Охота на уток с собакой

Первые два сезона молодую легавую собаку брать на охоту за утками не рекомендуется. Нельзя советовать охотиться на водоплавающую дичь и с такой легавой, которую владелец каждый год ставит на полевые состязания. На уток можно охотиться лишь с легавой, которая служит владельцу на охоте на пернатую дичь как пользовательная рабочая собака. Легавую, которая повидала разную дичь, на третий сезон вполне можно брать на утиную охоту. На такой охоте на уток, так же как и на всякой другой, она будет разыскивать дичь. Но поскольку все утки из-под собаки или сразу же поднимаются на крыло, или пытаются вплавь удрать от преследования, естественно, работа легавой здесь будет несколько иной. Она должна найти уток, таящихся обычно в зарослях камышей, в затопленных прибрежных ивняках или осоке и, преследуя их вплавь, заставить их подняться в воздух. Убитых и подранков легавая должна подавать в руки хозяина. Опытная легавая быстро осваивается с новой обстановкой и поведением водоплавающей дичи и уже на второй-третьей охоте за утками начинает превосходно справляться с не совсем обычными для нее функциями.

Для охоты на уток одинаково пригодны легавые всех пород. Но осенью, когда вода становится уже холодной, охотней работают в воде сеттера и особенно жесткошерстные легавые. Из легавых, как правило, получаются отличные утятники.

Очень хороши для этой охоты спаниэли. Невзирая на их сравнительно небольшой рост, нормально выращенные и тренированные на охоте спаниэли показывают удивительную выносливость. В крепях, где не пролезет крупная собака, спаниэли легко пробираются. Они очень любят воду и часами способны преследовать уток, не вылезая на берег.

Дрессировке спаниэли поддаются очень легко.

Поиск у спаниэлей, естественно, много короче, чем у крупных собак, но они энергичны и настойчивы. У всех спаниэлей от природы большая охотничья страсть. Спаниэли, с которыми их владельцы охотятся за утками, часто ничуть не уступают хорошим утятникам других пород.

Живя в Сибири, где водоплавающей дичи довольно много, собрались мы вдвоем с товарищем, у которого были два прекрасных довольно крупных кофейно-крапчатых спаниэля Марс и Том, за утками. Хозяин не раз хвалил их и особенно на утиной охоте. Поехали мы в дальние угодья за две сотни километров от города. Только поздно вечером добрались до пасеки, на которой жил мой приятель Игнат. Невдалеке от пасеки протекает небольшая речка Черная с заболоченными берегами и массой разбросанных в ее пойме прекрасных глухих озер и проток, густо заросших камышом, рогозом и тростником. В этих угодьях я всегда находил много уток, преимущественно кряковых и серых.

Когда пробитой среди камышей тропой мы вышли к речке, солнце уже поднялось из-за отрогов Саян, покрытых темной тайгой. Мы решили пройти сперва километра четыре берегом, чтобы проверить выводки по самой речке, а затем уже на обратном пути заняться озерами. Мой товарищ на мелком месте перебрел речку и спустил со сворок собак. Идя разными берегами речки, мы направились вниз по ее течению. Заводи, которые встречались то с одной, то с другой стороны, приходилось обходить кругом. Пройдя берегом километра два, мы убили всего по одной утке. Я понял, что Игнат еще до открытия сезона охоты успел здесь похозяйничать.

Собачки старательно обшаривали прибрежные заросли, но ничего, кроме куличков да нескольких лысух, не выгнали.

В одной заводи, почти сплошь заросшей осокой и хвощом, я заметил, как Марс на другом от меня берегу энергично заработал, по всему было видно, что он причуял дичь. Мой друг был за камышами и работу собаки видеть не мог, поэтому я встал, ожидая результата. Марс на махах, шлепая по воде, устремился в тальник, откуда с кряканьем поднялась старка и шесть крупных молодых. Первый выстрел оборвал полет старки, а вторым я сбил молодую. Остальные, пролетев метров полтораста, опустились за кустами на ближнее озеро. Том и Марс взяли моих уток и скрылись в камышах, чтобы отнести их своему хозяину.

Озеро, куда переместились утки, было на моей стороне, поэтому я крикнул другу, чтобы он перебрел на мой берег, и с разных сторон мы подошли к озерку. Собак не было видно, только из затопленных тальников слышно было их шлепанье и пыхтение. Я увидел Марса, который, повизгивая, преследуя уток, спеша плыл хвощом вдоль моего берега. Да вон и они - вся пятерка, вытянув шейки, спешат уплыть от назойливого преследователя. После моего дублета - сперва по плывущим и вторым влет - мне удалось убить пару молодых. Три оставшихся потянули вдоль озера на моего друга. С его стороны послышался дублет. Том был уже около меня, он спешил к моей дальней утке, а с другой - Марсик уже спешил к своему хозяину.

Шутливо делясь впечатлениями, мы направились к озеру Виловатому, на котором, как я знал, всегда держалось до десятка выводков.

Не успели мы подойти, как обе собаки, все время сдерживаемые хозяином, скрылись в тальниках. С шумом и кряканьем сорвалась пара кряковых. После наших почти слившихся выстрелов одна из них, сложив крылья, упала на плес, а вторая под углом снизилась в осоку на другой берег. Я вышел к за-плеску озера. Том и Марсик вплавь спешили к убитой, чуть еще шевелящей лапками, утке. Но Том, который был помощнее, опередил маленького Марсика и, взяв с гордостью трофей, повернул к берегу. Марсик, обескураженный, своими выразительными глазами недовольно покосился на Тома и продолжал путь дальше к тому месту, где снизился подранок. Мой друг был на противоположном берегу. Я отобрал у Тома утку и направил его обратно в кусты, а сам, забежав берегом вперед, опять вышел к берегу и стал ждать. Слышу пыхтение Марсика, который вплавь преследует уходящего подранка. Выстрел прекратил преследование. Одновременно с моим выстрелом с берега бросился в воду Том и, вновь опередив Марсика, первым доплыл до утки. Оглядываясь, точно издеваясь над Марсиком, он поплыл в мою сторону. Выплыв на берег, он отряхнулся и со всех ног с убитой уткой берегом бросился к хозяину.

Чем дальше уходили мы от пасеки, тем чаще и больше мы находили уток. До полудня вволю настрелявшись, мы выбрали на берегу в тени черемухи укромное место, вскипятили чайник, закусили и под веселые жизнерадостные крики малюток-крачек, точно бабочки порхавших над плесом, под охраной собак заснули крепким и здоровым сном.

Охотиться за утками можно и с лайкой. Почти все без исключения лайки очень любят воду и в летнее время при первой возможности лезут купаться. Поэтому лайки, с которыми охотятся на уток, становятся прекрасными утятниками. Обладая, как правило, прекрасным чутьем, они легко справляются со своими обязанностями на утиной охоте.

С юношеских лет у меня постоянно были лайки, с которыми я успешно охотился и на боровую и на водоплавающую дичь. Особенно хорошо работал привезенный отцом из Коми АССР крупный кобель Боско. Он одновременно был хорошим работником по медведю и незаменимым утятником и глухарятником. Уже поздней осенью он мог часами, не вылезая на берег, гонять в затопленных заболоченных ольховых зарослях не желающих подниматься на крыло уток запоздавших выводков.

При желании каждую лайку можно сделать утятницей. Они легко поддаются дрессировке и скоро начинают охотно подавать.

По полазистости в заболоченных труднопроходимых участках угодий с лайкой не может сравниться ни одна собака другой породы, кроме разве русских гончих.

Когда лайки по той или иной дичи или зверю работают парой, то все их поступки бывают удивительно согласованными. У меня были две зверовые эвенкийские лайки, вывезенные с Подкаменной Тунгуски. Во время охоты все их действия были четкими и взаимно согласованными, слаженными. Подобную на диво слаженную интересную работу двух лаек мне довелось наблюдать и во время охоты на уток.

В середине августа добрался я до деревни Черная Маза. Отановился у своего приятеля охотника-промысловика Викторки, с которым мы не одну ночь прокоротали на глухариных токах. Несмотря на его уже довольно преклонный возраст, в деревне все его продолжали звать Викторкой. Приехал я к нему с крапчатым сеттером Джимом, чтобы поохотиться на тетеревов. За чаем Викторка предложил мне уделить денек охоте на уток.

На другой день проснулись мы затемно, а когда переплывали в лодке через Волгу, уже светало. На реке один за другим гасли бакены, где-то за излучиной на перекате глухо шлепал плицами невидимый пароход; в воздухе не шелохнет; зеркальная гладь могучей реки рябилась лишь на песчаных косах; лениво взмахивая длинными крыльями, изредка молча пролетали над рекою розовые в первых лучах солнца, показавшегося из-за острова, чайки; тишина была изумительная.

Перевалив через реку, мы вытащили подальше на заплесок лодку, взяли ружья, сумки и лугами пошли в направлении к так называемой палме - болоту Пробуса. Палмой на Волге у нас называют заболоченные ольховые леса. Такие урочища с высоченными иногда ольхами, растущими каждая на отдельной довольно высокой кочке среди болот и трясины, с глухими, скрытыми в глубине леса недоступными плесами, представляют идеальные условия для гнездования уток, преимущественно кряквы. Болото Пробуса было особенно глухо, мрачно и недоступно, поэтому утки в его сокровенных трущобах спокойно выводились, вырастали и проводили период линьки. Редкий охотник рисковал забираться на труднодоступные плесы, надежно охраняемые зыбкой трясиной. Поэтому даже для местных охотников утки, гнездящиеся в глубине Пробусы, были недоступны, и лишь во время вечерних перелетов по ее окрайкам слышались иногда редкие выстрелы.

Не раз я слышал, что Викторка со своими лайками бьет очень много уток, и мне, как лаечнику, было интересно посмотреть на работу его собак в таких труднопроходимых угодьях, как Пробуса.

Пойменные луга, которыми мы шли к Пробусе, с богатейшим заливным травостоем были уже выкошены - идти было легко. По гривам и низинам, покрытым уже бархатной сочной зеленой отавой, в живописном беспорядке стояли огромные стога сена, а гряды кустарников и высоченные осокори, обрамлявшие берега озер, дополняли наш родной волжский пейзаж.

Когда мы подошли к Пробусе, Викторка подманил к себе Кубаря и Лыско и взял их на поводки. В палму мы зашли в том месте, где Викторка знал каждую кочку. До плесов было не менее трехсот метров. Нам сразу же пришлось брести водой выше колен, а местами вода доходила и до пояса. Нужно было очень хорошо знать место, где можно пройти без риска попасть в трясину. Недаром среди жителей окрестных селений Пробуса пользовалась дурной славой. Немало скота погибло в ее топях, а лет двадцать тому назад здесь в трясину затянуло одного охотника - местного учителя. Мой напарник уверенно брел впереди меня с длинной жердью в руках. Мы пробирались настоящим лесом, растущим на воде. Между кочками вода сплошь была покрыта ряской, разрисованной следами плавающих здесь уток. По пути нам попадались и небольшие плесики, но уток на них почему-то не было.

Наконец впереди показался просвет, и мы прибрели к довольно большому плесу. Викторка спустил с поводков собак и те вплавь удалились в глубь лесного болота. Некоторое время слышно было их шлепотню и отфыркивание, но затем все стихло.

Викторка указал мне место на прогалинке среди сплошной заросли осоки и тростника. Эту прогалинку опытный охотник прокосил заранее, чтобы легче было замечать плывущих болотом уток, не желающих подниматься на крыло.

Я довольно удобно устроился на большой сухой кочке. Мне хорошо была видна вся прокошенная просека на расстояние среднего ружейного выстрела, и ни одна утка здесь не могла проплыть незамеченной.

Шлепая по воде, Викторка побрел дальше. Не успел он отойти от меня и двадцати шагов, как впереди него сорвалась кряковая. После выстрела, свернувшись в воздухе, она упала в тростник. Но вот скоро и Викторка где-то притих. В палме сразу стало совершенно тихо, и лишь болотные газы, поднимаясь со дна, издавали тихие вздохи и бульканье. В воздухе сильно пахло сероводородом.

В это утиное царство, кроме Викторки, как он уверял, давно уже никто из охотников не забирался, поэтому он и назвал болото "моя Пробуса".

Но больше всего меня интересовало поведение и роль его остроухих собачек. Я внимательно вслушивался в болотную тишину. Вот где-то взвизгнула собака, послышалось хлопанье крыльев поднявшихся уток, и первый табунок крякв (голов восемь) налетел на меня. Теперь уже было слышно, как обе собаки, повизгивая, двигались в нашу сторону. Судя по звукам, они гнали в нашу сторону уток, плывущих болотными крепями. Доносилось тревожное покрякивание старки, уводящей вплавь взматеревших, но не желающих подниматься на воздух молодых.

Собаки где-то уже недалеко, нужно зорко смотреть на прокос, чтобы не упустить таящихся птиц. Но вот в стороне Вик-горки раздалось два выстрела. Слышно хлопанье взлетевших уток, а впереди, повизгивая, шлепая по воде, отфыркиваясь и тяжело пыхтя в мою сторону, подвигается четвероногий загонщик. Шагах в сорока, пригнувшись к воде, между кочками пробирается матерая, а там еще и еще, всего шесть кряковых. Молодые совсем взматерели, и их уже не отличить от старки, а подниматься на крыло не хотят, намереваясь вплавь отделаться от преследования.

Выплыв на прокос, утки поплыли по нему в мою сторону. Когда до них оставалось не более двадцати шагов, я кашлянул, и они взмыли вверх. Стреляю дублетом, и две утки, оборвав полет, свернувшись в воздухе, падают в осоку. На прогалинку выплыл остроухий Кубарь, вылез на кочку, отряхнулся, деловито посмотрел на убитых птиц, на меня (все, мол, в порядке) и опять скрылся в болотных зарослях.

Так, меняя места, мы продолжали охоту. Каждый раз после смены места остроухие "загонщики", точно сговорившись, уходили или вплавь удалялись в крепи. А нам оставалось только ждать нагоняемых на нас, таящихся в крепях, взматеревших крякв.

Часто приходилось стрелять и по надлетавшим на нас уткам, встревоженным собаками. Обе лайки - и Кубарь и Лыско - артистически подавали битых птиц, но только в руки Вик-торки, совершенно игнорируя меня как стрелка.

От такой удивительно слаженной разумной работы Викторкиных лаек я был в восторге.

Когда около полудня, закончив охоту, грязные и мокрые выбрались мы наконец из темной, мрачной палмы на светлые, залитые солнцем луга, у нас было по большой связке кряковых уток.