В АВГУСТЕ ВОСЬМИДЕСЯТОГО

[ОДЗ]

Зайцев О.Д.




«Жигулёнок» выскочил на вершину холма, и перед нами развернулся ЗАКАТ. Порядочно я повидал на своем веку закатов и восходов, и каждый из них был чудом. Таким обыкновенным чудом был и тот закат в последних числах августа 1980-го года на Валдайских холмах в Тверской губернии.
Впрочем, все скоротечно в этом мире, особенно чудеса: едва съехали вниз, как сразу нырнули в чудо другого рода – плотнейший туман, с которым не справились бы никакие фары.
Приятель, сидящий за рулём, заключил: «Всё, приехали; лучше ночуем здесь, на обочине, чем в кювете». Раскидываем, насколько возможно, кресла «копейки», набрасываем на себя всё, что оказалось под рукой, - знаем, каково будет в нашей жестянке под утро начинающейся русской осени.
В засыпающем мозгу промелькнули оставшиеся позади заботы: внезапная простуда сынишки накануне отъезда, нелёгкий спор с официальным оппонентом… Ворочается в своём кресле и приятель, бравый флотский «кап-три», - у него свои заморочки в том суматошном мире. Впрочем, в 30 лет не решаемых проблем практически не бывает: «топлива в баках» ещё достаточно, к тому же впереди целая неделя праздника – охота. Посему через пару минут проваливаемся в глубокий сон.
Проснулись, как и ожидалось, от дрожи «во всём организме». Быстро завели движок, включили печку, и резво проехали последние 20 километров, пока ещё было, куда ехать.
Здесь, в притулившейся у дороги деревушке, оставили машину: доброжелательный дедок, якобы припомнивший предков приятеля, сам распахнул ворота во двор, помог накинуть брезент; а после стимуляции бутылкой портвейна «три семёрки», особо уважаемого аборигенным населением за двойное, алкогольно-отравляющее действие, и вовсе признал в нас почти родственников.
Нагрузившись «по полной выкладке» рюкзаками и ружьями, выступаем в поход. Впереди, беззаботно помахивая пером, бежит молодая «англичанка» приятеля, а мою старую «немку», к сожалению, пришлось оставить в Питере – подвела как всегда несвоевременная пустовка.
Весь переход состоял из двух этапов.
Сначала, после небольшого «крючка» километра в три-четыре, выходим к маленькому железнодорожному разъезду, где обитает семья дальних родственников приятеля. На месте оказывается только хозяйка дома, троюродная сестра приятеля - статная, рано состарившаяся русская женщина с большими натруженными руками, застенчивой улыбкой и взглядом Богоматери с древней иконы.
Искренне обрадовавшись нашему появлению, она быстро собрала на стол нехитрое деревенское угощение: чугунок картошки, солёные огурцы и грибы, яичницу из десятка яиц, крынку молока… и, потупившись, смущённо сказала: «Извините, у меня больше ничего нет».
Мы, разумеется, прервав досужую болтовню, рванулись к рюкзакам: приятель тащит припасенный сверток с гостинцами, шоколад и бутылку наливки, я – более прозаичный батон колбасы, шпроты. Посидели, выпили чуть-чуть, душевно поговорили.
Однако пора идти дальше, чтобы добраться до места засветло. При сборах хозяйка протягивает мне тот самый злополучный батон докторской колбасы по два-двадцать, который я, разумеется, забрать отказываюсь. И, право слово, мне до сих пор неловко вспоминать всю серьезность её отношения к этому «подарку». Ну мне-то, казалось бы, чего стыдиться? Ни в прежней КПСС, ни в нынешней «Единой России» или иных «руководящих и распределяющих рядах» замечен не был; всю жизнь жил на зарплату российского бюджетника, то бишь, разумеется, не жировал; однако, когда вижу униженных и обездоленных людей, которых в нашей богатейшей стране множество, - всегда становится не по себе.
Уже потом, топая по лесной дороге, приятель пояснил мне такую реакцию своей «кузины» - колбасы в этих краях за все годы советской власти никогда не видали, и жители полустанка иногда приобретали сей сомнительный продукт отечественного пищепрома весьма оригинальным способом: проходящие изредка мимо по обводной ветке поезда дальнего следования сбрасывали на повороте ход, и местные жители вприпрыжку бежали рядом с вагоном-рестораном, протягивая свои трёшки и пятерки стоящему на подножке повару, который совал им в обмен бумажные свёртки с колбасой, сосисками и другими советскими «деликатесами».
Ну да ладно, не всё же о грустном; тем более, вокруг изумительная природа средней полосы России – лучшее лекарство издерганной душе горожанина. И вообще надо сказать, с погодой в ту поездку нам повезло: за всё дождливое лето и осень 80-го года редко выдавалась такая сухая неделя.
Посему довольно бодро пробегаем по лесу километров 6-7, и останавливаемся на опушке немного отдохнуть: остаётся только пересечь поле, километра полтора-два, а там и деревня. Сбрасываем в траву 30-ти килограммовые рюкзаки, ружья, и набиваем рот ягодами, которых вокруг превеликое множество.
И тут замечаем: сеттер вытянулся в картинной стойке прямо на чистой полянке в сотне шагов от нас. Броском кидаемся к рюкзакам; летят в траву чехлы ружей, разорванные коробки из-под патронов… Я чуть замешкался, взводя тугие пружины спущенных эжекторов, а приятель уже скачет саженными прыжками к стоящей собаке и, дико вращая глазами, жестом зовёт меня за собой.
Впрочем, на этот раз «атака» не удалась: большой взматеревший выводок, да еще «застуканный» в упор на чистом, дружно срывается вне выстрела и перелетает метров на 150-200 вдоль кромки леса.
Темпераментная «англичанка» в «шесть секунд» находит переместившихся тетеревов, и все повторяется «по новой»: лихой бросок русской «подводной морской пехоты» в «штыковую» на курей с «ижаком» наперевес, мой безрезультатный стайерский забег, и самопроизвольный подъём выводка, из которого приятель всё-таки успевает выбить одного петушка.
Ладно, начало положено; выводок большой, полный, птица крупная, почти сменила перо – перспективы на охоту вполне обнадеживающие. Прекращаем преследование выводка, перелетевшего далеко вглубь леса, возвращаемся к рюкзакам и выходим на последний перегон.
По дороге анализирую произошедший эпизод. Отмечаю про себя отличие сеттеров и континентальных легавых, с которыми в основном охотился до сих пор: спокойный обстоятельный «немец», пусть и не так быстро, но верно найдет птицу, аккуратно подведет к ней и даст время неспешно подойти и занять позицию для стрельбы. Всё это, конечно, не так эффектно, как работа напористого сеттера, но, по-моему, более эффективно, особенно в лесу. Впрочем, у каждого свои вкусы, да и собаки в любой породе встречаются разные: разумеется, хороший сеттер лучше неважного курцхаара, и наоборот. Однако, средний «континентал» в наших условиях, безусловно, добычливее среднего «островитянина», да и поставить его в поле зачастую значительно проще; именно поэтому первых предпочитает абсолютное большинство практических охотников. И всё же… когда по зелёному лугу на бешеном ходу белой молнией стелется английский сеттер, или, наоборот, высоко задрав нос и почти не касаясь ногами земли, карьером летит пойнтер, то у кого угодно дух перехватит.
Замечу, что позже мы, имея определённый опыт охоты с легавой, довольно быстро отработали методику охоты по взрослым сторожким выводкам: приятель с собакой обычно либо «чесал» край зернового поля, либо «ломился» опушкой леса, а я тем временем или отрезал путь бегущему с поля выводку, или страховал кромку.
Забегая вперед, скажу, что так обнадежившее нас начало охоты ожиданий не оправдало: кроме этого выводка, в котором мы оставили петушка и пару курочек, удалось найти еще только один маленький выводок из 4-х петушков, в котором оставили одного. При этом старых тетёрок, разумеется, не трогали.
Очевидно, необычайно малая, по местным меркам, численность тетерева объяснялась дождливым летом, что, впрочем, иногда приводило к приятным сюрпризам другого рода, вроде раннего появления первых вальдшнепов в увлажненных кустах, или шумного взлёта тяжёлой кряквы с обширной лужи, раскинувшейся прямо на просёлочной дороге посередь убранного зернового поля.
В целом же следует признать, что с точки зрения трофеев ту охоту нельзя отнести к безусловно удачным, учитывая длительность и дальность нашей вылазки. Однако очевидно не всё определяется добычей, если даже сейчас, через столько лет, многие эпизоды той поездки так ярко стоят перед глазами.
Впрочем, вернемся к нашей маленькой компании, приближающейся к конечной точке маршрута. Вот ещё один подъём, и перед глазами возникает вольно раскинувшаяся на холме старинная богатая русская деревня, вернее - её остатки: некогда мощёная булыжная мостовая с вековыми дубами и вязами по обочинам, капитальные старые дома из корабельных сосен…
Приятель на ходу поясняет историю: в этой деревне его род жил не одну сотню лет, причем последнее полнокровное довоенное поколение его отца включало полдюжины крепких мужиков-братьев. Большинство из них, разумеется, забрала война, а остальные…
К примеру, его отец, попавший в начале 30-х на флот, встретил войну офицером, и воевал так, что к своим 35-ти годам командовал дивизией торпедных катеров и носил погоны контр-адмирала. А затем, по окончании войны, почти сразу был выведен из командного состава флота – вперёд пошли военачальники совсем другого склада.
К слову, у нас, пожалуй, как нигде более резко различаются генералы мирного и военного времени. Очевидно, в этом тоже одна из причин печального начала почти всех наших войн, начиная, по меньшей мере, с поры «смутного времени»…А впрочем, много ли было в обозримом прошлом на Руси времён, заслуживающих другого определения?
Ну а наш боевой адмирал умер в обычные для русского человека 50 лет «с хвостиком» по столь же обычным у нас причинам: формально – от водки, а по сути – за ненадобностью.
Забегая в наши дни, скажу, что его внук, получивший хорошее военно-морское образование, также за ненадобностью в «лихие 90-е» с флота уволился, и теперь служит клерком в банке, что впервые в нашей истории стало не только сытнее, но и престижнее.
Однако вернемся в август 80-го. К тому времени из всего этого большого крестьянского гнезда остался в живых один меньшой брат – склочный, вечно пьяный мужичонка из числа тех, о которых в народе говорят, что живут долго потому, что и на том свете никому не нужны – ни Богу, ни чёрту.
«Поэтому, - поясняет приятель, - мы к нему не пойдём, а сразу двинем ко вдове старшего дядьки – редкой доброты старушке, вроде бы и не родной, а на деле, как часто бывает, роднее всех родных».
Ну и двинули… Подходим к большому крепкому дому – тишина: ни кота, ни собаки, даже кур не видать. Входим через открытую дверь, и видим сидящего на лавке высокого худощавого мужчину лет под 60, оказавшегося сыном хозяйки, то есть двоюродным братом приятеля, которого тот не видал с юности. А сама старушка померла, и сегодня исполняется ровно 9-й день – православные поминки.
Мы, разумеется, так и остолбенели; стоим с рюкзаками и ружьями, даже собачонка наша растерялась, и скакать перестала.
Обстановку разрядил новый хозяин, очень обрадованный нашему появлению – тяжко сидеть одному в такое время. И вообще он оказался добрейшей души человеком, точной копией почившей матушки. Прилетел он на похороны с Дальнего Востока, где проживал с семьёй; все скорбные дела справил честь по чести, и после «отведения» предстоящих поминок уже было собирался домой, но теперь, если мы согласимся остаться у него, то с удовольствием посидит еще несколько дней в родных местах.
Его доводы и предложение были так искренни, что мы, отбросив колебания и неловкость, практически сразу согласились остановиться у него. Некоторая заминка, правда, сначала сложилась в общении: он предложил сразу перейти на «ты», что и приятелю моему давалось нелегко, а уж мне-то, постороннему, и подавно: хозяин был почти одних лет с моим отцом, также воевал в Отечественную… Однако, чудный характер этого человека быстро сгладил все шероховатости, и у меня сложилось впечатление, что мы знакомы с ним очень давно.
Впрочем, близилось время поминок, и надо было пошевеливаться. Мужики принялись сдвигать столы, сооружать лавки, а меня отрядили накопать картошки.
Беру в сенях вилы, ведро, и иду на задворки, где раскинулось порядочное картофельное поле. Ботва еще зелёная, мощная – «по пояс», выкопано всего несколько кустов с краю. Первый же куст наполнил ведро на две трети отборной картошкой: пышная, чёрная, удобренная за века земля запросто прокормила бы большую крестьянскую семью; только вот семей-то тех давно уже нет…
Быстро собрали на стол обычное деревенское угощение из подпола, добавили дальневосточные банки с морскими деликатесами да некоторые наши припасы из числа скоропортящихся продуктов, расставили водку – всё, мы готовы.
В сумерках на поминки явилось практически всё народонаселение деревни – дюжина древних старух под предводительством властной сухопарой бабки лет под 90. Соответственно, и поминки напоминали позднюю вечерю в женском монастыре: немногословные «монахини» под присмотром «матушки-настоятельницы» чинно восседали во всём черном за слабо освещённым столом, и сдержанно обменивались воспоминаниями об усопшей. Из их числа несколько выделялась одна, самая юная «молодуха» лет под 70, рискнувшая явиться хоть и в скромном платье, но в шляпке посветлее. Впрочем, её можно понять: в кои-то веки на деревне объявилось столько трезвых молодых мужиков, включая нашего шестидесятилетнего хозяина.
Единственный постоянный житель «мужеского полу», - непутёвый дядька приятеля, проживающий по соседству, - на поминки не явился, так как не смог перебраться через двор по причине затяжного запоя, который, впрочем, в данном случае был относительно оправдан деревенским мнением. К слову, мне за всю последующую неделю так и не удалось лицезреть эту легендарную личность; только изредка с соседнего сеновала доносились бессвязные пьяные выкрики и незамысловатый мат.
Впрочем, посередь поминок объявился второй, - и последний, - парень на деревне – местный пастух лет сорока, обладавший столь же ясным и твёрдым мировоззрением, что и лихой соседский дед, но, пожалуй, ещё более энергичный в его реализации.
Обитал он невесть где, выспаться мог под любым кустом; всю жизнь щеголял в резиновых калошах-говнодавах и не очень свежем ватнике «от весрачи», а между тем зарабатывал совсем неплохо, по местным представлениям и вообще немерено – более 300 рублей в месяц за пастбищный период. А куда девались эти несметные богатства – догадаться не трудно. Вот он-то и продемонстрировал редкую даже у нас скорость набора «кондиции».
Итак, заявляется в дом чумазый небритый мужичонка; молча снимает шляпу, позаимствованную у какого-то пугала, садится за стол, и сразу наливает стакан водки, который врастяжку выпивает. Затем, не выпуская стакана из рук и не закусывая, практически сразу наливает второй, третий… на четвертом или пятом наступает развязка: глаза внезапно останавливаются и стекленеют, остатки водки проливаются мимо рта, а сам он уже без сознания навзничь опрокидывается с лавки, гулко стукнувшись затылком об пол и задрав вверх упомянутые калоши.
Как ни странно, этот «смертельный номер» встревожил только нас троих; ни одна из старух и бровью в ту сторону не повела. На наш вопрос, как с ним быть, главбабка распорядилась: «А выкиньте его за порог на холодок - к утру протрезвеет и уйдёт, он смирный». Мы так и поступили, только уложили его аккуратно на скамейку у входа в дом, накрыв плащом и подложив под голову многострадальную шляпу.
Кстати, скамья эта тоже достойна упоминания - мощная дубовая доска 3-х дюймовой толщины и аршинной ширины на вкопанных в землю сосновых столбах почти каждый день служила нам в качестве операционного стола: после работы в окрестных перелесках с зарослями репейника наша «англичанка» превращалась в большого ежа, и мы битый час обдирали с неё эти украшения в 4 руки - приятель с носовой, а я с кормовой части, поскольку собачонка при этом отчаянно сопротивлялась и кусалась.
На следующее утро мы ещё раз помянули за завтраком почившую хозяйку, а её сын описал нам последний путь старушки. Отвезли её на родовое кладбище в ту деревню у шоссе, где мы оставили машину, а точнее говоря, не отвезли, а «сволокли» - дорогу от дождей совсем развезло. Поэтому гроб установили на тракторные сани, и тракторист, осушив из горла одну поллитровку и сунув за пазуху «на дорожку» другую, сел за рычаги гусеничного ДТ, и через пару-другую часов бабушка присоединилась к своим предкам.
Вот, пожалуй, и все основные воспоминания о той давней поездке. А впечатления, как тогда, так и теперь, весьма противоречивые: сплошные русские крайности. Впрочем, оно и понятно – не в какой-нибудь скучной Швейцарии живём.

Санкт-Петербург, 2002 г.



В