2
ТЕТЕРЕВ
Кто
не знает тетерева, простого, обыкновенного, полевого тетерева
березовика, которого народ называет тетеря, а чаще тетерька?
Глухарь, или глухой тетерев,— это дело другое. Он не пользуется
такою известностью, такою народностью. Вероятно, многим и видеть
его не случалось, разве за обедом, но я уже говорил о глухаре
особо.
Итак, я не считаю нужным описывать в подробности величину, фигуру
и цвет перьев полевого тетерева, тем более что, говоря о его
жизни, я буду говорить об изменениях его наружного вида. Нужно
только заметить, что тетерев из всех птиц, равных ему величиною,
самая сильная и крепкая птица. Летает он очень проворно и неутомимо;
машет крыльями с такою быстротою, что производит резкий и сильный
шум своим полетом, особенно поднимаясь с земли. Тетерева водятся
везде: и в большом и малом, и в красном и черном лесу, в перелесках,
в редколесье и даже в местах безлесных, если только не распахана
вся степь, ибо тетеревиная самка никогда не совьет гнезда на
земле, тронутой сохою. В губерниях, не тесно населенных, в местах,
привольных хлебом и особенно лесом, тетерева живут в великом
множестве. Они не отлетают на зиму, равно как и глухари. Жестокость
морозов для них безвредна, и едва ли они не больше плодятся
там, где холоднее. Но начнем сначала. В мае месяце тетеревиные
самки вьют гнезда в опушках леса, по редколесью и преимущественно
по молодым зарослям, а в местах степных — в каком-нибудь полевом
кустарнике. Самка несет до десяти и даже до двенадцати яиц,
как говорят охотники, но я сам никогда более девяти не нахаживал.
Она сидит на яйцах очень крепко, так что не только все хищные
звери и зверьки, но даже двор-ные собаки ловят иногда ее на
гнезде. Мне самому случалось наезжать тройкой на тетеревиных
курочек, сидящих на гнездах, и один раз моя коренная даже задавила
копытом тетерьку на яйцах. Три недели матка почти не слезает
с гнезда и день и ночь; только в полдни сходит она на самое
короткое время, непременно закрыв гнездо травою и перьями, чтобы
яйца не простыли. Тетеревята выводятся из яиц обыкновенно около
половины июня. Впрочем, это случается и позднее, если первые
яйца по какому-нибудь несчастному случаю пропадут. Нередко гибнут
они от палов, если палы производятся поздно, о чем я уже говорил.
Сначала тетеревята, все без исключения, бывают серовато-желто-пестрого
цвета, так что нельзя и различить самца от самки: первый впоследствии
называется косачом (от косиц в хвосте), а вторая курочкой. В
исходе августа на самце начинают показываться местами темные
перья, как будто букеты темнокоричневых цветов; в это время
он имеет особенный и весьма красивый вид, и тогда охотники говорят:
тетеревята помешались. Косач уже и в этом периоде возраста крупнее
курочки, и брови у него шире и краснее: преимущество, которое
он навсегда сохраняет. Старый самец всегда тяжелее одним фунтом
старой курочки. В начале зимы косач становится темнокофейного
цвета, черные косицы в хвосте отрастают, концы их загибаются:
одна половина направо, а другая налево. Фигура этих косиц очень
похожа на загнутое лезвие старинного столового ножа. Косачи
чернеют год от году и на третий год становятся совершенно черными,
с маленькою сериною на спине между крыльев и с отливом вороненой
стали по всему телу и особенно по шее. Впрочем, внутренняя сторона
крыльев подбита мелкими белыми перышками, также и косицы в хвосте;
и белая же поперечная полоса видна на правильных перьях. Курочка,
существенно не изменяет своего цвета: только к зиме перья делаются жестче и крупнее, а пестрины темнее и желтее.
Тетеревята имеют то особенное свойство, что через несколько
дней после вылупления своего из яиц начинают понемногу летать,
или, точнее сказать, перепархивать, отчего самые маленькие называются
в иных местах так же, как перепелята, поршками. Питаются они
сначала разными травяными семенами и мелкими насекомыми, потом
разными ягодами: полевою клубникою, костяникою и вишнею, до
которых они большие охотники, а в местах лесных — всякими лесными
ягодами. Способ, посредством которого тетеревята лакомятся вишнями,
растущими гораздо выше их роста, очень оригинален: они пускают
вишенные кустики между ног и, подвигаясь вперед, постепенно
их наклоняют до тех пор, пока ягоды не приблизятся к самому
их рту. В это время молодые тетерева бывают особенного и отличного
вкуса, разумеется там, где ягод так много, что они могут составлять
единственную или преимущественную их пищу. В последствии времени
они кормятся хлебными зернами и, наконец, когда хлеба уберут
в гумно, а поля покроются снегом, древесные почки, дубовые желуди
(Дубовые желуди глотают тетерева вместе с чашечками и даже
маленькими веточками в изумительном количестве.), березовые
сережки, ольховые шишечки, можжевеловые ягоды, сосновые и еловые
погонцы доставляют им обильный и питательный корм.
Стрельба тетеревов раннею весною незначительна; она прекращается,
когда курочки сядут на гнезда, а косачи спрячутся в лесные овраги
и другие крепкие места, что бывает в исходе мая. В июне косачи
и холостые курочки линяют; матки линяют после вывода детей,
гораздо позднее. Стрельба молодых тетеревов начинается в июле
и продолжается до начала сентября, разумеется всегда из-под
собаки. Когда же деревья облетят, а трава от дождей и морозов
завянет и приляжет к земле, тетерева по утрам и вечерам начинают
садиться на деревья сначала выводками, а потом собравшимися
стаями, в которых старые уже смешиваются с молодыми. Эти стаи
нередко состоят из одних косачей или одних курочек. Чем становится
позднее осень, тем сидят они долее, если не сгонит их сильный
ветер. При тихой погоде, особенно при мелком дожде, только в
полдень слетают тетеревиные стаи на землю, на поляны и чистые
места, где бы не беспокоили их дождевые капли, падающие беспрестанно
с мокрых древесных ветвей. Когда же солнце начнет склоняться
к западу, тетерева поднимаются с лежки, то есть с места своего
отдохновения, опять садятся на деревья и сидят нахохлившись,
как будто дремлют, до глубоких сумерек; потом пересаживаются
в полдерева и потом уже спускаются на ночлег; ночуют всегда
на земле. Также в полдерева и близко к древесному стволу садятся
тетерева в ветреное время, чтобы их вместе с ветвями не качало
ветром, чего они не любят. Опускаясь на ночлег, они не слетают,
а как будто падают вниз, без всякого шума, точно пропадают,
так что, завидя издали большое дерево, унизанное десятками тетеревов,
и подъезжая к нему с осторожностью, вдруг вы увидите, что тетеревов
нет, а они никуда не улетали! Если вы вздумаете подойти к дереву
ближе, то поднимете всю стаю, усевшуюся на ночевку. В зимние
бураны заносит их снегом совершенно, так что надобно необыкновенную
силу тетерева, чтоб выбиться из снежного сугроба. Вот тут-то
губят их лиса и волк, которые отыскивают лакомую добычу чутьем.
Мне случалось не раз, бродя рано по утрам, попадать нечаянно
на место тетеревиного ночлега; в первый раз я был даже испуган:
несколько десятков тетеревов вдруг, совершенно неожиданно, поднялись
вверх столбом и осыпали меня снежною пылью, которую они подняли
снизу и еще более стряхнули сверху, задев крыльями за ветви
дерев, напудренных инеем. Конец осени и начало зимы — самая
лучшая и добычливая стрельба тетеревов с подъезда и на чучелы.
Она прекращается только глубокими снегами, следственно может
продолжиться иногда до исхода декабря.
Это общий очерк тетерева. Говоря о стрельбе его, я стану говорить
подробнее об его нравах, изменяющихся с переменами времени года,
и мой очерк должен отчасти повториться.
В исходе марта начнет сильно пригревать солнышко, разогреется
остывшая кровь в косачах, проснется без отчетное стремление
к совокуплению с самками, и самцы начинают токовать, то есть,
сидя на деревьях, испускать какие-то глухие звуки, изредка похожие
на гусиное шипенье, а чаще на голубиное воркованье или бормотанье,
слышное весьма далеко в тишине утренней зари, на восходе солнца.
Вероятно, многим удавалось слышать, не говоря об охотниках,
«вдали тетеревов глухое токо-ванье» (Стих Державина из стихотворения
«Жизнь Званская».), и, верно, всякий испытывал какое-то
неопределенное, приятное чувство. В самих звуках ничего нет
привлекательного для уха, но в них бессознательно чувствуешь
и понимаешь общую гармонию жизни в целой природе... Итак, косач
пускается токовать: сначала токует не подолгу, тихо, вяло, как
будто бормочет про себя, и то после сытного завтрака, набивши
полный зоб надувающимися тогда древесными почками. Потом, с
прибавлением теплоты в воздухе, с каждым днем токует громче,
дольше, горячее и, наконец, доходит до исступления: шея его
распухает, перья на ней поднимаются, как грива, брови, спрятанные
во впадинках, прикрытые в обыкновенное время тонкою, сморщенною
кожицею, надуваются, выступают наружу, изумительно расширяются,
и красный цвет их получает блестящую яркость. Косачи рано утром,
до солнечного всхода, похватав уже кое-как несколько корма (видно,
и птице не до пищи, когда любовь на уме), слетаются на избранное
заранее место, всегда удобное для будущих подвигов. Это бывает
или чистая поляна в лесу, или луг между дерев, растущих на опушке
и иногда стоящих на открытом поле, преимущественно на пригорке.
Такое место, неизменно посещаемое, всегда одно и то же, называется
током, или токовищем. Надобно постоянное усилие человека, чтоб
заставить тетеревов бросить его и выбрать Другое. Даже сряду
несколько лет токи бывают на одних и тех же местах. Косачи,
сидя на верхних сучьях дерев, беспрерывно опуская головы вниз,
будто низко кланяясь, приседая и выпрямляясь, вытягивая с напряжением
раздувшуюся шею, шипят со свистом, бормочут, токуют, и, при
сильных движениях, крылья их несколько распускаются для сохранения
равновесия. Они час от часу приходят в большую ярость: движения
ускоряются, звуки сливаются в какое-то клокотанье, косачи беснуются,
и белая пена брызжет из их постоянно разинутых ртов... Вот откуда
родилась старинная басня, которой, впрочем, уже давно никто
не верит, будто тетеревиные самки, бегая по земле, подхватывают
и глотают слюну, падающую изо ртов токующих на деревьях самцов,
и тем оплодотворяются.— Но не напрасно оглашается окрестность
горячими призывами косачей, несколько времени токующих уединенно:
курочки уже давно прислушивались к ним и, наконец, начинают
прилетать на тока; сначала садятся на деревья в некотором отдалении,
потом подвигаются поближе, но никогда не садятся рядом, а против
косачей. Неравнодушно слушая страстное шипенье и бормо-танье
своих черных кавалеров, и пестрые дамы начинают чувствовать
всемогущий голос природы и оказывают сладострастные движения:
они охорашиваются, повертываются, кокетливо перебирают носами
свои перья, вздрагивая, распускают хвосты, взмахивают слегка
крыльями, как будто хотят слететь с дерева, и вдруг, почувствовав
полное увлечение, в самом деле быстро слетают на землю... стремглав
все косачи бросаются к ним... и вот между мирными, флегматическими
тетеревами мгновенно вскипает ревность и вражда, ибо курочек
бывает всегда гораздо менее, чем косачей, а иногда на многих
самцов — одна самка. Начинается остервенелая драка: косачи,
уцепив друг друга за шеи носами, таскаются по земле, клюются,
царапаются без всякой пощады, перья летят, кровь брызжет... а между тем счастливейшие или более проворные, около самой арены
совокупляются с самками, совершенно равнодушными к происходящему
за них бою (В местах совершенно безлесных тока происходят
в степи, на голой земле, но предпочтительно на местах высоких
и открытых. Некоторые охотники уверяли меня, что видали нечто
подобное весенним тетеревиным токам в позднюю теплую осень;
косачи не дрались между собою, а только бормотали, бегая по
озимям или лугу и надуваясь, как индейские петухи. Я никогда
не замечал в Оренбургской губернии осеннего тетеревиного токованья,
около Москвы каждую осень токуют косачи, то есть бормочут, сидя
на деревьях в одиночку, и брови их выступают и краснеют, как
весной. Курочки не принимают в этом никакого участия.).
Оплодотворенная курочка сейчас начинает заботиться о своем потомстве:
в редколесье или мелком лесу выбирает место сухое, не низкое,
разрывает небольшую ямочку, натаскивает ветоши, то есть прошлогодней
сухой травы, вьет круглое гнездо, устилает его дно мелкими перышками,
нащипанными ею самою из собственной хлупи, и кладет первое яйцо.
На другой день она опять вылетает на токовище, тщательно прикрыв
гнездо травой и перьями, опять оплодотворяется от первого ловкого
косача, кладет второе яйцо и продолжает ту же историю до тех
пор, пока гнездо будет полно или временное чувство сладострастия
вполне удовлетворено. Несколько времени косачи продолжают слетаться
на токовища, постепенно оставляемые курочками, и тока, слабея
день от дня, наконец прекращаются. Время любви прошло, распухшая
кожа на шее косачей опадает, брови прячутся, перья лезут...
пора им в глухие крепкие места, в лесные овраги; скоро придет
время линять, то есть переменять старые перья на новые: время
если не болезни, то слабости для всякой птицы.
Весенняя стрельба тетеревов не добычлива и не легка. Как только
начнет пригревать солнце, а поверхность снегов, проникнутая
его лучами, вовсе незаметно для глаз начнет в полдень притаивать,
то образуется на ней тонкая, блестящая бриллиантовыми огнями
кора: она называется наст. По этому-то насту можно весною в
марте, а иногда и в начале апреля, подкрадываться к сидящим
на деревьях и токующим в одиночку косачам, а также и к слушающим
их курочкам. Подкрадываться надобно с величайшею осторожностию
из-за других деревьев, без всякого шума, всегда идя так, чтоб
голова тетерева, к которому подходит охотник, была закрыта сучками
или пнем дерева. Когда тетерев токует, то можно подходить смелее,
но как скоро перестанет бормотать, то надобно или остановиться,
или идти только в таком случае, когда толщина древесного пня
совершенно закрывает стрелка. Косач, токуя, ничего не слышит
и не видит в своей горячности, но как скоро перестает бормотать
от утомления или от какого-нибудь нечаянного испуга, то слух
и зрение сейчас к нему возвращаются. Собаки тут не нужно, а
нужно ружье, которое бы било далеко, кучно и сильно: хотя в
это время года тетерев уже не так крепок к ружью, как в конце
осени и в начале зимы, но зато стрелять приходится почти всегда
далеко и нередко сквозь ветви и сучки. Это не то, что с подъезда,
где останавливаешься и стреляешь тогда, когда тетерев сидит
в меру и ничем не закрыт. Здесь совсем другое дело: если подкрался
к ближайшему дереву, из-за которого нельзя высунуться, не испугав
птицы, то уж близко ли, далеко ли, ловко или неловко, стрелять надо. Само собою разумеется, что немало бывает промахов и нельзя
убить много тетеревов.— Когда же снег растает, а где не растает,
по крайней мере обмелеет, так что можно ездить хотя как-нибудь
и хоть на чем-нибудь, то сделается возможен и подъезд к тетеревам:
сначала рано по утрам, на самых токах, а потом, когда выстрелы
их разгонят, около токов: ибо далеко они не полетят, а все будут
биться вокруг одного места до тех пор, пока придет время разлетаться
им с токов по своим местам, то есть часов до девяти утра. Разумеется,
с подъезда можно убить больше, чем с подхода, но все немного.—
Вот и вся бедная весенняя стрельба тетеревов, которая продолжается
до начала, много до половины мая и которою охотники очень мало
и редко занимаются, ибо в это время года идет самая горячая
охота за прилетною дичью всех родов (Стрельба косачей или
чернышей на токах из шалашей в Оренбургской губернии неизвестна,
а равно н стрельба их во время линьки, которая в некоторых местах
России в большом употреблении и бывает очень добычлива, особенно
в Костромской губернии, как я слышал от тамошних охотников.).
Итак, с начала или много с половины мая тетерев совершенно пропадает
из глаз охотника. Косачи и холостые курочки скрываются в самых
глухих лесных местах, где и линяют в продолжение июня месяца.
В июле появляются на сцену тетеревята. Покуда они малы, матка,
или старка, как называют ее охотники, держит свою выводку около
себя в перелесках и опушках, где много молодых древесных побегов,
особенно дубовых, широкие и плотные листья которых почти лежат
на земле, где растет густая трава и где удобнее укрываться ее
беззащитным цыплятам, которые при первых призывных звуках голоса
матери проворно прибегают к ней и прячутся под ее распростертыми
крыльями, как цыплята под крыльями дворовой курицы, когда завидит
она в выши-не коршуна и тревожно закудахчет. Надобно при сем
случае сказать, что обыкновенные тетерева весьма близки к домашним
курам. Во всех нравах их и приемах видна одна и та же натура;
куропатки и перепелки еще более имеют этого сходства. Хотя во
всех породах птиц матери горячее отцов любят своих детей, но
те самки, с которыми самцы не разделяют этого чувства, а, напротив,
разоряют их гнезда (как то делают все селезни утиных пород),
показывают детям более горячности. Не могу утверждать, как поступают
косачи, но многие охотники меня уверяли, что они также разоряют
гнезда своих курочек. Как бы то ни было, но тетеревиная матка
не меньше утиной бережет своих детей и при всякой опасности
жертвует за них своею жизнью. Много хлопот бывает ей, ибо не
только самая дрянная хищная птица, но даже вороны и сороки таскают
маленьких тетеревят. Не говорю уже о том, что волки, а особе«но
лисы нередко их истребляют. Когда же тетеревята подрастут в
полтетерева, то матка водит их на более открытые места, где
они могут кормиться ягодами.
В это время начинается настоящая охота за молодыми тетеревятами.
Стрельба самая добычливая, легкая и самая веселая для многих
охотников, но не для меня: я предпочитаю осеннюю стрельбу с
подъезда. В стрельбе тетеревят главную роль играет собака, а
не искусство, не ловкость охотника; от ее чутья, стойки и вежливости
зависит весь успех. Хотя дух от целой тетеревиной выводки весьма
силен и даже тупая собака горячо ищет по ее следам, но знойное
время года много ей мешает: по ранним утрам и поздним вечерам
сильная роса заливает чутье, а в продолжение дня жар и духота
скоро утомляют собаку, и притом пыль от иных отцветших цветков
и засохших листьев бросается ей в нос и также отбивает чутье,
а потому нужна собака нестомчивая, с чутьем тонким и верхним.
Не имеющая же этих качеств, разбирая бесчисленные и перепутанные
нити следов, сейчас загорится и отупеет, ибо тетеревята бегают
невероятно много.— Итак, охотник с легавою собакой отправляется
в те места, где должны держаться тетеревиные выводки. Добрая
собака, особенно с верхним чутьем, не станет долго копаться
над их следами, а рыская на кругах в недальнем расстоянии от
охотника, скоро почует выводку, сделает стойку, иногда за сто
и более шагов, и поведет своего хозяина прямо к птице. Если
выводка будет настигнута в куче, то нередко поднимается вдруг,
если же она рассыпана, то есть тетеревята находятся в некотором
друг от друга отдалении, то обыкновенно поднимается прежде старка
не для того, чтобы скорее улететь прочь, но чтобы привлечь все
внимание на себя и отвесть неприятеля в сторону. Для этого, поднявшись с шумом и клохтаньем, она едва летит, как будто хворая
или подстреленная, трясется в воздухе почти на одном месте,
беспрестанно садится и вновь поднимается. Невежливая собака
сейчас бросится за ней и будет уведена за версту и более, а
тетеревята между тем разбегутся в разные стороны. Даже охотник,
разумеется новичок, ошибется и захочет, не тратя заряда, поймать
ее руками. Но охотник, знающий эти проделки, сейчас убивает
матку; потом собака поодиночке найдет всех тетеревят, и хороший
стрелок, если не станет горячиться и будет выпускать тетеревенка
в меру, перебьет всех без промаха. Когда же выводка поднимается
вся вдруг, то тетеревята летят врознь, предпочтительно к лесу,
и, пролетев иногда довольно значительное пространство, смотря
по возрасту и силам, падают на землю и лежат неподвижно, как
камень. В этом случае, после уже всей выводки, или по крайней
мере последняя и всегда очень близко от охотника, взлетает старка
и начинает свои отводы. Разумеется, она сейчас бывает убита,
но для собаки отыскать пересевших тетеревят гораздо труднее,
потому что они, как я уже сказал, лежат неподвижно, притаясь
под молодыми деревьями, в кустах или густой траве. К тому же
и бить их уже не так ловко между редколесьем и кустарниками.
Тетеревята вообще сидят очень крепко, а пересевших собака переловит
всех, если к тому поважена.— Когда тетеревята подрастут еще
побольше и начнут понемногу мешаться, то уже чаще, особенно
если место голо, поднимаются целою выводкой и начинают садиться
на деревья: иногда на разные, а иногда все на одно большое дерево; они садятся обыкновенно в полдерева, на толстые сучья поближе
к древесному стволу, и ложатся вдоль по сучку, протянув по нем
шеи. Тут уже вся трудность состоит в том, чтоб их разглядеть,
перебить же всех до единого ничего не стоит, ибо они ни за что
с дерева не слетят (Спрашиваю я охотников до этой стрельбы:
что за радость душить молодых тетеревят, которых не только переловит
собака, но которых можно перебрать из-под нее руками? Притом
мудрено ли попасть в тетеревенка, который летит, как шапка,
прямо по одному направлению, или лежит на сучке неподвижно над
вашею головой?
Этот вопрос возбудил общее противоречие охотников, и некоторые
энергически защищали охоту за тетеревятами, но я, уважая вкусы
других, не могу изменить своего.— Позднейшее примечание сочинителя.
). К концу августа тетеревята делаются так велики и сильны,
что, будучи подняты собакой, улетают очень далеко в лес, так
что их и не найдешь: следственно, выстрелишь один раз. Стрельба
молодых тетеревов кончилась, но через месяц начнется другая
стрельба.
В этот промежуток трудно добывать тетеревов: они кроются в лесу.
Между тем молодые тетерева вырастут совершенно: косачи получат
свой темный, с синим отливом, первогодный цвет; косицы в хвостах
вытянутся и расправятся как следует. Отдельные семьи, то есть
выводки, собираются сначала в маленькие общества, в небольшие
стаи, а потом в огромные станицы. По утрам и вечерам летают
они в поля на хлебные скирды и копны; особенно любят гречу,
называемую в Оренбургской губернии дикушей, и упорно продолжают
посещать десятины, где она была посеяна, хотя греча давно обмолочена
и остались только кучи соломы. В конце сентября деревья начинают
сильно облетать, и тетерева уже садятся на них по утрам и вечерам.
Начинается осенняя охота.
Стрельба тетеревов в осень no-голу, или по черно-стопу, как
говорят охотники, а также по первозимью, по неглубокому еще
снегу, имеет свой особенный характер. Она называется: стрельба
с подъезда. Осенние дожди, утренние морозы и ветры обнажили
деревья. Намоченная земля сделалась мягка, и подъезжать к тетеревам
стало удобно, не шумно даже на колесах. Но вот, наконец, первый
пушистый снег покрывает землю — и вот лучшее время подъезда.
Уже шесть часов утра, а еще совершенно темно. Охотник давно
проснулся, давно встал и оделся со свечкой. Ружье и все охотничьи
вещи и припасы с вечера приготовлены и лежат на особом столе.
Лошади поданы. Места стрельбы не близки, рассвенет дорогой,
пора ехать. Он садится в невысокие сани с широкими наклест-ками,
чтоб ловко было, прицеливаясь, опереться на них локтем, и бережно
закрывает ружье суконным чехлом или просто шинелью, чтоб не
заметало его снегом из-под конских копыт. Полетела бойкая тройка
(Странным покажется подъезд к тетеревам тройкой: но это особенность
Оренбургской губернии, тамошних расстояний и охот ников. Без
преувеличения могу сказать, что я и другие охотники часто делывали
до обеда, то есть до второго часа, по пятьдесят верст, гоняясь
за улетающими стаями тетеревов и ошибаясь иногда в их направлении.
Если снег не мелок (а мы езжали до глубокого снега), то на одной
лошади далеко не уедешь. Притом очень часто ездишь, бывало,
до поздних сумерек. Нет сомнения, что лучше подъезжать в одну
лошадь; по мелкому лесу, кустам и опушкам гораздо удобнее проезжать
в одиночку, да и тетерева менее боят ся одной лошади, чем двух
или трех вместе, ибо они привыкли видеть одноконные телеги и
дровни, на которых крестьяне ездят за дровами и сеном. Но со
всем тем, только отъездя осень на трой ке отличных, крепких
лошадей, можно убить такое количество те теревов, какое бивал
я и другие охотники: триста штук в одну осень—это было делом
обыкновенным. В 1816 году, с исхода сентября до 6 декабря, я
убил с подъезда около пятисот тетеревов). Везде путь по
первому мелкому снегу: горы и овраги не помеха простому и крепкому
устройству охотничьих саней. Вот, наконец, и хлебные поля, еще
не совсем занесенные снегом, куда тетерева повадились летать
за лакомою, сытною пищею; вот и опушки леса, молодые осиновые
и березовые зарости, в которых тетерева непременно ночуют, если
большой ястреб или беркут не угнал их накануне куда-нибудь подальше.
Здесь надобно остановиться: лошадям вздохнуть и самому охотнику
осмотреться и подождать вылета тетеревов. Вот уже совсем рассвело,
вороны закаркали и полетели с ночлега, сороки вдалеке щекочут,
завидя какую-то диковинку... С нетерпением озирается во все
стороны охотник и, привычный к делу, его кучер: ничего не видать.
Вдруг на обнаженных сучьях далекой старой березы появилось темное,
кругловатое тело, вот другое, третье... Это тетерева подымаются
с ночлега. Охотник скачет к ним во весь опор, чтоб напасть на
голодных и еще не собравшихся в одну большую стаю, ибо большая
стая летает иногда за кормом очень далеко в хлебные поля, куда
повадилась она летать с осени. Охотник начинает подъезжать к
тетеревам, выбирая ближайшего или крайнего. Главное условие
подъезда: никогда не направлять лошадей прямо на тетерева и
никогда не подъезжать к нему сзади, разумеется если выполнить
то и другое позволяет местность; надобно так подъезжать, что
как будто вы едете мимо. Тетерева (да и всякая другая птица)
не любят, когда едут прямо на них, особенно если едут сзади.
Они начнут беспрестанно оглядываться и скоро улетят, не подпустив
в меру ружейного выстрела. Случается иногда, если им почему-нибудь
не хочется слетать с дерева, что тетерева поворачиваются носами
к подъезжающему сзади охотнику, но это исключение. Если тетерев,
сидя на сучке, в то же время хватает древесные почки или плотно
сидит нахохлившись, это значит, что тетерев смирен и не думает
улететь: следовательно, охотник может подъезжать поближе. Когда
же тетерев вытянул шею, встал на ноги, беспрестанно повертывает
голову направо и налево или, делая боковые шаги к тонкому концу
сучка, потихоньку кудахчет, как курица, то охотник должен стрелять
немедленно, если подъехал уже в меру: тетерев сбирается в путь;
он вдруг присядет и слетит. Без крайней необходимости не должно
стрелять тетеревов далеко, особенно в лет: от тридцати пяти
до сорока пяти шагов — вот настоящая мера. Конечно, можно убить
тетерева на шестьдесят и даже на семьдесят шагов, но это редкость;
он необыкновенно крепок к ружью, особенно косач, на большую
меру очень редко убьешь его наповал, и не только раненный слегка,
но раненный смертельно, он улетает на большое расстояние и пропадает.
Мне случалось видеть, что у подстреленного тетерева каплет кровь
изо рта (верный признак внутренней, смертельной раны) — и он
летит. Этого мало: у тетерева так расшибен зад, что висят кишки
— и он летит! Последнему обстоятельству поверят только охотники,
которые сами это видали или слыхали достоверных самовидцев.
Из всего сказанного мною следует, что после каждого выстрела,
если тетерев не упал, надобно смотреть за ним, пока он не улетит
из глаз. Правило — необходимое и важное для всякой дичи. Весьма
часто случается, что тяжело раненный тетерев слетает с дерева
как ни в чем не бывал, но, пролетев иногда довольно значительное
пространство, вдруг поднимается вверх столбом и падает мертвый.
Очень редко бывает, чтоб раненый тетерев упал на лету прямо
вниз, не сделав подъема кверху. Надобно весьма хорошо заметить
место, где он упадет, и скакать туда немедленно, особенно если
снег довольно глубок и тетерев упал в лесу или в кустах; пухлый
снег совершенно его засыплет, и, потеряв место из глаз, вы ни
за что его после не найдете, разве укажут сороки и вороны, которые
сейчас налетят на мертвую птицу, лишь бы только заметить им,
что она упала.
Найденных сначала голодных тетеревов охотник должен преследовать
и стрелять до тех пор, пока они разобьются и разлетятся в разные
стороны. Потом он поскачет отыскивать другие тетеревиные стаи
на обыкновенных местах их корма и если не застанет там, то найдет
где-нибудь в окрестности. Тетерева, утолив голод, сядут отдыхать
или на одно большое, развесистое дерево и облепят его со всех
сторон, или рассядутся на нескольких деревьях, но всегда зобами
против ветра. Тут опять начинается та же история: если тетерева
в куче, то не подпустят и, слетая один за другим, все разместятся
врассыпную по разным окольним деревьям. Охотник начинает подъезжать
всегда к крайнему тетереву и предпочтительно к одному или двум:
ибо чем меньше тетеревов на дереве, тем они смирнее и подпускают
ближе. Такая стрельба может продолжаться до вечера, разумеется
если местность удобна и тетеревам некуда улететь далеко.— Нестрелянные
тетеревиные стаи, сидящие врассыпную, бывают очень смирны. Одного
убьешь, а другие сидят кругом спокойно; но напуганные частою
стрельбою становятся очень сторожки и подпускают и меру только
рано утром, пока голодны. Такую напуганную стаю надо на время
оставить и отыскать другую; через неделю можно опять воротиться
к ней: она сделается смирнее. Вообще курочки смирнее косачей;
и те и другие смирнее в туманную, мокрую и тихую погоду, чем
в ясную, сухую и ветреную.— Крепость к ружью тетеревов растет
с морозами и доходит иногда до такой степени, что приводит в
отчаяние охотника; по крайней мере я и другие мои товарищи испытали
это не один раз на себе. Не один раз думал я, что мое ружье
рас-стрелялось или погнулось, что слаб порох или неверны заряды;
мне случалось делать до двадцати пяти выстрелов и убить трех
или четырех тетеревов. Даже подбитых было мало. Воротясь домой,
я отвертывал казенник, прикладывал ствол на струну, проходил
его легким шустом, и все сказывалось исправно. Пробовал в цель
— ружье било хорошо, как прежде. Сделав тщательно заряды сам,
отправлялся я за тетеревами, и ружье било опять очень плохо.
С другим и третьим ружьем повторялась та же история. Между тем
эти же самые ружья весною начинали бить попрежнему хорошо. Настоящая
причина этой неимоверной крепости, особенно косача, происходит
от того, что перья, покрывающие его зоб и верхнюю часть хлупи
(не говорю уже о больших перьях в крыльях), делаются от холода
так жестки и гладки, что дробь в известном расстоянии и направлении
скользит по ним и скатывается. Это может показаться невероятным,
но я приглашаю всякого неверующего сделать, осенью или зимой,
сравнительный опыт над домашним петухом, которого следует положить
в тридцати шагах на землю, завернуть голову под крыло и выстрелить
в его зоб утиною дробью. Петух останется невредим. Косач тетерев
— тот же дикий петух, и ничего нет мудреного, что он, особенно
старый, в сильные ноябрьские морозы укрепленный холодом, уже
не подпускающий охотника близко, очень редко подвергается губительному
действию охотничьих выстрелов (Много раз случалось со мной
и с другими охотниками, что тетерев выдерживал по два и по три
выстрела и улетал даже не подбитый. Мне сказывал вполне достоверный
охотник, что ему привелось выстрелить семь раз в одного косача,
который после седьмого выстрела закудахтал и улетел невредим.
Надобно прибавить, что кудахтанье считается признаком, что тетерев
не ранен.). Прямым доказательством моему мнению служит то,
что такой же косач, поднятый охотником нечаянно в лесу в конце
весны, летом и даже в начале осени, падает мертвый, как сноп,
от вашего выстрела, хотя ружье было заряжено рябчиковой дробью
и хотя мера была не слишком близка. В позднее время года я всегда
стрелял тетеревов крупной гусиной дробью и избегал цели в зоб,
от чего видел некоторую пользу. Вот где сердито и крупно бьющее
ружье, кладущее дробь звездочками, получает свою настоящую высокую
цену, а стрельба тетеревов — свой истинно охотничий интерес.
Наконец, подъезд к тетеревам отбивается. Снег углубел, и тетерева
сваливаются огромными стаями вовнутрь больших лесов или в густые
уремы, где им теплее и корм-нее. Мне случалось, однако, стрелять
тетеревов и в декабре, даже за двадцать пять градусов мороза.
Тетерева смирны в жестокую стужу, а звуки выстрелов так слабы,
что походят на хлопанье кнутом. Сначала я подумал, что заряды
малы, и не поверил глазам своим, видя падающего тетерева, которого
почти не видно было в густом инее, обыкновенно опушающем в такое
время все ветви дерев. Неудобство стрельбы в сильную стужу состоит
в неловкости движений, потому что охотник должен тепло одеться,
и главное — в неловкости заряжать ружье, особенно с кремнем,
где надобно насыпать пороху на полку. Впрочем, большая редкость,
чтоб в Оренбургской губернии в декабре было мало снегу и можно
было ездить на санях везде целиком, как говорится.
Много есть охотников до стрельбы тетеревов на чуче-лы; но я
до нее небольшой охотник. Она много имеет сходства с приманкою
селезней на ученую дикую или русскую утку и побиением их из
шалаша. Какое тут удовольствие, что обманутая птица сядет или
подплывет к вам под нос и вы застрелите ее в нескольких шагах!
Эта охота имеет уже характер добыванья дичи и составляет переход
к ловле тетеревов: весною на токах — поножами в силья, осенью
— ковшами и пружками и, наконец, зимою — накрываньем их посредством
сети, называемой по своей фигуре шатром. Последним способом
ловят их по нескольку десятков вдруг; такое истребление дичи
ненавистно настоящему ружейному охотнику; но для некоторых страстных
любителей стрельбы на чучела, которую я пробовал и сам, расскажу
об ней все, что знаю.
Тетерева имеют особенное свойство, о чем я уже говорил: куда
улетел один, первый из них, непременно туда же улетит вся стая;
где сядет один, там сядут и все. На этом основании поступают
следующим образом: на открытых местах и даже в редколесье, где
часто пролетают и садятся тетерева, строится просторный шалаш,
круглый или четырехугольный, но не узкий кверху и не низкий;
надобно, чтоб охотник мог встать и, хотя в наклоненном положении,
зарядить ружье. Полукругом около шалаша, не далее двенадцати
шагов, становятся
присады, то есть втыкаются в землю молодые деревья, в две или
три сажени вышиною, очищенные от листьев и лишних ветвей, даже
ставят жерди с искусственными сучками; на двух, трех или четырех
присадах (это дело произвольное) укрепляются тетеревиные чучела,
приготовленные тремя способами. Первый, самый употребительный,
состоит в том, что без всякой церемонии выкраивают из черного
крестьянского сукна нечто, подобное тетереву, набивают шерстью
или сенной трухой, из красненького суконца нашивают на голове
брови, а по бокам из белой холстины две полоски и, наконец,
натычут в хвост обыкновенных тетеревиных косиц, если они есть:
впрочем, дело обходится и без них. Второй способ заключается
в том, что делают чучела из папье-маше, разрисовывают их и кроют
масляным лаком. Третий способ — в том, что набивают шерстью
или хлопками настоящие кожи косачей, сняв их осторожно с перьями.—
Первый способ всего простее. Во всякой деревне есть для него
искусник и материал. Второй, напротив, всего труднее и дороже,
ибо бумажные чучела должно заказывать в Москве. Третий неудобен
потому, что надобно уменье набивать чучела; притом они всегда
выходят менее настоящих тетеревов, а нужно, чтоб они были больше
и виднелись издали, да и хищные птицы — орлы, беркуты и ястреба-гусятники
нередко вцепляются в них и уносят, если они воткнуты на присады,
а не привязаны (таким образом убил я однажды огромного беркута).
Шалаши строятся и присады ставятся в начале осени для того,
чтоб тетерева к ним привыкли. Еще до света охотник, расставив
свои чучела, также зобами против ветра, с ружьем и со всеми
охотничьими снарядами входит в шалаш и отверстие за собой затыкает
соломой. Как только тетерева подымутся с ночлега и полетят кормиться,
то сейчас увидят чучела и к ним сядут. Испуганные несколькими
выстрелами, они улетят на хлебные поля, возвращаясь откуда,
опять увидят чучела и опять к ним сядут. Этого мало: их можно
подогнать к присадам, для чего достаточно двух верховых загонщиков.
Тетерева легко поддаются обману, принимая чучела за своих товарищей,
и, пересев после выстрела на ближайшие деревья как скоро их
оттуда спугают, сейчас возвращаются к чучелам. Тетерева так
глупы в этом отношении, что если воткнуть на присады обожженные
чурбаны, кочки или шапки, то они и к ним будут садиться; я слыхал
о подобных проделках. Притом, не видя человека, которого они
боятся больше всех зверей, тетерева и после выстрела и падения
одного из своих товарищей редко оставляют присады, а перелетают
с одной на другую. Если на присаде сидят несколько тетеревов,
то охотник обыкновенно бьет нижнего, а верхние нередко сидят,
смотрят на упавшего и кудахчут, как будто переговариваясь и
удивляясь: отчего он свалился? Так поступают тетерева смирные,
нестрелянные, а напуганные разлетаются после нескольких выстрелов
и не возвращаются.— В местах, где водятся и держатся тетерева
в большом множестве, а подъезжать к ним неудобно, стрельба на
чучела составляет добычливую охоту. Она имеет еще ту выгоду,
что человек ленивый, старый или слабый здоровьем, который не
в состоянии проскакать десятки верст на охотничьих дрожках или
санях, кружась за тетеревами и беспрестанно подъезжая к ним
по всякой неудобной местности и часто понапрасну,— такой человек,
без сомнения, может с большими удобствами, без всякого утомления
сидеть в шалаше на креслах, курить трубку или сигару, пить чай
или кофе, который тут же на конфорке приготовит ему его спутник,
даже читать во время отсутствия тетеревов, и, когда они прилетят
(за чем наблюдает его товарищ), он может, просовывая ружье в
то или другое отверстие, нарочно для того сделанное, преспокойно
пощелкивать тетеревков (так выражаются этого рода охотники)...
Но где же тут охота?—Возвращаюсь к прерванному рассказу. Убитых
из шалашей тетеревов надобно сбирать в то время, когда нигде
кругом не видно сидящего тетерева, а всего лучше по окончании
стрельбы, иначе распугаешь тетеревов, хотя должно признаться,
что, несмотря на доброе ружье, крупную дробь и близкое расстояние
(кажется, достаточные ручательства, что тетерева должны быть
убиты наповал или смертельно ранены), редко бывает поле, чтоб
охотник собрал всех тетеревов, по которым стрелял и которые
падали с присад, как будто убитые наповал: одного или двух всегда
не досчитываются.— Стрельба на чучела может продолжаться только
до полден. Перед захождением солнца тетерева опять вылетают
и садятся к чучелам; но сидят
сторожко и недолго: все как будто торопятся, да и времени очень
мало (Около Москвы, по Троицкой дороге, стреляют тетеревов
на чучела весною еще по насту, разумеется, в самом малом числе.
В Оренбургской губернии я об этом не слыхивал, да и теперь не
понимаю, на каком основании это делается.). В местах, изобильных
тетеревами и удобных для подгона, можно убить в одно утро, на
одно ружье, пар до двенадцати. Впрочем, мне нередко случалось,
вероятно и другим охотникам, убивать с подъезда, также в одно
утро, до тридцати пяти тетеревов. Но может ли убийство из шалаша
сравняться с подъездом к тетеревам? Чем вознаградится это живое,
постоянное занятие, движение, это ожидание, опасение: подпустит
ли тетерев, или нет? это волнение в душе охотника, когда он
видит, что добыча ежеминутно сбирается улететь? Наконец, где
то удовольствие, которое чувствует стрелок от удачных, блистательных
выстрелов по дальности расстояния или неудобству, побежденным
да-лекобойностью ружья, меткостью и проворством? —выстрелов,
которые весьма нередко случаются при стрельбе с подъезда и сохраняются
навсегда в памяти охотника?.. Например, тетерева сторожки, беспрестанно
слетают, не допуская в меру... можно подъезжать так, чтоб они,
следуя уже принятому направлению, заранее замеченному, должны
были лететь мимо вас или через вас: вы можете сделать, не слезая
с дрожек, два славных удара из обоих стволов и спустить иногда
пару тетеревов на землю! А как весело ссадить косача метким
выстрелом с самой вершины огромного дерева и смотреть, как он,
медленно падая, считая сучки, как говорят, то есть валясь с
сучка на сучок, рухнет, наконец, на землю! Иногда случается,
что тетерев завязнет на дереве между сучками; тогда, делать
нечего, надобно лезть за ним. Об истребительной охоте егерей-промышленников,
петербургских и московских, которая мне, как и всякому истинному
охотнику, противна, я распространяться не стану. Скажу только,
что всякую дичь и даже зайцев они умеют подманивать весьма искусно.
Всего более истребляют они выводки тетеревов, рябчиков и белых
куропаток; сначала убивают старку, подманя ее голосом детеныша,
а потом перебьют всех молодых, подманив их голосом матери. Мясо
молодых тетеревов остается белым, как у рябчика, до тех пор,
пока они помешаются, тогда оно постепенно начнет темнеть и принимает,
наконец, свой обыкновенный вид. Известно всем, что молодые тетеревята
считаются одним из лакомых блюд, но и достигшие полного возраста
тетерева, особенно в первый и второй год своей жизни, очень
вкусны, питательны и здоровы. Впоследствии они делаются жестче,
но жирный тетерев, что бывает не часто, всегда отлично вкусен.
Тетеревов употребляют в пищу великое множество, по большей части
крытых шатрами; хищные птицы и звери также много их истребляют.
Изумительно, откуда берутся они? Впрочем, надобно вспомнить
необъятность России и беспредельность ее лесов.
В заключение речи о тетереве я расскажу удивительный случай,
которого был самовидцем, еще будучи мальчиком. Сидел я однажды
в шалаше с старым охотником, который крыл тетеревов шатром.
Тетерева уже подходили, и старик, держа в руке веревку, чтоб
уронить шатер, когда подойдет тетеревов побольше, смотрел в
отверстие, а я глядел в скважину, которую проковырял пальцами.
Вдруг вся стая, как будто чем испуганная, стремительно поднялась.
Старик выскочил из шалаша, а за ним и я, чтоб посмотреть: кто
испугал тетеревов?.. Что ж мы увидели? Тетерева летели без оглядки
в ближний лес, а одна курочка шла столбом вверх будто подстреленная.
Поднявшись довольно высоко, она упала, и от нее отскочила и
побежала ласка, или ласточка: маленький хищный зверек, всем
известный, не длиннее четверти аршина и немного толще большого
пальца мужской руки. Тетерев бился недолго: у него была перекушена
жила на шее под горлом. Какова хищность и отвага! Очевидно,
что ласка впилась в шею тетерева, сидевшего на снегу, и поднялась
с ним на воздух. Впоследствии убедился я, что этот крошечный
зверек точно так же умерщвляет зайцев и напивается из них крови.
Долго я не хотел верить этому, но однажды сам нашел в снежной
норе мертвого, уже остывшего русака, которого сошел по свежему
малику (следу): у зайца также оказалась прокушенною жила на
окровавленной шее и никакого следа к норе не было, кроме следов
ласки.
