ВОЖАК ВОЛЬНОЙ СТАИ
Он долго присматривался ко мне, а потом вдруг хриплым, явно не от простуды голосом предложил:
- Купи собаку!
- Какую ещё собаку, - переспросил я.
- Хорошую. Лайку. Вон она бегает, - сказал он, указывая пальцем куда-то в сторону, - другалёк дальнобойщик с севера привёз. А я не охотник, мне она ни к чему.
Я поискал глазами в указанном направлении, но кроме своры шалавых привокзальных дворняг никого не увидел.
- Ну и где она, твоя лайка? - усмехнулся я.
- Да вон же она – он негромко свистнул, и к нам тихонько подбежал крупный, волчьей масти, кобель. Голову он держал гордо. Глаза, цвета только что свернувшейся крови, с алыми лепестками чуть вывернутых в уголках век, были громадны. Лобастая морда разделялась белоснежной кисточкой на две равные доли, а нюхалка была чёрной, и эта чернота обрамляла пасть, опадая к прикусу. Белая манишка как бы определяла сильную грудь с явно обозначенными мускулами, которые были продолжением гибкой шеи и перетекали в сильные и стройные лапы.
Такой безупречный экстерьер нельзя было не оценить.
- Сколько ж ты хочешь за такого пса, - спросил я.
- Пол-литрия – и твоя! - назначил он цену, ухмыльнулся.
- А ты чего так лыбишься? - спросил я.
И он, наглея смешливым прищуром глаз, ответил:
- А я стесняюся…
Я купил в вокзальном ларьке бутылку водки и, не торгуясь, отдал бывшему хозяину собаки. Бывшему, потому что как только состоялся торг, пёс ткнулся мне в колени мордой. И я ощутил на руках тёплые собачьи губы. Нет, он не лизал мне ладони, а только ткнулся губами, и всё.
- Как звать? - спросил я.
- Генкой!
- Да не тебя, а собаку, - улыбнулся я.
- Как звать? Да никак! Как хотишь, так и зови. Собака она и есть собака!
- Но имя-то должно быть, - недоумевал я.
Он рассмеялся, прикрывая щербатый рот рукой.
- Имя? Чё он, крещёный что ли? Может ещё фамилию?.., - он снова ухмыльнулся.
Он вообще как-то странно улыбался – одной стороной рта, чуть только оголяя жёлтые прокуренные резцы.
- За мной бы не побёг, пойду я, - сказал он, придерживая оттопыренный пол-литром карман, - Не побёг бы!
Но моя собака не пошла за ним.
Она долго провожала его взглядом, и словно бы понимала – её продали. О чём думала собака, я не мог знать, но в глазах её, налитых живой влагой тёмной крови, угадывал я непреодолимую жажду общения и жажду понять и быть понятой.
Мы остались вдвоём.
Мне было чуточку совестно, и я сказал:
- Такие вот мы люди, малыш!
Услышав «малыш», пёс насторожил уши, поднял голову и потянулся ко мне мордой.
Так нашлось ему имя.
Полупустая электричка набрала ход. Малыш забрался под лавку и задремал. Он ехал к новой, как мне казалось, лучшей жизни. Теперь ему не нужно будет скитаться по помойкам в поисках съедобного куска. Уж я позабочусь о нём получше, чем прежний вечно подвыпивший хозяин. Я представлял Малыша на охоте, рыскающего по лесу в поисках дичи. Вот он мелькнул среди ольшаника, потом проскочил берегом озера и исчез в густом ельнике. Вот вдруг среди лесного многоголосья раздался его звонкий лай, эхом отозвавшийся в моём сердце.
Увлечённый своими размышлениями я не заметил, как ко мне подошла женщина в униформе и, бесцеремонно толкнув в плечо, громко сказала:
- Линейный контроль! Проверка билетов!
Я молча достал билет.
- А на собаку!
- Извините, но я не успел купить. Дело в том…
- Штраф платить будем? - перебила она меня, и, не дождавшись ответа, громко крикнула мужчине, проверяющему билеты на другом конце вагона, - Митрич, тут собаку зайцем везут!
Немногочисленные пассажиры засмеялись, хотя подобная шутка не отличалась новизной.
- Штрафуй или ссаживай, - ответил Митрич, словно забил гвоздь.
- Я готов купить билет у Вас, - попытался я сгладить ситуацию.
- Билетами не торгуем, снова перебивая меня, наседала контролёрша, - штраф плати!
- Сколько? - спросил я.
- В десятикратном размере, - сказал подоспевший к месту инцидента Митрич, - или высадим собаку.
Он нагнулся к Малышу и протянул руку, но нервозная улыбка собаки и глухой рык остановили его.
- Вы, вот что, гражданин, не хулиганьте! - с придыханием сказал он, пятясь назад, - Вы или платите, или я сейчас вызову милиционера, застрелит он Вашу собаку, Вам же хуже будет.
- Сколько платить? - опять спросил я.
- Ладно. Багажный тариф, - смягчился Митрич.
Я заплатил. Митрич взял деньги и растворился вместе с контролёршей так же внезапно, как и появились.
- Что это? - спросил меня наш директор, когда я приехал на базу.
- Малыш.
- Чей?
- Мой.
- Не думай протащить его как собственность охотхозяйства! – предупредил директор. - Кормёжка на твои личные. Такого громилу легче похоронить, чем прокормить.
- Ну, ну! - сказал я, - Собака – друг человека. Не бойся, не объест.
- Чистокровный фокстерьер, - сказал наш сторож Саул Саулович – знаток природы, с наивной непосредственностью путавший обыкновенного воробья с зябликом, а скворца с – дроздом. - Великолепный фокстерьер!
Я проникся великим уважением к Саулу Сауловичу, который первым увидел в Малыше чистокровного пса. Я не знаю, что могла прибавить чистокровность к нашим с ним отношениям, но я отстаивал тогда её отчаянно.
И при каждом споре – чистых кровей пёс или нет – Малыш стеснялся, прятал свои прекрасные глаза и словно бы терял стать. Он вообще отличался удивительной застенчивостью и вежливостью. Мало заботясь о приличиях хорошего тона, я поначалу кормил его, когда сам ел. И не скоро заметил, что это ему крайне неудобно: он стеснялся находиться возле стола. Когда я ел, он отходил подальше и ложился, умяв морду в лапы.
Первое время Малыш вообще почти ничего не ел, пока я не понял, что время наших трапез, по его приличию, разное. Моё – сначала, его – потом.
- Малыш, - говорил я, когда хотел покормить его, - кушать подано!
Он радостно вскидывался, но тут же делал вид, что сыт, что крайне занят неотложными делами, что на нашем языке должно было означать: «Кушать некогда».
Первые дни в одиночных маршрутах по обходу пёс не убегал дальше, чем на несколько шагов, а чаще всего шёл рядом и чуть-чуть позади, прикрывая меня со спины.
Каждую ночёвку в лесу он постоянно ложился у меня в головах и затихал, слушая тишину. А я слушал его дыхание и крепко засыпал. Если и приходилось просыпаться среди ночи, то первое, что я видел, было недремлющее око моей собаки. Малыш преданно нёс сторожевую службу.
Правда, когда нам попадался свежий кабаний след, Малыш дыбил холку, несколько ниже обычного, опускал хвост и даже чуть загибал его к передним лапам, совершенно наглухо прикрывая меня со спины.
Как-то вернувшись из обхода, я застал Саула Сауловича сильно взволнованным.
- Иди, иди посмотри! Там, у реки, какие-то очень большие следы, - взволнованно говорил он, - словно человек босиком прошёл. Может это снежный человек?
- Ха-ха! Снежный человек – это фантастика! - скопировал я известную рекламу.
Саул Саулович явно обиделся. Чтобы разрядить обстановку я согласился посмотреть.
То, что я увидел, не просто поразило, а скорее шокировало меня. На речной песчаной косе явно отпечатались следы медвежьих лап. Появление в наших краях медведя было такой же нелепостью, как и появление Маттиаса Руста на Красной площади. Но факт оставался фактом. Я немедля сообщил о случившемся начальству.
На следующий день на базу приехали: директор, главный охотовед из областного управления и какой-то плюгавый, кривоногий охотник по фамилии Боргояков.
Никто из них не верил в появление медведя, а Боргояков только посмеивался и твердил совершенно нелепую пословицу:
- У страха глаза на спине. Если б тут медведь появился, он бы перво-наперво собаку сожрал…
- Как это так – собаку! - обиделся я, - Собака зверя за километр слышит… За ней как за каменной стеной…
- Это конечно, - согласился Боргояков, - Только собака для него – первейший деликатес. Ему и ягод не надо – собаку подавай. Так что Вы дворнягу-то свою привяжите… А то он её скушает!
Кровь бросилась мне в голову, но я смолчал. А хотелось мне сказать этому знатоку, как оберегает меня мой пёс от всех опасностей, как бессонно проводит ночи, прикрывая с головы.
Начальство уехало, пообещав решить все вопросы по организации охоты, а нам было приказано ждать и без особой нужды с базы не высовываться.
Три дня мы просидели, ожидая приезда охотников. И все три дня Саулович канючил, как мал ребёнок, уговаривая сходить на разведку.
- А что? Карабин и ружьё у нас есть. Опять же собака вон какая! – убеждал он меня. И убедил.
На следующее утро мы вышли на разведку, чтобы потом конкретно определить пути наступления. Шлось легко и даже как-то задиристо. Я подуськивал Малыша, и он, закрутив плотной баранкой хвост, закладывал небольшие круги и с любопытством поглядывал на мой карабин.
- Смотри, оружие знает..! - отмечал Саул Саулович.
- Ага.., - с удовольствием соглашался я, - охотничий инстинкт! Ну ничего, Малыш, мы ещё стрельнём.
Стрельнуть пришлось раньше, чем мы могли предположить.
Выйдя к реке, Малыш вдруг затормозил, вытянул вперёд прекрасную свою морду и поднял переднюю лапу, застыв в сковавшем каждый его мускул напряжении.
- Медведь! - прошептал мой товарищ, и я увидел впереди громадную, согнутую дугой спину, прижатую к земле дремучую голову, и почувствовав, что зверь вот-вот сделает прыжок, сорвал с плеча карабин и резанул навскидку, почти не целясь.
То, что произошло в следующий момент ясно пришло ко мне, когда мы, запалив окончательно лёгкие, наконец-то остановились и перевели дух.
- Убил? - спросил Саулович, всё ещё задыхаясь.
- Кажется… - сказал я, не веря тому.
- А зачем бежали?
- Зачем? - я не смог ответить.
Да, зачем бежали мы так стремительно и так долго, и с чего начался этот бег? И где Малыш? И тут всё так ясно увиделось мне: я вскидываю карабин, нажимаю спусковой крючок, тишину раскалывает выстрел… И ещё… И ещё отчаянный вопль. Нет, не зверя. Моего Малыша. Он забирает под себя хвост, отчаянно визжит и кидается наутёк… Мы за ним…
Это был момент нашего трагического позора. Малыш вывел нас на обыкновенную валежину, а я жахнул по ней, уверенный, что стреляю в медведя.
Истошно завизжав, испуганный выстрелом, мой «чистокровный фокстерьер», заслепясь, кинул меня, бросившись неизвестно куда.
Малыша на базе не оказалось. Не объявился он и впоследствии.
Через несколько дней приехал директор и поведал, что один местный «новый русский», посмотрев фильм «Дубровский», подобно Троекурову, тоже захотел обзавестись медвежьей забавой. Но клетка оказалась хлипкой, и косолапый через некоторое время сбежал. Нашатавшись по лесу и оголодав, топтыгин вернулся к хозяину, напугав его «до смерти». Раскатал по брёвнышку баню, за коим занятием и был застрелен охраной.
Лишь осенью мы встретились с Малышом на том же вокзале, где купил я его за «пол-литрия».
Он бежал вдоль перрона, предводительствуя в своре беспородных привокзальных дворняг. Банда эта, поскуливая, лая и повизгивая, пожирала всё, что бросали люди, всё, что стремительно пропускали через себя их глотки и способны были переварить желудки. Иногда возникали и мелкие потасовки. Но Малыш в них не участвовал, он – собака чистых кровей – вёл себя по-особому: с достоинством, держался чуть впереди своры, обнюхивая и оставляя ей пропитание, и только с особым аппетитом и всласть пожирал самые лакомые куски.
- Малыш! Малыш! - позвал я, радуясь.
Он поднял голову, вильнул хвостом и, смутившись на самую малую долю мгновения, снова приобрёл вид неуязвимого, знающего себе цену вожака вольной стаи, которая с молчаливого согласия его с удовольствием облаяла меня.
А за спиной я услышал хриплый, явно не от простуды, голос:
- Охотник! Купи собаку!
, да путешественнику пригодится
. Помнится, драли нас за мореходную астрономию
.
.
