9
КОРОСТЕЛЬ
Может
быть, покажется странным причисление коростеля к разряду степной,
или полевой, дичи, потому что главнейшее его местопребывание
— луга, поросшие изредка кустами, не только лежащие в соседстве
болот, но и сами иногда довольно мокрые; все это справедливо:
точно, там дергуны живут с весны и там выводят детей, но зато
сейчас с молодыми перебираются они в хлеба, потом в травянистые
межи и залежи и, наконец, в лесные опушки. Итак, куда причислить
коростеля? Не составлять же для него особого отдела болотисто-луговой
дичи? Да и это будет неверно. В болотах же, где он также иногда
держится, есть свой коростель, постоянно в них живущий,— погоныш,
о котором я уже говорил
Коростель — названье охотничье и книжное; дергун, дергач — вот
русские народные имена. Городская и особенно столичная публика
мало знает коростеля; но зато все деревенские жители, от мала
до велика, вдоволь наслушались его неугомонных криков. Но как
приятны весной и летом эти неблагозвучные хриплые звуки, особенно
когда они впервые начнут раздаваться, что, впрочем, никогда
не бывает рано; довольно поднявшаяся трава и зазеленевшие кусты
— вот необходимое условие для дергуновой песни, поистине похожей
на какое-то однообразное дерганье.
Коростель немного больше перепелки объемом своего тела, только
несколько длиннее станом, но при первом взгляде кажется гораздо
ее больше; причиною тому длинная шея, длинные ноги и перья.
Несмотря на то, все устройство его членов также чисто куриное.
Коростель покрыт перьями красно-бурого цвета, с небольшими,
продолговатыми, темными полосками или пестринками; крылья у
него гораздо краснее; по всей спине лежат длинные перья, темноватые
посредине и с светлокоричневыми обводками по краям; брюшко гораздо
светлее, зоб отливает каким-то слегка сизым глянцем, нос обыкновенного
рогового, а ноги светло-костяного цвета, подбой крыльев красный,
на боках, под ними, перышки пестрые. Эта пестрота простирается
к хвосту и даже на верхние части ног, покрытые мелкими перышками;
хвост коротенький, также пестрый. Полетом своим он отличается
от всех птиц: зад у него всегда висит, как будто он подстрелен,
отчего дергун держится на лету не горизонтально, а точно едет
по воздуху, почти стоймя; притом он имеет ту особенность, что,
взлетев, не старается держаться против ветра, как все другие
птицы, но охотно летит по ветру, отчего перья его заворачиваются
и он кажется каким-то косматым. Впрочем, может быть, это охота
невольная и он летит по ветру вследствие устройства своих небольших
крыльев, слабости сил и полета, который всегда наводил на меня
сомнение: как может эта птичка, так тяжело, неловко и плохо
летающая, переноситься через огромное пространство и даже через
море, чтобы провесть зиму в теплом климате? Притом никто не
видывал коростелей не только прилетными или отлетными станицами,
но двух или трех вместе: весной они появляются поодиночке и
осенью пропадают так же. Как не подумать, что коростели забиваются
осенью в какие-нибудь лесные трущобы и проводят зиму в состоянии
оцепенения, как, например, коршуны, которых находят в дуплах
замерзшими, жесткими как дерево и которые, оттаяв в тепле, оживают,
что я видал сам. Между тем отлет коростелей не подвержен сомнению.
Возвращаюсь к описанию коростеля. Летает он плохо, зато бегает
удивительно проворно и неутомимо. Если собака причует его в
большой траве, то дергун, надеясь больше на свои ноги, чем на
крылья, не скоро поднимется, он измучит охотника, особенно в
жаркое время. Чем собака лучше дрессирована, чем крепче у ней
стойка, тем труднее ей поднять коростеля: почуяв близко дичь,
издающую из себя особенно сильный запах, отчего всякая собака
ищет по коростелю необыкновенно горячо, она сейчас делает стойку,
а коростель, как будто с намерением приостановясь на минуту,
пускается бежать во все лопатки. Покуда охотник успеет сказать
пиль и собака подойти или броситься к тому месту, где сидела
птица, коростель убежит за десять, за двадцать сажен; снова
начнет искать собака по горячему следу, снова сделает стойку,
и опять повторится та же проделка; собака разгорячится и начнет
преследовать прыжками беспрестанно ее обманывающего дергуна
и, наконец, спугнет его; но это чрезвычайно портит собаку. Вот
почему охотники не дают молодой хорошей собаке искать по коростелям
и вот почему бьют их не так много; впрочем, для старой, твердо
дрессированной собаки приискиванье коростелей безвредно, особенно
для имеющей верхнее чутье; она, не утомляя себя разбираньем
и беганьем по перепутан-ным, бесконечным дергуновым следам,
поведет охотнч-ка скоро и прямо к нему, и он принужден будет
подняться. На местах, поросших невысокою и негустою травою,
коростели подымаются гораздо скорее, потому что боятся подпускать
собаку к себе слишком близко. Но вот странность: мне и другим охотникам часто случалось спугивать дергунов неожиданно, без
собаки, ходя совсем не за ними и даже в большой траве; кажется,
им было бы очень легко спрятаться или убежать.
Всего замечательнее в коростеле — его голос, или крик, доставляющий
ему общенародную известность. Этот крик очень похож на слог
дерг, дерг, дерг, повторяемый им иногда до пятнадцати раз сряду.
В хриплых звуках этого крика есть какая-то горячность и задорность.
Прислушиваясь внимательно, сейчас почувствуешь, что это не просто
спокойный голос или пенье птицы, а крик страсти. Этот крик имеет
еще ту особенность, что в одно время слышится в разных направлениях
и расстояниях; сначала я думал, что кричат несколько коростелей
вдруг, но впоследствии имел случай убедиться, что кричит один
и тот же коростель. Я увидел своими глазами причину, от которой
происходит этот обман: коростель кричит, как бешеный, с неистовством,
с надсадой, вытягивая шею, подаваясь вперед всем телом при каждом
вскрикиванье, как будто наскакивая на что-то, и беспрестанно
повертываясь на одном месте в разные стороны, отчего и происходит
разность в силе и близости крика. Как скоро коростель крикнет,
отвернувшись головой в противоположную сторону, крик покажется
гораздо дальше, и наоборот. Притом коростель, прокричав раз
с десять или более, сейчас начинает бегать взад и вперед и,
отбежав на сажень или на две, опять начинает кричать, следственно
беспрестанно переменяет место. Различия в полноте и силе голоса
коростеля, которое замечается у перепелов, я не находил, но
есть разница в числе криков, или ударов. Из всего вышесказанного
я заключаю, что крики коростеля не что иное, как призыванье
самки и выражение собственного чувства сладострастия. Много
хлопотал я, чтоб все это узнать поближе и поподробнее, но при
всех моих стараниях никак не мог подглядеть их совокупления,
потому что в траве и в кустах ничего разглядеть нельзя, несмотря
на довольно сильную зрительную трубку, которою я вооружался
в своих наблюдениях. Мне сказывал крестьянин, что однажды он
спал в кустах и, проснувшись, увидел, что недалеко от него дергун
совокуплялся с дергунихой самым обыкновенным порядком, после
чего самка, отряхнувшись, убежала, а самец, немного погодя,
начал кричать. Это подтверждает мое предположение, что коростель
криком зовет самку, которая или к нему прибежит, или подаст
ему от себя голос, как перепелка: голоса этого, впрочем, никто
из охотников не слыхивал.— Несмотря на неопреде-
ленность и неполноту этих сведений, можно вывести следующие
заключения: 1) коростели не разбиваются на пары; 2) не имеют
токов; 3) совокупление происходит случайно с разными самками
и 4) самец не разделяет с самкою забот о выводе детей.
Близкое знакомство с коростелями увлекло меня несколько вперед;
но я возвращаюсь к принятому мною порядку. Я уже сказал, что
никто не видал прилета коростелей. Судя по времени начала их
крика, можно подумать, что коростели появляются очень поздно,
но это будет заключение ошибочное: коростели прилетают едва
ли позднее дупельшнепов, только не выбегают на открытые места,
потому что еще нет на них травы, а прячутся в чаще кустов, в
самых корнях, в густых уремах, иногда очень мокрых, куда в это
время года незачем лазить охотнику. Я догадывался об этом давно
по горячему поиску собаки, даже видал что-то, взлетавшее в кустах,
и по красноте перьев думал, что это вальдшнепы, но потом убедился,
что это были коростели; я убивал их в исходе апреля, а кричать
начинают они в исходе мая. В это же последнее время два раза
случилось мне найти гнезда коростелей, тщательно свитые из сухой
травы и устроенные весьма скрытно в непроходимой чаще кустов,
растущих на опушке уремы. Яиц я не находил более десяти, но,
говорят, их бывает до пятнадцати, чему я не совсем верю, потому
что в последнем случае коростели были бы многочисленнее; яички
маленькие, несколько продолговатой формы, беловато-сизого цвета,
покрыты красивыми коричневыми крапинками. На гнезде сидит одна
самка; коростелята выводятся очень мелки и покрыты черным, как
уголь, пухом, скоро оставляют гнездо и бегают с большим проворством.
Вообще и гнезда и выводки коростелей попадаются очень редко.
Как скоро немного подрастут молодые, матка уводит их в хлебные
поля, и с этого времени до поздней осени я уже не нахаживал
молодых коростелей выводками, а всегда поодиночке. Самцы и вообще
коростели холостые остаются около лугов даже тогда, когда их
скосят, перемещаясь на время в соседние поля, залежи и не очень
мокрые болота или опушки уремы. Коростели перестают кричать
ранее перепелов: в половине июля. Не знаю, когда спят дергуны?
Они кричат и день и ночь, преимущественно по зарям, которые,
именно в это время года, одна с другою сходятся: вероятно, они
дремлют около полдён.
Собственно за одними коростелями охоты нет; они попадаются между
другой дичью: в лугах — между дупелями и болотными куликами,
в поле — между перепелками и в мелких перелесках — между молодыми
тетеревами. Коростелей никогда не убьешь много: десяток в одно
поле — это самое большое число. Во-первых, они не так многочисленны,
и, во-вторых, подымать их тяжело и для собаки и для охотника.
Я описал полет коростелей, и потому нетрудно заключить, что
стрельба их весьма легка: к ружью они слабы, и для них очень
достаточно мелкой бекасиной дроби. По большей части они поднимаются
так близко и всегда летят так медленно, что их надобно выпускать
в меру. Молодые, горячие охотники, забывающие это необходимое
правило, нередко разбивают вдребезги коростеля или дают промах,
что бывает очень досадно и что (надо признаться) случалось со
мной. В кустах и около кустов стрелять коростеля труднее: он
сейчас завернет за куст, сквозь который, когда он одет зелеными
листьями, птицы не видно и убить ее невозможно.
Весною и летом, до исхода июля, коростели довольно худы, но
с перемещением в поля очень скоро так жиреют, что к концу августа
буквально заплывают салом, и в это время коростель имеет отличный
вкус, потому что жир его не так приторен, как перепелиный. Впрочем,
коростели всегда недурны. В болотных лугах они питаются всякою
дрянью, то есть всякими насекомыми, а в полях кушают чистый
хлеб и созревшие семена некоторых трав, так же очень питательные.
Весь август бьются коростели около хлебных полей, укрываясь
— в свободное от приискиванья корма полдневное время — в широких
травянистых межах, поросших мелким полевым кустарником: это
любимое их местопребывание, но за неимением его держатся в соседственных
залежах, долочках с мелким лесом и в лесных опушках, куда перебираются
уже окончательно перед отлетом, или, вернее сказать, перед своим
пропаданьем. Я нахаживал коростелей до 10 сентября и, признаюсь,
тогда считал их дорогою добычею.
Коростелей вместе с перепелками травят ястребами, но нельзя
сказать, чтобы всякий ястреб брал коростеля, и по весьма смешной
причине: как скоро ястреб станет догонять коростеля и распустит
на него свои когти, последний сильно закричит; этот крик похож
на щеко-танье сороки или огрызанье хорька. Если в первый раз
ястреб испугается и пролетит мимо, то уже никогда не станет
брать коростелей. Разумеется, это случается с ястребами молодыми,
гнездарями (вынутыми из гнезд и выкормленными в клетке), а старые,
или слетки, уже заловившие на воле, не испугаются коростелиного
ще-котанья. Иногда берет их и жадный гнездарь, уже много ловивший
до встречи с коростелем.
