tvi55
Команда форума
- С нами с
- 27/05/08
- Постов
- 3 960
- Оценка
- 1 750
- Живу в:
- Санкт-Петербург
- Для знакомых
- Владимир Иванович
- Охочусь с
- 1994
- Оружие
- ИЖ-27М, ОП СКС 7.62х39
- Собака(ки)
- Английский кокер спаниель
Оккупация: из воспоминаний старожилов Тверской (Калининской) области
За две недели до начала Великой Отечественной войны в церкви села Васильевского, превращенной в колхозный склад, утром жители услышали детский плач. Как в закрытом храме оказался ребенок? Прошмыгнул незаметно, а потом, когда навесили амбарный замок, всю ночь не мог выбраться? Открыли засов. Тут все и объяснилось: из темноты на свет вылетела огромная сова. Это она накануне тайком проникла в церковь и своим похожим на детский плач голосом напугала жителей.
Июнь 1941 г. был богат на аномалии. Куры каждый день несли в два-три раза больше яиц, чем обычно. Грибы, что называется, косой косили! Старики говорили: «Не к добру это! Война будет!» Молодежь отмахивалась: «Какая война? С кем? У нас мирный договор с Германией!»
Скептики призадумались за три дня до начала войны: на деревню обрушились полчища крыс! В подполах, скотных дворах, даже на улицах метались злобные серые создания! От них отбивались кочергами, поленьями, котелками! А 22 июня началось германское вторжение.
О страшных предзнаменованиях, со слов очевидцев, поведала автору заведующая Васильевской сельской библиотекой Л.А. Русакова. Так ли было, на самом деле ? Людмила Аркадьевна уверяет, что именно так! Или народная фантазия, столкнувшись с невиданной по ожесточению и количеству жертв войной, задним числом измыслила эти леденящие душу приметы? Сейчас, наверное, никто уже точно не ответит на данный вопрос.
Но то, что возможно и необходимо – это навеки сохранить свидетельства людей, переживших военное лихолетье. Ибо наша национальная память о Великой Отечественной войне, пожалуй, главной войне за всю русскую историю, должна быть максимально полной. Ведь именно эта память служит всем нам духовной поддержкой в минуту уныния и отчаяния. Основой патриотического воспитания новых поколений. Надеждой на Великое будущее России.
Ниже я привожу записи бесед с рядом очевидцев событий 1941 г., либо их ближайших потомков (дочь, сын). Все, о чем рассказывается, происходило на территории (либо с жителями) Васильевского сельского совета Высоковского (ныне Старицкого) района Калининской (Тверской) области. Главным образом, в октябре – декабре 1941 г.: в период немецкой оккупации.
Маленькое предварительное пояснение. Внимательный читатель обнаружит во всех трех фрагментах устной истории общность ряда черт.
1) Удивление их авторов от контраста между образом врага, сложившимся под воздействием советской пропаганды: «немцы – нелюди», и реальностью: «немцы – люди, причем часто – добрые». 2) Стремление объяснить эксцессы со стороны оккупантов вмешательством злобных рыжих финнов, которые, дескать, мстили за советско-финскую войну. О «жестоких финнах» и «хороших немцах» я слышал не только в наших краях, причем, в разных деревнях, но и, скажем, в Рузском районе Московской области от своей деревенской хозяйки Лидии Александровны Разуваевой, пережившей оккупацию (с. Ново-Волково). Действительно ли виноваты в зверствах исключительно «плохие» финны? – Вопрос к военным историкам. Или так, в этническом преломлении («плохие финны» – «хорошие немцы»), трансформировалась в народном сознании двойственность поведения оккупантов («плохое – хорошее») по отношению к местным жителям? 3) Достаточно спокойное (без надрыва) фиксирование негативных аспектов оккупации. Грабежей: несанкционированных – со стороны голодных солдат и организованных – километровый обоз с награбленным добром в д. Чернево. Угонов односельчан в Германию. Выселений, а порой, поджогов домов – среди лютой зимы! Использования мирных жителей, как живого щита, при атаках на позиции Красной армии. У всех рассказчиков чувствуется скрытое недоумение: вроде бы «хорошие» немцы, а такое сотворили?! Думается, это недоумение объясняется тем, что оккупанты у нас были недолго и не успели по настоящему «развернуться». Моим нынешним землякам просто повезло. Но и это «везение», как увидит читатель, было весьма относительным.
Еще одно наблюдение. Как я мог убедиться, беседуя с очевидцами тех грозных событий, их детьми, внуками и правнуками, народная память на протяжении нескольких поколений необычайно точно сохраняет свидетельства о Великой Отечественной войне. Так потрясла она национальное сознание! Да, очевидцы помнят больше. Причем старшие более подробно, чем тогдашние малыши. Но суть событий, скажем, пребывания немцев в д. Чернево, нынешняя двенадцатилетняя девочка Полина, внучка одной из рассказчиц Т.М. Петуниной, воспроизводит предельно точно.
Потому призываю. Записывайте воспоминания о Великой войне! Непосредственных свидетелей событий. Их потомков. В них – правда о нашей Победе, которую надо сохранить!
И последнее. Автор благодарен работнику местной администрации Валентине Михайловне Дмитриевой и заведующей Васильевской сельской библиотекой Людмиле Аркадьевне Русаковой за помощь в поисках и сканировании фотоиллюстраций.
В конце октября 41 г. гляжу я как-то в окно. Смотрю из леса со стороны Волги (там, как мы потом узнали, у немцев была понтонная переправа возле д. Терпилово) идут трое немцев. «Русский солдат есть?» – спрашивают. «Нет» – отвечаю. Ушли. На следующий день уже 6 немцев снова ненадолго зашли в деревню, опять про наших солдат спрашивали. Тогда такая неразбериха была. Только немцы ушли, ночью наши на нескольких грузовиках приехали. Сказали, что в Калинин (теперь Тверь) за горючим их отправили. На следующий день опять наши – двое верхом на лошадях, но тут же ускакали. Следом немцы на телегах, со стороны Терпилова; видно, по понтонному мосту переправились.
Эти уже прочно обосновались. У нас в избе поселилось 6 человек. Спали на полу на соломе. А мы с мамой на печке ночевали. Помню двоих: Зигфрида и Юсупа. (М.б., Иозефа? – М.Г.). Один из Югославии, а другой из Чехословакии. Зигфрид фотографию показывал, на ней двое детей. «Цвай киндер,» – говорит. Ох, как они за своими конями ухаживали! Чистили каждый день, ноги им мыли. Мы за собой так не следили, как они за лошадьми.
Немцы поначалу днем куда-то все уезжали, наверное, на передовую, потом возвращались. Как-то, когда их не было в деревне, из леса выходят двое наших солдат. Говорят, отстали от своей части. Зашли в избу, погрелись, помылись, переобулись. Собрались уходить. Глянь, а тут немцы возвращаются! У одного из солдатиков пилотка на голове зашевелилась – волосы аж дыбом встали! Они сразу в подпол, а шинель за сундук запихнули. Немцы как вошли в избу, шинель-то и увидели. Избу обыскали и в подпол. Вывели наших ребят на улицу. Один шинель надел, а другой, как и пришел, в одной гимнастерке – дрожит. То ли от холода, то ли от страха. У нас во дворе камень большой лежал. Немцы об него винтовки, которые у солдат отобрали, разбили, а самих солдатиков увели по лесной дороге в сторону д. Кознаково. Может, убили, а может, к своему начальству увели. Больше мы их не видели.
Прошло сколько-то времени. Немцы уже все из деревни не уходили. Часовые обязательно оставались. Собрали они как-то жителей, как сейчас помню, 137 человек нас было, и согнали всех в один дом.
(Вот память! Что тогда было, все помню. А сейчас! Очки куда-нибудь положу, а потом целый день найти не могу). Немцы, наверное, боялись партизан, и чтобы народ им не помогал, загнали всех в такой «концлагерь». Ночью мужики сделали подкоп под фундамент. Думали, что если немцы подожгут дом, то кто-то сможет убежать. Правда, днем из дома выпускали. Разрешали сходить домой, скотину покормить.
Немецкая комендатура была в Терпилове. Там же и госпиталь, на краю деревни. В нашем доме тоже потом что-то вроде госпиталя сделали для раненых. А в Терпилове стояли немцы и финны. Финны очень злые были. Приехали как-то к нам в деревню. На телеге кадка. Стали молоко отбирать. А потом один на маму пистолет наставил: «Давай корову!» Так и увели кормилицу. А мама, не побоялась же, пошла в Терпилово в комендатуру на финнов жаловаться. Там ей дали другую корову, бывшую колхозную. Дело в том, что когда фронт приблизился, велели колхозную скотину от немцев на восток угонять, в Горьковскую область. Лошадей успели угнать, а коров нет. Вот колхозных коров по дворам и раздали. Так у многих по две коровы оказалось. Но недолго и эта корова у нас прожила. Мы ее прятали, в лесу пасли. А она как-то из лесу к озерку вышла попить, тут немцы ее и поймали. Мама к офицеру, а тот смеется, на клеймо, которым метили колхозных коров, показывает и говорит: «Матка, корова – коллектив». Дескать, не твоя корова, а колхозная. «Мне, – говорит, – солдат кормить надо». (У немцев переводчик был; а больше знаками объяснялись). А нам с мамой отдали голову коровью, мы из нее холодец варили.
Как-то 15 человек, в основном взрослых мужиков, собрали и погнали в сторону Старицы, сказали, в Германию повезут. Откуда мужики взялись? Многие с трудового фронта. В 41-м сорока-сорокапятилетних мужиков в Красную армию еще не призывали, а направляли рыть окопы против немцев. Но фашисты так быстро наступали, что наши и отойти не успели, так и остались в деревне.
У нас и много дачников в оккупацию попали, в основном, ленинградцев – женщин с детьми. Приехали отдохнуть на лето, а тут война. В Ленинград не пускают. А скоро город вообще в блокаде оказался. Только в 45-м году и смогли домой вернуться. Им, можно сказать, повезло. А то в Ленинграде с голоду бы умерли. Моя соседки, Валентина с сестрой, там чудом выжили, а мать, отца, брата и сестру похоронили.
Из наших, в Германию угнанных, половина ночью в Старице сбежали: в заломках (пещерах, где добывали белый камень) старицких прятались. Немцы туда боялись соваться. Потом они домой вернулись: Василий Тихонов, Ленька Лебедев, еще кто-то. А крестный Иван Евполов, председатель колхоза Иван Виноградов и дядя Сережа через д. Холохольню домой пошли. Ночью в Холохольне в церкви спрятались. А уже декабрь на дворе. Холодно. А они одеты легко. Замерзли. Утром бой начался. Стреляют:, и наши и немцы. Дядя Сережа все-таки решил в храме отсидеться, а другие двое не выдержали холода, выбежали наружу. Их и убило. А дядя Сережа дождался ночи – и домой. Убитых потом в деревню привезли, похоронили на кладбище. Это уже когда немцы ушли. А с теми, которых в Германию, угнали, никто не знает, что стало...
Наши в конце декабря вернулись. Наступали со стороны Трехдубья, Васильевского. В общем, от Калинина шли с боями. Нас всех, как я говорила, немцы согнали в один дом. Напротив него ихние минометы как раз стояли. А тут наши подходят. Мы боялись: начнут бить по минометам и в наш дом ненароком попадут. Но обошлось. Только один снаряд рядом с домом разорвался и только одного человека, Кольку Панова, ранило. Разведка, наверное, наша хорошо сработала: доложила начальству, в каком доме нас заперли.
За деревню 4 дня бои шли. Потом уже наших убитых бойцов собрали и похоронили в братской могиле – около 500 человек оказалось.
А пока шло сраженье, немцы каждый день после боя заставляли нас собирать своих убитых и сносить в подвал сгоревшего дома. Но наши, наконец, одолели. Немцы отступили в сторону Терпилова. Часть своих мертвецов увезли на телегах. А других, которых мы в подвал снесли, сожгли. Перед уходом они один дом подожгли, чтобы дымовую завесу сделать. Потом мы еще 6 убитых фрицев нашли и в силосной яме похоронили.
Освободили нас 29 декабря 1941 г. Пока еще живы были бывшие в оккупации, мы каждый год этот день как большой праздник справляли. А сейчас, кроме меня, никого уж и не осталось.
Только нас освободили, как в 1942 г. всю молодежь из района отправили в г. Молотов (теперь Пермь). Наверное, наши власти боялись: вдруг немцы вернутся и угонят всех в Германию. Ведь их только в 1943 г. из Ржева выбили. Да и народу на заводах не хватало: мужики, почитай, все в армии были. Отправляли нас в товарных вагонах из Высокого. Стали мы работать в Молотове на заводе им. Дзержинского. Наших было всего 31 человек: 30 из соседнего села Васильевского, до я одна из Щитникова. Через две недели решили мы, самые рисковые, домой бежать. Надела я на себя три платья, чемодан с вещами с третьего этажа общежития сбросила, чтобы вахтерша не догадалась, что убегаю. Всего нас 6 человек утекало. Через р. Каму на лодке нас перевезли. Сказали перевозчику: «Домой едем». На полустанке, где уголь грузили, попросились мы в вагон с углем. Поехали. Потом спрашиваем: «Куда поезд идет?» Оказалось, не в ту сторону. Слезли, черные все, как негры. Пошли пешком в сторону дома. На огородах сорвем что-нибудь, тем и питались. Помню, проходили Ярославль, Рыбинск, Тутаев. На какой-то станции четверых из нас задержали, и меня тоже. Сказали: «Будете работать, картошки дадим». А работа такая: песок из реки вымывали, а мы его лопатами подальше от берега отбрасывали, чтобы назад не пополз. Проработали мы немного. Подкопили хлеба, который нам выдавали, и опять удрали. Смешались с толпой беженцев, возвращавшихся домой в освобожденные от немцев районы. У тех подводы были. Так потихоньку мы и до своих деревень добрались. Хотели нас сначала назад отправить. Тогда мы в лес убежали. Спрятались там и все в бинокль смотрим, нет ли облавы? Наконец, сжалились над нами, разрешили остаться дома. Спасибо председателю сельсовета. Круглов его звали. А как потом в колхозе жили, о том Вам Валентина Платонова, соседка моя, уже рассказала. Да, еще одно.
Не так давно приезжал из Германии один немец. В войну он в наших краях воевал.
А в нашей избе, где маленький госпиталь был, раны залечивал. Вот такой запомнилась мне война.
22 апреля 2018 г.
Жили в с. Васильевском. Рядом, через речушку Улюсть (Улюська, как ее обычно называют местные жители), расположена деревня Рамейково. Васильевское и Рамейково практически сливаются друг с другом. Дом Соколовых, двухэтажный, кирпичный (он и сейчас цел) располагался около речушки, в низине, на окраине Васильевского рядом с Рамейковым. Его построили незадолго до революции два брата Соколовых. Жили наверху, а в нижних помещениях пекли баранки, которые с удовольствием покупали односельчане. В начале 30-х гг. братьев раскулачили, а дом отобрали в колхоз. Родителей Валентины выслали куда-то в Медвежьегорск. Там отец работал помощником машиниста. Через какое-то время дом вернули. Братья сумели доказать, что они не были кулаками, так как не использовали наемной рабочей силы. Родители Валентины вернулись в родное село. Здесь в 1935 г. она и родилась.
Осенью 1941 г. пришли немцы. Сначала появились разведчики верхом на лошадях. У ключа, неподалеку от Валиного дома, завязался бой. Подошли основные силы немцев. Наши отступили. Немцы заняли село.
Когда они въезжали в деревню, многие на мотоциклах, один парнишка бросил веревку под колеса невиданного ранее на селе вида транспорта. Та намоталась на ось. Мотоциклист упал. Мальчик бежать. Заскочил в ближайший дом и за матрас, прислоненный к стене в сенях. Немец за ним.
Вбегает в зал. А там бабушка старенькая жила. Немец к ней: «Где «киндер»? Та понять ничего не может. Мальчишку-то она и не видела: тот в сенях спрятался. В общем, так и не нашли «киндера», смазавшего торжественный въезд в русское село частей «непобедимого вермахта». Этот эпизод вспомнил, со слов отца, Александра Яковлевича Горшкова, сын Валентины Афанасьевны Вячеслав Александрович Горшков (1956 г.р.).
Валин дом, как уже отмечалось, хотя и самый комфортабельный в деревне, располагался на окраине села, у речки. Видимо, поэтому немцы в нем вначале не поселились: боялись партизан. Потом несколько человек все же въехали. Девочка с мамой жили в маленькой комнатке. Немцы – в большом зале. Старший немец был добрый. Показывал фотографии семьи. Плакал. Объяснял, что они не хотели, но их заставили воевать. Девочке то мыло даст, то шоколадку. А в Рамейкове, через речушку, финны стояли. Те злые были. Как то здоровенный рыжий финн зашел к ним в дом и на чердак. А Валина мама там зингеровскую швейную машинку прятала. Она финна за плащ, стащила с лестницы. Тот за ней. Она на улицу. Кричит. Тут немецкий комендант неподалеку оказался. Заорал на финна и как даст ему под зад ногой! Немецкая власть грабежи запрещала. Хотя солдаты и рыскали по селу: то сало стащат, то яиц потребуют.
Валентина помнит только то, что происходило в доме или рядом. Днем по деревне ходить ребятам не разрешали родители, боялись немцев. А с вечера действовал комендантский час, согласно которому запрещалось выходить из домов до утра. Запомнилось, как у ключа немец подорвался на мине. Насмерть. Ногу ему оторвало. Наши ли бойцы перед уходом мину поставили или партизаны?
Кто знает? Как-то днем детишки катались с горки. Рядом по дороге шли немцы. Один из солдат поскользнулся и упал. Дети засмеялись. Другие немцы тоже захохотали.
И вот среди этой, в целом спокойной, жизни однажды ночью Валю с мамой немцы вдруг стаскивают с печки, приказывают одеваться и вместе с другими местными жителями отправляют под конвоем на северо-восток. Туда же погнали и скотину. А сами сзади идут. Дошли до деревни Игутьево. Внезапно завязался бой. Снаряды рвутся. Загорелся игутьевский скотный двор. Дети заплакали. Тут стрельба прекратилась. Откуда ни возьмись, наши бойцы в белах маскировочных халатах. Ругаются: «Вы почему раньше не закричали?! Могли бы всех перестрелять!» Деревенские отвечают: «А мы откуда знали, что вы тут?!» Слава Богу, обошлось: никого не убили и даже не ранили.
Тут-то стало ясно, зачем их посреди ночи погнали в Игутьево. Немцы надеялись за спинами русских женщин и детей незаметно подкрасться к деревне и выбить оттуда красноармейцев! Не удалось. Немцы разбежались. Наши перешли в наступление. Многих из них положил немецкий пулеметчик, засевший на колокольне с. Васильевском; пока его оттуда не сняли.
Вернулась Валя с мамой домой вместе со своей коровой. Утром просыпаются: нет буренки. Но шила в мешке не утаишь. Особенно зимой в деревне. По следам нашла мама свою корову: за речушкой, в Рамейкове. Оказалось, наши бойцы увели. Она их пристыдила: «Эх, вы! Немцы не взяли, а вы, русские, украли. Куда мне с дитем без коровы!?» Отдали, правда, взамен попросили мешок картошки. Мама отнеслась с пониманием: кормили бойцов не ахти как!
Вот такой запомнилась Валентине Афанасьевне Горшковой немецкая оккупация.
12 июня 2019 г.
Встретились с ней как-то на прогоне нашего села Васильевского. Я был полон впечатлений от рассказов блокадницы Валентины Акимовны Платоновой, которые только что записал. (См. «Столетие», 1 мая 2019 г.). Тамара Михайловна, конечно, с ней знакома. В деревне все друг друга и все друг про друга знают. Порой даже то, что ты сам про себя не знаешь! Я и спроси, а что ей известно «про войну» в наших местах? Она как начала рассказывать, со слов своей мамы, о военном лихолетье!… Зацепило. Договорились специально встретиться, чтобы я без спешки записал ее воспоминания. А была весна – посевная… Потом трава полезла, сорняки… От триммера руки отсохли. Да поливать надо. А тут черника, малина поспели. И покупаться на Волгу съездить хочется. Благо, еще в тот год грибов было мало! Глядь, уже и картошку пора копать, банки закручивать. А зимой, наконец, до книг дорвался. Так прошел год. И вот 23 апреля этого года, наконец, встретились. Начали беседу с войны. А потом, слово за слово… Впрочем, предоставляю слово Тамаре Михайловне Петуниной.
Моя мама, Лидия Андреевна Горлова (в девичестве Чижикова), родилась в д. Чернево Высоковского (ныне Старицкого) района Калининской (Тверской) области 18 марта 1921 г. Сейчас от деревни ни дома не осталось – лес один. В 1939 г. вышла замуж за односельчанина, Александра Петровича Горлова. В том же году его призвали в армию. Попал как раз на финскую войну. 13 августа 1940 г. родился сын Юра. А 22 июня 1941 г. началась другая война – Великая Отечественная. Так две войны она его и прождала!
Мамина свекровь, Мария Андреевна Горлова (1901-1985 гг.; свекр – Петр Васильевич Горлов, 1900-1984 гг.), была председателем колхоза. Когда стремительно наступавшие немцы вторглись в Калининскую область, она с табунщиками погнала от врага скотину на восток – в Горьковскую область. Маму же попросила остаться с годовалым сыном, чтобы за домом присматривать. А дом самый справный во всей деревне был! При нем сад большой, огород, скотина. Жалко бросать без присмотра. Мама и осталась. Да еще свою маму, Аллу Матвеевну Чижикову, из райцентра Высокое вызвала. Вдвоем не так страшно!
Немцы пришли в октябре 1941 г. Дом у Горловых, как я говорила, самый большой на селе. Немцы там штаб и разместили. А маму с сыном и бабушкой выселили в пристройку-кухню с отдельным входом. Приказали печь для себя хлеб.
Поначалу все было спокойно. Что называется, «без эксцессов». Мама рассказывала, что в деревне разместилась какая-то тыловая часть. Начальник штаба был хороший. Любил детей. У него трое их было. Фотографии показывал. Маленькому Юрке частенько сахар под дверь подсовывал. Однажды тот проснулся, заплакал, а немец подошел, успокоил.
Но недолго эта идиллия продолжалась. Прошел слух, что идут какие-то другие немцы – «зондеркоманда», как мама вспоминала.
Злые, молодых женщин угоняют в Германию, а детей живьем сжигают. Маме старики говорят: «Лидка, прячь ребенка, и сама прячься!» А к тому времени деревню уже часто бомбили. Наверное, наши – знали, что там немцы. Чтобы прятаться от бомб, жители выкопали ямы и там во время бомбежек хоронились. И у мамы в сарае была такая яма. Она схватила Юрку и туда. А сверху соседи хворосту накидали. Затаилась. Страшно. Вдруг слышит: дверь заскрипела, кто-то зашел в сарай. Юрка зареветь пытается. Она ему рот рукой зажимает. И тут очереди из автомата: по стенам, по груде хвороста. Хорошо, немец не догадался, что под хворостом яма – вглубь не стрелял. Мама молится: «Господи, сохрани!» Сохранил Господь. Немец ушел.
Через какое-то время к маме бабушка пришла. Говорит: «Вылезай, немцы хоть и злее, чем те, что раньше у нас стояли, но все-таки не такие изверги, как рассказывали». Вылезли они с Юркой из ямы, и пошли все втроем в свою пристройку. А их оттуда гонят: «Шнелль, шнелль!» («Быстро, быстро!») Выгнали в сарай. А там холодно. Зима на носу. Немцы уже совсем не благодушные. Всего боятся. Деревья, кусты по деревне и вокруг нее вырубили, чтобы партизаны незаметно не подобрались. Хотя про партизан мама ничего не рассказывала.
Особенно злобным был один рыжий, говорили, что финн. Не знаю, финн ли, но по-русски понимал. (Финляндия до революции входила в состав Российской империи, поэтому многие финны знали русский язык. – М.Г.). Он стоял на часах возле пристройки, где немцам пекли хлеб. Как-то бабушка вынесла оттуда таз с помоями, хотела вылить их подальше от дома. Пошла на задворки. А был уже комендантский час, когда запрещено из домов выходить. Но бабушка думала: «Для немцев ведь хлеб-то печем, наверное, можно запрет нарушить!» Не тут-то было. «Рыжий» заорал на нее и прикладом по голове. У бабушки потом всю жизнь голова болела и мерзла. Она даже в жару в зимней шапке ходила.
Но недолго немцы хозяйничали. В декабре наши их погнали. Напоследок, фашисты устроили «фотосессию». Согнали на пригорок всех жителей и заставили изображать, как те, дескать, любят немцев – плакать, кричать: «Возвращайтесь!» А сами все на фотоаппарат снимают.
Да, было за что «любить»! Перед уходом «освободители» целый обоз награбленного нагрузили, длиной больше километра. Все, что можно было по окрестным деревням более-менее ценного найти, выгребли. Смотрит мама на эти «трогательные» проводы (она без ребенка была, бабушке отдала), да и скажи соседям: «Эх, сюда бы, «Максимку» (пулемет системы «максим»), ни один бы гад не ушел!» А недалеко рыжий финн стоял. Услышал он эти слова и бегом к командиру. (Он, как я говорила, по-русски понимал.) Хорошо, рядом дедушка Сергей был: сразу сообразил, в чем дело. «Лидка, – говорит, – беги, прячься!» Мама с пригорка в деревню, спряталась в одной избе под крыльцо. Немцы переполошились, загомонили, автоматы наперевес и по селу – искать. Искали, искали – без толку. И тогда они стали поджигать дома. И хочешь верь, хочешь нет, огонь сжег полдеревни и остановился перед той избой, где под крыльцом пряталась мама… Так ее и не нашли.
Тронулся обоз. Потом, в дыму и огне пожарища, ушли и стоявшие в деревне оккупанты. А половина жителей – женщин, детей, стариков – среди суровой зимы остались без еды и крыши над головой.
И из-за чего? Из-за одного неласкового слова деревенской молодухи! Да еще и радовались: хорошо, что самих вместе с домами не сожгли!
Через какое-то время вернулась со скотом свекровь-председатель. Мужиков, почитай, нету. Работали в колхозе бабы, старики и ребятишки. А тут призыв партии и правительства: «Девушки, на трактор!» Поехала мама в г. Лихославль (Калининской обл.), на тракториста учиться. Выучилась. Работала, как и всю жизнь, честно. На МТС (машинно-тракторной станции) в райцентре Высоком бригадиром тракторной бригады ее назначили. Трактор на железном ходу. Без кабины. Дождь, град – на это внимания не обращали. Случалось кое-что и похуже!
Как-то маме надо было вспахать одно поле. Оно находилось между соседними с Черневым деревнями Чадово и Толмачево. (Деревни эти и поле, в отличие от многих других, до сих пор существуют). Земля там легкая. Она и отпусти прицепщицу (которая на плугах стояла, регулировала): дескать, одна справлюсь. Справилась! Пашет, а сама время от времени назад, на плуги поглядывает. В очередной раз оглянулась: «Мама дорогая!» Плугом мину зацепила! Заглушила трактор. Стала вылезать. А трактор высокий: сначала по лесенке надо спуститься, потом с подножки спрыгнуть. А у самой ноги ватные. Затаив дыхание сползла с трактора. 10-15 метров прошла на ватных ногах. Потом – в слезы и бежать!
Домой прибежала. Ревет. Рассказала, какая беда с ней приключилось. Вызвали саперов. Разминировали ту мину окаянную. А утром – на работу. Подруги увидали: «Лидка, что с тобой?!» А у нее все виски седые! А было ей всего двадцать с небольшим...
Восемь лет проработала мама на тракторе. Потом 27 лет – дояркой. В группе – 16 коров. Доили руками. Три раза в день. Поили из ведер. Ведра на коромысле из колодца носили. Тоже три раза в день. Навоз из коровника опять же сами на санках вывозили. Жила мама сначала в деревне Богатьково, что в 7-ми км от Высокого. Потом в Попове (деревня недалеко от Чернева; на месте и той и другой – сейчас лес). На ферме работала в Черневе. Почему уехала из Чернева? Это – отдельная и грустная история.
Ждала-ждала мама две войны своего суженого. Наконец, Александр вернулся. Но… с женой. Причем ни маме, ни родителям даже ничего не написал, не предупредил. А его родители, которые столько с мамой вместе пережили, говорят (сыну): «Выгнать мы тебя не можем, сын все-таки, но Лида с Юрой пусть у нас живут». Благо, неверный муж скоро уехал к новой жене. Через какое-то время опять навестил. Снова с женой. Правда, с другой… Такой бл…н оказался! Надоела маме такая жизнь! А тут и с моим отцом, Михаилом Михайловичем Туркиным, познакомилась. Он в той же высоковской МТС работал. Поселились в д. Богатьково под Высоким. Второй муж тоже оказался еще тот «ходок». На глазах у детей водил женщин на сеновал. Мама терпела, сколько могла. Наконец, не выдержала. Написала своей первой свекрови, Марии Андреевне Горловой, которая души в ней не чаяла: «Так мол и так, нельзя ли где-нибудь рядом с Вами домик купить?» Оказалось, в соседней с Чернево деревне Попово маленький плохонький домишко продается. Купила. Взяла детей. А нас уже трое было: Юра, я и Таня (родилась в 1954 г.). Переехала в Попово. Ушла из МТС. Ведь, работая там, приходилось по всему району мотаться: где колхозы закажут поля обработать, туда и поезжай. А у нее дети.
Пошла на ферму. Проработала несколько лет. Трудилась, как всегда, по-стахановски. Она ведь и партийная была. Искренне верила в Дело Ленина.
И вот за доблестный труд разрешили ей переселиться из ее развалюхи в новый добротный дом в деревне Матюково, в том же колхозе на р. Волге расположенной; а деньги в рассрочку выплачивать. На матюковскую ферму она и работать перешла.
Шли годы. За дом мама все, что положено, выплатила. Собралась оформлять документы на приобретение его в собственность. А председатель (уже другой, не тот, с кем договаривались) оформлять отказался. Что делать? Обратилась в Старицу, к прокурору. Тот по телефону крепко поговорил с обнаглевшим колхозным начальством. После чего ей вернули деньги (за вычетом того, что насчитали, как квартплату за годы, что она там прожила). А дом так и не оформили на нее. Говорят: «Живи, как квартирантка». А мама уже пожилая была, думала: «Помру, детям ничего не останется». И купила на выплаченные ей колхозом рубли домишко в с. Васильевском, на центральной усадьбе колхоза «Путь к коммунизму». Переехала в очередной, уже последний, раз. Все, что осталось от колхозного «откупного», отдала нам, детям. Когда мама умерла (10 июня 1999 г.), мы с сестрой на эти деньги ей памятник на могилке поставили.
С Юрой же вот как судьба распорядилась. Жил он в д. Маслово, в нашем Высоковском (Старицком) районе. Работал в колхозе «Октябрь», в д. Красное (недалеко от Маслова), водителем у председателя Иванова (не помню имя-отчество), Героя Социалистического Труда. Хороший человек был, к Юре, как к другу относился. Женился Юра на местной женщине, из д. Толмачево. Девочку ее удочерил. Родили еще двоих детей: Сережу и Галю. Но жена оказалась гулящая. Любительница выпить. Работала она в с. Луковниково (недалеко от Красного) на местном льнозаводе. Предприятие это был специфическое. Работа тяжелая. Мало кто туда из местных шел. Вакансии заполняли при помощи отсидевших свое заключенных Ржевской тюрьмы. Тут-то Юрина жена и познакомилась с бывшим зэком, осужденным за убийство. Ушла от Юры, забрала детей. Сняли жилье с новым мужем. Юрин председатель к тому времени умер. Юра ушел из водителей. Стал работать в кочегарке в Красном. Много ли нужно одному? А детей любил очень.
Как-то соскучился. Купил подарков, взял бутылочку красного и к детям. Постучал в дом. Выходит мужик в трусах. Юра ему: «Хочу детей повидать». Тот в ответ: «А Валька их в детдом отдала». У Юры в глазах все помутилось. Я уже говорила: очень он детей любил. Очевидцы рассказывали, что после этих слов Юра побежал на автобусную остановку. Домой поехал. Сошел с остановки и в кочегарку, потом в дом. Взял ружье (он охотник был), пистолет (после войны этого добра кругом хватало) и к остановке… Нашли его на дороге, в 200 метрах от автобусной остановки, убитого. Ни ружья, ни пистолета рядом. Случилось это 5 марта 1982 года. Потом кто-то рассказывал, что когда Юра, возвращавшийся домой, сошел с автобуса, за ним метнулась тень (вечером дело уже было). Другой очевидец показал, что ночью видел того бывшего зэка в Луковниково: как он заходил домой. Потом зэк исчез вместе со своей подругой. Так их и не нашли. Дело осталось нераскрытым. А Юриных детей, Сережу и Галю, потом забрала из детдома их сводная сестра, которую Юра удочерил. Она все и сейчас живы.
Вот такая судьба выпала на долю моей мамы и моего брата Юры.
Да, добавлю от себя, повидали они лиха: и от немцев, и от своих. Но не очерствели сердцем. К людям относились с любовью. Верили в лучшую жизнь. Память о себе на земле оставили хорошую.
После рассказа Тамары Михайловны зашел на наше васильевское кладбище. Хотел уточнить по надгробным надписям кое-какие имена-отчества и даты. Смотрю на дорогие уже и мне могилки. С одной стороны – мама, Лидия Андреевна Горлова, и сын, Юрий Александрович Горлов. А напротив, через тропинку – всю жизнь их жалевшие и всю жизнь ими любимые свекр, Петр Васильевич Горлов, и свекровь, Мария Андреевна Горлова. Они и после смерти – рядом.
23 апреля 2019 г.
Записал кандидат исторических наук М.М. Горинов
http://www.stoletie.ru/territoriya_...se_mail_ru&utm_referrer=https://pulse.mail.ru
За две недели до начала Великой Отечественной войны в церкви села Васильевского, превращенной в колхозный склад, утром жители услышали детский плач. Как в закрытом храме оказался ребенок? Прошмыгнул незаметно, а потом, когда навесили амбарный замок, всю ночь не мог выбраться? Открыли засов. Тут все и объяснилось: из темноты на свет вылетела огромная сова. Это она накануне тайком проникла в церковь и своим похожим на детский плач голосом напугала жителей.
Июнь 1941 г. был богат на аномалии. Куры каждый день несли в два-три раза больше яиц, чем обычно. Грибы, что называется, косой косили! Старики говорили: «Не к добру это! Война будет!» Молодежь отмахивалась: «Какая война? С кем? У нас мирный договор с Германией!»
Скептики призадумались за три дня до начала войны: на деревню обрушились полчища крыс! В подполах, скотных дворах, даже на улицах метались злобные серые создания! От них отбивались кочергами, поленьями, котелками! А 22 июня началось германское вторжение.
О страшных предзнаменованиях, со слов очевидцев, поведала автору заведующая Васильевской сельской библиотекой Л.А. Русакова. Так ли было, на самом деле ? Людмила Аркадьевна уверяет, что именно так! Или народная фантазия, столкнувшись с невиданной по ожесточению и количеству жертв войной, задним числом измыслила эти леденящие душу приметы? Сейчас, наверное, никто уже точно не ответит на данный вопрос.
Но то, что возможно и необходимо – это навеки сохранить свидетельства людей, переживших военное лихолетье. Ибо наша национальная память о Великой Отечественной войне, пожалуй, главной войне за всю русскую историю, должна быть максимально полной. Ведь именно эта память служит всем нам духовной поддержкой в минуту уныния и отчаяния. Основой патриотического воспитания новых поколений. Надеждой на Великое будущее России.
Ниже я привожу записи бесед с рядом очевидцев событий 1941 г., либо их ближайших потомков (дочь, сын). Все, о чем рассказывается, происходило на территории (либо с жителями) Васильевского сельского совета Высоковского (ныне Старицкого) района Калининской (Тверской) области. Главным образом, в октябре – декабре 1941 г.: в период немецкой оккупации.
Маленькое предварительное пояснение. Внимательный читатель обнаружит во всех трех фрагментах устной истории общность ряда черт.
1) Удивление их авторов от контраста между образом врага, сложившимся под воздействием советской пропаганды: «немцы – нелюди», и реальностью: «немцы – люди, причем часто – добрые». 2) Стремление объяснить эксцессы со стороны оккупантов вмешательством злобных рыжих финнов, которые, дескать, мстили за советско-финскую войну. О «жестоких финнах» и «хороших немцах» я слышал не только в наших краях, причем, в разных деревнях, но и, скажем, в Рузском районе Московской области от своей деревенской хозяйки Лидии Александровны Разуваевой, пережившей оккупацию (с. Ново-Волково). Действительно ли виноваты в зверствах исключительно «плохие» финны? – Вопрос к военным историкам. Или так, в этническом преломлении («плохие финны» – «хорошие немцы»), трансформировалась в народном сознании двойственность поведения оккупантов («плохое – хорошее») по отношению к местным жителям? 3) Достаточно спокойное (без надрыва) фиксирование негативных аспектов оккупации. Грабежей: несанкционированных – со стороны голодных солдат и организованных – километровый обоз с награбленным добром в д. Чернево. Угонов односельчан в Германию. Выселений, а порой, поджогов домов – среди лютой зимы! Использования мирных жителей, как живого щита, при атаках на позиции Красной армии. У всех рассказчиков чувствуется скрытое недоумение: вроде бы «хорошие» немцы, а такое сотворили?! Думается, это недоумение объясняется тем, что оккупанты у нас были недолго и не успели по настоящему «развернуться». Моим нынешним землякам просто повезло. Но и это «везение», как увидит читатель, было весьма относительным.
Еще одно наблюдение. Как я мог убедиться, беседуя с очевидцами тех грозных событий, их детьми, внуками и правнуками, народная память на протяжении нескольких поколений необычайно точно сохраняет свидетельства о Великой Отечественной войне. Так потрясла она национальное сознание! Да, очевидцы помнят больше. Причем старшие более подробно, чем тогдашние малыши. Но суть событий, скажем, пребывания немцев в д. Чернево, нынешняя двенадцатилетняя девочка Полина, внучка одной из рассказчиц Т.М. Петуниной, воспроизводит предельно точно.
Потому призываю. Записывайте воспоминания о Великой войне! Непосредственных свидетелей событий. Их потомков. В них – правда о нашей Победе, которую надо сохранить!
И последнее. Автор благодарен работнику местной администрации Валентине Михайловне Дмитриевой и заведующей Васильевской сельской библиотекой Людмиле Аркадьевне Русаковой за помощь в поисках и сканировании фотоиллюстраций.
«Вот такой запомнилась мне война…»
Рассказ Нины Смирновой
Нина Дмитриевна Смирнова (за шустрость прозванная Самолетовой) родилась в 1928 г. в д. Щитниково Высоковского (ныне Старицкого) уезда Тверской губернии. Осенью 1941 г. ей было 13 лет. Вот что она рассказала о своей жизни в оккупации и в эвакуации. В конце октября 41 г. гляжу я как-то в окно. Смотрю из леса со стороны Волги (там, как мы потом узнали, у немцев была понтонная переправа возле д. Терпилово) идут трое немцев. «Русский солдат есть?» – спрашивают. «Нет» – отвечаю. Ушли. На следующий день уже 6 немцев снова ненадолго зашли в деревню, опять про наших солдат спрашивали. Тогда такая неразбериха была. Только немцы ушли, ночью наши на нескольких грузовиках приехали. Сказали, что в Калинин (теперь Тверь) за горючим их отправили. На следующий день опять наши – двое верхом на лошадях, но тут же ускакали. Следом немцы на телегах, со стороны Терпилова; видно, по понтонному мосту переправились.
Эти уже прочно обосновались. У нас в избе поселилось 6 человек. Спали на полу на соломе. А мы с мамой на печке ночевали. Помню двоих: Зигфрида и Юсупа. (М.б., Иозефа? – М.Г.). Один из Югославии, а другой из Чехословакии. Зигфрид фотографию показывал, на ней двое детей. «Цвай киндер,» – говорит. Ох, как они за своими конями ухаживали! Чистили каждый день, ноги им мыли. Мы за собой так не следили, как они за лошадьми.
Немцы поначалу днем куда-то все уезжали, наверное, на передовую, потом возвращались. Как-то, когда их не было в деревне, из леса выходят двое наших солдат. Говорят, отстали от своей части. Зашли в избу, погрелись, помылись, переобулись. Собрались уходить. Глянь, а тут немцы возвращаются! У одного из солдатиков пилотка на голове зашевелилась – волосы аж дыбом встали! Они сразу в подпол, а шинель за сундук запихнули. Немцы как вошли в избу, шинель-то и увидели. Избу обыскали и в подпол. Вывели наших ребят на улицу. Один шинель надел, а другой, как и пришел, в одной гимнастерке – дрожит. То ли от холода, то ли от страха. У нас во дворе камень большой лежал. Немцы об него винтовки, которые у солдат отобрали, разбили, а самих солдатиков увели по лесной дороге в сторону д. Кознаково. Может, убили, а может, к своему начальству увели. Больше мы их не видели.
Прошло сколько-то времени. Немцы уже все из деревни не уходили. Часовые обязательно оставались. Собрали они как-то жителей, как сейчас помню, 137 человек нас было, и согнали всех в один дом.
(Вот память! Что тогда было, все помню. А сейчас! Очки куда-нибудь положу, а потом целый день найти не могу). Немцы, наверное, боялись партизан, и чтобы народ им не помогал, загнали всех в такой «концлагерь». Ночью мужики сделали подкоп под фундамент. Думали, что если немцы подожгут дом, то кто-то сможет убежать. Правда, днем из дома выпускали. Разрешали сходить домой, скотину покормить.
Немецкая комендатура была в Терпилове. Там же и госпиталь, на краю деревни. В нашем доме тоже потом что-то вроде госпиталя сделали для раненых. А в Терпилове стояли немцы и финны. Финны очень злые были. Приехали как-то к нам в деревню. На телеге кадка. Стали молоко отбирать. А потом один на маму пистолет наставил: «Давай корову!» Так и увели кормилицу. А мама, не побоялась же, пошла в Терпилово в комендатуру на финнов жаловаться. Там ей дали другую корову, бывшую колхозную. Дело в том, что когда фронт приблизился, велели колхозную скотину от немцев на восток угонять, в Горьковскую область. Лошадей успели угнать, а коров нет. Вот колхозных коров по дворам и раздали. Так у многих по две коровы оказалось. Но недолго и эта корова у нас прожила. Мы ее прятали, в лесу пасли. А она как-то из лесу к озерку вышла попить, тут немцы ее и поймали. Мама к офицеру, а тот смеется, на клеймо, которым метили колхозных коров, показывает и говорит: «Матка, корова – коллектив». Дескать, не твоя корова, а колхозная. «Мне, – говорит, – солдат кормить надо». (У немцев переводчик был; а больше знаками объяснялись). А нам с мамой отдали голову коровью, мы из нее холодец варили.
Как-то 15 человек, в основном взрослых мужиков, собрали и погнали в сторону Старицы, сказали, в Германию повезут. Откуда мужики взялись? Многие с трудового фронта. В 41-м сорока-сорокапятилетних мужиков в Красную армию еще не призывали, а направляли рыть окопы против немцев. Но фашисты так быстро наступали, что наши и отойти не успели, так и остались в деревне.
У нас и много дачников в оккупацию попали, в основном, ленинградцев – женщин с детьми. Приехали отдохнуть на лето, а тут война. В Ленинград не пускают. А скоро город вообще в блокаде оказался. Только в 45-м году и смогли домой вернуться. Им, можно сказать, повезло. А то в Ленинграде с голоду бы умерли. Моя соседки, Валентина с сестрой, там чудом выжили, а мать, отца, брата и сестру похоронили.
Из наших, в Германию угнанных, половина ночью в Старице сбежали: в заломках (пещерах, где добывали белый камень) старицких прятались. Немцы туда боялись соваться. Потом они домой вернулись: Василий Тихонов, Ленька Лебедев, еще кто-то. А крестный Иван Евполов, председатель колхоза Иван Виноградов и дядя Сережа через д. Холохольню домой пошли. Ночью в Холохольне в церкви спрятались. А уже декабрь на дворе. Холодно. А они одеты легко. Замерзли. Утром бой начался. Стреляют:, и наши и немцы. Дядя Сережа все-таки решил в храме отсидеться, а другие двое не выдержали холода, выбежали наружу. Их и убило. А дядя Сережа дождался ночи – и домой. Убитых потом в деревню привезли, похоронили на кладбище. Это уже когда немцы ушли. А с теми, которых в Германию, угнали, никто не знает, что стало...
Наши в конце декабря вернулись. Наступали со стороны Трехдубья, Васильевского. В общем, от Калинина шли с боями. Нас всех, как я говорила, немцы согнали в один дом. Напротив него ихние минометы как раз стояли. А тут наши подходят. Мы боялись: начнут бить по минометам и в наш дом ненароком попадут. Но обошлось. Только один снаряд рядом с домом разорвался и только одного человека, Кольку Панова, ранило. Разведка, наверное, наша хорошо сработала: доложила начальству, в каком доме нас заперли.
За деревню 4 дня бои шли. Потом уже наших убитых бойцов собрали и похоронили в братской могиле – около 500 человек оказалось.
А пока шло сраженье, немцы каждый день после боя заставляли нас собирать своих убитых и сносить в подвал сгоревшего дома. Но наши, наконец, одолели. Немцы отступили в сторону Терпилова. Часть своих мертвецов увезли на телегах. А других, которых мы в подвал снесли, сожгли. Перед уходом они один дом подожгли, чтобы дымовую завесу сделать. Потом мы еще 6 убитых фрицев нашли и в силосной яме похоронили.
Освободили нас 29 декабря 1941 г. Пока еще живы были бывшие в оккупации, мы каждый год этот день как большой праздник справляли. А сейчас, кроме меня, никого уж и не осталось.
Только нас освободили, как в 1942 г. всю молодежь из района отправили в г. Молотов (теперь Пермь). Наверное, наши власти боялись: вдруг немцы вернутся и угонят всех в Германию. Ведь их только в 1943 г. из Ржева выбили. Да и народу на заводах не хватало: мужики, почитай, все в армии были. Отправляли нас в товарных вагонах из Высокого. Стали мы работать в Молотове на заводе им. Дзержинского. Наших было всего 31 человек: 30 из соседнего села Васильевского, до я одна из Щитникова. Через две недели решили мы, самые рисковые, домой бежать. Надела я на себя три платья, чемодан с вещами с третьего этажа общежития сбросила, чтобы вахтерша не догадалась, что убегаю. Всего нас 6 человек утекало. Через р. Каму на лодке нас перевезли. Сказали перевозчику: «Домой едем». На полустанке, где уголь грузили, попросились мы в вагон с углем. Поехали. Потом спрашиваем: «Куда поезд идет?» Оказалось, не в ту сторону. Слезли, черные все, как негры. Пошли пешком в сторону дома. На огородах сорвем что-нибудь, тем и питались. Помню, проходили Ярославль, Рыбинск, Тутаев. На какой-то станции четверых из нас задержали, и меня тоже. Сказали: «Будете работать, картошки дадим». А работа такая: песок из реки вымывали, а мы его лопатами подальше от берега отбрасывали, чтобы назад не пополз. Проработали мы немного. Подкопили хлеба, который нам выдавали, и опять удрали. Смешались с толпой беженцев, возвращавшихся домой в освобожденные от немцев районы. У тех подводы были. Так потихоньку мы и до своих деревень добрались. Хотели нас сначала назад отправить. Тогда мы в лес убежали. Спрятались там и все в бинокль смотрим, нет ли облавы? Наконец, сжалились над нами, разрешили остаться дома. Спасибо председателю сельсовета. Круглов его звали. А как потом в колхозе жили, о том Вам Валентина Платонова, соседка моя, уже рассказала. Да, еще одно.
Не так давно приезжал из Германии один немец. В войну он в наших краях воевал.
А в нашей избе, где маленький госпиталь был, раны залечивал. Вот такой запомнилась мне война.
22 апреля 2018 г.
«Осенью 41-го пришли немцы…»
Рассказ Валентины Горшковой
Валентине Афанасьевне Горшковой (в девичестве Соколовой, 1935 г.р.) в 1941 г. было шесть лет. Жила она с мамой, Екатериной Александровной Соколовой (1907-1991). Отца, Афанасия Арсентьевича Соколова (1902-?), взяли сначала на тыловые работы, а потом призвали в армию. С фронта он не вернулся. Пришло извещение: пропал без вести. Жили в с. Васильевском. Рядом, через речушку Улюсть (Улюська, как ее обычно называют местные жители), расположена деревня Рамейково. Васильевское и Рамейково практически сливаются друг с другом. Дом Соколовых, двухэтажный, кирпичный (он и сейчас цел) располагался около речушки, в низине, на окраине Васильевского рядом с Рамейковым. Его построили незадолго до революции два брата Соколовых. Жили наверху, а в нижних помещениях пекли баранки, которые с удовольствием покупали односельчане. В начале 30-х гг. братьев раскулачили, а дом отобрали в колхоз. Родителей Валентины выслали куда-то в Медвежьегорск. Там отец работал помощником машиниста. Через какое-то время дом вернули. Братья сумели доказать, что они не были кулаками, так как не использовали наемной рабочей силы. Родители Валентины вернулись в родное село. Здесь в 1935 г. она и родилась.
Осенью 1941 г. пришли немцы. Сначала появились разведчики верхом на лошадях. У ключа, неподалеку от Валиного дома, завязался бой. Подошли основные силы немцев. Наши отступили. Немцы заняли село.
Когда они въезжали в деревню, многие на мотоциклах, один парнишка бросил веревку под колеса невиданного ранее на селе вида транспорта. Та намоталась на ось. Мотоциклист упал. Мальчик бежать. Заскочил в ближайший дом и за матрас, прислоненный к стене в сенях. Немец за ним.
Вбегает в зал. А там бабушка старенькая жила. Немец к ней: «Где «киндер»? Та понять ничего не может. Мальчишку-то она и не видела: тот в сенях спрятался. В общем, так и не нашли «киндера», смазавшего торжественный въезд в русское село частей «непобедимого вермахта». Этот эпизод вспомнил, со слов отца, Александра Яковлевича Горшкова, сын Валентины Афанасьевны Вячеслав Александрович Горшков (1956 г.р.).
Валин дом, как уже отмечалось, хотя и самый комфортабельный в деревне, располагался на окраине села, у речки. Видимо, поэтому немцы в нем вначале не поселились: боялись партизан. Потом несколько человек все же въехали. Девочка с мамой жили в маленькой комнатке. Немцы – в большом зале. Старший немец был добрый. Показывал фотографии семьи. Плакал. Объяснял, что они не хотели, но их заставили воевать. Девочке то мыло даст, то шоколадку. А в Рамейкове, через речушку, финны стояли. Те злые были. Как то здоровенный рыжий финн зашел к ним в дом и на чердак. А Валина мама там зингеровскую швейную машинку прятала. Она финна за плащ, стащила с лестницы. Тот за ней. Она на улицу. Кричит. Тут немецкий комендант неподалеку оказался. Заорал на финна и как даст ему под зад ногой! Немецкая власть грабежи запрещала. Хотя солдаты и рыскали по селу: то сало стащат, то яиц потребуют.
Валентина помнит только то, что происходило в доме или рядом. Днем по деревне ходить ребятам не разрешали родители, боялись немцев. А с вечера действовал комендантский час, согласно которому запрещалось выходить из домов до утра. Запомнилось, как у ключа немец подорвался на мине. Насмерть. Ногу ему оторвало. Наши ли бойцы перед уходом мину поставили или партизаны?
Кто знает? Как-то днем детишки катались с горки. Рядом по дороге шли немцы. Один из солдат поскользнулся и упал. Дети засмеялись. Другие немцы тоже захохотали.
И вот среди этой, в целом спокойной, жизни однажды ночью Валю с мамой немцы вдруг стаскивают с печки, приказывают одеваться и вместе с другими местными жителями отправляют под конвоем на северо-восток. Туда же погнали и скотину. А сами сзади идут. Дошли до деревни Игутьево. Внезапно завязался бой. Снаряды рвутся. Загорелся игутьевский скотный двор. Дети заплакали. Тут стрельба прекратилась. Откуда ни возьмись, наши бойцы в белах маскировочных халатах. Ругаются: «Вы почему раньше не закричали?! Могли бы всех перестрелять!» Деревенские отвечают: «А мы откуда знали, что вы тут?!» Слава Богу, обошлось: никого не убили и даже не ранили.
Тут-то стало ясно, зачем их посреди ночи погнали в Игутьево. Немцы надеялись за спинами русских женщин и детей незаметно подкрасться к деревне и выбить оттуда красноармейцев! Не удалось. Немцы разбежались. Наши перешли в наступление. Многих из них положил немецкий пулеметчик, засевший на колокольне с. Васильевском; пока его оттуда не сняли.
Вернулась Валя с мамой домой вместе со своей коровой. Утром просыпаются: нет буренки. Но шила в мешке не утаишь. Особенно зимой в деревне. По следам нашла мама свою корову: за речушкой, в Рамейкове. Оказалось, наши бойцы увели. Она их пристыдила: «Эх, вы! Немцы не взяли, а вы, русские, украли. Куда мне с дитем без коровы!?» Отдали, правда, взамен попросили мешок картошки. Мама отнеслась с пониманием: кормили бойцов не ахти как!
Вот такой запомнилась Валентине Афанасьевне Горшковой немецкая оккупация.
12 июня 2019 г.
Мама и Юра: война и мир
Тамара Михайловна Петунина (1950 г.р.) в наших тверских краях человек известный. Всю жизнь «сеет разумное, доброе, вечное». Работала режиссером народного театра, методистом отдела культуры Фировского района; директором дома культуры в с. Васильевском Старицкого района. Вела различные детские творческие кружки. Возглавляла Совет ветеранов Васильевского сельского округа. Пишет стихи… Встретились с ней как-то на прогоне нашего села Васильевского. Я был полон впечатлений от рассказов блокадницы Валентины Акимовны Платоновой, которые только что записал. (См. «Столетие», 1 мая 2019 г.). Тамара Михайловна, конечно, с ней знакома. В деревне все друг друга и все друг про друга знают. Порой даже то, что ты сам про себя не знаешь! Я и спроси, а что ей известно «про войну» в наших местах? Она как начала рассказывать, со слов своей мамы, о военном лихолетье!… Зацепило. Договорились специально встретиться, чтобы я без спешки записал ее воспоминания. А была весна – посевная… Потом трава полезла, сорняки… От триммера руки отсохли. Да поливать надо. А тут черника, малина поспели. И покупаться на Волгу съездить хочется. Благо, еще в тот год грибов было мало! Глядь, уже и картошку пора копать, банки закручивать. А зимой, наконец, до книг дорвался. Так прошел год. И вот 23 апреля этого года, наконец, встретились. Начали беседу с войны. А потом, слово за слово… Впрочем, предоставляю слово Тамаре Михайловне Петуниной.
Моя мама, Лидия Андреевна Горлова (в девичестве Чижикова), родилась в д. Чернево Высоковского (ныне Старицкого) района Калининской (Тверской) области 18 марта 1921 г. Сейчас от деревни ни дома не осталось – лес один. В 1939 г. вышла замуж за односельчанина, Александра Петровича Горлова. В том же году его призвали в армию. Попал как раз на финскую войну. 13 августа 1940 г. родился сын Юра. А 22 июня 1941 г. началась другая война – Великая Отечественная. Так две войны она его и прождала!
Мамина свекровь, Мария Андреевна Горлова (1901-1985 гг.; свекр – Петр Васильевич Горлов, 1900-1984 гг.), была председателем колхоза. Когда стремительно наступавшие немцы вторглись в Калининскую область, она с табунщиками погнала от врага скотину на восток – в Горьковскую область. Маму же попросила остаться с годовалым сыном, чтобы за домом присматривать. А дом самый справный во всей деревне был! При нем сад большой, огород, скотина. Жалко бросать без присмотра. Мама и осталась. Да еще свою маму, Аллу Матвеевну Чижикову, из райцентра Высокое вызвала. Вдвоем не так страшно!
Немцы пришли в октябре 1941 г. Дом у Горловых, как я говорила, самый большой на селе. Немцы там штаб и разместили. А маму с сыном и бабушкой выселили в пристройку-кухню с отдельным входом. Приказали печь для себя хлеб.
Поначалу все было спокойно. Что называется, «без эксцессов». Мама рассказывала, что в деревне разместилась какая-то тыловая часть. Начальник штаба был хороший. Любил детей. У него трое их было. Фотографии показывал. Маленькому Юрке частенько сахар под дверь подсовывал. Однажды тот проснулся, заплакал, а немец подошел, успокоил.
Но недолго эта идиллия продолжалась. Прошел слух, что идут какие-то другие немцы – «зондеркоманда», как мама вспоминала.
Злые, молодых женщин угоняют в Германию, а детей живьем сжигают. Маме старики говорят: «Лидка, прячь ребенка, и сама прячься!» А к тому времени деревню уже часто бомбили. Наверное, наши – знали, что там немцы. Чтобы прятаться от бомб, жители выкопали ямы и там во время бомбежек хоронились. И у мамы в сарае была такая яма. Она схватила Юрку и туда. А сверху соседи хворосту накидали. Затаилась. Страшно. Вдруг слышит: дверь заскрипела, кто-то зашел в сарай. Юрка зареветь пытается. Она ему рот рукой зажимает. И тут очереди из автомата: по стенам, по груде хвороста. Хорошо, немец не догадался, что под хворостом яма – вглубь не стрелял. Мама молится: «Господи, сохрани!» Сохранил Господь. Немец ушел.
Через какое-то время к маме бабушка пришла. Говорит: «Вылезай, немцы хоть и злее, чем те, что раньше у нас стояли, но все-таки не такие изверги, как рассказывали». Вылезли они с Юркой из ямы, и пошли все втроем в свою пристройку. А их оттуда гонят: «Шнелль, шнелль!» («Быстро, быстро!») Выгнали в сарай. А там холодно. Зима на носу. Немцы уже совсем не благодушные. Всего боятся. Деревья, кусты по деревне и вокруг нее вырубили, чтобы партизаны незаметно не подобрались. Хотя про партизан мама ничего не рассказывала.
Особенно злобным был один рыжий, говорили, что финн. Не знаю, финн ли, но по-русски понимал. (Финляндия до революции входила в состав Российской империи, поэтому многие финны знали русский язык. – М.Г.). Он стоял на часах возле пристройки, где немцам пекли хлеб. Как-то бабушка вынесла оттуда таз с помоями, хотела вылить их подальше от дома. Пошла на задворки. А был уже комендантский час, когда запрещено из домов выходить. Но бабушка думала: «Для немцев ведь хлеб-то печем, наверное, можно запрет нарушить!» Не тут-то было. «Рыжий» заорал на нее и прикладом по голове. У бабушки потом всю жизнь голова болела и мерзла. Она даже в жару в зимней шапке ходила.
Но недолго немцы хозяйничали. В декабре наши их погнали. Напоследок, фашисты устроили «фотосессию». Согнали на пригорок всех жителей и заставили изображать, как те, дескать, любят немцев – плакать, кричать: «Возвращайтесь!» А сами все на фотоаппарат снимают.
Да, было за что «любить»! Перед уходом «освободители» целый обоз награбленного нагрузили, длиной больше километра. Все, что можно было по окрестным деревням более-менее ценного найти, выгребли. Смотрит мама на эти «трогательные» проводы (она без ребенка была, бабушке отдала), да и скажи соседям: «Эх, сюда бы, «Максимку» (пулемет системы «максим»), ни один бы гад не ушел!» А недалеко рыжий финн стоял. Услышал он эти слова и бегом к командиру. (Он, как я говорила, по-русски понимал.) Хорошо, рядом дедушка Сергей был: сразу сообразил, в чем дело. «Лидка, – говорит, – беги, прячься!» Мама с пригорка в деревню, спряталась в одной избе под крыльцо. Немцы переполошились, загомонили, автоматы наперевес и по селу – искать. Искали, искали – без толку. И тогда они стали поджигать дома. И хочешь верь, хочешь нет, огонь сжег полдеревни и остановился перед той избой, где под крыльцом пряталась мама… Так ее и не нашли.
Тронулся обоз. Потом, в дыму и огне пожарища, ушли и стоявшие в деревне оккупанты. А половина жителей – женщин, детей, стариков – среди суровой зимы остались без еды и крыши над головой.
И из-за чего? Из-за одного неласкового слова деревенской молодухи! Да еще и радовались: хорошо, что самих вместе с домами не сожгли!
Через какое-то время вернулась со скотом свекровь-председатель. Мужиков, почитай, нету. Работали в колхозе бабы, старики и ребятишки. А тут призыв партии и правительства: «Девушки, на трактор!» Поехала мама в г. Лихославль (Калининской обл.), на тракториста учиться. Выучилась. Работала, как и всю жизнь, честно. На МТС (машинно-тракторной станции) в райцентре Высоком бригадиром тракторной бригады ее назначили. Трактор на железном ходу. Без кабины. Дождь, град – на это внимания не обращали. Случалось кое-что и похуже!
Как-то маме надо было вспахать одно поле. Оно находилось между соседними с Черневым деревнями Чадово и Толмачево. (Деревни эти и поле, в отличие от многих других, до сих пор существуют). Земля там легкая. Она и отпусти прицепщицу (которая на плугах стояла, регулировала): дескать, одна справлюсь. Справилась! Пашет, а сама время от времени назад, на плуги поглядывает. В очередной раз оглянулась: «Мама дорогая!» Плугом мину зацепила! Заглушила трактор. Стала вылезать. А трактор высокий: сначала по лесенке надо спуститься, потом с подножки спрыгнуть. А у самой ноги ватные. Затаив дыхание сползла с трактора. 10-15 метров прошла на ватных ногах. Потом – в слезы и бежать!
Домой прибежала. Ревет. Рассказала, какая беда с ней приключилось. Вызвали саперов. Разминировали ту мину окаянную. А утром – на работу. Подруги увидали: «Лидка, что с тобой?!» А у нее все виски седые! А было ей всего двадцать с небольшим...
Восемь лет проработала мама на тракторе. Потом 27 лет – дояркой. В группе – 16 коров. Доили руками. Три раза в день. Поили из ведер. Ведра на коромысле из колодца носили. Тоже три раза в день. Навоз из коровника опять же сами на санках вывозили. Жила мама сначала в деревне Богатьково, что в 7-ми км от Высокого. Потом в Попове (деревня недалеко от Чернева; на месте и той и другой – сейчас лес). На ферме работала в Черневе. Почему уехала из Чернева? Это – отдельная и грустная история.
Ждала-ждала мама две войны своего суженого. Наконец, Александр вернулся. Но… с женой. Причем ни маме, ни родителям даже ничего не написал, не предупредил. А его родители, которые столько с мамой вместе пережили, говорят (сыну): «Выгнать мы тебя не можем, сын все-таки, но Лида с Юрой пусть у нас живут». Благо, неверный муж скоро уехал к новой жене. Через какое-то время опять навестил. Снова с женой. Правда, с другой… Такой бл…н оказался! Надоела маме такая жизнь! А тут и с моим отцом, Михаилом Михайловичем Туркиным, познакомилась. Он в той же высоковской МТС работал. Поселились в д. Богатьково под Высоким. Второй муж тоже оказался еще тот «ходок». На глазах у детей водил женщин на сеновал. Мама терпела, сколько могла. Наконец, не выдержала. Написала своей первой свекрови, Марии Андреевне Горловой, которая души в ней не чаяла: «Так мол и так, нельзя ли где-нибудь рядом с Вами домик купить?» Оказалось, в соседней с Чернево деревне Попово маленький плохонький домишко продается. Купила. Взяла детей. А нас уже трое было: Юра, я и Таня (родилась в 1954 г.). Переехала в Попово. Ушла из МТС. Ведь, работая там, приходилось по всему району мотаться: где колхозы закажут поля обработать, туда и поезжай. А у нее дети.
Пошла на ферму. Проработала несколько лет. Трудилась, как всегда, по-стахановски. Она ведь и партийная была. Искренне верила в Дело Ленина.
И вот за доблестный труд разрешили ей переселиться из ее развалюхи в новый добротный дом в деревне Матюково, в том же колхозе на р. Волге расположенной; а деньги в рассрочку выплачивать. На матюковскую ферму она и работать перешла.
Шли годы. За дом мама все, что положено, выплатила. Собралась оформлять документы на приобретение его в собственность. А председатель (уже другой, не тот, с кем договаривались) оформлять отказался. Что делать? Обратилась в Старицу, к прокурору. Тот по телефону крепко поговорил с обнаглевшим колхозным начальством. После чего ей вернули деньги (за вычетом того, что насчитали, как квартплату за годы, что она там прожила). А дом так и не оформили на нее. Говорят: «Живи, как квартирантка». А мама уже пожилая была, думала: «Помру, детям ничего не останется». И купила на выплаченные ей колхозом рубли домишко в с. Васильевском, на центральной усадьбе колхоза «Путь к коммунизму». Переехала в очередной, уже последний, раз. Все, что осталось от колхозного «откупного», отдала нам, детям. Когда мама умерла (10 июня 1999 г.), мы с сестрой на эти деньги ей памятник на могилке поставили.
С Юрой же вот как судьба распорядилась. Жил он в д. Маслово, в нашем Высоковском (Старицком) районе. Работал в колхозе «Октябрь», в д. Красное (недалеко от Маслова), водителем у председателя Иванова (не помню имя-отчество), Героя Социалистического Труда. Хороший человек был, к Юре, как к другу относился. Женился Юра на местной женщине, из д. Толмачево. Девочку ее удочерил. Родили еще двоих детей: Сережу и Галю. Но жена оказалась гулящая. Любительница выпить. Работала она в с. Луковниково (недалеко от Красного) на местном льнозаводе. Предприятие это был специфическое. Работа тяжелая. Мало кто туда из местных шел. Вакансии заполняли при помощи отсидевших свое заключенных Ржевской тюрьмы. Тут-то Юрина жена и познакомилась с бывшим зэком, осужденным за убийство. Ушла от Юры, забрала детей. Сняли жилье с новым мужем. Юрин председатель к тому времени умер. Юра ушел из водителей. Стал работать в кочегарке в Красном. Много ли нужно одному? А детей любил очень.
Как-то соскучился. Купил подарков, взял бутылочку красного и к детям. Постучал в дом. Выходит мужик в трусах. Юра ему: «Хочу детей повидать». Тот в ответ: «А Валька их в детдом отдала». У Юры в глазах все помутилось. Я уже говорила: очень он детей любил. Очевидцы рассказывали, что после этих слов Юра побежал на автобусную остановку. Домой поехал. Сошел с остановки и в кочегарку, потом в дом. Взял ружье (он охотник был), пистолет (после войны этого добра кругом хватало) и к остановке… Нашли его на дороге, в 200 метрах от автобусной остановки, убитого. Ни ружья, ни пистолета рядом. Случилось это 5 марта 1982 года. Потом кто-то рассказывал, что когда Юра, возвращавшийся домой, сошел с автобуса, за ним метнулась тень (вечером дело уже было). Другой очевидец показал, что ночью видел того бывшего зэка в Луковниково: как он заходил домой. Потом зэк исчез вместе со своей подругой. Так их и не нашли. Дело осталось нераскрытым. А Юриных детей, Сережу и Галю, потом забрала из детдома их сводная сестра, которую Юра удочерил. Она все и сейчас живы.
Вот такая судьба выпала на долю моей мамы и моего брата Юры.
Да, добавлю от себя, повидали они лиха: и от немцев, и от своих. Но не очерствели сердцем. К людям относились с любовью. Верили в лучшую жизнь. Память о себе на земле оставили хорошую.
После рассказа Тамары Михайловны зашел на наше васильевское кладбище. Хотел уточнить по надгробным надписям кое-какие имена-отчества и даты. Смотрю на дорогие уже и мне могилки. С одной стороны – мама, Лидия Андреевна Горлова, и сын, Юрий Александрович Горлов. А напротив, через тропинку – всю жизнь их жалевшие и всю жизнь ими любимые свекр, Петр Васильевич Горлов, и свекровь, Мария Андреевна Горлова. Они и после смерти – рядом.
23 апреля 2019 г.
Записал кандидат исторических наук М.М. Горинов
http://www.stoletie.ru/territoriya_...se_mail_ru&utm_referrer=https://pulse.mail.ru
