Спасибо, Владимир! Я стараюсь.
Ещё одна глава. На сей раз - мемуары в мемуарах...
5. Немного о лесных ночёвках
До сумерек ещё было время и мы занялись подготовкой лагеря. Местечко для него мы определили в замечательно красивом, бронзово-золотом бору на сухом мху, метрах в трестах от весело журчащего крошечного ручейка, который должен был снабжать нас водой.
На выбор места повлияли и несколько стоящих неподалёку внушительных сушин, которые должны были составить наш дровяной запас. Кроме того, моё внимание привлекли две лежащие параллельно друг другу валежины, которые должны были составить «фундамент» нашего будущего пристанища.
Вырубив поблизости несколько небольших ёлок из тех, что росли слишком тесно и явно мешали друг другу, я нарубил с них лапник. Еловые стволы, будучи уложены поперёк валежин, образовали лаги для настила, который я завершил, настелив поверх лапник. Оставалось натянуть над нашим импровизированным «гнездом» тент под углом к земле в один скат, обратив его открытой стороной к будущему кострищу, и наш балаган был готов к ночлегу. Устроенный таким образом балаган, на самом деле, позволяет очень уютно переночевать – натянутый над ним тент не только укрывает от дождя, но и отражает тепло костра вниз, на расположившихся под ним бродяг.
Тем временем, Саня «уронил» сушинку и они вдвоём с Иришкой успели распилить её на три длинных полена, которые должны будут составить наш ночной костёр. От такого ночного пристанища довольно трудно уходить, но мы же сюда добирались столько времени не только за ночлегом и костром.
Поэтому, быстро вскипятив себе чайку и немного подкрепившись, отправились на подслух. Выбравшись на край сельги, за которым начиналось обширное, поросшее невысоким сосняком болото, расселись и стали смотреть и слушать. Расчёт был на широкий обзор, который позволил бы нам увидеть перелетающих на вечерней заре в сторону тока глухарей, либо услышать их – звуки по болоту разносятся далеко, а глухари очень часто запевают свою токовую песню вечером, особенно в хорошую погоду. Видимо, они и сейчас где-то пели, но явно не там, где ждали их мы.
Стемнело. Надо было возвращаться к костру, чаёвничать, коротать ночь до утренней зорьки. Утром должен был начаться активный поиск – надо будет потихоньку перемещаться по намеченной территории, стараясь услышать песню.
Костёр, составленный из трёх сложенных штабелем брёвен, горел хорошо и ярко, тихо шипел закипающий чайник. Иришка очень любит сидеть у такого костра, смотреть в огонь и время от времени ворошить угли специально для этого вырезанной палочкой-кочергой. В такие моменты я стараюсь расположиться у костра так, чтобы видеть её лицо, освещённое отблесками пламени, бронзовую чёлку, блестящие глаза. Сами собой приходят воспоминания о прежних ночёвках в лесу, о разных событиях, с ними связанных.
Однажды, года четыре назад, сидя на вечернем подслухе и слушая подлёты глухарей, мы с женой решили не возвращаться на ночь в избу, да и вообще не уходить от тока далеко, разложив себе крошечный костерок с подветренной стороны, чтобы дым не тянуло в сторону тока. Котелок был с собой, чай, сахар и сухари – тоже. Отойдя метров четыреста, мы нашли бугорок, за которым и укрылись.
Тихо потрескивал небольшой, уютный костерок. Луна постепенно укатилась вниз и скрылась за кронами сосен, заря на востоке только-только начинала розоветь – наступил самый тёмный, самый загадочный период короткой северной ночи. Лес затих в ожидании рассвета, угомонились птицы, в полном безветрии застыли деревья.
Неспешно тёк приглушённый разговор о всякой всячине, о делах семейных, о родных и знакомых – да мало ли тем для разговора у счастливой супружеской пары посреди глухого ночного леса? Вспоминались прежние охоты, охотничьи успехи и неудачи.
Но вот, на самой грани слышимого, я уловил первый щелчок глухариной песни. Показал Иришке направление, развернулся и стал вслушиваться. Вот раздался ещё один щелчок… потом ещё и ещё. Распевается, определённо распевается! Что же, пора собирать лагерь.
Быстренько затоптали костерок, залили его специально растопленным в котелке снегом. Я убрал котелок в рюкзак, примостил его на спине. Ну вот, сейчас пойдём.
И тут тишину ночи разорвал низкий, протяжный рык. Показалось, что всё тело отозвалось резонансом. Моментально выступила испарина. Поразительно, как быстро – практически мгновенно – мы оба поняли, что происходит. Мгновенный взгляд друг другу в глаза и, что называется, страшным шёпотом, в один голос:
- Медведь!
Оба смотрим в ту сторону, откуда донёсся рёв. Лихорадочно пытаюсь сообразить расстояние. Ясно одно – это близко. Очень близко. Тем временем, пальцы делают своё дело независимо от моей воли, словно бы сами по себе: ружьё переломлено, дробовые патроны вынуты, осталось достать пулевые из кармана, вставить их в патронники и закрыть ружьё.
Я даже успевал порадоваться тому, что руки не трясутся и что-то всё-таки делают, когда раздался новый рык. Теперь уже гораздо ближе. Вот это уже точно по нашу душу, никаких сомнений.
Лицо у Иришки белое-белое и на нём огромные, широко распахнутые глаза. Она смотрит на меня неотрывно, не моргая. В глазах немой вопрос – что делаем? В моём мозгу проносится: «ну же, Дима, делай что-то!» Главное – сдержать себя и не побежать!
Не видно ни зги. В такую темень я его в упор не увижу! Что же делать-то?
Стоп! Есть!
- Иришик, потихоньку, бочком – вот туда, где полянка со снегом, где мы котелок набирали… Давай!
Она кивает головой – поняла. Успеваю заметить, что она крепко держит ружьё – вот умничка! У неё ружьё заряжено, хоть и дробью, а я стою, как дурак, с пустыми стволами. А нам ещё метров сорок пройти… Даст ли? Или бросится прямо сейчас?
Пока ничего не слышно – ни дыхания, ни рёва. Правда, сердце молотится прямо в ушах и кровь толчками бьёт в голову и шумит… Как-то медленно – или это время так растянулось, что между двумя ударами сердца успеваешь передумать кучу всего?
Приставным шагом, бочком-бочком, почти неотрывно глядя в сторону медведя и лишь изредка оглядываясь, чтобы не напороться на что-нибудь и не упасть, продвигаемся к намеченной полянке.
Это круглый пятачок снега метров двадцати в диаметре, посередине которого стоит сосна. Вот жена ступает на снег – слышен его лёгкий шорох. Нам везёт… или пока везёт? Ничего-ничего, вот я уже и ружьё зарядил, осталось взвести курки. Во-от, так уже лучше!
- Солнышко, вставай с той стороны дерева, спиной к нему и смотри: если сунется – на снегу мы его увидим.
- Что мне дальше делать?
- Говори мне – правее он, левее или по центру…
- Относительно тебя или меня?
Этого я выдержать уже не могу! Напряжённые до звона нервы срываются и я начинаю беззвучно смеяться:
- Это только моя жена может такой вопрос задать в такой ситуации, Эйнштейн ты мой!
- Он ещё надо мной смеётся! – слышится из-за спины возмущённый шёпот.
- Иришик, относительно тебя… мне просто нужно знать, с какой стороны от тебя высунуться, я повернусь и мы его в четыре ствола встретим!
Интересно, кто кого успокаивает? Повисла пауза. Через какое-то время сзади раздался шёпот:
- Как хорошо, что ты сказал, что надо делать – я немного успокоилась, а то трудно, пока не договорились. Боюсь, что в самый важный момент можем не понять друг друга..
Я закурил. Почему-то пришла мысль, что так будет лучше: может быть, запах дыма как-то отпугнёт зверя? Мысли всё ещё лихорадочно скакали по всей голове, то появляясь, то исчезая, но в какой-то момент я почувствовал, что уже могу что-то планировать.
Так, значит – если я его увижу, то первым выстрелом попробую попасть в голову… Да ну, в какую голову! Совсем темно, это же один силуэт будет… Значит – подождать, подпустить поближе, держа на мушке переднюю часть. Только бы не бросился прыжком! Ладно, спокойнее, спокойнее! Допустим – выстрелю один раз, если смогу – в пасть, если нет – в грудину, другой – куда попаду, потом… Треснуть его ружьём? Перехватывать надо, да и толку… Нет, наверное – брошу ружьё в него, чтобы отвлечь и… Ножом! Точно! У меня же нож есть! Так-так-так… А как я его достану, если он под курткой?
Достал из ножен нож, всадил его в дерево возле лица. Почему-то подумал, что так его будет легче схватить. И в этот самый момент понял, что паники нет! Тревога, конечно, есть, и пульс дикий, и дыхание учащённое, но мысли так уже не мечутся и в глазах не темнеет, да и каждый волос на голове чувствовался уже не так сильно. Ну нет уж, к жене я его не пущу, зубами грызть буду!
Тут же в голову пришла резкая и очень болезненная мысль, от которой во рту стало как-то кисло и схватило горло: «ну ладно сам-то, дурак! Но Иришку-то куда поволок? Как же ей страшно, бедной!»
- Иришенька, тебе не холодно?
- Шутишь? Вся в испарине!
- Не-е, не шучу. Пытаюсь отвлечь и успокоить…
- Удалось, речистый! Дай-ка лучше сигарету…
- Да ты же не куришь…
- Закуришь тут… с медведями этими!
- Сейчас, подожди, прикурю… Вот, держи!
Какое-то время молча курим, напряжённо прислушиваясь… Нет, никуда он не делся – вот хрустнула ветка, потом прошелестело что-то, а вот, кажется, мелькнул тёмный силуэт. Точно – он! Обходит нас кругом, но держит дистанцию.
Курю непрерывно, одну сигарету за другой. Во рту сухо и противно.
- Ничего не видишь?
- Ничего… Светает, вроде?
- Да, точно – светает!
- Слава Богу! Слушай, а у нас же фляжка с коньяком есть!
- И чего мы ждём?
Сто граммов коньяка проскочили как-то совсем незаметно, но своё дело сделали. Стало заметно спокойнее. Заря занималась всё ярче, становилось всё светлее и светлее. И как-то давно уже не было заметно никаких признаков присутствия медведя.
- Милая, сколько нам до лесовозки – метров сто, не больше?
- Точно не больше. Может, и поближе. Думаешь – можно уже идти?
- Ну не поселяться же нам здесь… Давай потихонечку пойдём, там и видно лучше.
Старая лесовозная дорога в этом месте была довольно широкой и совсем не заросла. Кроме того, с обеих сторон к ней примыкал чистый, хорошо просматриваемый бор. Обзор там был явно лучше, чем здесь – в окружении кустов и можжевельников.
Не спеша, часто оглядываясь, мы вышли к дороге и пошли в избу, продолжая напряжённо прислушиваться и оглядываться.
На подходе к избе с облегчением услышали стук топора – Саня, проснувшись и не застав нас, решил приготовить к нашему возвращению завтрак.
- А чего выстрела не было? Не скрали глухарика? Пели хоть?
- Пели, Сань. Только нас самих чуть не скрали…
- А вы чего такие белые оба? Что случилось-то?
- Саш, нас чуть медведь не сожрал!
Саня смотрел на нас во все глаза – целая буря эмоций отражалась в его взгляде. Кто их знает, этих городских, что с ними вообще может случиться!
- Да чтобы я вас ещё одних в лес отпустил…
С этими словами он убежал в избу, откуда вскоре выскочил с бутылкой коньяка. Торопливо открыл её и плеснул нам по пол-кружки:
- Пейте давайте… Вы бы себя сейчас видели! Оба!
После коньяка на нас навалилась неодолимая дремота и мы проспали до самого вечера. Проснувшись, первым делом решили, что ночевать в лесу мы теперь будем только у большого, яркого, основательного костра.
Ещё двое суток я не мог курить. Я даже сигареты не мог видеть без отвращения. Правда, коньяк негативных эмоций вызывать не начал.
Летом Саня тщательно обследовал этот район и нашёл то, что и ожидал – буквально в ста метрах от нашего кострища лежали останки лося, которого и охранял от нас наш ночной знакомый. Так что ничего особенно удивительного в поведении медведя не было, они охраняют свою добычу весьма агрессивно.
Я так до сих пор и не могу понять, почему напрочь забыл о налобном фонарике, который так и пролежал у меня в кармане. Иришка утверждает, что она не хотела пользоваться своим фонариком, чтобы не раздражать и не провоцировать зверя.
Через пару лет после этих событий Иришка обмолвилась в разговоре, что медведь в ту ночь всё-таки вышел – точно на неё. Он замер на самом краю нашей снежной полянки, не дальше, чем в десяти метрах от нас, отчётливо видимый тёмный силуэт, как мы и предполагали. Он стоял и смотрел на неё, а она молча целилась в него и выжидала. Потом медведь развернулся и ушёл, буквально растворившись во тьме. Она не сказала мне ни слова – она была готова встретить его сама, защищая меня – моя милая, славная жёнушка, которая так смешно топорщит губку, когда красится перед зеркалом. Та, с которой я пойду не только в разведку, но вообще куда угодно.
Вот она подняла глаза и улыбнулась мне – такой доброй, доверчивой и беззащитной улыбкой. Пламя костра играло на её лице мягкими, тёплыми отблесками.