Илья Эренбург

[tvi55]

Немцы любят прикидываться «мощными варварами». Эти захолустные ницшеанцы говорят, что они — сверхчеловеки. На самом деле это — истерические людишки. Они не жалеют других, но себя они жалеют до слез. Они издеваются над беззащитными, но когда их берут за шиворот, они визжат.

Два месяца тому назад Германия упивалась победами. Тылу перепала толика кубанской поживы. Немцы думали, что это — закуска. Это были последние крохи. Настала зима, и Германия увидела, что победы нет. Победы и не предвидится. На Кавказе немцев бьют. Сталинград не взят. Роммель покрыл в десять дней тысячу километров. В Тунисе — американцы. Сверхчеловекам не по себе.

Редактору газеты «Дас шварце кор» предложили успокоить ницшеанцев, которые явно нервничают. «Дас шварце кор» — газета не для немецких институток. Это центральный орган эс-эсовцев. Казалось бы, у палачей крепкие нервы. Однако палачи бьются в истерике. Передовая «Дас шварце кор» от 20 октября 1942 года должна приободрить немцев, об'яснить им, почему победа отложена на неопределенный срок. Эта статья действительно может приободрить. Но не немцев — нас.

Автор статьи признается, что немцы «разочарованы», что их смущают «продолжительность боев в Сталинграде и медленное продвижение на Кавказе». Эс-эсовец пишет: «Большевистское командование никогда не прекращает борьбы по каким-либо возвышенным соображениям, нет, большевики наступают до полного истощения и обороняются до последнего патрона... Их солдаты сражаются иногда в исключительной обстановке, когда по человеческим понятиям это невозможно. Тяжело раненые стреляют в немцев из горы трупов, несколько часов спустя после окончания боя. Ежедневно случается, что пленные в глубоком тылу, раздобыв оружие, подымают его против немцев и жертвуют своей жизнью. Сражение за Сталинград — небывалое сражение... В завоеванных кварталах, давно находящихся позади линии фронта, постоянно вспыхивают новые бои... Никто не мог думать, что подобные твари способны на такие подвиги. Ни количество людей, ни гигантский потенциал вооружения не об’ясняют силы большевистского сопротивления. Другой противник не перенес бы сражений 1941 года, даже при равном количестве «людей и вооружения».

Вряд ли, прочитав это, немцы успокоятся. Они увидят, что даже палачей знобит от страха. Они поймут, что немецким колбасникам никогда не одолеть России: умирающие и те стреляют в захватчиков. Немцы поймут, что «завоеванные кварталы Сталинграда не завоеваны: там продолжаются бои. Об этом говорят не русские, об этом говорит орган эс-эсовцев. Перепуганный палач ругается: он называет героев «тварями». Но ругань в его устах похвала: это визг раненого хищника.

Мы читаем дальше: «На востоке происходит ужасный танец смерти большевистского зверья. Это — зверская сила природы, освобожденная большевиками. Это — держава освобожденных неполноценных людей. Перед нами непостижимое явление: до сих пор народы сражались с народами, солдаты с солдатами, а здесь мы имеем дело не с людьми, но с проявлением темных инстинктов... Это уж не война, это — катастрофа природы».

Пожалуй, ознакомившись с передовой «Дас шварце кор», немецкие колбасники ударятся в мистицизм: «Танец смерти... катастрофа природы...» Колбасник привык воевать так: в шесть часов утра немцы бомбят город, где нет зениток, в двенадцать часов город капитулирует, в шесть часов отходит первый поезд с награбленным добром, а в полночь немцы устанавливают первую виселицу. Это «нормальная война» — «солдаты сражаются с солдатами». А защита Сталинграда — это «катастрофа природы». Сверхчеловеки, перепуганные до того, что, они теряют способность членораздельно из’ясняться, называют защитников Сталинграда «недочеловеками

 

[tvi55]

Отомстить!

В бою близ Порхова наши бойцы взяли в плен двух немецких солдат. У одного из них нашли советский паспорт за номером II-ПС № 686903, выданный Екатерине Михайловне Михайловой, родившейся в 1923 году в Большом Пехове, Мало-Вишерского района, Ленинградской области, по профессии акушерке. Фотография — хорошее русское лицо. На паспорте пятна — следы крови.

Солдата спросили, как к нему попал паспорт советской гражданки. Он молчал. Потом он пробормотал: «Подобрал на дороге»...

Тогда второй пленный рассказал о судьбе Михайловой:

«Мы стояли в деревне Большое Панкратове. Это было в понедельник 21 числа, в четыре часа утра. Он пошел по деревне, заходил во все дома, отбирал у крестьян деньги, вещи, грозил, что перестреляет всех жителей.

Потом мы пришли в дом при больнице. Там находились врач и девушка. Он сказал девушке: «Следуйте за мной в комендатуру, я должен проверить ваши документы».

Я видел, как она спрятала на груди свой паспорт. Он завел ее в сад возле самой больницы и там изнасиловал. Потом девушка бросилась в поле, она кричала, видно было, что она лишилась рассудка. Он ее нагнал и вскоре вернулся, показал мне паспорт в крови...»

Зверь, изнасиловавший и убивший Михайлову, солдат СС. подтвердил показания своего приятеля.

Вот история Екатерины Михайловны Михайловой, русской девушки, которой было от роду восемнадцать лет. Эту историю должны узнать все люди нашей страны.

Я гляжу на фотографию, и у меня в глазах темно от ненависти. Я вижу, как низкий дикарь, один из многих, выкормыш Адольфа Гитлера, тащил девушку на смерть. Страшные, подлые существа! Они ее обесчестили и убили — нашу дочь, сестру...

Есть чувства, для которых нет слов. Да и не слова здесь нужны — пули.
Отомстить за товарища Михайлову! Отомстить за все!

Илья Эренбург

 

[tvi55]

Она лежала на сельской площади. Немцы ее изнасиловали, потом убили.
Они стали трусливей. Они не стали человечней. Они переменили арии. Они не переменили повадок. Я расскажу о горе красноармейца Ивана Сельдяева.

Это было 30 января 1944 г. Бойцы вошли в деревню Ямсковицы Кингисеппского района. Бывает на войне такое счастье: в свой дом приходит солдат. Иван Сельдяев не шел — бежал: он спешил увидеть своих.

Он увидел Ольгу Сельдяеву 17 лет. Она лежала на сельской площади. Немцы ее изнасиловали, потом убили. Он увидел Тамару Сельдяеву 58 лет, Павла Сельдяева 17 лет и Татьяну Сельдяеву 2 лет. Они лежали рядом с Ольгой. Они были мертвы.

Акт о зверствах немецких захватчиков в деревне Ямсковицы Кингисеппского района Ленинградской области
«Трагедия деревни Ямсковицы». 30 января 1944 г. Исторический документ (396791).

29 и 30 января 1944 г., отступая под нажимом частей Красной Армии, немецкие солдаты и офицеры воинской части, стоявшей в деревне Ямсковицы, учинили зверства над местным населением. Жители деревни спрятались в бане, спасаясь от немцев. 29 января 1944 г. в 16.00 часов три немецких солдата ворвались в баню и расстреливали всех из автоматов. Три человека были перед этим выведены в конюшню и там же расстреляны. Все молодые девушки были до этого немцами изнасилованы. В деревне Ямсковицы стояли части «СС» со знаком «мёртвая голова».
Кроме этого, немцы при своем отступлении расстреляли всех граждан деревни, обнаруженных в домах. Так, были зверски убиты две семьи — Юльевых и Сельдяевых. Семья Юльевых состояла из Юльевой Марии Фроловны 65 лет, её дочери Мосягиной Марины Юрьевны 28 лет, её внучки Мосягиной Тамары 4 лет. Семья Сельдяевых состояла из матери Сельдяевой Тамары Александровны 58 лет, её сына Сельдяева Павла Васильевича 19 лет, дочери Сельдяевой Ольги Васильевны 17 лет, Сельдяевой Татьяны 2 лет. Местными жителями опознаны нижеследующие жители деревни Ямсковицы, зверски расстрелянные немцами 29 января 1944 г.: Мосягина М. Ю. 28 лет; Мосягина Т. П 4 лет; Николаев С. 62 лет; Юльева М. Ф 65 лет; Васильев II. Ф. 47 лет; Васильева П. 45 лет; Васильев А. П. 9 лет; Слепнёв П. X. '54 лет; Слепнёва Е. И. 55 лет Абрамова И. А. 32 лет; Крамер А. X. 48 лет; Крамер Е. И. 7 лет; Крамер Р. И. 14 лет;Слепнёва Е. П. 19 лет; Сельдяева О. В. 17 лет; Трофимова В. В. 26 лет; Трофимова Т. Е. 2 лёт; Макарова М. Т. 67 лет; Маслаков Н. А. 55 лет; Людова А. П. 65 лет; Сельдяева Т. А. 58 лет; Сафронов Н. С. 18 лет. Неизвестная девочка 4 лет (изуродованный труп не опознан). Сельдяева Татьяна обнаружена среди трупов тяжело раненная в рот, со сломанной рукой.

29 января немцы из дивизии СС были вынуждены очистить деревню Ямсковицы. Жители спрятались в бане. Немцы их нашли. Девушек и молодых женщин немцы насиловали: хотели напоследок погулять. Потом снег стал красным. Они убили Марию Юльевну 65 лет и её внучку Тамару, четырехлетнюю девочку. Они убили престарелую Екатерину Смеляеву, которой было 86 лет, и они убили двухлетнюю Таню Трофимову. Они убили стариков. Они убили детей. После этого штурмбаннфюрер СС сообщил обергруппфюреру: задание выполнено, населенный пункт Ямсковицы очищен».

Они уходят так же, как они пришли. Они начали с детских трупов, ими они кончают.

Они всё те же. Другими стали мы. Вначале мы удивлялись. Потом мы негодовали. Теперь мы молчим. Мы научились молчать, потому что нет слов для наших чувств. Наши слова—это пули. Мы знаем, что скоро очистим нашу землю от убийц. Но совесть требует другого. Мы всё поняли, и мы молчим. Мы знаем, как кричала, умирая, маленькая Таня. Мы знаем - сурово глядела на палачей старуха Смеляева — мать, бабушка и прабабушка. Мы знаем, о чем говорит земля Ямсковицы, земля Витебска, земля Волыни. Мы знаем и мы молчим. У нас своя дума, своя тоска, своя клятва:
Мы к ним идём, и мы придём.

Илья ЭРЕНБУРГ

 

[tvi55]

Я не знаю имени этого товарища. Немец говорит, что он перед смертью спокойно курил. Честь ему и слава! И смерть его палачам! Не безразличье в нас, но страстная, неукротимая любовь к своему народу...

В газете «Ангрифф» от 2 апреля напечатаны размышления обер-лейтенанта Готтхагдта, озаглавленные «Народ без души». Обер-лейтенант провел несколько месяцев в захваченных областях России, и наши люди ему не понравились. Он пишет:

«То, что здесь не смеются, можно объяснить бедствием, но отсутствие слез действует ужасающе. Всюду и всегда мы наблюдаем упорное безразличье даже перед смертью. Безразличными люди остаются не только тогда, когда умирают их товарищи, но и когда речь идет об их собственной жизни. Одного приговорили к смерти. Он равнодушно выкурил папиросу...

Разве это не ужасно? Откуда у этих людей берется сила упорно обороняться, постоянно атаковать? Это для меня загадка».

С какой гордостью мы читаем признания немецкого офицера! Он может быть думал, что наши девушки будут улыбаться немцам? Они отворачиваются. И немец ищет объяснения — почему русские не смеются?

Он отвечает себе: трудно смеяться среди виселиц. Но вот девушку ведут к виселице, и она не плачет, у нее сухие суровые глаза. Обер-лейтенант думал, что она будет плакать. Он рассчитывал, что палачи насладятся ее страхом, ее слабостью, ее слезами.

Но заповедное сокровище — русские слезы: они не для презренных гитлеровцев. Щедра наша земля и щедры наши люди, они презирают скупость, и только в одном случае слово «скупая» русские произносят с одобрением: «скупая слеза» — может быть одна, самая страшная, слеза матери...

Не дано немцам увидеть эти слезы. В темноте ночей плачут матери Киева и Минска, Одессы и Смоленска. А днем палачи видят сухие глаза и в них огонь ненависти.

Обер-лейтенант называет русскую выдержку «безразличье». Он думает, что если мы не терпим жизни под немецким сапогом, нам не мила жизнь.

Туп немец, чванлив и слеп. Наши люди умели радоваться до того, как пришли к нам проклятые гитлеровцы. В апрельские вечера дивен был Киев. Как светляки, метались огоньки над Днепром. В садах уже распускались горькие почки и белели среди первой травы подснежники.

По аллеям гуляли вузовцы, девушки, влюбленные, мечтатели. Они говорили о весне, о любви, об экзаменах, о жизни широкой, как Днепр.

А разве плохо играли в футбол молодые рабочие Смоленска? Разве в Минске не писали стихи? Разве в древнем Новгороде мальчики не мечтали о полете в стратосферу? Разве мало было веселья в наших парках культуры?

Разве мало было цветов на наших полях — и васильки, и маки, и колокольчики, и ромашка, а на ромашке можно было гадать «любит—не любит»...

Захватчики думали заглянуть в нашу душу, увидать наши чувства. Но наглухо перед ними закрылись двери русской души. И ничего не остается обер-лейтенанту, как говорить о вашем «безразличьи».

Немец уверяет, что мы равнодушны к смерти наших товарищей. Кровь негодования приливает в голове, когда читаешь эти подлые строки. У каждого из нас погибли на войне близкие, друзья, товарищи. Перед нами их родные лица...

Может стереться надпись на памятнике. Не сотрутся имена героев в нашей памяти: они выжжены человеческим горем.

Почему мы так люто ненавидим гитлеровцев? Да потому что мы знаем, кого они загубили.

Не слезами мы отвечаем на страшную весть о смерти друга — снарядом, гранатой, пулей.

Почему мне ненавистен обер-лейтенант Готтхагдт? Да потому что я теперь знаю: он вместе с другими «приговорил к смерти», то-есть попросту замучил русского человека. Я не знаю имени этого товарища. Немец говорит, что он перед смертью спокойно курил.

Честь ему и слава! И смерть его палачам! Не безразличье в нас, но страстная, неукротимая любовь к своему народу, к своей жизни и столь же страстная, столь же неукротимая ненависть к захватчикам, к обидчикам, к палачам.

Готтхагдт спрашивает: откуда у русских сила? Почему бойцы Красной Армии не отдали Москвы? Почему они идут на великие подвиги, стремясь освободить плененные немцами города?

И ученый немец, сотрудник газеты, обер-лейтенант, наклонный к философии, отвечает: «Это для меня загадка».

Еще бы — разве понять презренному вешателю силу русской души! Он знает, что можно идти в поход за нефтью, за трофейным салом, за русскими шубами. Это ему понятно. Он знает, что лейтенант должен, повиноваться обер-лейтенанту, а обер-лейтенант герру оберсту — это вошло в его сознание. Он знает, что Гитлер приказывает, а фриц стреляет.

Но вот перед ним русский крестьянин, который убил немецкого офицера. Партизану никто не приказал идти на виселицу. Он подчинялся своей совести. Его вела любовь в родине. И это для немца «ужасно».

Такого Готтхагдта научили писать статьи и стрелять из различных пулеметов, кричать «хайль Гитлер» и распознавать сорта шампанского. Из него сделали подобье человека, и это ничтожное подобье восклицает: «Я не понимаю, почему люди идут на смерть?»

Он не понимает, почему человек это—человек, а не гитлеровская тварь.

Бездушный палач, он уверяет, что у нашего народа нет души. Он умеет читать по-немецки. Может быть он шпион, тогда его научили читать и по-русски. Он различает буквы нашей азбуки.

Но есть книга, написанная для него на непонятном языке: это душа нашего народа.

Великая душа!

Она в каждом русском слове, в каждом взгляде, в каждой травинке. Она теперь возмущена, она бушует, как море в непогоду. Она в каждом выстреле русской винтовки. Она в грохоте орудий, в жужжании моторов. Она в легком шорохе, когда ползут по земле наши разведчики. Она в грозном «ура», и она в грозном молчания — за час до боя, за день или за месяц до великих весенних битв.

Илья Эренбург

 

[berdan]

И "Убей немца", конечно! Бриллиант Эренбурга!

 

[tvi55]

Я спросил одного пленного, доволен ли он, что Гитлер послал его на войну. Немец посмотрел на меня своими стеклянными глазами и ответил: «А что бы я делал, если бы не было войны? Сгнил бы, как отец, на фабрике...»

Говорят, что воровство — последнее ремесло. Но для немцев воровство — единственное ремесло. Работать для них это— гнить. Жить для них это—грабить.

Когда немцы захватили Норвегию, вся Германия ела копченую и соленую рыбу: «трофеи». Еще шли во Францию эшелоны со снарядами, а назад вагоны уже грузила красными шарами сыра.

Съели голландский сыр, принялись за французскую колбасу, за сардины, за паштеты. Кончили паштеты, навалились на яйца: обобрали Болгарию. За болгарскими яйцами последовало сербское сало.

«О, Германия, бездонна твоя душа»,—восклицает рифмоплет в «Берлинер иллюстрирте». Насчет души сомнительно, но брюхо у Германии действительно бездонное.

Передо мной старая записная книжка одного немецкого ефрейтора. Вот запись:

«15 июня 1940. Мы переживаем воистину исторические дни. Вчера немцы вошли в Париж. Орлеан разрушен. Обыски пленных и экскурсии в дома принесли кое-что и мне. 4 вечные ручки, швейцарские часы «Лонжин», бумажник из крокодиловой кожи, будильник. Поход продолжается!»...

Поход для немца — приход. «Исторические дни» и краденый будильник...

Зимой немцы приуныли: нечего было грабить. Они сидели в блиндаже, как зверь в норе: сосали лапу. Перед началом летнего наступления они наслушались рассказов о богатствах Дона и Кубани. Они шли с раздраженным аппетитом. Музыка в пустом брюхе — вот их военный марш.

В немецкой армейской газете «Фельдцуг» напечатана была статья: «Ты знаешь ли тот край?». Автор рассказывает фрицам, что нет лучше пшеницы, чем на Кубани.

«Там лучшие в мире яблоки и душистый виноград, который дает свежее, приятно веселящее вино. Там много крупного скота, который, благодаря высоким кормам, дает нежное сочное мясо. Там табачные плантации и большие запасы табака, не уступающего македонским табакам.

Там есть и рис, который так любят наши добрые немецкие хозяйки. Там есть чай, напоминающий цейлонский. На побережье много курортов с хорошими и богато обставленными санаториями»... Немец читал и у него текли слюнки: «Вперед за хлебом, за вином, за сочным мясом! Вперед! — в «богато обставленные» санатории».

На всем фронте немцы взволновались: фриц после зимней спячки хочет жрать. Он хочет грабить. Солдат 542 полка Иосиф Гайер пишет родителям:

«Питание достаточное—снабжаем сами себя. Забираем гуся, или кур, или свинью, или теленка и лопаем. Мы заботимся, чтобы живот был всегда набит».

Воскресли «трофейные посылки» на родину. Как мухи весной, ожили голодные, жадные немки. Марта Трей пишет из Бреславля своему мужу:

«Не забывай обо мне и о малышах. Мы тоже пережили тяжелую зиму. Я буду особенно благодарна за копченое сало и за мыло. Потом, хотя ты пишешь, что у вас тропическая жара, подумай о зиме — и о себе, и о нас, поищи что-нибудь шерстяное для меня и для малышей...»

Голодные крысы несутся по нашей земле: все съедают. Интенданты вывозят остатки в Германию. Командир 387-й дивизии 16 июля 1942 г. отдал приказ, в котором говорится:

«Многие до сих пор претендуют на полное снабжение продовольствием за счет подвоза из тыла. При теперешнем напряженном продовольственном положении Германий такие суждения недопустимы. При каждой операции необходимо обеспечить всеми средствами снабжение частей за счет местных ресурсов».

Сказано пышно— «за счет местных ресурсов», смысл ясен: за счет крестьян. Немецкая армия пасется на подножном корму: идут и грабят. Воровство — для них и стратегия, и тактика, и отвага.

Воровство для Гитлера — государственная мудрость. У фрица в сумке и витчик, и сало, и детский костюм, взятый в Армавире, а у Гитлера в кармане десять европейских государств.

Немцы торгуют краденым и меняют краденое. Недавно они «продавали» заводы Днепропетровска и уцелевшие дома в Харькове. Это немецкая торговля. Они отобрали у голландцев землю и послали голландцев в Кременчуг. Это немецкая мена.

Гитлеру нужно пушечное мясо, и вот болгарская газета «Утро» 12 июля 1942 г. объявляет:

«Германия согласна предоставить жизненные блага Украины всем своим воюющим союзникам». Газета объясняет, что румыны, венгры, итальянцы, сражающиеся в России, а также уголовники из различных иностранный «легионов» получат землю на Украине.

«Бери двадцать га, вшивый румын», кричит Гитлер. «Получай тридцать га, пропойца мадьяр». Чужой землей расплачиваются немецкие воры со своими наемниками.

Гитлеру нужны рабочие. Он торгуется с французами. Гитлер говорит: «Дайте трех хороших рабочих, и я выпущу из плена одного француза».

Человечиной торгует тирольский людоед. У него тариф: за одного французского добровольца, записавшегося в «легион», Гитлер отпускает двух пленных, за одного пленного берет трех рабочих. Пленный — это денежная единица. Солдат стоит двоих пленных, а рабочему цена невелика — треть пленного.

В июне 1942 г. Гитлер опубликовал приказ по войскам, озаглавленный: «Стоимость военнопленного». В приказе сказано:

«Все ли солдаты, находящиеся на восточном фронте, уяснили себе, что в каждом военнопленном они приобретают хорошо применимую рабочую силу?

Доказано, что русский человек может стать хорошо применимым рабочим. Теперь потребность в мужской рабочей силе велика. Германия, как известно, привлекла много миллионов иностранных рабочих, но, во-первых, этого недостаточно, во-вторых, при этом возникают известные трудности.

Военнопленные не представляют никаких трудностей: это хорошо применимая и к тому же дешевая рабочая сила. Захватывая пленного, солдат приобретает рабочую силу для родины, а следовательно, для самого себя».

Итальянских и венгерских рабочих нужно кормить. С пленными легче, как говорит людоед, с пленными «нет трудностей». Немцы теперь идут в поход не только за курами и за пшеницей, они идут в поход за рабами. Немецкий лейтенант Отто Краузе острит в дневнике: «Русский казак с лошадью на немецком поле это две лошадиных силы».

Пленный солдат Гергард Каенер мне жалостливо докладывал: «Хозяйство у меня маленькое—судите сами— тридцать пять моргов земли, одна лошадь, четыре коровы, один бельгиец. Вот у соседа, у майора фон-Унхрауца в Рейсвальдау, у того хорошее хозяйство — пятнадцать русских»...

Все помнят письмо русской девушки из Кельна. Немцам нужна и женская рабочая сила. Захватывая город, село, станицу, они захватывают новых рабынь. Женщин раздают по рукам. В каждом немецком городке «биржа труда» раздает немцам и немкам русских рабынь.

Здесь тоже имеются свои тарифы. Гедвига Земке пишет мужу из Гильдесхейма: «У нас не хотят русских девушек, потому что они очень дерзкие, и фрау Шиллер променяла двух русских на одну литовку. Я заказала украинку. Я сразу по глазам вижу, какие они — послушные или дерзкие».

Немецким солдатам Гитлер обещал не только кубанскую пшеницу, цымлянское вино и русских рабов, он обещал им землю. Жадно глядят фрицы, привыкшие к плохой земле и к водянистой картошке, на жирный русский чернозем.

Вот пленный унтер-офицер, летчик-истребитель Фридрих Шмальфусс. Этот фриц парил в облаках, но думал он о земле. Я его спрашиваю: «Зачем воюете?» — «Нам нужна земля, а в России много хорошей земли». Я говорю: «Но ведь на этой земле живут люди». Он пожимает плечами:

«Часть можно будет куда-нибудь переселить, часть будет работать у нас». Помолчав, он добавляет: «Да и вообще после этой войны народу у вас будет меньше». Так они все думают: «Народ перебьем, а землю себе возьмем».

Вот другой пленный, солдат Вернер Шлихтинг из 511-го полка. Он — крестьянин из Мекленбурга. Жалуется, что в Мекленбурге земля плохая: «Приходится над ней много работать». Оживляясь, говорит:

«А здесь в России много хорошей земли. Офицеры нам говорили, что каждому дадут по сорок га русской земли. Так что я лично рассчитывал остаться в России, хотел, как кончится война, выписать сюда мою невесту».

Я спрашиваю: «А кто работал бы на вашей земле?» Вернер Шлихтинг самодовольно отвечает: «Русские под моим руководством. Я их живо научал бы...».

Пленный Иоганн Китцлер из 10-то мотополка хотел быть управляющим крупного имения. Пo его словам, лучшие колхозы станут собственностью германского рейха, управлять ими будут немцы, а работать — русские и украинцы.

Вот за что воюют немцы — начинается дело с будильника, потом хапают всю Францию. Идет фриц за салом и за шерстяными вещами, но не забывает: «Обещано сорок га чернозема». Немец идет в бой, как на разбой. Немец идет за рабами-пленными, за рабынями-колхозницами. Немец идет за землей.

То, что для нас — наша родная земля, наша родина, наша великая Россия, для него только добыча, жратва. Они хотят заселить нашу землю. Привезут своих жадных «невест». Наплодят немецких детей. Будут жить-поживать на русской земле и на русской спине.

Эти дураки поверили в сорок га. Сколько их уже лежит в русской земле?..

Жаден немец. Жаден он и на землю, не может успокоиться, пока его не накормят землей досыта, не набьют ему землей ненасытную пасть.

Илья Эренбург