ВЛАДС
Участник
- С нами с
- 19/07/12
- Постов
- 1 340
- Оценка
- 334
- Живу в:
- лен.обл.
- Для знакомых
- ВЛАДИСЛАВ
- Охочусь с
- 2024
- Оружие
- Браунинг бар 30-06 Оскар Меркель 16к.
Пик, пик, пик, пииик, московское время 5 часов, вы слушаете маяк. Ну всё, не открывая глаз подумал я, пора вставать. Наощупь полез в карман рюкзака, достал фонарик. Действительно , 5.00, Москве иногда можно верить! Ещё немного понежился в спальнике, наслаждаясь его теплом и уютом. В заключении информационного выпуска о погоде:- Ну ка, что там? Может Мурманск??? Нет, снова Москва и Ленинград-тепло…..ветер??? ветер юг, опять дождь, дождь, дождь…ну где же мать его север ?!
Старый, потрепанный жизнью, «шмель» уже гонял пузырьки в котелке, а я всё лежал в спальнике, не желая покидать это единственное тёплое и сухое место, на всей, как мне казалось, планете.
Две ложки цикория, немного сгущёнки, и сырок дружба, намазанный на булочку, идеальный завтрак для охотника….
Дождь, всю ночь барабанивший по крыше палатки, постепенно стихал, унося миллиарды, ещё не пролившихся с небес капель, куда то на север. Ветер, всей своей могучей силой, толкал свинцовые облака, надрываясь и шумя, упираясь, до хрипоты, в огромную массу воды. Воздушные потоки со скоростью истребителя ударялись в океан парящей водной массы, разбивались вдребезги, и падали вниз, где силу падения принимала на себя моя, видавшая виды палатка, из зелёного армейского брезента.
Ветер давил то сверху, то сбоку, то пытался прорваться откуда то снизу, будто сам хотел спрятаться, и укрыться в тихой бухте, боясь погибнуть в этом безумном круговороте воды и воздуха.
Дождь прекратился. Я медленно, почти наугад, продвигался по натоптанной за несколько дней охоты тропинке, лавируя между промокшими насквозь деревьями. То и дело, налетающий порыв ветра, пытался окатить меня холодным душем, срывая с сосновых веток накопившуюся на них влагу.
Озеро встретило шумно и недружелюбно, ветер разгонялся на открытом пространстве, подхватывал по пути волны, и с силой ударял их о берег, превращая тёмную болотную воду в белую, шипящую пену.
Сделать «круг почёта» вокруг озера -святое дело, и я медленно побрёл вокруг затерянного, в болотах ленинградской области, и скрытого, своей недоступностью и непроходимостью, от большинства охотников и рыболовов ,места.
Меркель мой уже третьи сутки молчал , тихонько поругивая своего доверчивого хозяина, поверившего, ха-ха, программе «Время», рассказавшей о морозах на русском севере. Третьи сутки под дождём и ветром, без должного ухода и ласки, без нежного поглаживания по прикладу, без восхищения элегантной гравировкой, и, наконец, без восторженных слов о прекрасных выстрелах.
Болтаясь на плече, а иногда свисая с соснового сучка, стволами вниз, меркель представлял себя простой, заурядной тулкой, и от этого он откровенно грустил. Ореховое ложе его, как то вдруг ,потеряло свой изысканный, тигровый рисунок, легавая, которая вот уже много лет без устали поднимала на крыло стайку куропаток, вдруг, охладела к ним, и просто стояла под дождём с грустными глазами, стволы, из произведения оружейного искусства превратились в две водосточные трубы, медленно покрывающиеся ржавчиной. Ружью явно захотелось домой, в свой родной, проверенный временем, и лейтенантом милиции сейф, где нет этой воды, этого ветра, этой сосновой смолы и дурманящего запаха багульника.
День постепенно вступал в свои права, дождевой фронт отступил, ветер бросился в погоню за ним, оставив в покое и это болото и озеро, и мою палатку. Стало даже, как то непривычно, от всепоглощающей тишины, когда сам, подсознательно, начинаешь делать всё тише и тише, чтобы, не дай бог спугнуть это блаженство и спокойствие.
Время на охоте летит незаметно, вот только- только вылезал из палатки в кромешной тьме, а уже дело движется к обеду. Разжёг костёр, надо просушиться и приготовить что то поесть, сегодня, впрочем как и вчера, это будут макароны. После обильного дождя дрова, хоть и смолянистые, но горят плохо, белый дым стелется над землёй в сторону палатки, заполняя всё её пространство едким запахом.
Ну наконец то! Наконец то поменялся ветер, ещё утром он дул с озера, а сейчас в обратном направлении. Я бросил свой взгляд на север, туда, где, в неведомом мне месте, в неопределённом пространстве и времени, возможно летят на встречу со мной огромные стаи сильных и смелых птиц, повинуясь законам природы и зову предков. Я стоял и смотрел вдаль, а моё сознание крутилось в «восьмёрке» бесконечности, где то между прошлым и будущим, между осознанием неизбежности и предвкушением сопричастности к таинству законов природы.
В своих мечтах, я, даже услышал одинокий гусиный крик, сознание тот час вернулось из небытья в повседневность. Я напряг слух, но этот звук остался где то там, в медитации, а в повседневности только закипал чай и варились макароны.
Смена ветра-хороший признак, от Ладоги до нас, часа три лёту, если днём пожируют на полях и болотах под Кировском, то к вечеру можно ждать. Я чистил стволы Меркеля и прикидывал расклады, всё в моей голове складывалось, вплоть до количества гусей и точности выстрелов, но как будет на самом деле, знает только………хотя, если честно,- никто не знает.
Почищенный Меркель лежал в палатке на спальнике, впервые за три дня он почувствовал любовь, теплоту и заботу, стволы его снова сверкали зеркальной поверхностью, гравировка блестела серебром, дерево наполнилось солнечным светом, как в тот самый день, когда он впервые покинул пределы оружейной мастерской, где великий мастер, из разных деталей собрал в единое целое это произведение искусства, подарив ему долгую и счастливую жизнь. Тепло рук создателя Меркель всегда хранил в своём механическом сердце. Именно оно оберегало его от поломок в морозы и снегопады, дождь и слякоть, оно передалось и нынешнему хозяину . Когда в ружье живёт тепло души мастера, прикосновения рук из прошлого согревают сердце охотника в настоящем.
Вечер выдался пасмурным но тёплым, если при южном ветре было жутко холодно, то северянин в первый день принёс неожиданное тепло. Озеро постепенно накрывал туман, становившийся всё плотнее с каждой минутой. Вдоль берега сновали многочисленные утки, но в опускающихся сумерках стрелять их не хотелось, а то завтра пол дня потеряешь на поиски унесённых волной птиц.
Возвращение в палатку было грустным, гуси так и не проявились, значит мои расчёты оказались не верны. Приемник отказался включаться, то ли отсырел, то ли кончилась крона. В темноте напоролся сапогом на сучок и сделал огромную дырку, теперь и по болоту не полазаешь.
Сон накрыл мгновенно, даже не осталось в памяти промежутка, когда можно было помечтать, поразмыслить о бренности существования человека, как индивидуума в социуме, смысле жизни, или сущности человека как проводника рода человеческого. Единение с природой там, где никого нет рядом, располагает к творчеству мысли и души. Всего этого не было, я просто уснул, положив рядом своего старого доброго друга-Меркеля.
Сновидение, как и в последние несколько ночей, было об охоте, я крался к гусям, полз, прятался, стрелял, но всегда, почему то всегда, ружьё осечило, я не мог в это поверить, Меркель никогда не осечил в жизни, а во сне такое было всегда. И вот опять, я стою, такой маленький, и беспомощный, а гуси кружат надо мной, и кричат, кричат, их голоса разрывают мне барабанные перепонки, взрывают сердце мощными зарядами пороха, а я смотрю на них, снизу вверх, и не могу налюбоваться, как же прекрасен этот звук, звук пролетающей над тобой, гусиной стаи.
Вдруг, всё прекратилось, я проснулся и открыл глаза. Надо мной, где то в темноте , с шумом пролетали гуси, может я ещё сплю? Гуси кричали везде, и справа, и слева, и сверху. Я вылез из спальника и вышел на улицу . Всюду, куда бы я не повернулся, всюду в ночи гоготали гуси. Они летели прямо надо мной, разворачивались над озером, делая ещё один круг перед посадкой, а в это время подлетала ещё одна стая, ещё и ещё, этот круговорот продолжался и продолжался, с каждой минутой становясь всё более величественным и захватывающим. Их беспокойный крик заполнил всё пространство вокруг меня, всё болото , весь мир, всю вселенную.
Возбуждению моему не было предела. Так, патроны, ружьё, сапоги, не проспать, который час, сапоги, патроны, ружьё, где ружьё! Стоп, стоп, стоп, я попытался взять себя в руки и успокоиться. Залез в спальник, озноб и дрожь постепенно, по мере согревания отступили, я лежал и слушал этот гусиный сводный хор, с десятками, сотнями, тысячами талантливых вокалистов.
Меркель , как всегда, был спокоен. Его, конечно, немного взволновали крики много сотенной гусиной армии, но не до такой же степени, чтобы дрожать , как осиновый лист, в предчувствии великой охоты. Его холодная немецкая сдержанность всегда была примером для тулок , ижей, и этих выскочек, мцешок, с их вычурностью и безвкусием. Да, дробь из них летела хорошо, но они , только инструмент, для запуска снаряда, промежуточное звено между стрелком и дичью. Меркель же,являл собой нечто большее чем просто ружьё, он был продолжением, частью охотника, в сущности своей ,он и сам был охотником, только с железными нервами и холодным сердцем.
Будильник разбудил меня без особого труда, сознание, казалось, само ожидало момента пробуждения. Никакой суеты и паники, охватившей меня ночью, всё как всегда, утренний моцион, кружка горячего цикория, бутик с сыром, на десерт доел сгущёнку. Всё нарочито спокойно и по деловому, чтобы не разбудить раньше времени вулкан, клокочущий где то внутри, и требующий выплеска адреналина наружу.
Ну что, пора, ещё раз проверил патронташ, разложил по карманам десяток патронов, надеюсь хватит, тряпочкой протёр Меркеля,: ну что дружок, не подведи.
До рассвета остаётся ещё часа полтора, всё вокруг покрыто плотным , как сметана, туманом, складывается ощущение, что руками раздвигаю проход сквозь белое безмолвное пространство, в котором спрятано озеро, болото, и миллионы гусей, прилетевших ночью, и укрывшихся от посторонних глаз в этом, потаённом месте.. Фонарик отправился в карман, теперь наощупь, действительно, темнота такая, что хоть глаз коли, то и дело натыкаюсь на сосны, сучки и кочки. Ну где же оно, где? Только подумал об этом, как чуть не нырнул в воду, чудом удержавшись за ствол, вовремя попавшейся под руку прибрежной берёзки. Ну слава богу, теперь вдоль озера, на южную сторону, время ещё терпит.
Рассвет потихоньку пробивался сквозь тьму, прогоняя ночь куда то на запад. Я стоял на берегу и вслушивался в просыпающуюся бесконечность, насколько мне хватало остроты ощущений. То там, то здесь, слышны были одинокие голоса гусей, устраивавших своего рода перекличку.
Я здесь, мы здесь, мы тут, мы тоже. Постепенно , к одиночным голосам стали присоединятся ещё, и ещё, и ещё, и вот уже всё озеро шумит , то нарастающим, то вновь затихающим гусиным гомоном.
Как же хочется воочию увидеть что там происходит, сколько там гуся и почему они шумят, но туман, плотной ширмой, прячет от меня всё действие этого спектакля, оставляя только музыкальное сопровождение в свободном доступе.
Меркель уже несколько раз прикладывался к плечу хозяина, водил стволами то влево, то вправо, но что там впереди, и какова цель он, как и хозяин видеть не мог. Два рекордовских патрона заряженных тройкой заняли своё место в тугих патронниках, стальные пружины взведены, а бойки, готовы в любой момент, повинуясь сигналу спусковых крючков, сорваться, и ударить, по золотым капсулям, приведя в восторг великолепные стволы из крупповской стали. Рука хозяина плотно сжимает шейку приклада, согревая её человеческим теплом, но предохранитель пока в заднем положении, значит ещё не время, ещё чуть- чуть, самую малость. Меркель был уже почтенного возраста, и он знал цену терпения, зачем разбрасываться энергией во все стороны, попусту тратя свои силы, нужно концентрироваться на одной, главной, в данную секунду, цели, и молниеносным действием овладеть ею.
Туман постепенно начал растворялся в прозрачном утреннем воздухе, солнце , прятавшееся все эти дни где то за облаками наконец проявилось, обнажив над соснами свою золотистую макушку, северянин, уже не такой добрый и ласковый как вчера, обжигал щёки дыханием ледовитого океана, пальцы рук заиндевели, но одевать перчатки было поздно, спектакль вот-вот должен начаться.
Птицы готовились к полёту, стало всё чаще слышаться хлопанье сотен и сотен крыльев, пару раз небольшое количество гусей поднимались с воды, и, сделав небольшой облёт, с шумом присаживались к собратьям. Где то, среди этой гусиной армады сидела и стайка лебедей, периодически перекликаясь своими заунывными криками, но их голоса тонули среди огромного гусиного моря, не в состоянии противостоять превосходящему ,в сотни раз, сопернику.
Белая простыня, ещё недавно накрывавшая всё пространство вокруг, на глазах трескалась и разрывалась. Взгляду становилось доступным то таинство , что происходило за опущенным занавесом , ещё несколько минут назад . Увиденное завораживало и потрясало, куда бы я не бросил взгляд, всюду были огромные скопления гусей, количество которых не поддавалось подсчёту.
Чем дольше ждёшь какого то момента, тем неожиданней он становится. Увлёкшись этой завораживающей картиной, я, к своему стыду, не услышал, как первая стая поднялась, и покинула пределы озера, продолжая свой путь в далёкие южные земли. Несколько последних птиц, на долю секунды, были в поле моего зрения. Рука дёрнулась, но было уже поздно.
Я бросился вправо, туда, где секунду назад ушли первые птицы. По проверенному коридору гусь идет охотней. Только добежал, как вот они! Увидев движение на берегу клин резко отвернул в сторону, подставив под выстрел, ещё мокрые, полосатые тельняшки. Два выстрела разорвали воздух. Птицы, как привидения, в туже секунду растворились в , ещё не до конца растаявшем тумане, оглашая болото тревожными криками, сигнализирующими своим собратьям об опасности. Что то тяжёлое, с шумом шлепнулось в воду. Рассматривать не было времени, озеро взорвалось оглушающим гомоном в миллион децибел. Я переломил ружьё , эжекторы выкинули стрелянные гильзы, и их место заняли две единицы. Секунды ожидания, ну же, ну.
Меркель уже выполнил часть своей работы, донеся заряд дроби точно под крыло молодому, неопытному, белолобику, не успевшему увернуться от свинца, как это сделали его старшие товарищи. Теперь, в его в патронниках единица, хотя Меркель больше предпочитал тройку, она и летит кучнее, да и дроби там побольше, но в данной ситуации однёрка нужнее.
Огромная чёрная масса, со страшным шумом надвигалась на одинокого, и, казалось, беззащитного, перед этой силой природы, охотника . Они всё ближе и ближе, вот уже становятся различимы их чёрные полосы на груди, их ярко оранжевые лапы, их безумные, испуганные глаза. Хозяин вскинулся, и навёл стволы на цель. Короткая поводка, ну, ещё быстрее, ещё! Меркель понимал, что хозяин опаздывает, и всеми силами своей стальной души пытался помочь ему в выцеливании. Ещё быстрее, ещё, не останавливайся, пора.!
Кончиком пальца я уже почувствовал, что попал, не знаю как всё это происходит, но именно кончиком указательного пальца я чувствую , что всё сложилось в единую цепь, вскидка, поводка, выстрел. Дробь, возможно, ещё не долетела до цели, а я уже знал, что попал.
Гусь, как то сразу обмяк и перестал махать крыльями, шея его, будто провалилась в какую то яму, он выпал из ровного строя своих, более счастливых соплеменников, и кубарем полетел к земле, ломая, на своём пути, ветки болотных сосен, являвшихся единственными свидетелями его стремительного падения.
Стая отреагировала на выстрел ожидаемо мгновенно, заложив правый вираж и стремительно набирая высоту. Лёгкая мишень , подумал Меркель, и выпустил заряд дроби под перо одному из десятков, спасающихся бегством, гусей. Падение было впечатляющим, двойное сальто, и огромный фонтан брызг. Летающие капли воды на мгновение засверкали серебром, но через секунду померкли, растворившись в тёмной, озёрной воде.
Тем временем . гуси, пользуясь тем, что охотник находится в единственном экземпляре стали покидать озеро. То слева, то справа, с шумом уходили огромные гусиные массы. Я метался из стороны в сторону, пытаясь перехватить хоть маленькую толику того, что здесь было ещё минуту назад. Поддавшись всеобщей панике я палил, практически не целясь во всё ,что улетало и возвращалось на озеро, не чувствуя, ни расстояния, ни скорости, ни меры. Что то падало, после моих выстрелов, где то я бесстыдно мазал. Только два последних патрона остановили это безумную агонию. Как два? Всего два? Карманы и патронташ были пусты, я переломил ружьё, эжекторы щёлкнули, и выкинули из патронников дымящиеся гильзы.
Меркель был вне себя от возмущения, его стволы пылали от огня, а сердце от досады. Столько прекрасных моментов упущено, сколько бессмысленных выстрелов сделано. Люди, действительно, не совершенные создания, они подчинены эмоциям больше чем разуму, и теряют самообладание в простейших жизненных ситуациях.
Основная масса гуся уже покинула и это озеро, и это болото, где то в пространстве исчезли их многочисленные голоса, разбиваемые порывами ветра на отдельные фрагменты. Я сидел на берегу и пытался проанализировать это утро, вспомнить, как стрелял и куда, но в памяти были только два первых дуплета, а остальное покрыто плотной завесой тумана, растворившегося в утреннем воздухе, но оставшегося у меня в сознании.
Стволы, охлаждаемые холодным северным ветром, постепенно приходили в норму, руки хозяина перестали дрожать, а сердце вырываться наружу, вслед улетающим гусиным караванам, наступало его, Меркеля время.
Гага-ак, где то, совсем рядом, послышался одинокий гусиный крик. Гак-ак, я вскочил на ноги и защёлкнул стволы ружья. Птица летела в мою сторону, её голос становились всё ближе и ближе. Гак-ак, ещё мгновенье и она вылетит из за деревьев. Но нет, далеко, слишком далеко, или? Гак-ак, я вскинулся, сколько брать упреждения, корпус, два, три? Гак-ак, или не стрелять, тройка не единица. Далеко, нет, далеко, корпус, два, три, ещё чуть-чуть. Выстрел прозвучал неожиданно даже для меня, гусь, вдруг, перевернулся в воздухе, и набирая ускорение, начал падать. Я с изумлением и восторгом смотрел на всё это действо, красота падения этой сильной птицы впечатляла, но она, меркла в моих глазах перед, красотой великого выстрела.
Меркель тоже был в неописуемом восторге, многие ружья за всю свою жизнь ни разу не испытывали такого. Опровергнуть законы баллистики под силу только избранным, и он был из их числа. Все ружья сделаны по одному принципу, приклад, механизм, стволы. Сплав дерева и стали в разных пропорциях, хороший инструмент и руки мастера делают из бесформенных заготовок произведения искусства, но только те ружья, которым мастер отдаёт часть своей души, способны на невероятные, по своей красоте, выстрелы. Меркель был именно из этой когорты.
Я брёл по берегу озера, неся на правом плече связку добытых, с таким трудом, птиц, а на левом , поближе к сердцу, своего старого и надёжного друга с немецкой фамилией, и, теперь уже русской душой. Шёл, и вспоминал детство, когда ещё мальчишкой, после войны, попал впервые на гусиную охоту, с ныне, уже покойным дядькой, как добыл своего первого гусака, как смотрел в небо, и восхищался силой и мужеством этих отважных птиц. Что изменилось с тех пор?
Нет, не потускнели краски, не притупилось ощущение сопричастности к чему то очень великому, что определяется самой природой, самой сущностью мироздания, и, главное, я снова нахожусь именно там, в самом её центре. Пусть я являюсь песчинкой, пылинкой в мировом масштабе, но я там, и сам становлюсь свидетелем и участником этого великого действия.
Рушатся империи и страны, сменяются вожди и идеологии, происходят революции и путчи, идут войны и объявляются перемирия, но всё это ерунда, если сопоставить с теми процессами, которые происходят в природе. Всё это меркнет в сравнении с утренней песней глухаря, вечерним пролётом вальдшнепа, или весенним нарядом крякового селезня. Всё в нашем, современном мире, бренно и непостоянно, подвергается сомнениям и меняется по прихоти или от безысходности, продаётся и покупается и снова продаётся. Мы крутимся как белки в колесе пытаясь сначала создать, потом устроить, или переустроить свою жизнь, своё существование в придуманном нами же мире. Вступаем в конфликты между людьми, между группами одного общества, между державами и континентами, ставя на грань существования саму планету. А природа живёт в это время своей обычной жизнью, как, и сто, и двести, и тысячу лет назад. Всё также токуют весной глухари, и хоркают вальдшнепы. Стонут в сентябре лоси и приносят весной потомство лосихи. Как и раньше, два раза в год, совершают свои фантастические путешествия перелётные птицы, наполняя небеса своими чарующими, звонкими голосами.
Я шёл по берегу озера, и улыбался окружающим меня соснам, берёзкам, багульнику, кустам брусники и гоноболи, паутинкам на ветках деревьев, уткам, взлетающим из под берега, вдыхал полной грудью свежий ветер и радовался осеннему солнцу. Всё это было моей, родной, так сильно любимой, природой, частью которой являюсь я сам.
Старый, потрепанный жизнью, «шмель» уже гонял пузырьки в котелке, а я всё лежал в спальнике, не желая покидать это единственное тёплое и сухое место, на всей, как мне казалось, планете.
Две ложки цикория, немного сгущёнки, и сырок дружба, намазанный на булочку, идеальный завтрак для охотника….
Дождь, всю ночь барабанивший по крыше палатки, постепенно стихал, унося миллиарды, ещё не пролившихся с небес капель, куда то на север. Ветер, всей своей могучей силой, толкал свинцовые облака, надрываясь и шумя, упираясь, до хрипоты, в огромную массу воды. Воздушные потоки со скоростью истребителя ударялись в океан парящей водной массы, разбивались вдребезги, и падали вниз, где силу падения принимала на себя моя, видавшая виды палатка, из зелёного армейского брезента.
Ветер давил то сверху, то сбоку, то пытался прорваться откуда то снизу, будто сам хотел спрятаться, и укрыться в тихой бухте, боясь погибнуть в этом безумном круговороте воды и воздуха.
Дождь прекратился. Я медленно, почти наугад, продвигался по натоптанной за несколько дней охоты тропинке, лавируя между промокшими насквозь деревьями. То и дело, налетающий порыв ветра, пытался окатить меня холодным душем, срывая с сосновых веток накопившуюся на них влагу.
Озеро встретило шумно и недружелюбно, ветер разгонялся на открытом пространстве, подхватывал по пути волны, и с силой ударял их о берег, превращая тёмную болотную воду в белую, шипящую пену.
Сделать «круг почёта» вокруг озера -святое дело, и я медленно побрёл вокруг затерянного, в болотах ленинградской области, и скрытого, своей недоступностью и непроходимостью, от большинства охотников и рыболовов ,места.
Меркель мой уже третьи сутки молчал , тихонько поругивая своего доверчивого хозяина, поверившего, ха-ха, программе «Время», рассказавшей о морозах на русском севере. Третьи сутки под дождём и ветром, без должного ухода и ласки, без нежного поглаживания по прикладу, без восхищения элегантной гравировкой, и, наконец, без восторженных слов о прекрасных выстрелах.
Болтаясь на плече, а иногда свисая с соснового сучка, стволами вниз, меркель представлял себя простой, заурядной тулкой, и от этого он откровенно грустил. Ореховое ложе его, как то вдруг ,потеряло свой изысканный, тигровый рисунок, легавая, которая вот уже много лет без устали поднимала на крыло стайку куропаток, вдруг, охладела к ним, и просто стояла под дождём с грустными глазами, стволы, из произведения оружейного искусства превратились в две водосточные трубы, медленно покрывающиеся ржавчиной. Ружью явно захотелось домой, в свой родной, проверенный временем, и лейтенантом милиции сейф, где нет этой воды, этого ветра, этой сосновой смолы и дурманящего запаха багульника.
День постепенно вступал в свои права, дождевой фронт отступил, ветер бросился в погоню за ним, оставив в покое и это болото и озеро, и мою палатку. Стало даже, как то непривычно, от всепоглощающей тишины, когда сам, подсознательно, начинаешь делать всё тише и тише, чтобы, не дай бог спугнуть это блаженство и спокойствие.
Время на охоте летит незаметно, вот только- только вылезал из палатки в кромешной тьме, а уже дело движется к обеду. Разжёг костёр, надо просушиться и приготовить что то поесть, сегодня, впрочем как и вчера, это будут макароны. После обильного дождя дрова, хоть и смолянистые, но горят плохо, белый дым стелется над землёй в сторону палатки, заполняя всё её пространство едким запахом.
Ну наконец то! Наконец то поменялся ветер, ещё утром он дул с озера, а сейчас в обратном направлении. Я бросил свой взгляд на север, туда, где, в неведомом мне месте, в неопределённом пространстве и времени, возможно летят на встречу со мной огромные стаи сильных и смелых птиц, повинуясь законам природы и зову предков. Я стоял и смотрел вдаль, а моё сознание крутилось в «восьмёрке» бесконечности, где то между прошлым и будущим, между осознанием неизбежности и предвкушением сопричастности к таинству законов природы.
В своих мечтах, я, даже услышал одинокий гусиный крик, сознание тот час вернулось из небытья в повседневность. Я напряг слух, но этот звук остался где то там, в медитации, а в повседневности только закипал чай и варились макароны.
Смена ветра-хороший признак, от Ладоги до нас, часа три лёту, если днём пожируют на полях и болотах под Кировском, то к вечеру можно ждать. Я чистил стволы Меркеля и прикидывал расклады, всё в моей голове складывалось, вплоть до количества гусей и точности выстрелов, но как будет на самом деле, знает только………хотя, если честно,- никто не знает.
Почищенный Меркель лежал в палатке на спальнике, впервые за три дня он почувствовал любовь, теплоту и заботу, стволы его снова сверкали зеркальной поверхностью, гравировка блестела серебром, дерево наполнилось солнечным светом, как в тот самый день, когда он впервые покинул пределы оружейной мастерской, где великий мастер, из разных деталей собрал в единое целое это произведение искусства, подарив ему долгую и счастливую жизнь. Тепло рук создателя Меркель всегда хранил в своём механическом сердце. Именно оно оберегало его от поломок в морозы и снегопады, дождь и слякоть, оно передалось и нынешнему хозяину . Когда в ружье живёт тепло души мастера, прикосновения рук из прошлого согревают сердце охотника в настоящем.
Вечер выдался пасмурным но тёплым, если при южном ветре было жутко холодно, то северянин в первый день принёс неожиданное тепло. Озеро постепенно накрывал туман, становившийся всё плотнее с каждой минутой. Вдоль берега сновали многочисленные утки, но в опускающихся сумерках стрелять их не хотелось, а то завтра пол дня потеряешь на поиски унесённых волной птиц.
Возвращение в палатку было грустным, гуси так и не проявились, значит мои расчёты оказались не верны. Приемник отказался включаться, то ли отсырел, то ли кончилась крона. В темноте напоролся сапогом на сучок и сделал огромную дырку, теперь и по болоту не полазаешь.
Сон накрыл мгновенно, даже не осталось в памяти промежутка, когда можно было помечтать, поразмыслить о бренности существования человека, как индивидуума в социуме, смысле жизни, или сущности человека как проводника рода человеческого. Единение с природой там, где никого нет рядом, располагает к творчеству мысли и души. Всего этого не было, я просто уснул, положив рядом своего старого доброго друга-Меркеля.
Сновидение, как и в последние несколько ночей, было об охоте, я крался к гусям, полз, прятался, стрелял, но всегда, почему то всегда, ружьё осечило, я не мог в это поверить, Меркель никогда не осечил в жизни, а во сне такое было всегда. И вот опять, я стою, такой маленький, и беспомощный, а гуси кружат надо мной, и кричат, кричат, их голоса разрывают мне барабанные перепонки, взрывают сердце мощными зарядами пороха, а я смотрю на них, снизу вверх, и не могу налюбоваться, как же прекрасен этот звук, звук пролетающей над тобой, гусиной стаи.
Вдруг, всё прекратилось, я проснулся и открыл глаза. Надо мной, где то в темноте , с шумом пролетали гуси, может я ещё сплю? Гуси кричали везде, и справа, и слева, и сверху. Я вылез из спальника и вышел на улицу . Всюду, куда бы я не повернулся, всюду в ночи гоготали гуси. Они летели прямо надо мной, разворачивались над озером, делая ещё один круг перед посадкой, а в это время подлетала ещё одна стая, ещё и ещё, этот круговорот продолжался и продолжался, с каждой минутой становясь всё более величественным и захватывающим. Их беспокойный крик заполнил всё пространство вокруг меня, всё болото , весь мир, всю вселенную.
Возбуждению моему не было предела. Так, патроны, ружьё, сапоги, не проспать, который час, сапоги, патроны, ружьё, где ружьё! Стоп, стоп, стоп, я попытался взять себя в руки и успокоиться. Залез в спальник, озноб и дрожь постепенно, по мере согревания отступили, я лежал и слушал этот гусиный сводный хор, с десятками, сотнями, тысячами талантливых вокалистов.
Меркель , как всегда, был спокоен. Его, конечно, немного взволновали крики много сотенной гусиной армии, но не до такой же степени, чтобы дрожать , как осиновый лист, в предчувствии великой охоты. Его холодная немецкая сдержанность всегда была примером для тулок , ижей, и этих выскочек, мцешок, с их вычурностью и безвкусием. Да, дробь из них летела хорошо, но они , только инструмент, для запуска снаряда, промежуточное звено между стрелком и дичью. Меркель же,являл собой нечто большее чем просто ружьё, он был продолжением, частью охотника, в сущности своей ,он и сам был охотником, только с железными нервами и холодным сердцем.
Будильник разбудил меня без особого труда, сознание, казалось, само ожидало момента пробуждения. Никакой суеты и паники, охватившей меня ночью, всё как всегда, утренний моцион, кружка горячего цикория, бутик с сыром, на десерт доел сгущёнку. Всё нарочито спокойно и по деловому, чтобы не разбудить раньше времени вулкан, клокочущий где то внутри, и требующий выплеска адреналина наружу.
Ну что, пора, ещё раз проверил патронташ, разложил по карманам десяток патронов, надеюсь хватит, тряпочкой протёр Меркеля,: ну что дружок, не подведи.
До рассвета остаётся ещё часа полтора, всё вокруг покрыто плотным , как сметана, туманом, складывается ощущение, что руками раздвигаю проход сквозь белое безмолвное пространство, в котором спрятано озеро, болото, и миллионы гусей, прилетевших ночью, и укрывшихся от посторонних глаз в этом, потаённом месте.. Фонарик отправился в карман, теперь наощупь, действительно, темнота такая, что хоть глаз коли, то и дело натыкаюсь на сосны, сучки и кочки. Ну где же оно, где? Только подумал об этом, как чуть не нырнул в воду, чудом удержавшись за ствол, вовремя попавшейся под руку прибрежной берёзки. Ну слава богу, теперь вдоль озера, на южную сторону, время ещё терпит.
Рассвет потихоньку пробивался сквозь тьму, прогоняя ночь куда то на запад. Я стоял на берегу и вслушивался в просыпающуюся бесконечность, насколько мне хватало остроты ощущений. То там, то здесь, слышны были одинокие голоса гусей, устраивавших своего рода перекличку.
Я здесь, мы здесь, мы тут, мы тоже. Постепенно , к одиночным голосам стали присоединятся ещё, и ещё, и ещё, и вот уже всё озеро шумит , то нарастающим, то вновь затихающим гусиным гомоном.
Как же хочется воочию увидеть что там происходит, сколько там гуся и почему они шумят, но туман, плотной ширмой, прячет от меня всё действие этого спектакля, оставляя только музыкальное сопровождение в свободном доступе.
Меркель уже несколько раз прикладывался к плечу хозяина, водил стволами то влево, то вправо, но что там впереди, и какова цель он, как и хозяин видеть не мог. Два рекордовских патрона заряженных тройкой заняли своё место в тугих патронниках, стальные пружины взведены, а бойки, готовы в любой момент, повинуясь сигналу спусковых крючков, сорваться, и ударить, по золотым капсулям, приведя в восторг великолепные стволы из крупповской стали. Рука хозяина плотно сжимает шейку приклада, согревая её человеческим теплом, но предохранитель пока в заднем положении, значит ещё не время, ещё чуть- чуть, самую малость. Меркель был уже почтенного возраста, и он знал цену терпения, зачем разбрасываться энергией во все стороны, попусту тратя свои силы, нужно концентрироваться на одной, главной, в данную секунду, цели, и молниеносным действием овладеть ею.
Туман постепенно начал растворялся в прозрачном утреннем воздухе, солнце , прятавшееся все эти дни где то за облаками наконец проявилось, обнажив над соснами свою золотистую макушку, северянин, уже не такой добрый и ласковый как вчера, обжигал щёки дыханием ледовитого океана, пальцы рук заиндевели, но одевать перчатки было поздно, спектакль вот-вот должен начаться.
Птицы готовились к полёту, стало всё чаще слышаться хлопанье сотен и сотен крыльев, пару раз небольшое количество гусей поднимались с воды, и, сделав небольшой облёт, с шумом присаживались к собратьям. Где то, среди этой гусиной армады сидела и стайка лебедей, периодически перекликаясь своими заунывными криками, но их голоса тонули среди огромного гусиного моря, не в состоянии противостоять превосходящему ,в сотни раз, сопернику.
Белая простыня, ещё недавно накрывавшая всё пространство вокруг, на глазах трескалась и разрывалась. Взгляду становилось доступным то таинство , что происходило за опущенным занавесом , ещё несколько минут назад . Увиденное завораживало и потрясало, куда бы я не бросил взгляд, всюду были огромные скопления гусей, количество которых не поддавалось подсчёту.
Чем дольше ждёшь какого то момента, тем неожиданней он становится. Увлёкшись этой завораживающей картиной, я, к своему стыду, не услышал, как первая стая поднялась, и покинула пределы озера, продолжая свой путь в далёкие южные земли. Несколько последних птиц, на долю секунды, были в поле моего зрения. Рука дёрнулась, но было уже поздно.
Я бросился вправо, туда, где секунду назад ушли первые птицы. По проверенному коридору гусь идет охотней. Только добежал, как вот они! Увидев движение на берегу клин резко отвернул в сторону, подставив под выстрел, ещё мокрые, полосатые тельняшки. Два выстрела разорвали воздух. Птицы, как привидения, в туже секунду растворились в , ещё не до конца растаявшем тумане, оглашая болото тревожными криками, сигнализирующими своим собратьям об опасности. Что то тяжёлое, с шумом шлепнулось в воду. Рассматривать не было времени, озеро взорвалось оглушающим гомоном в миллион децибел. Я переломил ружьё , эжекторы выкинули стрелянные гильзы, и их место заняли две единицы. Секунды ожидания, ну же, ну.
Меркель уже выполнил часть своей работы, донеся заряд дроби точно под крыло молодому, неопытному, белолобику, не успевшему увернуться от свинца, как это сделали его старшие товарищи. Теперь, в его в патронниках единица, хотя Меркель больше предпочитал тройку, она и летит кучнее, да и дроби там побольше, но в данной ситуации однёрка нужнее.
Огромная чёрная масса, со страшным шумом надвигалась на одинокого, и, казалось, беззащитного, перед этой силой природы, охотника . Они всё ближе и ближе, вот уже становятся различимы их чёрные полосы на груди, их ярко оранжевые лапы, их безумные, испуганные глаза. Хозяин вскинулся, и навёл стволы на цель. Короткая поводка, ну, ещё быстрее, ещё! Меркель понимал, что хозяин опаздывает, и всеми силами своей стальной души пытался помочь ему в выцеливании. Ещё быстрее, ещё, не останавливайся, пора.!
Кончиком пальца я уже почувствовал, что попал, не знаю как всё это происходит, но именно кончиком указательного пальца я чувствую , что всё сложилось в единую цепь, вскидка, поводка, выстрел. Дробь, возможно, ещё не долетела до цели, а я уже знал, что попал.
Гусь, как то сразу обмяк и перестал махать крыльями, шея его, будто провалилась в какую то яму, он выпал из ровного строя своих, более счастливых соплеменников, и кубарем полетел к земле, ломая, на своём пути, ветки болотных сосен, являвшихся единственными свидетелями его стремительного падения.
Стая отреагировала на выстрел ожидаемо мгновенно, заложив правый вираж и стремительно набирая высоту. Лёгкая мишень , подумал Меркель, и выпустил заряд дроби под перо одному из десятков, спасающихся бегством, гусей. Падение было впечатляющим, двойное сальто, и огромный фонтан брызг. Летающие капли воды на мгновение засверкали серебром, но через секунду померкли, растворившись в тёмной, озёрной воде.
Тем временем . гуси, пользуясь тем, что охотник находится в единственном экземпляре стали покидать озеро. То слева, то справа, с шумом уходили огромные гусиные массы. Я метался из стороны в сторону, пытаясь перехватить хоть маленькую толику того, что здесь было ещё минуту назад. Поддавшись всеобщей панике я палил, практически не целясь во всё ,что улетало и возвращалось на озеро, не чувствуя, ни расстояния, ни скорости, ни меры. Что то падало, после моих выстрелов, где то я бесстыдно мазал. Только два последних патрона остановили это безумную агонию. Как два? Всего два? Карманы и патронташ были пусты, я переломил ружьё, эжекторы щёлкнули, и выкинули из патронников дымящиеся гильзы.
Меркель был вне себя от возмущения, его стволы пылали от огня, а сердце от досады. Столько прекрасных моментов упущено, сколько бессмысленных выстрелов сделано. Люди, действительно, не совершенные создания, они подчинены эмоциям больше чем разуму, и теряют самообладание в простейших жизненных ситуациях.
Основная масса гуся уже покинула и это озеро, и это болото, где то в пространстве исчезли их многочисленные голоса, разбиваемые порывами ветра на отдельные фрагменты. Я сидел на берегу и пытался проанализировать это утро, вспомнить, как стрелял и куда, но в памяти были только два первых дуплета, а остальное покрыто плотной завесой тумана, растворившегося в утреннем воздухе, но оставшегося у меня в сознании.
Стволы, охлаждаемые холодным северным ветром, постепенно приходили в норму, руки хозяина перестали дрожать, а сердце вырываться наружу, вслед улетающим гусиным караванам, наступало его, Меркеля время.
Гага-ак, где то, совсем рядом, послышался одинокий гусиный крик. Гак-ак, я вскочил на ноги и защёлкнул стволы ружья. Птица летела в мою сторону, её голос становились всё ближе и ближе. Гак-ак, ещё мгновенье и она вылетит из за деревьев. Но нет, далеко, слишком далеко, или? Гак-ак, я вскинулся, сколько брать упреждения, корпус, два, три? Гак-ак, или не стрелять, тройка не единица. Далеко, нет, далеко, корпус, два, три, ещё чуть-чуть. Выстрел прозвучал неожиданно даже для меня, гусь, вдруг, перевернулся в воздухе, и набирая ускорение, начал падать. Я с изумлением и восторгом смотрел на всё это действо, красота падения этой сильной птицы впечатляла, но она, меркла в моих глазах перед, красотой великого выстрела.
Меркель тоже был в неописуемом восторге, многие ружья за всю свою жизнь ни разу не испытывали такого. Опровергнуть законы баллистики под силу только избранным, и он был из их числа. Все ружья сделаны по одному принципу, приклад, механизм, стволы. Сплав дерева и стали в разных пропорциях, хороший инструмент и руки мастера делают из бесформенных заготовок произведения искусства, но только те ружья, которым мастер отдаёт часть своей души, способны на невероятные, по своей красоте, выстрелы. Меркель был именно из этой когорты.
Я брёл по берегу озера, неся на правом плече связку добытых, с таким трудом, птиц, а на левом , поближе к сердцу, своего старого и надёжного друга с немецкой фамилией, и, теперь уже русской душой. Шёл, и вспоминал детство, когда ещё мальчишкой, после войны, попал впервые на гусиную охоту, с ныне, уже покойным дядькой, как добыл своего первого гусака, как смотрел в небо, и восхищался силой и мужеством этих отважных птиц. Что изменилось с тех пор?
Нет, не потускнели краски, не притупилось ощущение сопричастности к чему то очень великому, что определяется самой природой, самой сущностью мироздания, и, главное, я снова нахожусь именно там, в самом её центре. Пусть я являюсь песчинкой, пылинкой в мировом масштабе, но я там, и сам становлюсь свидетелем и участником этого великого действия.
Рушатся империи и страны, сменяются вожди и идеологии, происходят революции и путчи, идут войны и объявляются перемирия, но всё это ерунда, если сопоставить с теми процессами, которые происходят в природе. Всё это меркнет в сравнении с утренней песней глухаря, вечерним пролётом вальдшнепа, или весенним нарядом крякового селезня. Всё в нашем, современном мире, бренно и непостоянно, подвергается сомнениям и меняется по прихоти или от безысходности, продаётся и покупается и снова продаётся. Мы крутимся как белки в колесе пытаясь сначала создать, потом устроить, или переустроить свою жизнь, своё существование в придуманном нами же мире. Вступаем в конфликты между людьми, между группами одного общества, между державами и континентами, ставя на грань существования саму планету. А природа живёт в это время своей обычной жизнью, как, и сто, и двести, и тысячу лет назад. Всё также токуют весной глухари, и хоркают вальдшнепы. Стонут в сентябре лоси и приносят весной потомство лосихи. Как и раньше, два раза в год, совершают свои фантастические путешествия перелётные птицы, наполняя небеса своими чарующими, звонкими голосами.
Я шёл по берегу озера, и улыбался окружающим меня соснам, берёзкам, багульнику, кустам брусники и гоноболи, паутинкам на ветках деревьев, уткам, взлетающим из под берега, вдыхал полной грудью свежий ветер и радовался осеннему солнцу. Всё это было моей, родной, так сильно любимой, природой, частью которой являюсь я сам.
Последнее редактирование:
