впереди перед Цункой замелькало в траве светло- рыжее пятно. Заяц! Навскидку бью косого, он исчезает в ельнике, и курцхаар опрометью бросается за ним. В ёлочках заяц жалобно запищал и снова выскочил на чистину передо мной. Выхватываю первый попавшийся патрон из патронташа, дрожащими руками запихиваю его в ствол и опять стреляю. На этот раз заяц, перелетев через голову, остаётся лежать без движения. Подоспевшая Цунка обнюхивает новую для неё дичь – матерого белячину. Спасибо тебе, Цунка, что приняла правильное решение!
Давно мои родные уже не пробовали зайчатинки. Правда, через неделю в Москве, когда тушеный в сметане заяц был торжественно подан к столу, я не долго наслаждался дифирамбами в свой адрес. Сплевывая то и дело, как семечки, мелкую дробь на тарелку, родня, опасаясь за здоровье зубов, сосредоточенно жевала зайца. Патрон, что я вытащил не глядя из патронташа, был 8-го номера
А вальдшнепов мы всё-таки постреляли. Но это будет уже другая история...
Итак, начнём…
Открытие охоты с подружейными собаками! Когда основная масса охотников ещё считает дни до первой утиной зорьки, ты - легашатник и счастливец, подпоясавшись патронташем и закинув за плечо ружье, спускаешься по вьющейся змейкой тропинке вниз по склону, прямиком к широкой пойме реки, над которой ещё клубится лёгкой дымкой утренний туман. Легавая, дорвавшись до свободы, носится впереди как сумасшедшая, предвкушая скорый праздник. Временами она остановится, оглянется, где хозяин. Её дурашливая морда со свисающим алым языком расплывётся в счастливой улыбке, и собака снова по щенячьи весело и беззаботно сорвется в азартный галоп. Ты быстрым шагом спешишь за ней, едва не переходя на бег. Да, ещё рано для охоты и ветер лишь слегка заметно шелестит листвой в кронах деревьев. Надо бы, надо бы дождаться, когда только взошедшее солнце поднимется вверх по небосклону и ветер, согретый её лучами, наберёт силу.
Но ждать дольше не было сил! Ведь мы с собакой проснулись сегодня раньше времени, ещё до рассвета. И ягдташ с ружьём ждали в сенях с вечера. Попивая на кухне чаёк под мерный ход никуда не спешащих часиков, я всё смотрел на его медленно ползущие стрелки и поглядывал за окно, где багровой полоской на горизонте зарождался новый день. Через полчаса пропищал забытый будильник и, переглянувшись с Цуной, мы поняли, что дольше ждать невыносимо! Пора на охоту!
Нет, спустившись на луг, я не буду спешить. Поборов азарт, нарочито вальяжно, на глазах у наблюдающих за нами рыбаков, я переломлю двустволку и, вложив самокрут в стволы, пошлю легавую в поиск. На быстром аллюре курцхаар красиво пойдёт челноком по искрящейся росой зелёной отаве. Вдруг, словно споткнувшись о запах птицы, он оборвёт свой бег и, вытянувшись стрелочкой, пойдёт по ветру, будто на цыпочках. С каждым шагом его движения всё осторожней и выверенней. И вот, достигнув невидимого рубежа, слегка присев на передние лапы, собака замрёт, оттопырив вверх сигарку хвоста. Есть!
Не поворачивая головы, украдкой, я обведу взглядом собравшихся зрителей. Рыбачки, забыв о своих поплавках, свернув шеи, уставились на легавую; пастух, гонящий на выгон коров, остановился и, подбоченясь, тоже наблюдает за случайным представлением. Стараясь побороть мандраж, на глазах у собравшейся публики неспешно подхожу к собаке. «Только бы не промазать! Только бы не промазать!» - заевшей пластинкой крутится в голове единственная мысль...
Палец ложится на курок. Ну, Цунка, давай – вперёд! С лёгким, упругим шелестом «прр..» из травы вылетел пестренький дупелёк и, мелькая серпами крылышек, пошёл по дуге в сторону. Засмотревшись на птицу и забыв об упреждении, стреляю прямо в неё, и, конечно же, промахиваюсь. Но вторым выстрелом исправляюсь и опускаю кувыркающегося в воздухе куличка прямиком на землю. Цуна подаёт битую птицу. И, приторочив к ягдташу рыжевато-бурого с темными пестринками дупеля, мы начинаем охоту...
...Новые стойки и порой обидные споры, красивые выстрелы и промахи... Я радуюсь, злюсь то на себя, то на собаку, ругаю её или ласково треплю за ухом, принимая очередной трофей. Мы уходим всё дальше и дальше по пожне, оставляя за спиной спрятанные в камыше маленькие прудки с утками, влажный кочкарник, облюбованный бекасами и дупелями, зеленые полоски свежих покосов. Идём до тех пор, пока жарко припекающее солнце не остановит нас, а фляжка с водой не опустеет. Тогда сбросив на берегу одежду и разбежавшись по мягкому речному песку, я с головой ныряю в прохладные воды. Цунка, поднимая фонтаны брызг, ракетой влетает в воду вслед за мной. Отфыркиваясь и сопя, она плывёт к хозяину. Но я, дразня её, отплываю подальше и ныряю, стараясь достать до самого дна. Быстро ухожу вертикально вниз в темноту омута. На глубине мутная вода, уже почти не пропускающая солнечных лучей, обволакивает меня тяжёлыми холодными объятиями. Через несколько метров становится совсем темно и, кажется, я уже потерял, где находится верх, а где низ. Воздух в лёгких стремительно заканчивается и становится по-детски страшно. С трудом сдерживая позыв сделать вдох, я изо всех сил спешу назад на поверхность - на радость потерявшей меня собаке.
Вдоволь накупавшись, мы выходим на берег, и я падаю в теплый песок. Цунка, хлопая ушами, отряхивается рядом, окатывая меня каскадами брызг. “Да что же ты делаешь, Чучундра?!” - выговариваю я собаке. Сконфуженно чихнув и извиняюще повиливая хвостом, соба покрутилась около меня и пристроилась калачиком рядом.
А погода стояла сказочная! В лазурной синеве белели причудливые узоры перистых облаков, дул лёгкий тёплый ветерок, отгоняющий назойливых комаров. Разомлев на солнышке, под негромкое стрекотание ласточек, снующих над водой, я задремал.
Проснулся я от далёких раскатов грома. Похолодало. Небо быстро затягивала темными свинцовыми тучами приближающаяся с востока гроза. Я спешно похватал вещи, и мы с Цункой припустили бегом к дому.
Ветер ненадолго стих. Предчувствуя ненастье, замолкли птицы. Как часто бывает перед бурей, всё вокруг окутала тревожная давящая тишина. Медленно, но неотвратимо наступающая мгла поглотила яркое полуденное солнце.
Пыхтя и отдуваясь, я лишь успел ввалиться в дом, как ударивший снаружи с бешеной силой ветер пригнул к земле верхушки деревьев, вырывая листву из их крон. Редкие тяжелые капли одна за другой упали на землю. Раскатисто, с треском, словно раздирая небо напополам, прогремел гром. Тихо зашелестел по листьям дождь, и через несколько секунд обрушился стеною ливня. Его косые плети хлестали деревья, барабанили по крышам домов, в водяную пыль разбиваясь о черепицу. Ветер в неистовстве хлопал незакрытыми ставнями, свистел в оконных щелях. Тот тут, то там ломаные линии молний озаряли потемневшее небо, и не было видно конца и края разгулявшейся непогоде.
Но всё имеет своё начало и свой конец… Через полчаса ливень стал стихать. Из уносимых прочь тёмно-синих туч выглянуло и снова ярко засветило солнце. Его лучи весело заиграли бликами на лужах, переливались и искрились в умытой дождём траве и деревьях. Над лесом, уходя вверх разноцветным мостом, повисла радуга. Напившаяся водой земля дышала свежестью. Оглашая конец ненастью, в ветвях раскидистой берёзы защебетала первая пичуга. Гроза ушла, пролившись на прощанье теплым грибным дождём...
Я посмотрел на собаку, и мы, без слов поняв друг друга, снова отправились на охоту...
Незаметно быстро наступил август. Перепела, норовившие удрать от легавой в июле, теперь взматерели и охотнее поднимались на крыло. Черные птенцы коростелей, с трудом взлетающие из-под стойки и, конечно, отпускаемые с миром, перелиняли во взрослое буровато-рыжее оперение. Дупеля, набравшие жирок, с недовольным кряканьем поднимались на крыло и медленно тянули по прямой, становясь лёгкой добычей для охотника. На охоту удавалось выбираться раза 2 в неделю, и она уже стала привычной частью повседневной жизни. Но, бродя с собакой по угодьям, где редко встретишь до общего открытия нашего брата - охотника, ловя на себе вопросительные взгляды деревенских, иногда не утерпевших спросить: “А что, охота уже открыта?” - я не переставал чувствовать свою привилегированность и втайне немного гордился тем, что теперь я легашатник...
Где со второй, где с третьей субботы августа, по областям стала открываться охота на уток... Первую, самую добычливую зорьку, когда ошалевшая от стоящей канонады утва носится как сумасшедшая, я позорно проспал. Жмурясь от бьющего в окно всходящего солнца, я открыл глаза и с ужасом посмотрел на часы – без десяти шесть! Я быстро вскочил в болотники, прихватил ружьё и собаку, и со всех ног помчался к пойме. Река в том месте уходила вдоль берега тихой старицей, а основное русло, налетев на косогор, делала крутой изгиб, широко разливаясь вдоль песчаных отмелей. Образовавшийся посередине холмистый полуостров скрывал в заросших камышом и рогозом низинах множество мочажин и бочагов, в которых любили дневать утки. А на возвышенностях с выгоревшей на солнце травой попадался коростель и изредка тетерев.
Мы вышли на пригорок, и Цунка привычно, без команды, пошла челноком вперед. Вдруг на одной из параллелей она осеклась и коротким броском накрыла что-то у куста чертополоха. Над травой взметнулось чёрное с белой перевязью крыло, и через мгновение собака держала в зубах трепыхающегося матерого черныша. Ах, Цунка, молодца, сцапала задремавшего косача! Если так и дальше дело пойдёт, то, может, мне и ружьё с собой на охоту не таскать?
Новый охотничий день начинался просто прекрасно. Но вот стрельба не заладилась. На первой же луже мы подняли стайку уток, которые с тревожным кряканьем бросились врассыпную. Крякаши взлетали на расстоянии верного выстрела, однако то ли от волнения, то ли от неожиданности, но я не попал ни в одного из них. Хорошо, что Цуна не видела моих промахов – лишь по слегка колышущимся стеблям тростника и тихому шлёпанью по воде можно было определить, где сейчас в зарослях шныряет курцхаар. Его поиски были не напрасны - вскоре Цунка выгнала из камышей ещё одну крякву. Та, истошно крича, пошла тяжело и низко над зеленым морем осоки. Накрыв стволами лёгкую цель, я наконец-то сбил первую в этом сезоне утку.
Мы пошли дальше, изредка поднимая уток, но я снова непростительно мазал. Подстрелив в конце концов зазевавшегося гоголя на плёсе старицы и добрав чьего-то подранка, выгнанного Цункой на воду, я с облегчением вздохнул, уверяя себя, что утиное открытие прошло неплохо. Давно пора бы уже навестить дупелей с коростелями на соседнем луге - ведь стрелять их гораздо проще, чем уток.
А вечером мы отправились за тетеревами на дальнее поле.
Грустно смотреть, как земля, когда-то великими трудами отбитая людьми у леса, теперь никому не нужна. Бывшее колхозное поле быстро заросло бурьяном, затянулось по краям зелёной порослью березняка и редкими елочками. Пройдёт немного лет, и лес вернёт себе своё.
В таких зарослях не мудрено было потерять собаку из вида, что вскоре и произошло. Я оглядываюсь по сторонам, посвистываю, подзывая легавую, но она как сквозь землю провалилась. Эх, как жаль, что я не приучил её к биперу! Догадываюсь, что сейчас где-то в зарослях она стоит по птице. И в этот момент для неё в целом мире не существует ничего, кроме льющегося бесконечным потоком в её мокрый напряженный нос волнующего, будоражащего запаха притаившейся дичи. А бестолковый хозяин всё дует в свою свистульку, в растерянности ходя кругами невдалеке...
Наконец среди моря колышущихся на ветру былинок я примечаю крапчатое пятно. И вот я уже стою рядом с Цуной с двустволкой наизготовку. От короткой пробежки и волнения бешено колотится в груди сердце. Кажется, что я ощущаю всю остроту и драматизм этого момента охоты: страх запавшей где-то поблизости птицы, напряжённая собранность сжатой в пружину легавой, холодную ружейную сталь, которая вмиг станет тёплой, лишь стоит мне сказать одно слово. Слово «Вперёд!»
Короткий бросок легавой, грохот крыльев взлетающего косача, промелькнувшая в голове мысль: "Каков красавец!», мушка ружья, перечеркнувшая черный силуэт тетерева, хлопок выстрела, облачко белых перьев, оставленное птицей, камнем падающей вниз и лёгкий аромат сгоревшего пороха – не за эти ли мгновения, мы так любим охоту?
Не проходит и 10-ти минут, как Цуна снова встала. Посыл вперёд, потяжка, снова стойка. Птица бежит. Подбадриваю собаку, тужащую на очередной подводке. Вон она сделала прыжок вперед и встала, подняв вверх голову и высматривая что-то в траве. Это коростель. Соба застыла, внимательно слушает, как шелестит травинками убегающий дергач. Лишь хвостик её слегка дрожит от напряжения, да голова слегка наклоняется то в одну, то в другую сторону. Вдруг как мышкующая лисица, собака взметнулась свечкой вверх и, широко расставив лапы, обрушилась сверху на снующую в траве птицу.
Коростель, испуганно пискнув, выпорхнул у неё из-под лап и, трепеща крыльями, медленно потянул над высоким травостоем. Поборов желание накоротке пальнуть в дергача и тем самым разбить тушку, я сосчитал до пяти и выстрелил. Облако 10-ки накрыло коростеля и он, сложив крылья комком, упал в траву.
Цунка, склонив голову набок, вопросительно смотрела на меня, ожидая команды. Тренируя выдержку легавой, я потянул немного время и послал её подать птицу. Повиливая от удовольствия хвостом, курцхаар вскоре вернулся с коростелем в пасти. Получив маленькое вознаграждение (кусочек сыра) и удовлетворенно облизнувшись, легавая снова ушла в поиск...
Ветер, которого всегда не хватает в тихие летние зорьки, окончательно стих. Рубашка, пропитанная потом, прилипла к телу и, несмотря на наступивший штиль, я был рад вечерней прохладе, опускающейся на землю. Соломенно-желтое поле бурьяна затягивала лёгкая дымка тумана.
Ягдташ уже приятно оттягивал плечо, и мы с Цункой повернули в сторону дома. Легавая, лишённая верного помощника- ветра, всегда указывающего ей, где затаилась дичь, казалось, была рада такому решению и устало потрусила в сторону деревни. Недалеко от островка березняка что-то привлекло её внимание. Ловя обрывки запаха, расплывающегося и тающего в вечернем воздухе, она неуверенно потянула к деревьям. Но стоило ей наткнутся на свежий тетеревиный наброд, как вся она преобразилась: увлеченно похрюкивая уткнувшимся в траву носом и азартно виляя обрубком хвоста, легавая встала на след убегающего косача. Снимая с плеча двустволку, я поспешил к ней - Цуна прижимала тетерева к краю леса, и тот вот-вот должен был подняться на крыло.
Так оно вскоре и произошло. С громким хлопаньем крыльев черныш свечкой взмыл вверх. Поймав на мушку птицу, я, уверенный в выстреле, нажал на курок и ... промахнулся. Не веря, что такое могло случиться, в впопыхах стреляю ещё раз и снова мажу! Да что же это за наваждение такое! Ловлю на себе презрительный взгляд легавой. Эх, как же неловко бывает перед собакой в такие минуты ... Реабилитироваться удалось лишь у самой деревни, где из стаи жировавших на покосах тетеревов я выбил молодого петушка. Будем считать, Цуна, что мы теперь квиты...
Ночь вступала в свои права. Над стеной леса вдали ещё догорал зыбким, алым маревом уходящий закат, а на темно-синем небе уже зажглись яркими россыпями миллиарды звёзд. Над головой трепещущими тенями проносились гоняющиеся за мошкарой козодои. На траву легла ночная роса, похолодало, и стало слегка зябко. Со всех сторон раздавалось тихое стрекотанье кузнечиков. Свист утиных крыльев рассёк воздух, и я машинально схватился за ружьё, хотя уже и не мог различить мушку на его стволах. Три или четыре утки, мелькнув неясными тенями в густых сумерках, благополучно миновали нас, и пошли на снижение куда-то в сторону лесного прудка, до которого мы с Цуной так сегодня и не дошли. Ничего, завтра мы обязательно их там проведаем...
...Время быстро летит вперёд. Не успел оглянуться, а уже подходит к концу сентябрь. Отлетел на юга дупель, прошла пора коростелиных высыпок. Тетерева, вылиняв, стали строги и уже редко подпускают на выстрел. Природа тоже изменилась: леса, поредев, сменили летнюю зелень на багряно-желтые тона; пожухла трава, и на колхозных полях давно уж убрана в валки; грибы сошли, лишь иногда встретишь где под деревом раскисший белый, тронутый инеем ночного заморозка. Но алеет тяжелыми гроздьями рябина, а моховые болота богаты на позднюю ягоду – яркую, рубиновую клюкву. Рябчики мелодично пересвистываются по утрам в ельнике, а по ночам на лесные дороги высыпают вальдшнепы, и, ослепленные светом фар проезжающей машины, сидят до последнего, вспархивая почти из-под самых колёс.
Наступает время других охот с легавой собакой...
Тонкие ветки березового хмызника неприятно хлещут по лицу – я, стараясь не сильно шуметь, продираюсь через него к застывшей в стойке собаке. Ещё немножко, ещё чуть-чуть и будет можно стрелять! Но вот где-то впереди раздался негромкий шум крыльев взлетевшего вальдшнепа, птица мелькнула на мгновение тенью среди частокола мелятника и скрылась из вида. Лесной кулик снова ушел без выстрела...
Мы с Цункой уже давно не навещаем опустевшую пожню, не прочесываем луга с полёгшей травой. Теперь нас манят березовые перелески, влажные осинники вдоль рек и кромки зарастающих полей. Мы рыщем по ним часами в поисках, наверное, самого дорогого для легашатника трофея – осеннего вальдшнепа. Вот и сегодня мы неспешно и тщательно обследуем закрайки затягивающегося редким березняком и еловым подростом поля. Ведь встречи с лесным куликом нечасты и обидно пропустить крепко запавшую птицу, впустую сбивая ноги. Но на охоте случается всякое...
Уже подуставшая за нескольких дней охоты, Цунка вяло, на автомате, челночила среди деревьев. Неожиданно, уловив волнующий запах дичи, она оживилась. Возбуждённо завиляв хвостиком, легавая, словно её застукали за чем-то плохим, вся сжалась, зыркнула по сторонам и, слегка присев на все четыре лапы, на полусогнутых поплыла по невидимой ниточке. Всё понятно: это тетерев. Перекидываю девятку в стволах на пятый номер. Стараясь держаться открытых мест, готовый выстрелить в любую секунду, иду недалеко от собаки. Тетерев явно бежит - в напряженном ожидании я прошёл за легавой уже метров 30, а она всё скользит между белых стволов берёз на осторожных потяжках. Ей бы чуть прибавить ходу, поджать птицу, и тогда у меня бы появился шанс. Вдруг Цуна совсем остановилась. Высоко подняв вверх голову, она, казалось бы, растерянно ловила носом запахи, приносимые ветром. Короткий хвостик в раздумчивости повиливал из стороны в сторону. «Ну вот, Чучундра доигралась - потеряла птицу с чутья из-за своей нерасторопности» - начал корить я собаку. Но легавая, не обращая внимания на мои упрёки, видимо, что-то решив для себя, резко повернула в пол ветра и пошла явно не в том направлении, куда убегал тетерев. Через несколько секунд мои опасения подтвердились: с громким хлопаньем косач поднялся из-за ёлочки в стороне. Со злости, точно зная, что не попаду, я пальнул ему вслед. В то же мгновение впереди перед Цункой замелькало в траве светло- рыжее пятно. Заяц! Навскидку бью косого, он исчезает в ельнике, и курцхаар опрометью бросается за ним. В ёлочках заяц жалобно запищал и снова выскочил на чистину передо мной. Выхватываю первый попавшийся патрон из патронташа, дрожащими руками запихиваю его в ствол и опять стреляю. На этот раз заяц, перелетев через голову, остаётся лежать без движения. Подоспевшая Цунка обнюхивает новую для неё дичь – матерого белячину. Спасибо тебе, Цунка, что приняла правильное решение!
А вальдшнепов мы всё-таки постреляли. Но это будет уже другая история...
