Воспоминания ветеранов

[tvi55]

«Я видел немцев в трёх состояниях: в 1941-42 гг. шли откормленные, завоеватели, с засученными рукавами, хозяева!

В 1943-м – в их поведении уже читалось: «А с «этими» (советской армией) надо на равных воевать».

Конец 1944-45 гг. – ходили и просили голодными глазами с тарелкой, когда наши солдаты раздавали с кухни суп. Когда унизительно пресмыкались, смотря в глаза нашим солдатам.

Когда началась война, я уже три месяца служил под Хмельницким в мотострелковом полку. Мы все чувствовали, что будет война, для нас это не было внезапным событием. И больше всего я боялся, что она скоро кончится! Я был уверен, что германские рабочие и крестьяне поднимут восстание, мы придём, а в Берлине уже советская власть. Я искренне так считал, мне было интересно повоевать, я был ещё мальчишкой. А наши женщины плакали, они были мудрее нас…

В первых боях под Уманью я получил ранение и, следуя на санитарной машине, попал к немцам. Тогда в плен попали 103 тысячи наших солдат и я оказался в их числе. Чудом удалось бежать - через колючую проволоку перебрался в соседний деревенский дом. Там у хозяйки попросил одежду, вымазался грязью, чтобы сойти за местного, и вышел на улицу. А на улице стоят немецкие танки, солдаты и я прямо нахально иду через них, и ни один даже не посмотрел на меня, потому что я был настолько грязный, весь замазанный грязью. И только наши женщины и мужчины, стоявшие напротив, поняли всё, но они ни слова не сказали.

Я шёл босиком через всю оккупированную Украину. У меня было почти звериное чутье – я заходил в очередную деревню и мне надо было «знать», в какой дом постучать, чтобы попросить поесть и у меня не было ни одно раза, чтобы я ошибся. И вот я иногда смотрю современные фильмы о войне и там пленные (беглые) будто бы позволяли себе «лишнего» с женским населением. Я поражаюсь - мне в голову такое не приходило, психология была другая, манера поведения. Была только одна мысль: «Лишь бы выжить!» и она вытесняла всё остальное.
Четыре раза я был в плену, но нигде не задерживался, бежал при первой возможности. Потом попал в Освенцим.
Приведу один «безобидный» эпизод - чтобы занять пленных, нас заставляли переносить снаряды из одного угла в другой. Что-то немцу во мне не понравилось и он, в наказание, оставил меня стоять с тяжёлым снарядом в руках на 10 минут. Такое мелочное издевательство. Или у немцев было любимое развлечение – они бросали сигарету на землю и наблюдали «свалку» из пленных.
Советских военнопленных содержали, как животных, с алюминиевыми жетонами на груди.
Пленные англичане, французы, канадцы, итальянцы жили иначе, почти, как вольные, только работали. Играли в волейбол, получали письма и посылки, делились шоколадом со своими охранниками.
Освободили нас советские солдаты, что сыграло свою роль: если бы это сделали американцы, я прямиком попал бы уже в ГУЛАГ.
Меня допрашивали тридцать три раза! Потом ещё следили за мной много лет. Помню, на одном из первых допросов мне, человеку, терпевшему голод несколько лет, ослабленному лагерем, дали полный стакан коньяка и сигару. Специально, чтоб я выпил и всё выболтал. И я болтал всё , что знал! Но поскольку был уверен в своей невиновности и помнил, что я делал и где был каждый день плена, мне поверили. Повезло, а могли бы посадить или расстрелять, не разобравшись. Вообще, я считаю, хорошо, что всё это было. ЗАТО Я ПОНЯЛ ЛЮДЕЙ, ПОНЯЛ ЖИЗНЬ…
Когда вернулся домой, отец хотел меня расспросить – как всё было. А мать сказала сразу: «Я не хочу ничего об этом слышать!». Так они ничего и не знали.
После окончания учёбы меня не принимали ни в один театр, где была правительственная ложа из-за того, что во время войны я оказался в плену…

Вообще, я уверен - если бы так повернулась история, что победили бы фашисты, то все сталинские репрессии показались бы нашему народу мелочёвкой. Я хочу, чтобы наше молодое поколение поняло - они живут благодаря подвигу наших солдат и народа. Я знаю, что цвет нашего народа тогда ушёл – талантливые были люди, с другой психологией, физически сильные люди.
Без знания прошлого, знания войны – без этого не состоится нация, не состоимся мы как народ. Иногда в разговоре с кем-то затронешь тему прошлого, войны и я вижу по глазам – «Зачем ты это говоришь?». Люди не хотят, чтобы это их тревожило.
Для меня 9 мая – это тяжёлый день. Я стараюсь куда-то уйти, побыть один и отключаю телефон…

Николай Сергеевич Лебедев, народный артист России.

 

[tvi55]

"В последние дни немцы особенно нервничали, - писала "Красная звезда". - Через свою радиостанцию они попросили прекратить на два часа огонь и запросили условия капитуляции. Прошло два часа. Парламентеры не появились. Наше командование продолжало боевые действия. В воздухе появились 200 самолетов. Массированный удар авиации привел противника в замешательство. Его радиостанция вновь попросила прекратить огонь. Вышли парламентеры. Им был вручен ультиматум с изложением условий капитуляции. Истек установленный срок, а ответа не поступило. Наши части опять начали боевые действия. В 18 часов 6 мая над городом появились белые флаги. Гарнизон капитулировал".
"Битва за Бреслау окончена, - писали "Известия". - На месте большого, красивого города дымятся бесформенные груды развалин. Под щебнем домов, в глубоких траншеях, подвалах, под кучами золы погребены тысячи немецких солдат. Обломками сбитых немецких самолетов завалены окрестности города. Сотни немецких орудий, минометов и танков, изуродованных, обгоревших, стоят в лабиринте улиц и баррикад. И вот теперь, после ожесточенной, кровавой битвы в Бреслау наступила тишина".
Полковник Чикин в пригороде Бреслау записал 7 мая в своем дневнике: "Вчера я, майор Яхьяев и переводчик Лебедев ездили в крепость с полномочиями по вопросу безоговорочной капитуляции. Ездили два раза. Я был главным. Первый раз привез с собой коменданта крепости генерала от инфантерии фон Нигофа, второй раз - привел в наше расположение весь штаб крепости (около 40 человек с адъютантами и ординарцами). Впервые в жизни я выполнял роль парламентера. Было чего опасаться - похоже, немцы готовы были нас растерзать. Но я вел себя достойно победителя (хотя косил глазами во все четыре стороны). И - чудная история! Мы, трое советских офицеров, ведем полтора десятка машин с офицерами штаба крепости через боевые порядки противника, через линию фронта, как пленников, - на свою сторону. А в это время колонны немецких войск строятся, чтобы сложить оружие".

На фото: на улице Бреслау после капитуляции города.

 

[tvi55]

В 1972 году, в 30-ю годовщину начала Сталинградской битвы, на Мамаевом кургане в Волгограде встретились два воина: Маршал Советского Союза Василий Чуйков и рядовой Гавриил Протодьяконов. Они, конечно, узнали друг друга, ведь в 1942 году им бок о бок довелось защищать высоту 102,0 (Мамаев курган). Тогда Василий Иванович со своего командного пункта приметил отважного бронебойщика Протодьяконова, который в одиночку вел бой с танками, и пригласил его к себе на КП. Между ними состоялась беседа, которую Гавриил Протодьяконов запомнил на всю жизнь. Спустя 30 лет он говорил Василию Чуйкову:
"Ты меня спрашивал, где стоит моя пушка. Я тебе сказал: «Моя пушка стоял там, а возле лежал я сам. Я ждал, когда танк фашиста себя хорошо показал, тогда я стрелял и танк горел». Ты мне сказал: «Молодец! Хочешь чай?» Я сказал: «Люблю крепкий чай». Ты мне давал этот крепкий чай, я пробовал, а это был коньяк. «Спасибо тебе» — я так говорил".
На фото: В.И. Чуйков и Г.Д. Протодьяконов. Мамаев курган, Волгоград. 1972

 

[tvi55]

Самым зловещим подразделением штрафников для фашистов стала «банда Рокоссовского» – 8-й отдельный штрафной батальон, в состав которого входили только офицеры.

Отличительной чертой его были упорство, стойкость и героизм воинов. Все, кому довелось остаться в живых, получили полное восстановление своих прав и многочисленные награды.

Первое упоминание о «банде» относится к периоду Курской битвы. Мужество бывших офицеров, разжалованных в рядовые, проявилось в сражении на северном фасе, в районе ст. Поныри. Шквальный огонь немецкой артиллерии не смог ни на шаг сдвинуть вгрызшихся в землю штрафников. Тогда потери составили 143 бойца убитыми, 375 – ранеными.

Ветеран войны Семен Басов, попавший в штрафбат накануне Курской битвы, в книге «Офицерский штрафной батальон», вспоминал, что репутация «банды Рокоссовского» была такова, что немцы в ужасе покидали позиции на занятых высотах. Рокоссовский по достоинству оценил подвиг своих воинов, восстанавливая всех в правах, возвращая на прежние должности и награждая отличившихся в бою.

 

[tvi55]

Воспоминания путевого обходчика Н.И. Орлова







Однажды я сбился с дороги и попал на тропинку, которая сохранилась с довоенных времен и шла на Теремец-Курляндскую прямо в Долину смерти. Идя по этой тропе, я наткнулся на блиндажи нашего переднего края. Я перешел через них. В то время в блиндажах лежали гранаты, совсем новые, патроны, ещё не расстрелянные, потому что армия наша потом пошла на запад, боеприпасы остались. Я случайно вышел на минное поле. Мины я уже немножко знал, их систему устройства. Но все равно я их боялся трогать. Осторожно проходя между минами, я вышел на нейтральную полосу, откуда начиналась Долина смерти. То, что я увидел, поразило меня: прямо около дорожки лежал сбитый наш самолет У-2. Рядом - останки двух летчиков. Документов у них не оказалось. Целое обмундирование. Видно было, что это женщины. Кирзовые сапоги. Самолет был сбит прямо на нейтралке. А вокруг лежали сотни останков погибших. Лежали каски, ремни, подсумки, ботинки. Всё это перемешано было, и убитые лежали почти вплотную. Это было жутко и страшно. Больше никогда в жизни я ничего подобного не видел. Если встретишь в лесу одинокого убитого человека - и то это вызовет ужас, а здесь лежали сотни.

Вскоре меня опять потянуло туда. Ко мне приехал брат Валерий, он работал в Ленинграде на заводе "Большевик" слесарем. И вот мы с Валерием пошли в лес, нашли там много грибов. В этом походе я подорвался, наступив на противопехотную мину. Пришлось с километр идти, потом я полз два километра, состояние было, конечно, страшное, потому что из того, что на мне было, ничего не осталось, всё было разорвано взрывом. К счастью, очень тяжелого ранения я не получил, инвалидом не стал. Когда у меня взорвалась мина под ногой, подошва самортизовала, лопнула, вырвала кусок ступни, правда. побило всё тело, но я попал в военный госпиталь. Меня лечил отличный хирург, к сожалению, сейчас забыл его фамилию, но звали его Иваном Петровичем. Я быстро, в течение двух с половиной месяцев встал на ноги. Когда приехал домой, рана ещё не зажила. Уже наступала зима. Мать говорит:"Ну ладно, хоть в лес не пойдешь, наученный горьким опытом!" Но меня уже тянуло туда, потому что то, что я увидел, не укладывалось в голове и выходило за всякие рамки. Я снова пошел в лес, правда, тайком от родителей. Тут начались морозы, мин нажимного действия я уже не боялся, а остальные - их уже видно было хорошо.

В течение зимы 46 года (осень была затяжная), в конце декабря, уже перед Новым годом пошёл первый снег. Всё было, как на ладони, потому что в то время трава на полях сражений не росла, всё было сожжено. Что я увидел: огромное количество убитых, огромное количество наших танков тридцатьчетверок, очень много было и танков КВ, легких танков, и всё это было как раз в Долине смерти. Она простиралась примерно в двух километрах от станции и уходила в глубину километров на двенадцать. Дальше вдоль старых дорожных настилов располагалась сожженная и уничтоженная техника: автомобили, пушки, всё это было искорежено, сожжено и уничтожено. Чувствовалось, что это было сделано, чтобы не доставалось врагу. Вот таким было зимнее знакомство с Долиной смерти.

Наступила весна 1947 года. Как только стаял снег, я сразу пошел в лес. Я уже говорил, что трава в то время в Долине смерти не росла, она ещё долго не росла и потом, года три - четыре. Из этой земли ничего и расти не могло. Не было деревьев - вернее, они стояли голые, как свечки. В километрах трех от станции стоял так называемый государственный лес. От этого леса тоже остались только стволы голые.

Весной вообще приятно ходить по лесу, но по ЭТОМУ лесу ходить было очень жутко, тем более что мне удалось углубиться как раз в самый центр Долины смерти. Это район реки Полисть, она на карте так называется, вообще - это речушка, иногда летом пересыхающая. Но тогда она была довольно широкой, весной разливалась метров на двести. Так вот, я шел в районе так называемой северной дороги - узкоколейки 2-ой Ударной армии - это узкоколейка, выводящая из окружения и бывшая в окружении, её до сих пор называют "дорогой жизни второй Ударной армии". Она проходила недалеко от речки, и я пошел вдоль узкоколейки. Буквально в полукилометре от Мясного Бора, если идти по дороге, очень заметно (это заметно и до сих пор, хотя сейчас выросли леса, кустарник кругом), вокруг дороги и в самой дороге было очень много воронок. И воронки - от полутонных, от тонных бомб, и более. Немцы не жалели боеприпасов. Они бомбили дорогу всё время. Как вспоминают ветераны, самолеты "висели" ежеминутно, а летом - в мае-июне - даже ночью бомбили. Это был какой-то ужас.
****
Нижний ряд, фото из Долины Смерти Мясной Бор. Комендант Долины, так называли Николая Ивановича Орлова. С 1946 года искал останки, находил медальоны, отправлял письма вдовам найденных им бойцов. Многие родные приезжали на место захоронения и благодарили Николая Ивановича. У миномёта его сын Валера, тоже приложил колоссальный труд по поднятию останков.