1
ДРОФА
Имя
дрофы — не знаю, откуда происходит. В Оренбургской губернии
зовут ее по-татарски гудок, или дудак. Это же название слыхал
я в соседственных губерниях, но в Курской, вместо дрофа, говорят
дрохва. Я остаюсь убежден в нерусском происхождении этого слова.
По величине своей, особенно по тяжести (старая жирная дрофа
весит до тридцати пяти фунтов), по вкусному мясу, когда она
молода и сыта, по осторожности ее и трудности добыванья дрофа
имеет бесспорное право на первенство между степною дичью. Станом
и статью, образованием головы, носа и ног она очень похожа на
дворовую большую индейку. Молодая дрофа в первый год пером иссера-глинистая,
но с возрастом выцветает и делается год от году белее. Голова
у дрофы и шея какого-то пепельного или зольного цвета; нос толстый,
крепкий, несколько погнутый книзу, в вершок длиною, темно-серый
и не гладкий, а шероховатый; зрачки глаз желтые; ушные скважины
необыкновенно велики и открыты, тогда как у всех других птиц
они так спрятаны под мелкими перышками, что их и не приметишь;
под горлом у ней есть внутренний кожаный мешок, в котором может
вмещаться много воды; ноги толстые, покрытые крупными серыми
чешуйками, и, в отличие от других птиц, на каждой только по
три пальца.
Петух, или самец, кроме большей величины, отличается тем, что
у него по обеим сторонам головы растут перья, вихрястые или
хохластые, а около подбородка, вдоль шеи, висят косицы длиною
вершка в два с половиной, в виде гривы или ожерелья, распускающегося,
как веер: всего этого нет у курицы, или дрофиной самки, да и
вообще зольный цвет головы и шеи, ржавая краснота перьев и темные
струи по спине у самца ярче. Пух у дрофы редкий, иссера-розовый;
даже перышки на брюхе и спине у самых корней имеют розовый цвет.
Она отличается от всех птиц внутренним устройством своего организма,
и один только стрепет, как мы увидим ниже, разделяет с нею эту
особенность. Дрофа имеет желудок, и пища переваривается в нем,
а не в зобу. Тудаки водятся, то есть выводят детей, непременно
в степи настоящей, еще не тронутой сохою (Есть охотники,
которые утверждают противное, но я, убежденный примером других
птиц, не верю, чтобы дрофа вила гнездо и выводила детей в молодых
хлебах, но, вероятно, она немедленно перемещается туда с своими
цыплятами.), но летают кормиться везде: на залежи, озими
и хлебные поля. Я не нахаживал гнезд дрофы, но, судя по стрепету,
имеющему с нею большое сходство во всем, кроме величины, можно
поверить рассказам охотников, что дрофа кладет до девяти яиц
(другие утверждают, что не более трех), похожих фигурою на яйца
индейки, с тою разницею, что дрофиные несколько больше, круглее,
цветом темные, с желтоватыми пятнами. Дрофа питается преимущественно
травою, изредка хлебными зернами, но глотает всяких насекомых,
даже ящериц, неоперившихся птичек, мышей, земляных лягушек и
небольших змей, чем особенно занимается журавль. Весною появляются
тудаки небольшими станичками, а к осени собираются большими
стаями: в это время застрелить дрофу еще труднее, чем весною.
Во множестве они очень сторожки и не допускают на ружейный выстрел,
даже картечью, хотя бы охотник подъезжал на крестьянской телеге,
обтыканной зелеными ветвями, или спрятанный в возу травы или
сена. Но в одиночку, даже в паре, дрофы несколько смирнее; иногда
может удасться подъехать к ним в меру выстрела крупною гусиною
дробью или безымянкой: последняя благонадежнее потому, что стрелять
приходится не близко, и потому, что эта птица к ружью очень
крепка. Пешком подойти к ней невозможно, а можно, если местность
будет благоприятна, как-нибудь подползти оврагом, подкрасться
из-за бугра, нежатого хлеба или стога сена. Дрофу в одиночку
и даже в паре можно заездить, как говорят охотники, то есть,
увидав их издали, начать ездить кругом; сначала круги давать
большие, а потом с каждым разом их уменьшать; дрофа не станет
нажидать на себя человека и сейчас пойдет прочь, но как везде
будет встречать того же, все ближе подъезжающего охотника, то,
походя взад и вперед, ляжет в какую-нибудь ямку, хотя бы в ней
негде было спрятать одной ее головы: в этом глупом положении,
вытянув шею и выставив напоказ все свое объемистое тело, подпускает
она охотника довольно близко. Разумеется, не на всякой местности
можно исполнить этот нехитрый маневр.
Все, что я говорю о дрофах — говорю понаслышке от достоверных
охотников. К собственному моему удивле-
нию и огорчению, я почти незнаком с нравами и стрельбой этой
первоклассной степной дичи, хотя долго жил в такой губернии,
где дрофа в некоторых уездах продолжает водиться довольно изобильно.
Чтоб понять такую странность, надобно принять в соображение
огромное пространство Оренбургской губернии: это обширный край,
целое царство. Я живал всегда именно в тех уездах, где даже
залетные дрофы считались редкостью. Прежде они водились везде,
но теперь держатся только там, где не так сильно умножилось
народонаселение, где остались большие пространства нераспаханной,
мало посещаемой башкирскими табунами ковылистой степи. Впрочем,
мне случалось несколько раз находить дроф по одной и по две
и даже по нескольку штук, но не только не удалось убить, даже
выстрелить в дрофу привелось один раз во всю мою жизнь, и то
в лет, утиною дробью и не в меру. Во встречах моих с тудаками
господствовала совершенная неудача, полное охотничье несчастие.
Боясь наскучить моим читателям, я не стану их описывать. Но
застреленных дроф другими охотниками, молодых и старых, худых
и жирных, я видел не один раз и мог рассмотреть внимательно
их наружность и внутренность.— Полет у дрофы тяжел, крыльями
она машет редко и как будто слегка переваливается с боку на
бок, но летит сильно и скоро. Весною оказывается не рано, а
по наступлении теплой погоды, когда подрастет уже молодая трава.
Говорят, что осенью дрофы собираются перед отлетом огромнейшими
стаями и держатся долго, постепенно подвигаясь к югу. Рассказывали
также мне башкирцы, что тудаки очень охотно бродят целыми станицами
по старым, уже брошенным башкирским кочам, или кочевьям. Дрофы
предпочтительно любят рыться и копаться там, где стояли плетеные
шалаши, или так называемые калмыцкие кибитки, и где осталось
много нечистот человеческих и скотских.
Дальнейших подробностей о нравах этой замечательной птицы, равно
и о средствах ее добывания, к сожалению, сообщить не могу, потому
что не люблю основываться на одних рассказах.
