Смотрите видео ниже, чтобы узнать, как установить наш сайт в качестве веб-приложения на домашнем экране.
Примечание: Эта возможность может быть недоступна в некоторых браузерах.
Из-за закрытия китайского заведения, где мы раньше втречались, до того, как найдем, что-то подходящее для постоянных встреч, договариваемся о ближайшей встрече, на каждый первый четверг месяца, здесь: Кто в четверг к китайцам???
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно. Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать другой.
Все ближе и ближе весенняя вахта памяти, все ближе и ближе юбилейный 80 день Победы нашего народа в Великой Отечественной войне, а мы все ищем, находим и поднимаем погибших на той войне солдат.
В ходе поисковой разведки в новгородском районе, поисковым отрядом «Новгородец» поисковой экспедиции «Долина» найдены два места с останками бойцов РККА. Солдаты лежат «по боевому», перед самыми немецкими позициями в касках и с личными вещами . Предположительно это бойцы 305 стрелковой дивизии 52 армии Волховского фронта, которые погибли в ходе Любанской операции в начале 1942 года.
Останки бойцов будут подняты скорее всего на весенней вахте памяти или если будет такая возможность попробуем это сделать пораньше.
«Клянусь Аполлоном, врачом Асклепием, Гигиеей и Панакеей, всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению…».
Остатки дивизии ушли из «котла» в прорыв - в сторону Мясного Бора. Всю ночь там грохотало и гремело так, словно тысячи чертей били в огромные бубны. Раненые - все, кто мог передвигаться, ушли вместе с прорывавшимися. «Тяжелые» ходить не могли. Они лежали здесь, на краю огромной бомбовой воронки, посреди глухого болота. Кто в бреду, без сознания, кто с оторванными конечностями, с развороченными внутренностями, обожженные, но еще живые. Десять своих бойцов разгромленная армия оставила здесь умирать.
Он тоже остался со своими ранеными, хотя и мог бы идти. Он прекрасно понимал, что скоро и сам погибнет здесь, в болоте, вместе с этими десятью, но поступить по-другому не мог. Он – врач. Правда, и сам ранен: осколком оторвало два пальца на правой руке. Не смертельно, но стрелять – никак. Винтовка валялась теперь у ног бесполезной железкой. Еще из оружия – две «лимонки». «И те без запалов», – горько усмехнулся он. Тягучая, липкая боль струилась из руки по всему телу. От боли и голода мутилось сознание. Который день ни крошки, только прошлогодняя клюква. Да и ту уже всю обобрали.
Непривычная тишина повисла над людьми неожиданно. Нет, кое-где еще что-то стреляло, бухало, взрывалось, но по сравнению с ночной канонадой это была тишина… Что теперь дальше? И почему сейчас – тишина?
Жестокая проза войны: накануне вынести их отсюда уже не могли. Вся техника была или разбита, или взорвана и сожжена своими же, чтобы не досталась врагу. На носилках тоже никак. С носилками на плечах не побегаешь. Погибнут все - и те, кто несет, и те, кого несут. А так хоть кто-то да вырвался к своим из этого ада окружения.
Раненые стонали. Кто-то просил пить, кто-то уже отрешенно смотрел в небо, не обращая никакого внимания на слепней и оводов, облепивших кровоточащие тела, словно живым одеялом. Насекомые словно чувствовали безнаказанность и нагло вонзали свои жала в человеческую плоть, высасывая кровь. У некоторых и ее немного осталось. Мухи роились над смердящими окровавленными тряпками, которыми были перевязаны раны, забирались под повязки и откладывали там свои личинки. Для них эти люди были уже мертвыми.
*** «Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости…».
Лекарств не было, бинтов тоже. Не было ничего, что могло бы не то что исцелить, хоть ненадолго помочь. Всё, что старый доктор имел в своем медицинском арсенале – это бурая вода из воронки и влажный прохладный мох, который он прикладывал на горячие лбы раненых и их кровоточащие раны. Да завалялись еще несколько бесполезных пузырьков – с лекарствами от расстройства желудка. Но раненые смотрели на него с мольбой и надеждой, ожидая чуда. Он в отчаянье прятал взгляд, не в силах видеть их глаза. Медикаменты нужны были тем, кто сможет выжить. А они были обречены. И он тоже был обречен.
«Что страшнее - умирать в боли и гноище в этом болоте или осознавать собственное бессилие».
Да, он бессилен. Он ничем уже больше не может помочь своим раненым. Горькое и безжалостное отчаяние и страх перед неизбежным концом проникали во все уголки его сознания. Чтобы не дать этим чувствам сжечь его раньше времени доктор встал и направился к носилкам с изувеченными людьми.
***
«Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла…».
Пожилой артиллерист с изможденным морщинистым лицом попытался что-то сказать. Обе руки у него были оторваны по локоть. Он склонился над солдатом, прислушиваясь к хрипу, слетавшему с воспаленных и потрескавшихся губ.
– Доктор… застрели меня… Христом Богом молю… сил нет… Я же плотник, куда я без рук... - каждое слово давалось артиллеристу огромным усилием воли. Начиналась гангрена.
– Браток, ты поспи немножко. Оно полегше будет… Полегше. –- тихо произнес он по старой привычке. В своей сельской больнице под Ярославлем он часто говорил своим пациентам эти слова: «Поспи немножко. Полегше будет.”
Сейчас, глядя на обрубки рук артиллериста, он вдруг подумал: «Даже от мошкары не отмахнуться…».
Артиллерист беззвучно плакал.
Молоденький боец, едва-едва восемнадцать, с ногами, иссеченными и переломанными осколками, в бреду звал какую-то Люсю. Порывался встать, глядя в никуда безумными глазами. Парнишка метался в жару, пытался сорвать повязки. То вдруг кричал что-то непонятное, то просил пить. Доктор положил на жаркий лоб паренька влажный мох и тоскливо задумался. « Где–то сейчас и мои оба воюют… А, может, уже и … не воюют...»
Обгоревший до костей танкист невидящим взглядом смотрел в июньское голубое небо. Глаза, только они в нем и жили. К окровавленному телу прилипли обугленные куски комбинезона. Понимал ли танкист, что умирает? В безудержном пиру мухи бесновались над его измученной плотью. В воздухе стоял резкий запах жженого мяса и горелых промасленных тряпок.
Шофер «полуторки», который еще три дня назад вывозил раненых из его медсанбата, сейчас лежал на носилках, умирая мучительной смертью. Как там в медицинских документах пишут? «Проникающее ранение брюшной полости».
Ранение было настолько проникающим, что выжить после него невозможно. Изорванные и вываливающиеся внутренности просто прикрыты обрывками нательного белья вместо бинтов.
*** «Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство…».
Доктор, пошатываясь, принес воды. Смочил потрескавшиеся губы раненых. Солнце уже к полудню. Оно словно жалело лежащих на обгорелых и окровавленных шинелях солдат и пряталось за тучками. Доктор смотрел на это изуродованное, растерзанное и изорванное войной болото и понимал: это последнее, что он видит в своей жизни. И поэтому еще чаще избегал взглядов лежащих у воронки людей. Правильно ли он жил? Так ли, как должно было? Всё ли в жизни сделал для людей? Теперь Там, на небе, рассудят. А здесь он сделал всё, что смог.
*** «В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного…».
Серо-зеленые фигуры приближались, мелькая сквозь чахлую болотную поросль и завалы из срубленных снарядами деревьев. Фигуры были какие-то нелепые и смешные в своем чуждом здесь облачении. Но всё равно они несли смерть. Доносилась враждебная, ненавистная гавкающая речь.
«Ну вот и всё», – подумал он, полулежа на моховой кочке. Взглянул на своих раненых. Чуть слышно пробормотал: – Щас полегше будет, братцы… – и обессиленно прикрыл глаза.
Голоса приближались, возбужденно о чем-то перекликаясь. Немцы подходили к воронке уверенно, как у себя дома. Но все-таки он почувствовал в их движении настороженность
По-хозяйски подойдя к раненым, они коротко и негромко посовещались. А потом…Он вздрогнул от тугих выстрелов. Враги добивали его раненых. Два…пять…семь… десять хлестких ударов. Словно плетью по сердцу. Вдруг осознал, что одиннадцатого выстрела он не услышит. И открыл глаза. Немец стоял перед ним с опущенным «маузером», задумавшись. Потом поводил стволом вверх-вниз.
– Aufstehen! – гавкнул с усмешкой. – Вставай!
Старый доктор медленно покачал головой, тем самым зачеркнув последнюю надежду выжить. Клацнул затвор винтовки
В последнее мгновение он инстинктивно закрылся здоровой рукой, словно пытаясь остановить смертоносный свинец. Пуля пробила ладонь и вонзилась в голову чуть выше уха. Выстрела он не услышал «Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому
***
– Ромка! Мы закончили, – Кирюха улыбался. На чумазом лице – полнейшее удовлетворение от проделанного. Поисковый отряд мединститута нашел и поднял одиннадцать бойцов Красной Армии.
– Да я вижу! – отозвался Ромка. Радости почему-то не было. Было ощущение досады и несправедливости.
Одиннадцать продолговатых ям в болоте, словно язвы, чернели на зеленеющем свежем мху. Больше всего Ромку смутила Кирюхина находка. Штамп медсанбата. «Это что же получается? Кто-то из медперсонала до конца с ранеными оставался? 416-й отдельный медико-санитарный батальон», - Ромка в который раз прочитал эту резиновую надпись.
Да еще какие-то стеклянные пузырьки…
– Ром, а откуда здесь гильзы немецкие? – Наташка задала очень сейчас интересный вопрос. – Ведь здесь, судя по всему, и боя не было.
– Да вы что? Ни хрена еще не поняли? Раненых здесь гансы добивали! – угрюмо ответил командир.
На эту воронку они набрели совершенно случайно. Попросту, заблудились. В пасмурную погоду болото ведь во все стороны одинаково. Остановились у большой ямы перекурить и чайку попить. Кирюха включил «минник», а тот вдруг ответил ясным и четким алюминиевым сигналом. Фляга.
А дальше пошло… Щупом и прибором проверили до сантиметра все окрестности воронки. Вот они, одиннадцать солдат!
Выглянуло солнышко, и, тут же сориентировавшись, отряд вернулся на базовый лагерь. Следующие три дня возвращались к воронке и поднимали бойцов.
Штамп медсанбата не давал покоя. Кто ты, старый доктор, который имел право им распоряжаться? Не узнает теперь никто. Как и имена тех десяти тоже никто не узнает. На всех – только фляга, мятый котелок, обгоревший танковый шлем и две «лимонки» - с заглушками вместо запалов. Да вот этот штамп. Медальонов нет.
Ромка вздохнул:
– Ладно. Пошли домой.
– Ром, а по номеру медсанбата можно вычислить бойца?
– Вряд ли. Нужны списки состава. И хотя бы понять, у кого мог этот штамп быть - по должности. Да и то сомнительно. Ведь боец и у убитого командира мог его забрать. Так что не обольщайтесь.
Кирюха грустно покачал головой. Одиннадцать безымянных солдат пополнили список не вернувшихся с войны.
- Вот медальон. И – личные вещи. Пряжки, а больше там ничего и не было…
- Как же ты нашел его?
- Там во всех ячейках много осколков. Это совершенно точно ячейки, а не воронки. Сильно прилетало, когда они окопались…
Сохранность останков на этом пятачке очень плохая. Попасть щупом в кость практически нереально. Но есть характерные трупные провалы в грунте. Пусть и не явные, но, все-таки, есть. Но были и верховые бойцы, и бойцы в ячейках без провалов. А это значит, что для верности каждую найденную воронку или ячейку лучше зашурфить.
- Получается, на осколки?
- На них.
При разборе области таза во время эксгумации нашлась гильза от немецкого карабина Kar-98, заткнутая пробочкой.
- Конечно, это оно! То, что мы ищем.
Гильза была легкой на вес, а это очень хороший знак! И - завернута в тряпочку. Ее волокна сохранились на латунном корпусе. Если внутри есть записка, то, скорее всего, будет в хорошем состоянии. Это все латунь. В металлических гильзах записки сохраняются значительно хуже, да и сами гильзы часто практически полностью уничтожает ржавчина. Стоит неосторожно взять такую гильзу, слишком сильно сжав пальцы, и она рассыпется вместе с запиской прямо в руках.
Часто ли наши солдаты использовали немецкие гильзы для изготовления самодельных медальонов? Наверное, нет. Во всяком случае, нам они попадаются нечасто. Второй или третий случай из практики нашего отряда. У других команд, похоже, схожая картина. Наврядли это был какой-то осознанный выбор. Использовалось то, что оказывалось под рукой.
- Пробочка сидит плотно. Похоже, воздух внутрь не попал.
Попадание воздуха критично для солдатских медальонов. Поэтому их не стоит вскрывать на раскопе. Конечно, далеко не каждый медальон превратиться в «соплю» от воздействия кислорода, а один из нескольких десятков. Но все же, если риски есть, их стоит свести к минимуму.
И вот – наступают томительные часы волнительного ожидания. Бывает, все получается сразу. А бывает, работа с документом затягивается на несколько недель, при этом никто не сможет гарантировать счастливый исход…
– Так, ну что тут у нас?
– Да вот. Туго закручен был.
– Это хорошо… О! Вон бумажка белая какая, бодрая.
– Ну, давай, попробуем. Развернём?
– Погоди. Надо чистых листов бумаги постелить и свету побольше.
– Ага. Ща фонарики принесу.
– Вон люстру из моей палатки возьми. Светит – зашибись.
– Гуд.
– Ну, давай. Пробуй.
– Да тут не пробовать, вытаскивать надо записку… Ножик нужен, постучать по пеналу.
– Такой пойдет?
– Пойдет.
– О-о, какая беленькая!
– Угу. Край только немного подгнил…
– У-у-у-гу-у… Осторожней стучи. Не порвался бы. …Весь водой пропитался.
– Знаю. Не учи отца…
– Во! Пошла-пошла потихоньку. Давай, родимая, выползай.
– Ползет. Ползет…
– Так-так… Отлично… Машка, в ухо не дыши.
– Я смотрю…
– Тихо! Вот сюда бумагу клади. Осторожней! Та-ак… Иголки давай.
– Держи. …Может, я сама? А?
– Отстань, противная. Блин… Не вижу, где край. Свети сюда.
– Видишь?
– Хрен его знает. Мартышка к старости слаба глазами стала...
–-А еще очки надел… Переверни его… Да не так! Черт криворукий.
– Не ори на старших!
– Во-во! Зацепил?
– Тухловат краешек. Может порваться. Ладно, сейчас мы его во-о-от так …
– Не торопись. До второго пришествия успеешь.
– Сюда теперь свети.
– Ну, что? Видишь?
– Дай уж лучше я сама!!!
– Отвали… Похоже, двойная скрутка. Вдвое сложен. А бланк одинарный. Бумажка-то, вроде, крепкая, развернуться должен…
– Развернется, только задрюкаемся разворачивать.
– Почему?
– По кочану. …В ухо не сопи!
– Не торопись…Я тебя поцелую… потом…. если захочешь…
– Вот здесь уголок прижми.
– Так?
– Да. Держи… Блин, да что у тебя руки-то дрожат???
– Так мой боец-то все же.
– Мой-твой... Держи, не трясись.
– Держу. Не рычи.
– Вот всё у вас, баб, не пойми как. То поцелую, то не рычи… Свети лучше…
– Во… Пошло дело… Разворачивается!
– Да тихо ты! В ухо не ори… Вот тут еще монеткой прижми… Ага. Вот так.
– Ну что там? Видно чего?
– Есть! Заполнен.
– Урааа!
–…твою мать!! Что ты опять орешь мне в ухо?
– Всё-всё. Не буду.
– Чернилами заполнен. Но это фигня. Прочитается. Главное – сейчас его полностью развернуть
– За-пол-нен…. За-пол-нен!
– Если тут не прочитаем, то на компьютере точно все прочитается.
– За-ши-бись... За-ши-бись…
– Так. Теперь вот здесь придержи, а я попробую расслоить.
– Ага... За-пол-нен! …За-пол-нен…
– Чёрт!!! Ты держишь? Или мне в башку гундишь опять???
– Всё-всё… Молчу...
– Свет!!!
– ????
– Ближе давай! Уснула, что ли? Вот сюда, к краю свети.
– Как скажешь, командир.
– О-о. Идёт-идёт... Ат-личнааа!!!
– А-а-а!! Разворачивается! Класс.
– Бумагу подкладывай. …Не. Не так. Наоборот. …Ага. Вот так.
– Расправляй. О! Здорово. Смотри, как хорошо записи видно!
– Фу-ухх... Ну надо же! Получилось!
– Ну что там?
– Так… Пу... или Ду...? Ну-ка, глянь сама.
–- Владимир… или Василий. …Да, Василий…. Точно, Василий! Вот здесь – «и краткое», точно…
– Фамилия на Пу или на Ду…
– Где ты Ду видишь? Явно Пу. Вот эта закорючка просто грязь, а не чернила. – Не знаю... Мне думается, что Ду… Вроде как Душин…
– Да с чего ты взял? Ни фига не Ду. Чётко видно, что Пу… Тоже мне, Зоркий Сокол в очках…
– Не груби старшим… Ну да… Похоже… Отчество, вроде, Николаевич.
– Да-да. Точно! Николаевич.
– Кто тут башкой свет заслоняет?? Машка, люстру сюда ближе давай.
– РСФСР.
– Точно. РСФСР… О-о, да-а-а. Это очень важная запись для идентификации бойца! Хм...
–Красноармеец… Тысяча девятьсот… Ноль вижу … А дальше – непонятно.
– То ли 7-й, то ли 4-й. Мне видится 4-й… Хотя, может, и 9-й…
– Мне тоже кажется, что 4-й...
–1904-й. Значит, могли быть уже и дети перед войной. Шансы родных найти есть.
– Смотри, опять Новосибирск.
– Почему?
– Вон, видишь? Большая Н, потом черточка и Сибир…Стопудово Новосибирск.
– А почему «опять»?
– В прошлом году тоже Новосибирский солдат был с медальоном. Правда, родственников до сих пор не нашли.
– Ну-ка, теперь свети сюда поближе. ...Господа, не надо нервничать! Всё будет хо – ро – шо…
– Вот тут то ли жена, то ли мать. Фамилия Пущина. Чётко видно. Во, смотри. Видишь?
– Значит, и солдат тоже Пущин. А ведь и точно! Пущин. Сразу-то и не сообразили.
– Я ж тебе говорила, что Пу! Не верил мне… Гадаем тут. Пу или Ду. Вон, видишь? Это явно Щ.
–Не шкворчи. Молодец… Зрение единица. …Значит, Пущин Василий Николаевич… Ты записываешь?
–Ща! Ручку дайте кто-нибудь!
– Тут, вроде как, район написан Октябрьский…
– Тургенев... улица Тургенева. Точно-точно! Вон. Улица Тургенева.
–26… или 20? Нет, все-таки 26.
–Тургенева, 26.
– Частный сектор, скорей всего... Снесли уж, поди, давно…
–Это уже фигня, книги учета должны остаться.
– Да-а! Я думал, с этим медальоном упаримся. А оно вон как всё быстро получилось.
– Остальное-то пока не прочитать. Давай сложим в бумагу. Пусть посохнет.
– Да. Пусть посохнет. Записи лучше проявятся.
– Да-а-а… Значит, Пущин…
– Ну, что? Звоним Алёне?
– Звони!
– Между прочим, кто-то поцеловать обещал…
Красноармеец Пущин Василий Николаевич был похоронен с воинскими почестями 7 июля 2017 года в родном Новосибирске на Гусинобродском кладбище рядом с женой.
Александр Савельев
Фото из архива поискового отряда "Высота" им.Д.Сячина
