tvi55
Команда форума
- Регистрация
- 27/05/08
- Сообщения
- 3 837
- Реакции
- 1 599
- Адрес
- Санкт-Петербург
- Для знакомых
- Владимир Иванович
- Охочусь с
- 1994
- Оружие
- ИЖ-27М, ОП СКС 7.62х39
- Собака(ки)
- Английский кокер спаниель
Еще вчера ориентированную на блицкриг и быструю победу, а сегодня натолкнувшуюся на коллапс логистики и свежие части Красной Армии.
Слово генералу Хейнрици, командующему 4-й армией с января 1942-го (в составе группы "Центр"). И это был не какой-то паникер, генерал у нацистов имел отличную репутацию, иначе вряд ли Гитлер доверил бы ему оборону Берлина в 1945. Просто в своих дневниках он писал гораздо больше, чем говорил вслух, поэтому оснований предъявлять ему за паникерство не было, и вот что он писал в те дни. Обратите внимание, что в окружении генерала уже тогда начали наблюдаться массовые "500-е", причем среди командного состава:
11 декабря 1941:
Два немецких протектората уже образованы. Они станут хорошими колониями. Остаток России распадется на самостоятельные республики. До Байкала они будут зависимы от Германии, а дальше — от Японии. Тем самым проблема России будет решена.
12 декабря 1941:
Русский вовсе не думает о зимней передышке, как нам бы того хотелось. Он атакует по всему фронту и местами достигает не столь уж незначительных успехов, превосходящих «локальный» масштаб. И мы не чувствуем себя в особой безопасности. Бесконечные территории надо удерживать минимальными силами. Противник где-то концентрирует свои силы воедино — там у нас сразу возникает проблема. Вдобавок все мы физически и морально вымотаны после шестимесячной кампании. Мы ничуть не чувствуем себя счастливыми. [...]
16 декабря 1941:
Русский в нескольких местах проделал такие крупные дыры в нашем тоненьком фронте, что заставил нас отступить. Всё происходит в тех же условиях, которые были в 1812 г.: глубокий снег, почти непроходимые дороги, поземка, вьюга и мороз.
Наше верховное командование думало, что можно будет закрыть глаза на условия, которые выше человеческих сил и которые нас надламывают. За всю [Первую] мировую войну никогда я не был в такой ситуации, какую мы переживаем сейчас. Каков будет исход — всё в руках Господа. Эти дни могут оказаться решающими для хода войны.
17 декабря 1941:
После наших бессчетных предупреждений верхи, похоже, наконец-то осознали актуальную опасность. Наконец-то пошлют помощь. Дай Бог, чтобы она еще поспела вовремя. Ситуация просто чертовски серьезная - нет, она даже хуже, она напряжена до предела. Никто сейчас не скажет, закончится ли всё хорошо. В первую очередь завтра нас ждет день, полный забот. Всё было бы не так плохо, если бы офицеры и солдаты не были так измотаны бесконечными б-месячными боями и постоянным физическим и моральным давлением. Добавляет масла в огонь и то, что наши скукожившиеся части столь смехотворно малы и что наше снабжение и обмундирование никак не годятся для русской зимы.
Маршевые проблемы неслыханного порядка, гололед, и, как результат, все машины и прочее скользят. 4 дня меня мучает ужасный понос, начал принимать опиум.
19 декабря 1941:
Игнорируя недостаток зимнего обмундирования, неполноценное питание, неудовлетворительное снабжение и недостаточное количество людских сил, верховное командование желало наступать на Москву, а Гудериан на Тулу. Все предосторожности были отринуты. Теперь они заявляют: пожертвуйте собой, чтобы ситуация вновь выправилась.
Я надеюсь, что нам всё-таки удастся преодолеть кризис, собрав все силы. Уже 48 часов фюрер сам за работой, чтобы послать нам всю возможную помощь. Мы не можем предсказать, что еще произойдет. Дай Бог, чтобы плохая погода не замедлила или не остановила эту помощь. Расстояние до Германии велико, а транспортные возможности ограничены, в то время как у противника все резервы под рукой
19-20 декабря 1941:
Сегодняшний день опять принес лишь ухудшение ситуации. Становится всё более и более ясно, что нас постепенно окружают. Мы стоим полукругом юго-восточнее Калуги, и противник обходит наши фланги. Резервов для их обороны у нас не имеется. Все просьбы, все запросы наверх остаются без ответа. Похоже, так или эдак мы попадем в руки русских. Сегодня Браухич ушел с поста главнокомандующего сухопутными войсками, фюрер сам теперь будет командовать. Но и он не сможет перевернуть ситуацию в нашу пользу.
В будущем будет много вопросов относительно причин столь внезапного поворота, который сбросил нас с высочайшей, казалось, вершины в самую пропасть. Русского совершенно недооценили.
3 декабря группа армий передала телеграмму, что, мол, осталось в последний раз напрячься и противник будет сломлен. Резервов у него больше не осталось. Зато у него еще осталась сибирская армия, у него остались бесконечные пополнения, которые снова и снова вливаются в его потрепанные войска. У нас же с конца июня почти не было пополнений, с октября больше нечего было есть, поэтому пришлось снабжать себя самим с окружающей территории — в случае если что-то удавалось найти. Наши части давно потеряли своих лучших командиров и солдат, и они стояли посреди русской зимы, не имея должного зимнего обмундирования. Приходится лишь изумляться, чего же достигли эти вымотанные, малочисленные, завшивленные и обессиленные люди. Так-то. Теперь русские массы их попросту окружат и раздавят. Пиф-паф — тут зайчику и конец.
22 декабря 1941:
Где-то 8 или 9 декабря русский начал свою контратаку под Тулой. Экипированный шикарной зимней формой, он пробил большие дыры в нашем фронте. Хотя мы и видели нависающую угрозу окружения, сверху нам постоянно приказывали держаться. В окружении держаться бы не вышло, поэтому пришлось отступить. Отходили по снегу и льду прямо как Наполеон в свое время. Схожими были и потери. Апатия среди личного состава ширится. Состояние войск нельзя назвать иначе как плачевным.
И вновь я нахожусь в той точке, где русский давит сильнее всего. По сути, мы уже полностью окружены. Вчера ситуация была безнадежной. Мы ожидали скорый конец в котле. В самый последний момент Клюге дал разрешение на новый отход. Так наше существование было еще немного продлено.
Приказы удерживать позиции, демонстрирующие непонимание реальной ситуации, вероятно, исходят с самого верха.
Теоретически я мог бы избежать катастрофы, что уготована моему корпусу. Мне надо было отступить на 30 километров. Но это было запрещено командованием армии. Кроме того, это означало бы отступить с наших жалких позиций в голый снег. Войска, находящиеся в прискорбном состоянии, ни в коем случае этого не желали.
Сам я — может, это и было ошибкой — не выступил ни против Клюге с Гудерианом, ни против дивизий, ни против моего начальника штаба [полковника Шульца]. В итоге, когда ситуация стала критической, Гудериан — превосходное командование которого и довело нас до этого — приказал нам удерживать позиции. Выполнить этот приказ было уже нереально.
Рождественский вечер:
Ежедневно мы переживаем одно и то же. Но из соображений престижа никто не способен пойти на решительный шаг и отступить. Они не желают признать, что их армия под Москвой уже почти полностью окружена. Они отказываются осознать, что русский на такое способен. И в тотальном ослеплении они шатаются над пропастью. Они не желают признавать неудачи. И через четыре недели они потеряют под Москвой свою армию, а позже это окончится поражением в войне.
Изо дня в день мы ощущаем, как всё туже затягивается петля на шее. Фюрер в это верить не желает. Нас самих, осознающих ситуацию, лишает последних сил то, что от нас уже 14 дней отпиливают по кусочку. Иногда следует 24-часовая передышка. А потом вновь град ударов. Ни одна контратака не удается, поскольку мы не управляем ситуацией, инициатива в руках противника. Сплошное расстройство, невыносимое положение.
25 декабря 1941:
Здесь же снова сплошные неприятности. Наше положение всё тяжелее. На нашем фронте нам постоянно удается отбивать русские атаки. Но противник всегда может обойти наши фланги на санях, на лыжах, а значит, превосходит нашу неповоротливую кучку. Только мы понадеемся, что наступила пауза, так нас снова обходят и обгоняют. Просто невыносимое положение. Наконец-то получили разрешение на отход. Слишком поздно. Трудно представить, сколько машин, снаряжения и орудий мы потеряем из-за заснеженных дорог. Они застревают, соскальзывают в кювет, и их уже не сдвинешь с места. За всю [Первую] мировую войну никогда я не бывал в такой ситуации. Она удручает до предела.
2 января 1942:
Полевая почта больше не работает. Письма не доходят, поскольку противник захватил железнодорожные пути и теперь угрожает захватить шоссе.
Мой корпус стоит на фланге, который противник окружает с 12 декабря. С крупными, широко развернутыми силами он стоит глубоко в нашем тылу. С фронта же он атакует день и ночь. На протяжении многих дней у нас было 20°, 30° и даже 35° мороза. Наши войска находятся в жалком состоянии. К большим потерям добавляются обморожения. Сколько еще мы протянем — никто не знает. Может, однажды войска и не выдержат. Настолько плохо наше положение.
Приближение этого несчастья мы видели еще недели назад. Больше 14 дней назад мы отправили наверх запрос наконец-то дать приказ на большой отход, чтобы армия смогла оторваться от противника. Если бы нас услышали, то всё могло бы сложиться хорошо. Русский не смог бы нас обогнать. Но в качестве ответа мы получили указание, что нельзя просто так отдавать уже завоеванную территорию. Теперь они боятся «наполеоновского отступления» и говорят о фанатичной обороне, запрещая всякий отход. Так что нас должны были окружить.
Мероприятия по оказанию помощи столь редки и малы, как капля в море, и всегда запаздывают. Меня самого заставили удерживать позиции, которые уже невозможно было оборонять.
Повсюду здесь происходят изменения. Корпуса, армии день за днем меняют своих начальников. Некоторые заболели. Уходят один за одним.
3 января 1942:
Сегодня у нас -35°, а некоторые говорят и о -42°. Русский, похоже, этого не чувствует. Раз за разом он атакует, да и должен атаковать в столь благоприятной для него ситуации. Он надеется уничтожить нашу армию и поэтому не может останавливаться. Как тут всё обернется, я не знаю. Лишь один Бог тут может помочь. Трудности громоздятся горами. Все попытки помощи разбиваются о снег и мороз. День за днем радуешься уже тому, что ничего ужасающего не произошло. Следующего дня ожидаешь со страхом — что он принесет? — а ночь тоже страшит, ведь и тогда может что-то случиться.
Мой сосед <генерал> Фельбер тоже присоединился к числу убывающих. Сегодня он сказался больным. Такие дела.
30 дней надеешься, ждешь, и всё одно, ни малейших изменений. Но было бы еще хуже, если бы войска, с почти невообразимым упорством, героизмом, не преодолевали всех тягот сражения, погоды, трудностей со снабжением. Летом и осенью мы думали, что совершили невообразимое. По сравнению с днем сегодняшним это вообще ничто.
11 января 1942:
Всё идет будто по плану, ровно так, как я докладывал своим начальникам. Они отклонили все предложения из-за страха перед самым верхом. Если говорить о Клюге или Кюблере (наш новый командующий армии), то все они боятся того, кто на самом верху. А сверху идут лозунги вроде «никакого наполеоновского отступления» — оставляйте фланги открытыми и дайте противнику время спокойно обойти вас и атаковать с тыла. Надеемся на прибытие свежих дивизий. Но они добираются столь медленно, капля по капле, и их число слишком мало, чтобы нас вытащить. Так что русский выиграет свою первую битву на уничтожение против нас.
Уже сейчас положение вещей невообразимое. Повсюду заметно давление противника. Нас уже зажали так, что скоро задушат. При -15° человек редко попадает под крышу, не говоря уже о лошадях. Транспорт практически встал, сани застревают на забитых дорогах, сегодня я четыре часа шагал по глубокому снегу в темноте. Повсюду видны первые признаки поражения. Наверное, утром полностью перережут основную трассу снабжения. Через несколько дней, быть может, и железную дорогу. А что затем? Сражаться без боеприпасов и пайков! Все мои соседи, командующие корпусами, внезапно исчезли, заболели и так далее. Кого-то перевели, и они в срочном порядке убыли. Я вынужден здесь оставаться, на передовой, без реальной возможности выбраться.
20 января 1942:
Все обещанные мероприятия по поддержке провалились. Ни одно из всех обещаний и утешений относительно помощи не стало реальностью. Если всё же что-то и дойдет, будет «слишком поздно» — фраза, которой можно описать всё руководство военными действиями и решения фюрера.
21 января 1942:
Внезапно мне позвонили и сообщили, что я назначен командующим 4-й армией вместо лишь недавно принявшего ее генерала Кюблера. И меня невредимым тут же выдернули из гущи событий.
Теперь моя ноша — продолжать эту борьбу силами армии. Ни одна германская армия не находилась в такой ситуации, насколько позволяет судить человеческая память.
21 января 1942:
Утром ездил в армию. 42° мороза. Шоссе свободно. На обочине дороги — мертвые русские, разбитые машины, всё заснежено. Даже здесь такие продолжительные низкие температуры ненормальны. Встретил генерала Кюблера. Он был смещен после того, как сказал фюреру, что считает невозможным удержание армией шоссе и Юхнова. Может, он и прав. Но поскольку он не продемонстрировал безусловной веры и так высказался, его сняли.
25 января 1942:
Пока наши силы постоянно тают, силы противника растут с каждым днем. Он постоянно выставляет новые дивизии и лыжные батальоны. Даже если и удастся закрыть дыру на севере, то всё равно остается огромная угроза глубокому южному флангу по шоссе.
28 января 1942:
За целый день так и не смогли отбить шоссе. Это значит, что армия не получала продовольствие и боеприпасы в течение 24 часов. Теперь вечером снабжение должно прийти на грузовиках, но это не точно. Еще один-два дня в таком положении, и наступит критическая стадия. Ведь наши парни должны за счет чего-то жить. Несмотря на чрезвычайность ситуации, ХХХХ корпус действовал неудачно. По сути, ничего за сегодня и не сделал. Частично виной тому сильная метель, заносы и -25°. Но всё же можно было бы ожидать большего, учитывая известную ему и доведенную в приказе важность освобождения шоссе. Дорога на Вязьму перерезана десантниками. На той, что идет на Гжатск, тоже засел противник. То есть армия по факту полностью отрезана.
Невыносимое положение. Надеюсь, утром удастся освободить шоссе и в особенности удастся отбить противника севернее Юхнова силами 98-й дивизии. Если и это не удастся, то я даже не знаю, что будет. Заносы из-за сегодняшнего снегопада не сулят ничего хорошего. Как же тяжко вот так в течение восьми недель бессменно находиться на самых затруднительных участках, пытаться что-то сделать и переживать неудачу за неудачей. Но их и следовало ожидать, поскольку инициатива всё время у противника. И в подобную ситуацию нас постоянно заводит приказ фюрера всё удерживать.
19 февраля 1942:
По человеческому разумению здесь нам должен был прийти конец. Лишь благодаря Божьей помощи и храбрости наших войск всё обернулось иначе. На одном участке, о нем говорится в свежей сводке вермахта как про лес в 80 километрах юго-восточнее Вязьмы, после недельных боев были разбиты три с половиной окруженные русские дивизии. Пять дней в снегу, без еды и крыши над головой парни сидели в своеобразной снежной крепости в лесу, под постоянным огнем нашей артиллерии их становилось всё меньше. Говорят, что насчитали 3500 убитых. Должно быть, ужасное зрелище. Сам я туда не поеду, слишком отвратительно. Похожее произошло и в других котлах.
Но это были лишь острия небольших клещей, от которых здесь — пока они окончательно не сомкнулись — удалось ускользнуть. Куда большие клещи всё еще грозят нам.
28 февраля 1942:
У всех тут огромный оптимизм. Увы, но наша локальная ситуация сейчас куда хуже. В данный момент мы находимся под исключительным давлением. То, что произошло сегодня, — это отдушина, возможность вырваться из постоянного напряжения, отвлечься от этих качелей. [...] Надеюсь, дела у нас пойдут так, как это видится фюреру.
Завтра в первой половине дня «Ю» доставит меня обратно в Россию. С каким удовольствием я бы предпочел остаться в Германии.
9 марта 1942:
Куда ни кинь взгляд, повсюду сражения. И ночь за ночью вражеские самолеты пролетают над нашими домами и укрепляют свою армию в нашем тылу. Сил противостоять этому не имеется. С трудом наши тыловые части удерживают деревни, отделяющие наши пути снабжения от противника. Это уже не просто тревожная обстановка — там целая новая армия, которую доставленные по воздуху офицеры и комиссары набрали из населения, из бывших военнопленных, из партизан. Оружия, включая артиллерию, и боеприпасов в этом районе после Вяземского сражения имеется в достатке. Когда всё это сознаешь, закрадываются сильные сомнения в том, что противник остановит свое наступление с приходом весны.
9 марта 1942:
Когда же прекратится этот исступленный навал! Мы в корне заблуждались относительно численности, возможностей и упорства русских. То же касается и организационных возможностей, и помощи, предоставляемой им.
12 марта 1942:
Повсюду жалобы на слабые силы, на недостаточно обученное пополнение, на недостаток младших командиров и на голодающих лошадей. Приходится признать: хотя русскому и не удалось выдавить нас с его территории, нашу армию он сильно проредил. Господи, до чего же скукожились наши войска, как же плохи дела с офицерами и вооружением.
Трудно и внедрить пополнение в имеющиеся войска, поскольку последние в связи с недостаточным количеством опытных командиров не могут его «переварить». Обучать! Легче сказать, чем сделать. Если почти всем, кто есть в наличии, приходится ледяной ночью, при штормовом ветре стоять на постах вдоль всей линии фронта, то днем, да еще параллельно с оборудованием позиций, стремление чему-то учиться не слишком велико.
20 апреля 1942:
Наконец, совершенно неясно, где же нам взять новых солдат, чтобы восполнить потери, возникающие в ужасающих масштабах. Мы возлагали свои надежду на весну. С позавчерашнего дня начало таять, но улучшений не чувствуется. В данный момент всё так же, как и всегда, без изменений: не важно, снег ли лежит или же всё тонет в немыслимой грязище. Из места нашего расквартирования и на легковой машине больше не выберешься, так что надо садиться на дрезину и ехать 20 километров до шоссе. А в 1000 метрах от него засел противник и радостно по всему палит.
25 апреля 1942:
Кажется, мало-помалу и у людей наверху открываются глаза. Три дня у нас провел генерал Бл[юментритт]171 из ОКХ, который раньше сам был здесь начальником штаба, очень реалистичный и здравомыслящий человек, который ясно увидел, как у нас обстоят дела: наши войска, подобно узенькой нитке жемчуга, протянуты между двумя фронтами, и ни вперед, ни назад двигаться они не могут, а резервов для исправления ситуации у нас не имеется, не говоря уже о том, чтобы по своему почину атаковать противника. Ничего другого не остается, кроме как затыкать самые горячие участки, прекрасно осознавая, что из-за этого образуются дыры на других направлениях. Остряки уже предложили воткнуть вдоль наших так называемых позиций таблички с надписями на русском: «Проход воспрещен!» Потому что солдат у нас нет. Медленно, но верно наши войска растираются в труху, если уже не растерты.
28 апреля 1942:
Противник контрударами опять отразил наступление наших войск. Повсюду царит исключительная депрессия. Я тоже могу сказать, что потрясен. Из 850 атаковавших потеряли 12 офицеров и 458 бойцов и ничего не добились
8 мая 1942:
Сейчас период распутицы: дорог, по которым можно было бы проехать, больше нет. Наша единственная линия снабжения, шоссе, которое русский в течение четырех месяцев пытался перерезать ценой жертв тысяч солдат и дюжин танков и всё же не преуспел в этом, ушло под воду и часто закрыто целыми днями. А еще лишь две с половиной недели назад это была дивная и чудесная дорога. Сегодня же большей частью оно по колено в грязи, в которой тонет всё, что должно продвигаться. Тысячи военнопленных, местных жителей, солдат стройбатальонов пытаются привести его в порядок, настилая гати. Но получается лишь заштопать отдельные участки. 10-сантиметровое щебеночное покрытие продырявлено, а под ним — дорожное полотно из глинистого мокрого грунта. Наши тяжелые немецкие грузовики просто перемалывают этот грунт сверху донизу.
На данный момент мы питаемся еще не воздухом, хотя и по воздуху. Неутомимые «Ю» завозят боеприпасы и продовольствие, точно так же как неделями они это делали зимой. Так еще можно поддерживать людей, но не лошадей. В январе здесь еще имелись остатки корма. В феврале тыловые области, откуда можно было бы его взять, заняли десантные войска и партизаны. Вот тут и началась нужда для наших лошадей. Вся солома с крыш была снята и скормлена. Но и этому пришел конец. Тысячи пали от истощения. Оставшиеся используются на износ и едва получают корм. Начавшаяся распутица удваивает требования к животным. Так что по части мобильности мы пребываем в плохом состоянии...
В войсках исчезающе мало осталось тех, кто протянул с 22 июня до сегодняшнего дня. Но и в высоких штабах люди знают, что было сделано. Для многих, как и для меня, всё это время с начала кампании и до настоящего дня было одной непрерывной бесконечной битвой, без увольнений, без отпуска, без покоя. В Первую мировую войну ничего подобного не происходило.
12 мая 1942:
Я так устал, так недоволен, так мрачен, так задерган этим несоответствием требований сверху и реального положения дел, что я внутренне просто надломился.
https://aftershock.news/?q=nod...