8
ЗАЙЦЫ
К числу дичи,
как я уже сказал, принадлежат не одни птицы, но и звери, как-то:
медведи, олени, кабаны, дикие козы и зайцы. Мне хорошо известны
только зайцы, и о них-то я намерен поговорить теперь.
В Оренбургской губернии, да, кажется, и во всех других, зайцы
водятся трех пород: русаки, беляки и тумаки. Я не причисляю
к дичи земляного зайчика, или тушканчика, которого в пищу не
употребляют. Имя русака происходит, вероятно, не от того, что
он живет на Руси, а разве от того, что и зимою хребет спины
остается у него серый, как будто русый. Беляк, очевидно, назван
по совершенной белизне своей шерсти в зимнее время. Тумак, происходя
от совокупления русака с беляком, получил имя, обличающее его
происхождение: слово тумак значит помесь. Обыкновенное местопребывание
русака и тумака — степь или безлесные горы, беляка — лес. Но
всегда есть исключения: иногда и в степи попадаются беляки,
иногда и в лесных местах, как, например, около Москвы, водятся
русаки, только они почти никогда не ложатся на дневку в большом
лесу, а всегда на открытых местах или в мелком кустарнике; старый
русак, матерой, как говорят охотники, всегда крупнее и жирнее
беляка одного с ним возраста и в то же время как-то складнее:
уши у русака острее; лапки его, особенно передние, поменьше
и поуютнее, и потому русачий малик (след) отличается с первого
взгляда от бе-лячьего. Всем известно, что русак бежит несравненно
резвее беляка, кроме весьма редких исключений, но лихой тумак
бывает резвее самого резвого русака. Летом русак так же сер,
как и беляк, и не вдруг различишь их, потому что летний русак
отличается от летнего беляка только черным хвостиком, который
у него несколько подлиннее, черною верхушкою ушей, большею рыже-ватостью
шерсти на груди и боках; но зимой они не похожи друг на друга:
беляк весь бел как снег, а у русака, особенно старого, грудь
и брюхо несколько бледно-желтоваты, по спине лежит довольно
широкий, весьма красивый пестрый ремень из темных желтоватых
и красноватых крапинок, в небольших завитках, или, точнее сказать,
вихрях, похожий на крымскую крупную мерлушку. Тумак сохраняет
все отличия русака от беляка, только в слабом виде: желтина
на груди и брюхе едва заметна, ремень на спине узок, без завитков,
и цвет его не ярок, не пестр, а сизовато-сер. Зайцы необыкновенно
плодущи, по простонародному и охотничьему выражению, смысл которого
непосредственно относится к белякам; порода русаков несравненно
малочис-леннее, а тумаки даже редки. Течка беляков (Время
их совокупления.) начинается с января, а в исходе марта,
еще по снегу, зайчиха уже мечет самых ранних, первых зайчат,
которые и называются настовики; в исходе июня — вторых, называемых
летниками и травниками (Есть еще заячий помет, который в
губерниях поюжнее называется снытники, то есть зайчата, родящиеся
тогда, когда поспеет трава сныть, вероятно в апреле месяце.
Вообще можно с достоверностью предположить, что зайчихи мечут
с исхода марта до исхода сентября; странно, что зайцы самого
позднего помета называются у охотников ярышами.), а в исходе
сентября — третьих, носящих имя листопадников: так по крайней
мере говорят деревенские охотники. Я, с своей стороны, ничего
не могу сказать против этого мнения. Могу только с достоверностью
подтвердить, что крошечные зайчата попадались мне во все три
вышесказанные срока, но мечет ли одна и та же зайчиха три раза
в год — не знаю. Судя по скорому, иногда в один год совершающемуся,
изумительному размножению зайцев, такое мнение допустить можно.
Зайчиха, как говорят, ходит сукотна девять недель, зайчат мечет
до девяти, говорят также, что они родятся слепые и до двенадцати
дней сосут мать. Господа ученые натуралисты думают, что зайчиха
ходит сукотна четыре недели, зайчат мечет от трех до шести и
кормит их своим молоком одну неделю. Кто прав — не знаю, но
в четырехнедельном сроке сукотности зайчих очень сомневаюсь.
Это время слишком коротко. Заяц — первый год от рождения — называется
прибылой, а во все последующие года — матерой. Наружность зайца
известна всем, но он имеет в себе замечательную особенность:
это устройство его задних ног, которые гораздо длиннее, толще,
сильнее передних и снабжены необыкновенно эластическими, крепкими,
сухими жилами. Отсюда происходит диковинная легкость прыжков,
иногда имеющих в длину до трех аршин (Трехаршинную меру заячьих
прыжков можно найти на всяком взбудном следе, но один известный
охотник (А. С. Хомяков) сказывал мне, что русак на бегу перепрыгивает
глубокие рытвины или расселины до семи аршин шириною.),
и вообще чудная резвость заячьего бега. Присев на задние ноги,
то есть сложив их на сгибе, упершись в какое-нибудь твердое
основание, заяц имеет способность с такою быстротою и силою
разогнуть их, что буквально бросает на воздух все свое тело;
едва обопрется он о землю передними лапками, как уже задние,
далеко перепрыгнув за передние, дают опять такой же толчок,
и бег зайца кажется одною линией, вытянутою в воздухе. Без сомнения,
быстроте прыжков много способствует крепость спинного хребта.
Теперь понятно, что зайцу неловко бежать под гору и, наоборот,
очень ловко — на гору или в гору. Первого он всегда избегает;
но, вынужденный иногда к тому преследованьем врагов, преимущественно
борзых собак, он нередко скатывается кубарем с вершины до самой
подошвы горы. Заяц не ходит, а только прыгает, он даже не может
стоять вдруг на всех четырех ногах; как скоро он останавливается
на своем бегу, то сейчас присядет на задние ноги, так они длинны.
Он особенный мастер вдруг сесть на всем бегу, и охотники говорят,
что заяц садок. Надобно еще заметить, что шея у зайца не повертывается,
и он не может оглянуться назад; услыхав какой-нибудь шум сзади
или сбоку, он опирается на задние ноги, перекидывает всего себя
в ту сторону, откуда послышался шум, садится на корточки, как
сурок, и насторожит свои длинные уши. Зайцы положительно травоядные
животные, хотя имеют очень острые зубы, которыми больно кусаются,
если возьмут их в руки неловко: живого зайца должно всегда держать
за уши и задние ноги. Когда есть трава, зайцы питаются ею, также
древесными листьями, всякими хлебными посевами и особенно любят
озимь. Зимою гложут они древесную кору, предпочтительно молодых
осин и таловых кустов, а в степях — всякую травяную ветошь,
разгребая для того своими лапками довольно большие снежные сугробы.
Плодовитые сады могут жестоко пострадать от зайцев в продолжение
зимы, если не будут взяты известные предохранительные меры.
Заяц имеет особенный, жалобный крик, похожий на плач младенца.
Он испускает его, будучи ранен и попав в когти, зубы или руки
врага. На течках же зайцы кричат особенным образом, и, подражая
этому крику, манят их охотники.
Заяц — самое робкое и беззащитное творенье. Трусость видна во
всех торопливых его движениях и утверждена русскою пословицею:
труслив, как заяц. Мне самому случалось видеть, как он дрожит,
сидя в своем логове, слыша какой-нибудь приближающийся шум и
готовясь вскочить каждую минуту. Он по справедливости боится
и зверя и птицы, и только ночью или по утренним и вечерним зарям
выходит из своего дневного убежища, встает с логова; ночь для
него совершенно заменяет день; в продолжение ее он бегает, ест
и жирует, то есть резвится, и вообще исполняет все требования
природы; с рассветом он выбирает укромное местечко, ложится
и с открытыми глазами, по особенному устройству своих коротких
век, чутко дремлет до вечера, протянув по спине длинные уши
и беспрестанно моргая своею мордочкой, опушенною редкими, но
довольно длинными, белыми усами. В долгие осенние и зимние ночи
заяц исходит, особенно по открытым полям и горам, несколько
верст, что каждый охотник, сходивший русаков по маликам, изведал
на опыте (Сходить зайца по малику — термин охотничий и значит
— отыскать его по следам. Вообще ружейные охотники держатся
терминологии псовых охотников, чему и я последую.).
Русский народ называет зайца косым. Его глаза, большие, темные,
навыкате,— не косы, это знает всякий; но, будучи пуглив и тороплив,
не имея способности оглядываться, он набегает иногда прямо на
охотника или на пенек, оторопев, круто бросается в другую сторону
и опять на что-нибудь набегает. Вероятно, вследствие таких неловких
движений назвали его косым, и даже человека, пробежавшего второпях
мимо того предмета, которого он ищет, или забежавшего не туда,
куда следует, приветствуют шуточным восклицанием: «Эх ты, косой
заяц», или: «Куда забежал скосу?» К тому же заяц, сидя на логове,
закатывает под лоб иногда один глаз, иногда и оба; вероятно,
это дремота, но при первом взгляде заяц покажется косым. Зайцев
истребляют все, кто может: волки, лисы, дворные и легавые собаки,
которые сами собою ходят охотиться за ними в лес, даже горностаи
и ласки, о чем я имел уже случай говорить. Но кроме врагов,
бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же
враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба
готовы напасть на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден
оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это
логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным
кустарником (разумеется, в чистых полях), то непременно и там
увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел),
огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий на копну
сена, почерневшую от дождя, когда сидит на стогу или на сурчине,—
увидит и, зашумев как буря, упадет на бедного зайца внезапно
из облаков, унесет в длинных и острых когтях на далекое расстояние
и, опустясь на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и
мелкими костями. Мало этого, даже ночью сторожат зайцев на мирных
гулянках большие совы и филины (Мне рассказывали охотники,
что совы и филины ловят по ночам зайцев следующим образом: они
подстерегают их на тропах; одною ногою сова вкогтится в зайца,
другою ухватится за ветку куста или дерева и таким образом держит
его до тех пор, пока он не выбьется из сил; тогда сова вкогтится
в него и другою лапой и окончательно задушит. К этому прибавляют,
что заяц отрывает иногда вкогтившуюся в него лапу (разумеется
в то время, когда сова другою лапою держится за куст), что охотникам
случалось затравливать зайцев, на которых висела вкогтившаяся
в тело, оторванная и уже высохшая лапка совы. Признаюсь, последнее
обстоятельство я считал выдумкою; но тот же охотник и знаток
этого дела, на которого я недавно ссылался (А. С. Хомяков),
удостоверил меня, что это совершенно справедливо. То же подтверждает
и другой стрелок — охотник Ю. Ф. Самарин.). Сказывал мне
один достоверный охотник, что орлы и беркуты сходят зайцев по
маликам. Это довольно странно: орлы, беркуты — не пешеходные
твари, но дело доказывается тем, что эти хищники попадают иногда
в капканы, которые ставятся на зайцев, именно на сплетении маликов,
называемом заячъею тропой (1854 года, декабря 11-го, принесли
мне средней величины желто-бурую сову, попавшую в капкан, поставленный
на заячьем малике: очевидно, что и совы сходят зайцев по следам.—
Позднейшее примечание сочинителя.).
Случайно можно застрелить беляка и даже русака во всякое время
года, но охота, особенно за беляками, начинается весной, около
больших и средних рек, на островах, залитых со всех сторон полою
водою. Эта охота очень добычлива; на иной небольшой островок
набежит зайцев множество, и они, взбуженные (То есть испуганные,
поднятые с места, отсюда: взбудный след.) охотниками, бегают
как угорелые взад и вперед, подобно испуганному, рассеянному
стаду овец; некоторые от страха бросаются в воду и переплывают
иногда немалое пространство. В это время стреляют их в большом
количестве, но я никогда не любил такой охоты, похожей на какую-то
бойню загнанной в загородь скотины. Я предпочитал весною стрельбу
беляков, обыкновенно ложащихся по снежным сувоям, которые, когда
все уже кругом растаяло, остаются неприкосновенными несколько
времени и тянутся длинными, белыми гривами по лесным опушкам
и кустам; снег скипится, окрепнет, как лед, и свободно поднимает
охотника. Зайцы любят лежать на сувоях днем после ночных похождений
для добыванья корма. Эту стрельбу удобнее производить нескольким
охотникам вместе: один, двое или трое, смотря по ширине снега,
должны идти по самому сувою, остальные около его краев; зайцы
будут вскакивать в меру и, неохотно оставляя снег, станут набегать
на которого-нибудь из охотников. Этою весеннею охотой оканчивается
настоящая стрельба зайцев до осени; впрочем, и летом, когда
в лесу нападут на зайцев клещи, они выбегают, особенно по утрам
и вечерам, на чистые поляны, опушки и дороги; проехав по лесной
дороге или пройдя поляной и опушкой, всегда можно убить несколько
беляков, непременно с несколькими клещами, которые плотно впились
в них, насосались крови и висят, как синие моченые сливы. Я
никогда не хаживал в эту пору нарочно за зайцами, а бивал их,
когда попадались нечаянно. Стреляют также зайцев (с весны, в
конце лета, когда выкосят травы, и осенью) из-под гончих собак
целым обществом охотников, и многие находят эту стрельбу очень
веселою, особенно в глубокую осень, когда все зайцы побелеют
и вместе с ними может выскочить на охотника из острова красный
зверь: волк или лиса. Я не оспариваю удовольствия этой осенней
стрельбы, но у всякого свой вкус: я не люблю охоты, где надобно
содействие посторонних людей, иногда вовсе не охотников, и должен
признаться, что не люблю ни гончих, ни борзых собак и, следовательно,
не люблю псовой охоты.
Самая лучшая стрельба беляков производится по чер-ностопу в
позднюю осень, когда они выцветут, побелеют и сделаются видны
издалека. Эта стрельба называется узерк, или узерка. Необходимое
условие для нее — долгая мокрая осень; в сухую и короткую —
зайцы не успевают выцвесть, нередко выпадает снег и застает
их в летней серой шкуре. В ненастное же время зайцы, чувствуя
неприятную мокроту, беспрестанно трутся о деревья, кусты, стоги
сена или просто валяются по земле. По мнению охотников, именно
потому они белеют скоро, что от трения лезут серые, летние,
слабые волосы и вместо них выходят белые, зимние, крепкие. Зайцы
выцветают не вдруг: сначала делаются чалыми, потом побелеет
внешняя сторона задних ног, или гачи, и тогда говорят: заяц
в штанах; потом побелеет брюхо, а за ним все прочие части, и
только пятном на лбу и полосою по спине держится красноватая,
серая шерсть; наконец, заяц весь побелеет, как лунь, как колпик
(Лунь — чеглик (самец) белохвостака, довольно большой хищной
птицы низшего разряда: он весь белый и нисколько не похож на
свою темно-красноватую пеструю самку, превосходящую его величиной
почти вдвое, а к о л п и к — белый аист с красными ногами и
носом; он водится около Астрахани.), как первый снег. Издалека
мелькает и сквозит на почерневшей земле какая-то неопределенная
белизна: в лесу, в чаще кустов, в полях и даже а степи, где
иногда ложатся беляки,— и по какому-то, тоже неопределенному,
чутью издалека узнает привычный зоркий глаз охотника, что эта
белизна — заяц, хотя бывают иногда и самые смешные ошибки. Странное
дело: отчего стрельба зайцев в узерк очень нравится почти всем
настоящим охотникам высшего разряда, не говоря уже о простых
добычливых стрелках? Певидимому в ней нет ничего заманчивого.
Зайца увидишь по большей части издали, можешь подойти к нему
близко, потому что лежит он в мокрое время крепко, по инстинкту
зная, что на голой и черной земле ему, побелевшему бедняку,
негде спрятаться от глаз врагов своих, что даже сороки и вороны
нападут на него со всех сторон с таким криком и остервенением,
что он в страхе не будет знать, куда деваться... Итак, подойдешь
к зайцу близко или подозришь его нечаянно еще ближе, прицелишься,
выстрелишь и убьешь. Вот и вся история. Что же тут есть особенно
веселого, возбуждающего, лестного, как говорят простые охотники?..
Решительно нет ничего; но я сам, рассуждающий теперь так спокойно
и благоразумно, очень помню, что в старые годы страстно любил
стрельбу в узерк, и, несмотря на беспрерывный ненастный дождь,
от которого часто сырел на полке порох, несмотря на проклятые
вспышки (ружья были тогда с кремнями), которые приводили меня
в отчаяние, целые дни, правда очень короткие, от зари до зари,
не пивши, не евши, мокрый до костей, десятки верст исхаживал
за побелевшими зайцами... то же делали и другие. Какие же тому
причины? Я говаривал об этом не один раз со многими охотниками.
Все соглашались, что точно это странность, и всякий объяснял
ее по-своему: один говорил, что заяц — крупная штука, а на крупную
штуку всегда охотник зарится, то есть жадничает ее добыть; другой
объяснял вопрос тем, что весело бить зайцев в поре, когда они
выцвели, выкунели, что тут не пропадет даром и шкурка, а пойдет
кому-нибудь в пользу. Все это отчасти справедливо, но мне кажется,
что есть и другая, так сказать, нравственная, прямая, чисто
охотничья причина: стрельба зайцев в узерк совсем не так легка
и проста, какою кажется с первого взгляда, что и доказывается
немалым числом промахов, особенно у новичков, покуда они не
применятся к делу. Промахи же случаются оттого, что логово зайца
почти всегда защищено: оно прикрыто сучками и прутьями (когда
он лежит под срубленной вершиною, что очень любит) или пеньками
дерев, завялой крупной травою, вообще каким-нибудь дрязгом,
всегда находящимся в корнях кустов или в лесной чаще. Не нужно
объяснять,
что дробь, касаясь каких-нибудь препятствий на своем пути, уклоняется
от цели и выстрел делается неверен. Но этого мало: промахи бывают
по зайцам, лежащим в степи на совершенно голых и чистых местах.
Последнее происходит, по моему мнению, от того, что в траве
виден только верх белеющей шерсти, которую заяц, обыкновенно
сжимаясь в комок на логове, всегда приподнимает: если целить
именно в ту крайнюю черту белизны, которая граничит с воздухом,
то заряд ляжет высоко, и случается иногда (случалось и со мною),
что дробь выдерет белый пух и осыплет им полукруг около логова,
а заяц убежит. Впрочем, опытные охотники знают этот секрет,
берут на цель пониже, под самую белизну; кучным зарядом вскинет
убитого зайца вверх, и в меру, на чистом месте, промаха никогда
не будет. Прибавьте ко всему, мною сказанному, что, подозрив
издалека нечто белое, подходишь с сомнением, высматриваешь;
то убеждаешься, что это заяц, то покажется, что совсем не заяц,
а какая-то белая кость; иногда вся белизна пропадет из глаз,
потому что на ходу угол зрения охотника, заслоняемый и пересекаемый
разными предметами, изменяется беспрестанно; наконец, уверившись
совершенно, что это заяц, очень редко будешь иметь терпение
подойти к нему близко; все кажется, что как-нибудь зашумишь,
испугаешь зайцэ, что он сейчас вскочит и уйдет, и охотник, особенно
горячий, всегда выстрелит на дальнюю меру... Вот причины многих
промахов, вот отчего эта стрельба горячит охотников и за что
они ее любят.
В долгую, мокрую, безморозную осень, в плодородный на зайцев
год, стрельба в узерк бывает очень добычлива: мне самому случалось
убивать в одно поле до двадцати четырех зайцев... это целый
воз. В постоянно дождливую погоду капель с деревьев выгоняет
беляков в опушки леса и даже в чистые поля. Я помню не одну
такую осень; бывало, подъедешь к небольшому отъемному острову
или лесному отрогу — и около него, даже по озимям, везде виднеются
беловатые пятна: это зайцы. В одну такую осень, именно в 1816
году, октября 28-го, мне случилось убить диковинной величины
беляка. Он напугал меня не на шутку: ходя по лесу в серый туманный
день, я убил уже много зайцев и развесил их по сучьям, чтобы
собрать после, вместе с другим охотником; от наступающих сумерек
становилось темно; вдруг вижу я огромное подобие белого зайца,
сидящего на корточках, в воздухе, как мне показалось, на аршин
от земли. Охотники несколько суеверны, и я не хочу запираться,
что сначала сильно испугался; долго стоял на одном месте и думал,
что мне померещилось, что обман исчезнет. Наконец, я успокоился,
ободрился и разглядел, что огромный беляк сидел не на воздухе,
а на толстом липовом пеньке, что зайцы делают нередко. Он сидел
несколько боком ко мне, шевелил ушами и передними лапками, прислушивался
к шуму и, пови-димому, меня не замечал; расстояние было недалекое,
оба ствола моего ружья заряжены крупной гусиной дробью, я собрался
с духом, приложился, выстрелил— заяц необычайно пронзительно
и жалобно закричал и повалился, как сноп, на землю... Я убежал,
отыскал моего товарища и вместе с ним и кучером пришел на то
место, где выстрелил в диковинного беляка: убитый наповал, он
лежал у пенька, и в самом деле — это было чудо! По крайней мере
в полтора раза, если не вдвое, был он больше самого матерого
русака! По всему его телу, под кожей, находились какие-то шишки,
а на скулах, также под кожей, лежали твердые, мясистые желваки,
чуть не в кулак величиною. Я долго сберегал этого зайца и показывал
охотникам, но мяса такого урода никто есть не стал. Один крестьянин,
стрелок, объяснял мне, что это заячий князек и что он появляется
лет через сто. Очень досадно, что я не сделал чучелы, даже не
взвесил и не смерил этого диковинного зайца, в котором излишество
животной растительности переходило даже в болезненное уродство.
Но есть еще стрельба зайцев, которая, по-моему, в охотничьем
отношении лучше стрельбы в узерк, хотя она не только недобычлива,
но даже бывает скудна и очень утомительна: это стрельба русаков
по пороше (Порошею называется каждый новый снег, выпавший
с вечера или даже в ночь, но переставший к утру: он точно запорошит
все старые следы, а новые, если погода тепла, отпечатаются на
свежем снегу так отчетисто, что даже видны ноготки ходившего
зверя. Если снег небольшой, то пороша называется мелкою, если
большой — гретою, если мокрый — печатною.). Изредка между
ними попадаются и тумаки, в нравах своих совершенно сходные
с русаками. Тут надобно уменье сходить зайца, то есть по малику
дойти, наконец, до логова и застрелить его на лежке или в бег.
Это уменье можно приобресть одной опытностью. Если принять рано
утром вечерний малик русака, только что вставшего с логова,
то в мелкую и легкую порошу за ним, без сноровки, проходишь
до полдён: русак сначала бегает, играет и греется, потом ест,
потом опять резвится, жирует, снова ест и уже на заре отправляется
на логово, которое у него бывает по большей части в разных местах,
кроме особенных исключений; сбираясь лечь, заяц мечет петли
(от двух до четырех), то есть делает круг, возвращается на свой
малик, вздваивает его, встраивает и даже четверит, прыгает в
сторону, снова немного походит, наконец после последней петли
иногда опять встраивает малик и, сделав несколько самых больших
прыжков, окончательно ложится на логово; случается иногда, что
место ему не понравится, и он выбирает другое. Все это изменяется,
смотря по качеству пороши и по погоде: если пороша мелка и погода
холодна, заяц ходит много; если напротив — ходит мало. Сверх
того, чем позднее перестанет идти снег, тем короче заячьи малики,
так что если снег шел сильный и перестал на заре (что случается
довольно часто), то где увидишь малик, там лежит и заяц, ибо
все его прежние ходы запорошило снегом; само собою разумеется,
что малики тогда попадаются редко. Пешком эта охота слишком
тяжела, и потому для отысканья русачьих маликов надобно ездить
верхом, а всего лучше в легких санях; разбирать путаницы всех
жировок, или жиров, и ходов не должно, а надобно объезжать их
кругом и считать входы и выходы: если нет лишнего выхода — русак
лежит тут, в жирах, что, впрочем, бывает довольно редко; отыскав
же выход и увидя, наконец, что заяц начал метать петли, охотник
должен уже пешком, с ружьем наготове и с взведенными курками,
идти по малику: логово где-нибудь недалеко, и надобно не зевать
и не слишком заглядываться на свежесть следов, а смотреть, нет
ли сметки вбок и не лежит ли русак где-нибудь в стороне. Случается
иногда, что не услышишь ни малейшего шороха и не увидишь, как
он вскочит и уйдет; добравшись до логова, только по взбуд-ному
следу догадаешься, что добыча ускользнула. Впрочем, днем заяц
ходит мало и сейчас ложится; через несколько времени, дав зайцу
успокоиться, можно опять и уж очень скоро сойти его; но на второй
лежке он не так крепко лежит, как на первой. Любимые места у
русака для логова — сурчины, где он ложится у самой сурочьей
норы и прячется в нее при первой опасности; потом снежные удулы
по межам и овражкам: в них он делает себе небольшое углубление
в виде норы, в которое ложится; если дует погодка и тащит снежок,
то заметет совсем лаз в его логово. Тут он так крепко иногда
лежит, что мне самому случалось взминать снег ногами, чтоб взбудить
русака... и что за красота, когда он вылетит из удула, на все
стороны рассыпав снежную пыль, матерой, цветной, красивый, и
покатит по чистому полю!.. Весело прекратить этот быстрый бег
метким выстрелом, от которого колесом завертится русак с разбега
и потом растянется на снегу!.. Покуда пороши еще мелки и снежной
норы сделать нельзя, русаки ложатся предпочтительно по горным
долочкам, поросшим каким-нибудь степным кустарником, также по
межам, где обыкновенно придувает снег к нагнувшейся высокой
траве; нередко сходят они с гор в замерзшие, камышистые болота
(если они есть близко) и выбирают для логова иногда большие
кочки; в чистой и гладкой степи русаки лежат под кустиками ковыля.
Очевидно, что по пороше в один день не много сойдешь и убьешь
зайцев; а когда первозимье устанавливается беспутно, говоря
по-охотничьи, то есть снег идет днем, а не ночью и пороши ложатся
неудобно, и если скоро сделается на снегу наст, который поднимает
зайца, а не поднимает охотника, хрустит под его ногами и далеко
вспугивает русака,— тогда этой заманчивой стрельбы вовсе не
бывает.
Русаки — большие охотники до хлебной пищи, и потому ближайшие
от деревень постоянно посещают хлебные гумна, даже ложатся в
них на день и так бывают смелы, что, несмотря на ежедневные
крестьянские работы и на гам народа и стук цепов, остаются спокойно
на своих логовах. Таких русаков называют гуменниками; они сытее
и резвее других. Я много раз сам нахаживал русаков на гумнах
и бивал их. Один раз при мне поймали у самой риги русака в огромной
куче длинных дров, куда он залезал на день: крестьянин, сушивший
ригу, заметил на заре, что заяц влез в дрова, и заставил лазею
плахой. Около Москвы, где хлеб обмолачивается с осени, русаки
ходят есть сено в сенные сараи. Иногда делают то же и беляки.
Хлебный русак до того бывает жирен, что, не видавши, трудно
поверить: от одних почек из внутренности русачьей тушки собирается
иногда сала до двух фунтов! Сколько же его еще остается? Такой
русак отлично вкусен, и беляк, даже очень сытый, никогда сравниться
с ним не может. Вообще заячье мясо имеет сильный и приятный
вкус дичины: оно очень питательно, даже горячительно. Еще недавно
на моей памяти народ не ел зайцев; теперь в некоторых местах
начинают употреблять в пищу задки или почки, а передки бросают,
говоря, что передок у зайца собачий. Это я рассказываю о крестьянах
отдаленных Симбирской и Оренбургской губерний, а подмосковные,
вероятно, не так строги в соблюдении народных предрассудков.
Самый сильнейший истребитель заячьих пород — человек, и ружье
еще самое слабое орудие к их истреблению; борзые собаки и выборзки
(до которых большие охотники мордва, чуваши и татары), тенета,
то есть заячьи сети, капканы — вот кто губит их тысячами. Для
стрелянья зайцев надобно употреблять крупную дробь: 1-? и 2-?
нумера. Кроме того, что иногда приходится стрелять далеко, зайцы,
не будучи особенно крепки к ружью, защищены пушистой шерстью,
которая очень ослабляет действие и крупной дроби, а мелкая в
ней завертывается. Впрочем, само собою разумеется, что в близком
расстоянии убьешь зайца всякой дробью. Кроме описанных мною
трех пород, в Оренбургской губернии изредка попадаются черные
зайцы обыкновенного склада и величины; мне никогда не удалось
их видеть.
|
|
