Браконьеры

[Ангей]

Браконьеры
(Продолжение рассказа Браконьер)

​

Рассказ написан в соавторстве с нижегородскими авторами Кормилициным Александром (Земляк), Лобановым Дмитрием (LDmitry), Ососковым Вячеславом (С-300)

Глава 1. ЖЕНЬКА

​

В спящем, подёрнутом поволокой тумана урмане, матёрый западно-сибирский кобель работал лося. Щедро отдавая голос в глубины Семёновской тайги, он следовал за зверем, гибко извиваясь меж вывороченных ветром корней и держа безопасную дистанцию от сулящих неприятности огромных рогов и копыт. Сохатый, разрезая могучей шеей тягучую грязно-молочную пелену утреннего смога, тёмной тенью плыл по изумрудному покрывалу, расшитому кристаллами кроваво - красной клюквы. Гонимый немой предвестницей несчастья - тревогой, распустившей свою липкую паутину меж стволов и крон вековых деревьев, он судорожно напрягал овальные плюшевые уши, вслушиваясь во взорванную собачьим лаем округу. Временами вставал и раздражённо фыркал раздутыми от волнения ноздрями, испуская в стороны густые клубы тёплого серебристого пара. Возможно, «дитя мудрой природы», вскормлённый и оберегаемый ею, так и остался бы незамеченным для пришедших по его душу людей, если бы не пёс Женька, назойливо оглашавший затаившийся лес своим доносчивым, звонким голосом.

До лося оставалось не более ста шагов. Кирзовые сапоги охотника по-хозяйски уверенно мяли девственное полотно реликтового болота, оставляя за собой едва различимую цепочку следов в упругой водянистой поросли. Его засаленная фуфайка, некогда синего цвета, подпоясанная брезентовым, в хлам затёртым на швах патронташем, выглядела инородным предметом в лоне влажной колыбели таёжного жизнеустройства. Ещё более неестественно смотрелась заломленная на бок спортивная шапка в красно - белую полоску с надписью «SKY» на боку. Из-под шапки, скрывавшей две небольшие проплешины в масленых прямых волосах, кололи мир два юрких, чёрных как смоль глаза, небрежно очерченных угловатыми, тонкими бровями. Их хозяин, небольшого роста, сутулый, с непропорционально длинными руками и узловатыми пальцами, походил на загулявшего лешака, крадущегося сквозь вязкое непроглядье предрассветной мглы, в потаённые пределы своих зачарованных владений.

Борис Матвеев, двадцати восьми лет от роду, начавший свой охотничий путь шесть лет тому назад, имел на счету много разной живности, но вот лося - благородного таёжного рогача, Матвейка, как звали его в деревне, ещё не добывал никогда. Он хорошо знал эти места, и предвкушая кульминацию сегодняшней охоты, стремился первым подойти к заветному трофею, что б наконец воплотить в жизнь свою давнюю охотничью мечту. Ноздрястый мох, местами укрытый слоем прелых листьев, позволял передвигаться тихо, но в самый неподходящий момент, как это зачастую случается, под ногой предательски хрустнула ветка. Зверь вздрогнул, перешёл на рысь и скрылся за вывороченным корнем огромной сосны. Через мгновение серое пятно стремглав метнулось на чистину…

Одновременно с Матвеевым, егерь-распорядитель сегодняшней охоты - Фортунатов, борясь с выбившимся из ритма дыханием, торопился к облюбованному многими поколениями лосей переходу близ поросшей молодым ольшаником рубки. Умело подстраиваясь под лай своего кобеля, он вышел на край Явленского болота, к изрезанному старославянскими надписями дубовому кресту, ещё крепко стоявшему на месте канувшей в лета староверческой церкви. Обтерев пот с густых, разбавленных проседью бровей рукавом войлочной куртки, и переведя дыхание, он взял оружие наизготовку. Дальше всё происходило словно в замедленном чёрно-белом фильме. Усилием воли разгоняя заторможенные движения действующих лиц, он видел, как подстраивается под работу чужой собаки неизвестно откуда взявшийся Матвейка. И как стреляет в его Женьку тяжёлым «жаканом», приняв за лося - тоже видел…. Самого выстрела Фортунатов не слышал, звук перекрыл крик…
- Ж-е-н-ь-к-а!!
- Игорь… Игорь, проснись, ты кричишь, мокрый вон весь.
- Прости, Дарьюшка, Женька приснился опять.
- Сколько лет прошло, а ты всё сокрушаешься…

Сетчатая кровать с массивными хромированными набалдашниками на голубых металлических стойках пронзила скрипом тишину бревенчатого сруба, нарушив мерное тиканье старых механических ходиков. Лексеич сел, нащупал босыми ногами чакчурки с коричневыми кожаными запятниками, и тяжело вздохнул.
- Двадцать пять почти, а как вчера всё. Вина на мне, недосмотрел тогда…
Резная, обрамлённая дубовыми листьями избушка, опуская к полу отлитые из чугуна шишки, распахнула дощатую дверцу над пожелтевшим циферблатом, и кукушка глухо прокуковала три раза, наклоняя в такт своё крохотное металлическое тельце. Фортунатов встал, накинул на себя потёртую армейскую гимнастёрку, натянул на ноги выцветшее «трёхрублёвое» трико с вытянутыми коленками, поддел ногами мягкие войлочные тапки, и собирая складки на полосатом домотканом половике затёкшими ногами, вышел на крыльцо.

Иссиня-чёрный квадрат двора, очерченный тенями покосившихся деревянных сараев, дремал под неусыпным оком безмолвного, ночного светила, протяжно дыша прохладным утренним туманом. Где-то за околицей гулко залаяла собака, наполняя звенящую тишину тугим, наваристым басом. Её голос, отражённый от тёмной витой каймы соснового бора, загулял деревенскими переулками, постепенно затухая, словно проживая свою собственную, независимую, но коротенькую жизнь. Лексеич глубоко вдохнул, наслаждено втягивая ноздрями влажный, насыщенный медовым ароматом августовских соцветий воздух, и присел на посеревший от времени, подгнивший порожек. Чиркнул спичкой, заполняя тёплым оранжевым светом отдалённые пределы открытого по фасаду двора, и жадно затянулся мятой папироской.
Пальма, бело-каштанового окраса дворня, выдвинувшись на полкорпуса из конуры, навострила на хрящах висевшие уши, и затарабанила по стенке фанерной будки закрученным в дугу пушистым хвостом.
- Ну что, Пальмушко, вот и дожили. - в полголоса промолвил старик, разминая останки папиросы о дно пустой консервной банки. Светает, скоро палить начнут…
Собака, наклонив голову на бок, замерла, с надеждой вглядываясь в глаза своего хозяина, казалось, не смея предположить.
- Да, да, правильно понимаш, открытие… Давай собираться.

Глава 2. ЛЕКСЕИЧ.​

Рассвет разжигал кострище юной зари, разгоняя лучами, скользящими меж стволов корабельных сосен, остатки ночного тумана. А тот осторожно, избегая участи быть окончательно поверженным нарождающимся всесильным Ярилой, падал на траву и хвою пробудившихся от забытья деревьев, звенящей, хрустальной россыпью, омывая своей девственной прохладой остатки предутренних переживаний.

Расшитая искристым бисером тропинка, вальсируя по ситцу полевых многоцветий, отвернула вправо и устремилась к пологому склону, густо поросшему кучерявыми кустиками крупляники. Лексеич спустил Пальму с поводка и вложил приклад своей МЦ-шки в левое плечо. Собака встала на ветер, и прихватив крепкий запах тетеревиных набродов, заходила нешироким челноком по склону залитой светом лощины, резко меняя направления, словно шарахаясь по запутанному, видимому только ей лабиринту. На мгновение встала, затем, ускорив темп, заюлила меж плотных пучков шиповника, пробивая грудью стесняющие движения заросли.
- Ф-р-р-р-р !!! Послышался звук подъёма, и Пальма выстрелила свечой, поджав к груди одетые в белый «чулок» лапы.
- Балуешь! Птаха! - прикрикнул было на неё хозяин, провожая взглядом потревоженную коноплянку. Но в ту же минуту, наполняя ложбину скрипящим квохтаньем, из травы, словно «чёрт из табакерки», рванула тетёрка.
- Старка! - привычно скомандовал Лексеич, поднимая изготовленный ствол к верху. Пальма, давая свечу за свечой, упала в пучок сплетённой в ком вики и замерла. Выводок, не в силах больше сдерживаться, шумно снялся со склона, и прерывая свободное планирование частыми взмахами округлых крыльев, потянул низом. Фортунатов вскинул ружьё в правое плечо, чертыхнулся, переменил сторону и попытался поймать подслеповатым глазом цель, тщетно стараясь разглядеть размытые контуры чернышей в слепящих лучах восходящего солнца, тогда как те не меняя направления удалялись прочь, унося с собой возможность верного выстрела...
- Фу ты, растяпа! Ну, ни как и ни как!
По рождению Игорь Алексеевич Фортунатов был правшой, но окалина, однажды попавшая ему в правый глаз, навсегда лишила его половины зрения. Не привыкший запросто сдаваться, он со временем наладил стрельбу с левой, однако в азарте частенько путался. Чтобы избежать этого - старик заранее вкладывал приклад в левое плечо, и нёс перед собой раскачивающееся в такт шагам оружие, подходя к очередному потенциально добычливому месту.
- Лексеич, ты прям Мюнхаузен! - бывало по-доброму подначивали его мужики.
- Ничего, посмотрим ещё за кем верх будет! - хитро щурясь, парировал тот, понимая, что уверенная стрельба для него осталась в прошлом…
- Ну что там у тебя, Пальма?
Сука обернулась и оскалила ряд стиснутых острых зубов.
- Тубо!!! Я вот тебе, вражина!
- Ты смотри- ко, семь лет с тобой борюсь, а ты знай своё. Ну-ко!!!
Старик двинул коленом бок собаки, и та неохотно отступила от придавленного петушка.
- Молодец, молодец!
Пальма завиляла хвостом, и ткнулась влажным носом в тушку добытого тетерева, уже не хватая его.
- Ну что, с полем, кормилица?!

Лексеич перехватил висящее за плечом ружьё за приклад, поднимая его над колючими кустиками шиповника, и зашагал в направлении бора, к знакомому ему с детства лесному болоту, на ходу приторачивая трофей к засаленному кожаному подвесу.
Елохово, как называли его деревенские, представляло собой продолговатую лужу, подмявшую под себя мягкий слой торфяника и питавшуюся прохладным ручейком, янтарные струны которого развлекали забывшуюся в томной истоме округу своими чистыми, бархатистыми переливами. Здесь послевоенный мальчишка Игорь Фортунатов, начинал свой охотничий путь ловлей певчих птиц, заменявших неискушённой детворе недоступные в ту пору игрушки, ровно так же, как и многие его сверстники, не знающие благ цивилизации и предоставленные самим себе и воле случая. Именно этот случай, давший начало руслу его охотничьей судьбы, вспомнился ему сегодня во всей своей красе и с мельчайшими подробностями.
Тогда, тринадцатилетним подростком, сторонясь посторонних глаз, он пришёл сюда вооружённый дедовой дульнозарядкой, с развитыми от времени концами стволов. В импровизированных рожках, изготовленных из бамбуковых лыжных палок, вставленных в самодельный тряпичный патронташ, ждали своего часа охотничьи припасы, рассчитанные на четыре несомненно точных выстрела. Дождавшись рассвета, юный охотник зарядил свою «фузею» на глаз отмерянным дымарём и сечкой из сапожных гвоздей, плотно запыжевал стволы свежим выпуском «Известий», надел на брандтрубки центробой, закрепив его на всякий случай пластилином, и пригнувшись, шагнул в стену островерхой прибрежной осоки. Мёртвая октябрьская вода обожгла икры, заполняя короткие сапоги холодной чёрно-коричневой жижей. Игорь, превозмогая отвращение к окутавшей его ноги желеобразной слизи, прокрался на сколько было возможно, выпрямился чтобы осмотреться, и увидел трёх чирков, отдыхающих между разветвлённых корней плакучей ивы.

Маленькие комочки, с мягкими кашемировыми клювиками, покачивающиеся на полупрозрачной, подсвеченной лучами восходящего солнца глади чайного цвета, никак не подходили на роль его первой серьёзной добычи. Ими хотелось любоваться, а уж ни как не убивать, но другой дичи в поле зрения не было. Навскидку до уточек было около шестидесяти шагов. Он вернулся на берег, лёг на спину и вылил из сапог воду. Затем снял на два размера большую ему обувку, размотал склизкие, пропитанные сапропелем портянки, и тихо ступая босыми ногами по прелой листве, стал скрадывать дичь, скрываясь за толстым стволом раскоряжистой ветлы, и не обращая внимания на пронизывающий тело холод. До уток оставалось десять шагов. Сердце бешено колотилось, передавая волнение рукам, держащим оружие на изготовке. Игорь наклонил корпус вправо, привстал на цыпочки, пытаясь заглянуть за плеть узловатых корней, ревностно оберегающих покой своих беззащитных квартирантов. Встревоженные свистунки плавно отчалили от берега, взбороздив зеркальную поверхность вереницами клиновидных разводов. Не меняя положения, юноша направил стволы в сторону добычи, и нажал на спуск. Раздался сухой щелчок, но выстрела не последовало. Уточки дружно оттолкнулись от воды и ринулись прочь от возникшей нежданно опасности.

Незадачливый охотник, потеряв голову от неожиданности, выстрелил ещё раз. Приклад больно рубанул ребром металлического затыльника по неокрепшему плечу, послышался удар о воду, и всплески раненой дичи. Когда рассеялся дым, и он взвёл курок на повторно заряженном впопыхах стволе, то вместо чисто битой дичи, на воде немым укором за напрасно загубленную птицу, плавали лишь белые кудряшки перьев. Чувство стыда, в горячке брошенное взбунтовавшейся совестью в лицо обескураженного юноши, багрянцем разлилось по щекам, напряжённо пульсируя в висках кипящей струёй адреналина.
- Не быть мне охотником, ни по чём не быть… - прерывая всхлипывания шептал Игорь, утирая солёные слёзы грязной ладошкой.
Было это без малого шестьдесят лет тому назад. С тех пор до неузнаваемости изменилось болото, отгородившись от назойливого мира густыми зарослями ольхи. Деревня, в которой Лексеич прожил всю свою жизнь, почти перестала существовать, и сама страна с её новыми, запутавшими его окончательно ещё в “девяностых”, законами, была уже другой. Никому не нужной стала кузня, в которой он честно проработал добрую часть своей сознательной жизни. Её просто разобрали на кирпич ушлые дачники, ринувшиеся с расцветом российского капитализма из смрада душных городов в лоно первозданной природы. Больше нельзя было свободно охотиться в лесу, так как его арендовал один из скороиспечённых толстосумов, оставив на общее пользование болотистую окраину, разрезанную серпантином местной речки Чёрной. Закончивший свою трудовую карьеру егерем, Фортунатов не понимал сути и смысла современных преобразований, запрещающих деревенским заниматься законным охотничьим промыслом в родных угодьях, и переводя на нет шлифовавшуюся поколениями охотничью касту, являющуюся рачительными хозяевами и защитниками кормящему их семьи, лесу. Может, был бы помоложе, стоило бы разобраться, а теперь уж что - дожить бы отписанный ему срок, оставаясь при любимом деле до коле будет возможно, пристраиваясь к чуждым его разумению реалиям.

Меж тем собака, прервав мерно льющиеся мысли старика, галопом бросилась к известному ей болоту, шумно раздвигая частокол плотно переплетённой зарослями зелёного хмеля уремы. Послышались всплески, а за ними хлопки многочисленных крыльев. "Чирьё!" - догадался Лексеич по звуку, издаваемому утиными взмахами. Через секунду чавканье собачьих шагов дополнил резкий звук подъёма, вслед первой партии уток.
- Ага, кряковьё чирков на убой пустило, а сами затаились до времени! Ничего, подождём - не меняя позы, думал старик, провожая взглядом десяток маленьких уточек, чертящих замысловатые траектории своего непредсказуемого полёта восвояси. За ними, шумно разрезая воздух натруженными крыльями, словно стратегические бомбардировщики, на выстрел выкатили две «плетюхи». Резкий хлопок перекатами эха наотмашь ударил по меди натянутых тетивой сосен, и перекличкой раскатился по дальним рубежам пробуждающегося бора. Где-то в глубине его влажной утробы вздрогнул нависший над валежиной куст малины. Сбивая крупные капли с хаотично переплетённых плетей на замусоренную сухой хвоей землю, совершенно беззвучно поднялась бурая голова с плоским лбом и маленькими чёрными глазами. Раздувая влажные ноздри, медведь втянул прохладный воздух, коротко фыркнул, отвернул в сторону развороченного им с вечера муравейника, и косолапо переваливаясь с лапы на лапу, засеменил прочь от потревожившего его звука.

Крякуша, свернув шею, тряпкой упала в одиноко растущий куст калины, закончив свой полёт глухим шлепком о рыхлую сырую землю.
- Вот сколько лет охочусь, а мушку никогда не вижу. Как стреляю? - размышлял Алексеич, поднимая с поросшего гонобобелем берега отстрелянную гильзу.
- Иди сюда! Вот где!
Шоколадная сука пулей выскочила из зарослей. Встала супротив битой птицы, поджав правую переднюю ногу, и оглянулась на хозяина, словно пыталась удостовериться в правильности своего предположения.
- Там, там. Иди давай!
Пальма, неохотно ступая по влажному краю лесного ручья, в один мах перепрыгнула на противоположный берег. Завиляв баранкой шикарно одетого хвоста, в два перехвата схватила тёплый трофей поперёк овального тела, и послушно принесла его к ногам своего хозяина.
- Молодец! Ну точно в тебе не без легавой!. - широко улыбаясь промолвил Лексеич, поднимая утку над клацающей ровными рядами белоснежных зубов, собачьей пастью.
- Хватит! Тубо! Разыгралась, понимаш! Иди вперёд!
Охотник привычным движением подвесил чисто битую дичь к поясу, и зашагал дальше, по руслу ручья вытекающего из Елохова болота - к речке, раскачивая в такт шагам, висящей у бедра добычей. Завалы, образовавшиеся в результате случавшихся последние года ураганных ветров, ломавших корабельные сосны пополам словно спички, местами изменили знакомый Лексеичу лес до неузнаваемости, и отняли возможность ходить знакомыми ему тропами.
- Смотри-ко, Пальма, не пролезти нам тут с тобой… Давай-ко балкой обойдём. Крюк большой конечно, но всё ж лучше чем верхами-то лазить.
Балка, густо поросшая малинником, широкой лентой извивалась параллельно руслу Чёрной, и сходилась с ней в семи километрах ниже. Редкие сосны раскиданные по пологому склону оврага, местами были выворочены с корнем, и поверженные лежали на мягкой земле, поджав под себя обломанные ветви. Пальма, обегая одну из них, вдруг ощетинилась, поджала хвост и кинулась в ноги хозяину.
- Что ты милая? – удивлённо спросил Фортунатов. Но тут сменивший направление ветерок ударил ему в нос резким запахом псины. Лексеич насторожился и окинул опытным взглядом округу. Его цепкий взгляд выхватил еле заметную дорожку сбитой росы с бархатистых листьев малиновых кустов.
- Мишка стало быть объявился... Ну ничего, ничего, Пальма, успокойся. Не до нас ему, малинкой лакомился, а мы его спугнули…
Фортунатов склонился над небольшой лужицей в краю которой виднелся отпечаток мощной пятерни, заканчивающийся рваными полосами вспоротой когтями земли.
- Смотри какой, Пальма! Центнера под три, не меньше!
Но собака, зажав хвост между лап, сгорбившись, стояла поодаль, опасаясь незнакомого ей, но инстинктивно опасного запаха.
- В сторону хутора пошёл… Хозяин! Пойдём и мы сторонкой… Пойдём-пойдём! Не опасный он, не боись!

Для Лексеича, как в прочем и для многих других, сегодняшний день был особым. Открытие осенней охоты знаменовало конец межсезонья, с его монотонными домашними заботами, и давало начало руслу другой, незатейливой на первый взгляд жизни. Жизни, в которой он, списанный обществом человек, становился востребованным звеном в цепи мудрого мироустройства. Носителем вечных ценностей, знания о которых выводят охотничий процесс, да и саму жизнь в природе, на её лоне и по её законам, из двухмерной плоскости чёрно-белых суждений, в трёхмерное, многополярное измерение. Измерение, богатое оттенками самых разных эмоций, порой приводящих в замешательство рассудок, но оставляющих при этом нетронутой человеческую душу...
Таких праздников в жизни Лексеича было далеко за полсотню, и большинство из них проходили здесь, на песчаном берегу Чёрной, близ искусственной дамбы, остановившей плавное течение свободной реки в угоду захлестнувшей когда-то страну мелиорации. Не изменяя сложившейся за десятилетия охотничьей жизни обычаю, он и сегодня пришёл сюда - к месту ушедшего в историю, но живущего в его памяти охотничьего бивака, нЕкогда процветающего, а теперь исчезнувшего вместе с большинством своих обитателей. Снял с себя тянувшую плечи ношу, и аккуратно уложил её на почерневшую от времени, местами подгнившую валежину. Скинул, ставшие неподъёмной обузой, болотные сапоги. Закатал влажные от ходьбы брюки и зашёл в прохладную, коньячного цвета воду. Сладкая истома, пришедшая на смену жарким тискам, сковывавшим намятые стопы, потекла по телу прохладной волной, гоня перед собой стайки колючих мурашек.
- Ну? Чего ждёшь? Давай сюда! Благодать-то какая, Пальма!
Затем сдвинул широкополую шляпу на затылок, почерпнул огромными ручищами воду, и бросил ее в раскрасневшееся от ходьбы лицо. Пальма смешно забарабанила по водной поверхности широкими лапами, и заводила задранным кверху влажным носом, пытаясь отыскать причину, заведшую сюда её хозяина.
- Сейчас, Пальмушко, охланимся маненько, да костерок организуем. Кака охота, без костерка-то? Костерок - он глаз радует, и душу греет! А к нему-то и сальце у нас имеется, и настоечка клюквенна. Чем не праздник? А шулюм вечерком уж, с бабкой заварим, любит она охотничью стряпню-то.
Пальма, не обращая внимания на болтовню хозяина, озабоченно напрягла уши и круто отвернула к берегу.
- А это кто? Никак гости?– заинтересованно спросил Лексеич, оборачиваясь на глухой звук двигателя. Через минуту на берег, натужно тарахтя механическим нутром, медленно выполз квадроцикл. Наездник четырёхколёсника, лет девятнадцати на вид, держа руль одной рукой, внимательно вглядывался в светящийся экран устройства в оранжевом корпусе. Его худощавую фигуру скрывал камуфлированный в зелёно-голубую цифру костюм с вышитой надписью «Sitka» на рукаве. За спиной блестел воронёным стволом новенький пятизарядный полуавтомат с чёрной пластиковой ложей и ярко красной оптоволоконной мушкой. Совершенный, шаблонный вид незнакомца, казалось только что шагнувшего сюда с экрана телевизора, резко контрастировал с образом Фортунатова, обременённым густой белой бородой, и венчавшей макушку седой головы широкополой фетровой шляпой.
Пальма выскочила на берег, поджала хвост и недружелюбно бафкнула сквозь сомкнутые губы. Парень перевёл взгляд.
- Здравствуй, мил человек! – поприветствовал его Лексеич, выходя на тёплый песок, и оправляясь по-военному.
- Здравствуйте!
- Заплутал, что ль?
- Да вот, ехал к дамбе, навигатор привёл к завалу, а с собой ни пилы, ни топора.
- Что ты, разве можно в лесу без топора-то. Ну, ничего, сейчас расчистим с божьей помощью.
- Меня Лексеичем кличут. А ты кто же будешь? - спросил Фортунатов, обтирая мокрое лицо и шею клетчатым носовым платком.
- Максим Крайнов. Я сын Алексея Сергеевича Крайнова, он лес тут арендует.
- Вона, что. А что ж, раньше-то я тебя не видел?
- Я в Питере, на юридическом учусь. Дома редко бываю.
Лексеич поднял с земли потрепанный солдатский вещмешок, и достал оттуда небольшой топорик с завёрнутым в кожаную рукавицу лезвием.
- Вот и инстрУмент. Сосенки не толстые, потихоньку перерубишь.
Старик передал топор новому знакомому, сам сел на лежавшую рядом, поросшую зелёным бархатом мха валежину, и закурил, с наслаждением пуская к небу сизоватые кольца табачного дыма.
- Значит ты, Максим, поохотить с отцом решил?
- У отца открытие ответственное, вот попросил егерю нашему помочь. - ответил новый знакомый, звонко стуча топором по тугому, смоляному стволу.
- А егерь, стало быть, Матвеев?
- Да, а Вы знакомы?
- Как же… В деревне все меж собой знакомы… - и,немного помолчав, продолжил, - И чем же нонешное открытие так ответственно?
- Гости важные будут, из прокурорских. Отец обещал им охоту устроить, а утки мало в этом году. Вот Матвеев и предложил в окрестностях домашнюю скупить, да выпускать на выстрел. Я как раз уток к плотине и везу.
- Это как же выпускать?
- Так… Из-за укрытия…
- И ты считаешь это охотой? - растерянно спросил Лексеич.
- Конечно. А что не так?
- Это ж убийство на потеху...
- Ну Вы-то своих тоже не на дороге нашли! - с улыбкой ответил парень, кивая в сторону лежавших на выворотне трофеев.
- Дык, я охотой дОбыл, как положено...
- А, в чём отличие? Одинаковое убийство.
- Я дОбыл, сынок…
- Какая разница? Погибшей птице всё равно как вы это назовёте. Только от нас природе ущерба никакого, люди деньги получили. Всем хорошо.
Парень невозмутимо продолжал крошить поверженное дерево, соря на землю ароматно пахнущими щепками.
- А как же душа? Ей что останется? - взволновано продолжил старик, забыв о дымящей в руке папиросе.
- А что душа? Печень вот, сердце, селезёнка – это реальное, а её не видел никто, домыслы одни…
Закончив с работой, парень тяжело дыша сел на вездеход и поблагодарил за помощь.
- Вечером салют на пруду будет и барбекю. Приходите.
- Ну да, салют, как же…
И словно оправившись от хлёсткой пощёчины, нанесённой холодной логикой парня, продолжил: Спасибо, стар я, для салютов-то…
- Ну, как знаете. Досвидания, ещё раз спасибо!
Квадроцикл, мягко урча двигателем, скрылся за поворотом поросшей пыреем грунтовки, дохнув в кристально чистый воздух хвойного леса сизым маревом выхлопных газов.
"Э-э-эх, паря, каким же богам тебя молиться приучают…?" - на выдохе, одними губами промолвил старик вслед стихающим звукам внедорожника.

Равнодушное солнце,ослепительным шаром катилось по верхушкам вековых сосен, отражаясь в торфяном настое тёмных вод Чёрной. Над его остывшим отражением, разноцветные стрекозы, вибрируя слюдой прозрачных крыльев, на полном ходу прошивали комариные тучи и растворялись в плотном, прозрачном воздухе, наполненном пряной приправой пёстрого многоголосья звуков. Лексеич интуитивно потянулся за куревом, ткнул в жилетку ещё тлеющей беломориной, обдав себя фонтанчиком оранжевых искр, очнулся от внезапно нахлынувших мыслей.Из осоки, смачно чавкая грязными лапами, выкатилась Пальма, неся в пасти неокрепшего хлопунца. Фортунатов отстранёно разжал её челюсти, вынул невредимую птицу и, придерживая рвущуюся собаку, выпустил беззащитную утку обратно. Почувствовавшая свободу крякуша, на хлопках ринулась в спасительную реку и, вспенив тёплую воду перепонками оранжевых лап, нырнула, оставляя стремнине лишь пяток белых кудряшек перьев. Старик протяжно вздохнул и повернулся кудивлённой собаке.
- Что же так ноет внутри,если нет её, души то?
- А, Пальма…?

Глава 3. ХОЗЯИН.​

Осень… Она пришла вдруг внезапно и сразу, вслед за погожими, тёплыми августовскими деньками, зарядив сплошными нудными дождями и густыми, холодными туманами… Сумрачный лес насквозь пропитался влагой, и даже всегда сухие стволы огромных елей, сейчас были мокрыми от вершин до комлей. Ночные ураганные ветра гнули деревья к земле, ломали, выворачивали с корнями. Лес стонал и обречённо шумел под бурным натиском непогоды… Ненастье, продолжавшееся весь сентябрь, закончилось также внезапно, как и началось – в один день. Природа успокоилась, хмурые тучи покинули небосвод, выглянуло ласковое солнце, и вот она – поздняя золотая осень в венце из последних цветов и великолепном уборе из ярких листьев с пробивающимися сквозь них солнечными зайчиками, шагает утром по притихшему лесу, осторожно ступая по присыпанной пудрой инея траве! Трубит она журавлиными криками в серебряный рожок, скликает перелётных птиц в стаи. Зажигает холодные костры рябин, щедро осыпает червонным золотом берёзы и дубы, с которых под хулиганский посвист ветерка сыплются на землю сверкающие монеты листьев… Над блестящей ртутью холодной водой лесного озера, быстро взмахивая своими звонкими крыльями, тренируя их перед дальней дорогой, перелетают с места на место стайки уток. В лесу давно уже не слышно пения птиц, лишь тревожно перекликаются суетливые, трескучие дрозды-рябинники, да слышны печальные полифонические свисты красногрудых снегирей. С разноцветной лесной опушки доносится прямо-таки весеннее бормотание краснобрового тетерева-косача, пригревшегося под лучами солнышка, а откуда-то из тёмной кроны ели переливами льётся трелька маленького задорного лесного петушка – рябчика. Ему отвечает его серенькая подружка, кормящаяся на земле рубинами брусничных ягод. Огромное моховое болото подёрнуто густым молочным туманом, сквозь который с трудом угадывается оранжевый диск нехотя встающего светила. На редких, корявых сосенках, растущих по моховым кочкам, висят кружевные лабиринты паутины, увешанные словно гирляндами, тяжёлыми каплями воды, рвутся под их тяжестью, нарушая гармонию линий их замысловатого узора. На клюквенник с громом рассаживаются лесные отшельники – глухари, спешащие набить свои тугие зобы кислой, сочной ягодой. Они степенно вышагивают по мягкому, словно ковёр, мху, мелькая меж кочек чёрными обугленными пятнами…

Заросшая дорога, нЕкогда связывающая теперь уже несуществующие деревни Осиновка и Малинов Хутор, упёрлась в разрушенный мост через Великушу. Поверх догнивающих, осклизлых брёвен рухнувшего в речку строения, с шумом перекатывается тёмная вода, взбивая хлопья ржавой пены и создавая стремительные водовороты. На той стороне реки – поляна, на которой располагался хутор. О том, что здесь когда-то находилось человеческое жильё, свидетельствуют правильные ряды жёлтой акации, да огромные, «модные» в брежневские времена тополя, посаженные вдоль ныне не существующей деревенской улицы заботливой людской рукой. На жёстком от морозца, подёрнутом седым инеем мхе, чётко отпечатались чьи-то следы, похожие на человеческие. Они уходили неровной цепочкой вглубь леса к Горелому болоту. Может какой сборщик клюквы забрёл в эти забытые богом места? Сейчас она особенно сладка, прихваченная осенними заморозками! Так наверное и подумал бы неискушённый в делах лесных городской обыватель. Опытный же охотник, доведись ему в это время оказаться здесь, и протропить след, сразу бы понял, что дело обстоит иначе… Следы, вне всякого сомнения, принадлежали хозяину здешних мест – большому медведю. Могучий, грозный зверь начинал готовиться к зимнему сну. Для этого ему нужно было обязательно нагулять необходимый запас жира. Он останавливался возле каждого муравейника, раскидывал его в стороны, раскапывал землю сильными передними лапами с восьмисантиметровыми загнутыми когтями, и добирался до вялых муравьёв, собравшихся в плотную кучу для зимовки. Он жадно поедал насекомых, фыркая от едкого запаха ударявшей в нос муравьиной кислоты. Под огромным дубом медведь полакомился оставшимися после кабаньего пиршества вкусными и гладкими, словно лакированными, желудями, вороша подстилку из опавших, отливающих медью, волнистых листьев. Легко перевернул огромную колоду, ободрав кору в поисках спрятавшихся там жирных личинок жуков, и неудовлетворённый найденным, злобно рявкнув, медленно направился к окраине клюквенного болота. Он шёл косолапя, обходя завалы, и с лёгкостью зайца перепрыгивая через стволы упавших деревьев. Под лоснящейся тёмно-бурой, с красивым налётом седины шкурой, перекатывались упругие бугры железных мускулов. Вдруг ветерок донёс до него пьянящий запах добычи. Медведь вытянул вверх морду, ловя чутким носом поток воздуха, и привстав на задние лапы, стал вслушиваться в тишину осеннего леса… Семья лосей отдыхала на сухой сосновой гриве, проходившей по краю болота: корова, и два бычка-сеголетка. С ловкостью кошки, бесшумно, припадая всем своим трёхсоткилограммовым телом к земле, медведь начал скрадывать добычу. Лоси почувствовали неладное слишком поздно. Словно огромный валун, сорвавшийся с горы, вылетел медведь из-за выворотня. Через сто метров, в прыжке, запустив длинные когти в тело молодого бычка и повиснув на нём, зверь свалил жертву на мох, и вонзил в шею мощные клыки…

Теперь хищник был надолго обеспечен кормом так необходимым ему в это время. Но всё рано или поздно заканчивается. И хорошее и плохое. Хорошее даже быстрее... Пропировав у туши почти десять дней, медведь был вынужден покинуть это место в поисках новой добычи, так как от лося к этому времени остался лишь обглоданный скелет… Шли дни, а охота никак не задавалась. Несколько раз зверь пытался подкрадываться к кормящимся кабанам, но безуспешно… Ударили крепкие морозы, снега не было, и как бы осторожно не ступал медведь, хруст валежника под лапами выдавал его с головой! Добыча всегда уходила целая и невредимая. К тому же во время одной из охот случилась ещё и неприятная история – зверь едва не остался без глаз, и наполовину оторвал себе ухо… В это утро медведь в очередной раз пытался охотиться на кабанов. Он как всегда скрадывал добычу, и это ему почти удалось – сильный ветер, дувший на зверя, заглушал его шаги. Но в последний момент свинья почуяв опасность, громко «гукнула», и всё стадо мгновенно сорвалось с места врассыпную. Медведь кинулся за ближайшим подсвинком, но в рывке не смог его настичь, и влекомый голодом, начал преследование. В другое время хищник не стал бы никогда этого делать. Не помня себя от ужаса, с диким визгом, маленький кабанчик что есть силы пытался оторваться от медведя. Тому даже почти удалось зацепить его лапой, но в последний момент подсвинок круто изменил направление, и буквально влетел в чащу небольших ёлочек. Медведь, уклоняясь от столкновения с ельником, ускорившись, рванул наперерез. Но вдруг, словно неведомая сила затормозила на мгновение его стремительный бег, чем-то больно полоснула по лапам, груди, морде, и … отпустила! Зверь взревел, затормозил всеми четырьмя лапами, и почувствовал запах крови… Своей собственной крови… Она стекала красным ручейком по морде, и капала дымясь аморфными струйками пара на замёрзший до ломкости стекла белый мох… Опешивший на мгновение, обескураженный от такого поворота событий хищник, опомнившись, огромными прыжками рванул от неизвестной опасности в спасительный густой ельник… На махах преодолев распадок, он выбежал к реке, и остановившись, повернув морду в пятУ, стал напряжённо вслушиваться… Но всё было тихо. Методично долбил дерево дятел, в ельнике возились пухляки-гаички, и зверь вскоре успокоился. В этих местах нЕкогда находилась запретка, огороженная по периметру рядами бетонных столбов с колючей проволокой. В неё и влетел преследовавший подсвинка хищник. На большой скорости налетев на проволоку, огромный зверь разорвал четыре опорных нити, которые лопнули словно струны! Одна из нитей как раз находилась на уровне морды бегущего медведя…

Ярок, но кОроток осенний день. Незаметно сгорает он, словно оплывающая свеча… И вот уже вызолотило солнце вершины деревьев на западе. Прохладный сумрак наползает как грозовая туча из дебрей леса, скоро на землю опустится тёмный занавес ноябрьской ночи… По велению какого-то непонятного, но знакомого чувства, медведь уходил на восток. Это неизвестное чувство каждый год зарождалось где-то внутри зверя с первыми осенними заморозками. Оно усиливалось с каждым днём, и достигало апогея в ноябре. Медведь испытывал томительно-сладостное беспокойство. Нега разливалась по всему телу, сознание его туманилось, и тогда хищник покидал свои охотничьи места… Он шёл всю ночь, и лишь уже под утро, забравшись в бурелом, позволил себе пару часов чуткого сна. С рассветом зверь встрепенулся, поднялся, потягиваясь всем телом, резкими движениями из стороны в сторону отряхнулся, и продолжил свой путь. Проходя по заросшей просеке, он вдруг почуял впереди запах пищи. Но это был не запах живой плоти, а сладковатый запах только начинающегося разлагаться мяса. Ветер дул прямо вдоль просеки. Медведь сошёл в лес, и краем его, осторожно ступая, останавливаясь и прислушиваясь, двинулся к источнику дурманящего разум запаха. Остановившись, зверь выглянул из-за кустов. На просеке в нелепой позе неподвижно застыла туша огромного лося. Сам бык лежал на земле, а голова на вытянутой шее, увенчанная одним рогом, была обращена почти вертикально вверх! На туше мирно пировали три ворона и сойка. Это нЕсколько успокоило опытного, осторожного зверя. Медведь углубился ещё дальше в лес, и беспрестанно прислушиваясь и обнюхивая землю, по кругу обошёл место, где находилась туша лося. Затем он лёг за выворотень, и не шевелясь какое-то время наблюдал за обстановкой. Вдруг пернатые с гомоном взлетели с туши, и рассевшись на нижних ветвях осины, стали горланить что есть мочи, словно высказывая недовольство. Медведь насторожился. Но тревога оказалась напрасной, по просеке неторопливо шла лисица. Она оглянулась по сторонам, и как ни в чём не бывало приступила к трапезе, с остервенением вгрызаясь в пах сохатого уже расклёванный птицами. Терпеть такую наглость медведь был не намерен! Теперь это была только его добыча! Он вылетел из-за выворотня, и лапой едва не прихлопнул увлёкшуюся трапезой рыжую бестию! Затем он уселся возле задней части туши, обхватил круп передними лапами, и закрыв глаза от наслаждения, урча, стал отрывать большие куски, и едва жуя, глотать их. По свежести своей мясо было как раз в любимой «медвежьей» кондиции – с душком! Одним словом – деликатес! За один присест голодный хищник съел его почти пол центнера! Когда наконец медведь насытился, он по медвежьим правилам хотел оттащить остатки туши в лес, дабы спрятать от посторонних глаз, но не тут-то было! Туша не поддавалась! Шею лося намертво сдавливала петля пятимиллиметровой стальной проволоки. Конец её был крепко закручен на развилке берёзы.. Бык, попав в ловушку и отчаянно сопротивляясь, так замотал петлю вокруг дерева, что проволока практически полностью врезалась в ствол! Кора в этом месте была изрезана до древесины, и свисала рваными махрами. Ближайшие к дереву кусты измочалены в труху, и втоптаны в глубоко перепаханную острыми копытами лесного исполина, землю. Сохатый, терпя неимоверную боль от врезавшейся в плоть почти до позвоночника ржавой проволоки, до последнего мгновения боролся за свою жизнь… Медведь потянул ещё раз, но туша опять не поддалась. Зверь начал дёргать – берёза тряслась вся, до самой вершины, но никакого результата это не принесло. Тогда хищник, озверев вконец от тщетности своих попыток, дёрнул со всей силы так, что толстая проволока со звоном лопнула! Зверь рыча, волоком потащил останки сохатого в лес. Выбрав подходящее по его разумению место, он чуть прикопал добычу, и завалил её валежником. Сам же улёгся неподалёку, готовый в любой момент дать отпор нежданным конкурентам. Так прошло две недели. Зверь ел, спал неподалёку, и отгонял незванных гостей в виде лис, куниц и птиц-падальщиков. Когда от мяса остались одни воспоминания, медведь покинул это место. Пройдя добрый десяток километров строго на восток, в один из дней зверь вышел к огромному верховому болоту. Землю уже чуть припорошило снежной крупой, но трава и мох ещё не держали следа. Несколько дней медведь обитал возле болота. Он забирался по гривам далеко вглубь его, снова возвращался, и шёл дальше, словно что-то искал… Аппетита совершенно не было вот уже больше недели. Зверь лишь мусолил траву, да соскребал с сосен кору, и жевал её вперемешку со смолой. Зато всё бОльшее внимание он уделял своей густой шубе: расчёсывал когтями, тщательно вылизывал каждый сантиметр её, глотая набивавшиеся в пасть длинные волосы. Так он делал в эту пору всегда. Так подсказывала ему природа… И вот наступил день, когда на сухой гриве, вдававшейся острым клином далеко в моховое болото, медведь нашёл плотный завал: несколько мачтовых сосен и большая густая ель в этом месте упали друг на друга, низко нависнув стволами над небольшой ложбинкой. Зверь несколько раз наведывался в это место, будто присматривался к чему-то, залезал под завал с разных сторон, углублял ложе, разрывая когтями землю. Когда по его мнению работа была закончена, он натаскал в берлогу пласты сухого мха и еловые ветки. Несколько дней он чутко спал неподалёку от берлоги, а когда задули сивера, и в воздухе повеяло стужей, предвещая скорый снегопад – залёг в логово окончательно. В эту же ночь выпал большой снег… Он шёл всю ночь, и не прекратился ни утром, ни днём, заметая все следы пребывания зверя возле берлоги. Медведь уютно чувствовал себя в своём логове. Иногда он просыпался и прислушивался, но всё вокруг веяло спокойствием. Это была шестая зимовка зверя…

Глава 4. НА ПУТИКЕ.​

Долгая зимняя ночь мраком окутала деревню и не собиралась ослаплохая девушка своих объятий. Тусклый желтый свет одинокого уличного фонаря едва пробивался через крестцы занавесок, образуя вытянутые фигуры на половицах избы. На стене тикали ходики, размеренно отсчитывая секунды. Фортунатов лежал в кровати, уставившись в косичку проводов, переплетённых на матице потолка: “Жисть - энтакая штука, так жа от сплётывает… Людей, судьбы, хара-а-ахтеры всяки. От быват, всё ладица, и душа поёт, и получаца вроде всё, а опосля как скрутит токмо, как навалица гамузом, как захлеснёт злодейка по темечку. Да не вусмерть, а так лёгонько, шоб помучался манёха, поистерзалася шоб грешная душонка твоя… И пошло-полетело наперекосяк, что и терпежу никакого нету, и поделать-от с этим ничего не можешь, хоть волком вой. Разломись надвое, вой, но сумей выжить, не сломись, не упади! Один, одинешенек, но не сломись… Эх-х, Дарьюшка, тяжко дурню старому, о-ой как тяжко. Полвека ить душа об душу, от как энта косичка, полвека ужо… Не выдержало бабье сердце придури всякой, и моей, и сторонней, поизносилося, не выдержало. Значить нужная ты Господу, вот и прибрал. Гоже, нарно, на небесах-от, не мешат никто. А? Да-арьюшка…” Он посмотрел в угол, на божницу, где чуть виднелись очертания потускневших латунных образов, и перекрестился. В это раннее зимнее утро Игоря Алексеевича тяготили воспоминания, душа тосковала в одиночестве, и он решил собираться в лес. Хотя обход задумывал только на послезавтра.
– Да-а… Надо идтить… – уже в голос сказал он, вставая с кровати, провожающей его добрым скрипом деревенского уюта, – Кулёмы проведам, авось чево и спымаца. Вставив ноги в чакчурки, он зашаркал к двери, и накинув тулуп, вышел во двор. Пальма высунула морду из будки, а увидев хозяина не спеша выползла, принимаясь выгибать затекшее за ночь тело. – А-а, засиделась, голубушка. Ну не юли, не юли! Обожди и пойдем. –
приговаривал старик, закуривая папиросу и поднимая высокий ворот овчины.

Собрав нехитрый скарб, Фортунатов одел засаленную фуфаю, закинул за плечи рюкзак и вышел из избы, прихватив старенькую МЦ-шку. Пальма уже “разнюхала” что к чему, и томясь в ожидании напряженно сидела возле будки. Старик провел ладонью по ее голове, и отщелкнул скобу карабина: “На днях жа были, а ты уж истомилася вся. Ну пошли, бестия!” От деревни, по краю поля, тянулся след снегохода, идти было полегче, и даже Пальма трусила по накатанному, зная что еще вдоволь набегается за день. Вскоре пути расходились – след уходил на лесную просеку, а лыжня закрайками огибала еще пару кварталов. Арендованный участок леса отрезал часть путика, и старику приходилось делать крюк в три-четыре версты. Облака, словно волны, тянулись куда-то вдаль, укрывая округу белесой пеленой. Сквозь них пробивалась розовая полоска утренней зари, разливаясь по горизонту и обнимая острые верхушки деревьев. Зимнее солнце только-только начинало пробуждаться. Два черных силуэта – охотник и собака, удалялись, пока совсем не исчезли в темной кромке леса. Здесь и начинался “новый” путик Фортунатова. Он был проложен по двум гривам и верховому болоту, проходил вскользь прошлогоднего бурелома, спускался в овраг и заканчивался у реки. У Лексеича осталось полтора десятка верховых кулем и пара дуплянок на круг – это по малому. На второй, большой круг, он перестал ходить, тяжеловато стало, и дальнюю избушку не под силу было подновить. Да и зверек-то измельчал – поголовье уменьшилось, надо еще и на будущий год заглядывать, оставить на расплод.

Первые кулемки были пустые, и охотник решил подновить приманку. Он всегда брал с собой запас – то мышей наловит, то падшую куру разделает, то сорок или соек возле деревни настреляет. И старался подпортить тушку. “Чтоб духу больша было. Так скорей возьмет”, говорил он. Разделав подвяленного мыша, старик наживил его в расщеп спуска и, подпирая плечом жердину давка, насторожил кулему. Пальма крутилась рядом и заглядывала то на приманку, то на хозяина, весело виляя пушистым хвостом. – Ну-ка, айда! Пошли скоре! – махнул он ей. До следующей ловушки было около версты. Она находилась на переходе между двумя гривами, рядом с выворотнем, прикрытая от людских глаз густым елушником. Куничка любит такие места, юркает от кочки к кочке, петляет меж лесин, охотится. На этот раз кулемка сработала, и на жердине красовался долгожданный зверек.
– А-а, попалась проказница! – улыбнулся Фортунатов, снимая закоченевшую тушку согнутую в калач, – Гоже, хороша-а желтодушка! Вот, во-от, Пальмушка! – приговаривал старик, дав обнюхать трофей собаке.
– Ну чево, мож чайку испить. Как думаш? – сказал он, принимаясь ломать лапник для обустройства временной стоянки на заснеженной валежине.
Игорь Алексеевич достал термосок и налил ароматного чая, заваренного на можжевеловых корешках с шиповником и листьями смороды, размочил пару сухарей и принялся чаевничать. Дворняге тоже перепал кусочек угощения. Смачно похрустев подачкой, Пальма ушла к ловушке и принялась пристально обнюхивать ее, водя коричневым носом по сбежеку. Охотник допивал чай и смотрел в глубину леса. “Фррр-р, фр-р” взлетел рябчик и сел неподалеку, за раскидистой елью. Лексеич потянулся за МЦ-шкой, одновременно привставая. Собака метнулась на звук и начала облаивать дичь. Голос у нее был грубоватый и с хрипотцой – чисто дворовый, какие слышно в любой деревушке на задах. Но старалась, работала помощница и добывала “мелочь”, а то что без породы - не беда, главное чтоб чутье было и хитрость, натаскать и дворню можно. Рябчик сидел на сосне, в полдерева, настороженно вытянув шею и резко подергивая головой, разглядывая собаку. Старик подходил потихоньку, укрываясь за елью, немного наклонившись, выглядывая рябца. Свежий снег скрадывал шаги, собака отвлекала. Фортунатов медленно вложился и начал выцеливать дичь сквозь лапник. Он видел только голову и шею рябчика, выказывающего беспокойство, пушистые иголки закрывали обзор. “Вот-вот слетит” подумал он, “Надо стрелять!” Раскат выстрела ударил по веткам, оборвал янтарную шелуху сосны, осыпал кухту, оставляя в воздухе снежную пыль. Серый комок мягко ухнул в пушистый снег. Пальма ткнулась носом в дичь и аккуратно додавила зубами.
– От это дело! – обрадовался Лексеич, – Молодца, мо-ло-дца, Па-а-альмушка. Гоже сработала, го-о-оже! На вот, лапки похрусти, заслужи-и-ила.
Он уже задумал оставить часть трофея на ужин, а другую пустить на приманку. Старик разбросал перья вокруг кулемы, зарядил ароматные внутренности рябчика, и насторожил самолов. В двух следующих кулемках оказались проловы, видно птицы расклевывали приманку и ловушка сработала впустую. А в крайней – попалась любопытная белка.

Зимний день короток, начинало смеркаться, старик подходил к лощине, на угоре которой виднелись скаты избушки. Поставив лыжи под навес, он обошел вокруг и осмотрел - все ли цело. Дверь по-домашнему скрипнула, приветствуя полотном щербатых досок, и охотник, сгорбившись, вошел внутрь. В полумраке он на ощупь нашел керосинку, запалил фитиль и осветил серебро заиндевевших бревен. Печка-полубочка была затарена сушняком и Лексеич, подсветив смоляную лучину, вдохнул в нее жизнь – затрещали, закоптили сосновые полешки, от железа пополз жар, отогревая стены и полати зимовья. Фортунатов затарил снегом чайник и кастрюлю, натопил его, и начал готовить незатейливую похлебку из рябчика. Ароматный пар вырывался из посудины, наполняя пространство теплом домашней кухни. Пальма лежала у входа, смакуя половинку ошкуренной белки. Вдобавок старик кинул ей сухарь. Он старался побаловать свою помощницу, а та честно отрабатывала пАйки. Хоть и дворняга, но в лесу была незаменима. Старик заварил чагу и откинулся на лежанку, над которой виднелась посеревшая от времени и копоти надпись “АС1985”, означавшая принадлежность строения Александру Столярову. Это зимовье ставили Сашка Столяров с Колькой Богдановым, а Лексеич, будучи тогда егерем, подсказал с выбором места, да и “на подхвате” помог. Была еще вторая избушка – “дальняя”. Зимой от деревни до нее день хода – это если по накатанному, да молодыми ногами бежать, ее Фортунатов еще по молодости возводил. Так вот эту решено было ставить аккурат посередине, на берегу Черной. Старик улыбнулся и вспомнил их разговор о речке.
– Эх сколько же рек, речушек и ручьев разлилось по необъятной земельке, что и слов даже не хватат, одинаково нарекат народец-от их. Ты вот, Саша, знаш почему вот ента Черной зовёца? – махнул егерь в сторону излучины.
– Так по воде. Она же черная, потому и река Черная. – удивленно ответил Столяров.
– Ну енто так, твоя правда! А откудава она чернит, знаш?
– Ну-у? – Чево ну-у?! Припоминаш болото Елохово, а? Вот там и есть ейный исток. Видал там торфу-от скока – во век не вывезть, вот и темнет водичка, питат цвет.
– Спасибо, Игорь Алексеич, просветил!
– А быват река и вовсе не Черной зовёца, а местные её кличат на свой лад, чево им задумываца. Вот и поди разбери кака она, да в какой губернии? Вона на Кавказе, близ Машуковой горы, тоже Черная, и на весь свет прославилась. Поэт там погибель себе нашел – честь свою защищал, Михайлой звать ево. Славный, видать, мужик-от был, стихи душевные правильные оставил за собой, об жизни нашей, да об крае русском, все господ высмеивал. Зажравшихся...
– А-а, знаем, знаем, в школе задавали! – зачастил Колька, – Наша училка уж больно любит вслух его читать. Как уж там “ее степей холодное молчанье, ее лесов безбрежных колыханье, разливы рек ее…”
– Подобные морям – продолжил Фортунатов, – Молодец, паря! Видать не зря вас государство бумагой обеспечиват… Да-а, сейчас вот таких мужичков-от незатруднисси и по пальцам пересчесть. А ему ить жить хотелось, а кому ж не хочеца, только правильно жить-от, по-честному, с душою – вот и выражалси строчками красивыми, да токмо не кажный слышал и понимал…

Из кружки струился сизый парок, выписывая в воздухе волнистые узоры, и растворяясь под дощатым потолком избушки. Старик смотрел в темноту сквозь маленькое окошко, в черном проеме которого горела свеча, отражаясь на стекле вытянутым желтым огоньком и обозначая здесь жизнь, освещая крохотный кусочек глухой Семеновской тайги…

Глава 5. ЧЕСТЬ И НЕЧИСТЬ.​

Внизу медленно проплывали угрюмые горы, изрезанные ломаными линиями глубоких ущелий. Горы были повсюду: впереди, слева и справа. Молчаливые и суровые, подёрнутые седой дымкой тумана. Между ними извивалась холодной змеёй лента горной речки, быстро несущая свои воды на север. Лучи восходящего солнца бликовали об остекление кабины, играя хаотично прыгающими солнечными зайчиками по приборной панели. Внизу, в долинах, окружённые всё теми же горами, ютились на взгорках небольшие кишлаки, брызгали белой пеной цветущие абрикосовые сады, и маленькие, рассыпанные меж дувалами фигурки людей, провожали вертушку взглядами… Олег знал, что в большинстве своём, эти взгляды, устремлённые в небо, были настороженными и недружелюбными, если не сказать – враждебными. Что ж ..., война внесла свои коррективы во взаимоотношения между людьми, в их поведение, образ жизни, уклад…
- «Двенадцатый, где находишься?» - ожила рация.
- «Двенадцатый на связи. Нахожусь в квадрате».
- «Координаты 3432-6909. Ребята дымами обозначатся, а ты отработай зелёнку восточнее! И башню на окраине не забудь! Оттуда крупнокалибирный бьёт – головы не поднять!»
- «Понял! Работаю!»
Сначала нужно было подстраховаться, и уничтожить зенитный «Утёс», лупивший длинными очередями трассеров теперь уже в сторону появившегося вертолёта, всё точнее и точнее. Наконец пара пуль смачными оплеухами щёлкнула по бронированному днищу, и Олег закричал штурману: «Вася! Работаем башню!
- «Понял, командир! Дальность 2000! В прицеле!»
Олег указательным пальцем плавно нажал на кнопку пуска, и две тяжёлые авиационные ракеты С-25, пущенные с расстояния полутора километров, стрелой понеслись к цели… Мощный удар пришёлся точно в центр строения. Сильные взрывы снесли всю верхнюю часть башни вместе с расчётом ДШК, разметав по сторонам осколки камней, но само сооружение, построенное ещё в 17 веке из гранитных и базальтовых глыб, устояло…
Вертушка пронеслась чуть в стороне зелёнки, автомат в хвостовой части методично выплёвывал светящиеся ловушки… Олег сделал боевой разворот. Наклонив носовую часть, «крокодил» приближался к густым, колючим зарослям грецкого ореха, акации и алычи. Пилот привычным движением пальцев отщёлкнул блокировку с кнопки пуска ракет, вдавил указательный палец в рычаг, и в ту же секунду десятки белых шлейфов, крутясь, потянулись к земле. Плотная стена взрывов вырывала с корнями деревья, разбрасывала словно тряпки тела людей, выжигала огнём землю. Духи, как тараканы, врассыпную, хватаясь за головы и бросая оружие, выбегали из зелёнки, и бросались под защиту огромных чёрных валунов у подножия горы.
Олег сделал ещё один заход, израсходовав весь БК НУРСов, и уже на выходе отработал из пушки по уцелевшим духам, засевшим в камнях. Делая левый разворот, вертолёт вдруг сильно тряхнуло, будто-бы он с размаху задел вершины деревьев, кабину заволокло едким густым дымом, а ногу и плечо пронзила нестерпимая боль. «Командир! Горим!» - услышал в наушниках Олег крик штурмана…

«Эй, капитан! Ты чё, уснул что-ли?!» Не спи – замёрзнешь! Гы-гы-гы!» - Олега кто-то потряс за плечо. Лётчик мотнул головой, отгоняя остатки нахлынувших вдруг воспоминаний. Внизу, на сколько хватало взора, раскинулась молчаливая Семёновская тайга. Заснеженные сосны и ели стояли в строгом сомкнутом строю…
«Вон там! Видишь старый горельник? Греби туда!» Олег обернулся. На него скалилось улыбкой щербатое лицо Борьки Матвеева. «Тьфу, бля! Как же я ненавижу этого урода! Да всех их – толстомордых свиней!» Олег кивнул, сделал жест рукой – «Понял!», и отклонив ручку управления вправо, взял курс на чистину. «Как же мне осточертело всё это! А куда денешься? Как жить, кормить семью? Доче – Юльке операция нужна… ****ь, куда деваться-то? Ну куда?! А эти мордатые хоть платят хорошо! Замкнутый круг…» Олег выругался, и начал по дуге облетать горельник. Он уже знал что делать, и объяснять ему было не нужно…

Семья лосей – бык, корова и два телка, безмятежно кормились в зарослях ивняка, когда услышали рокот, и увидели приближающийся вертолёт. Бык, прекратив жевать ветки, прядая ушами, и раздувая ноздри, пытался определить степень опасности, но вскоре понял, что эта, большая стрекочущая птица не представляет для них угрозы, и опять, как ни в чём не бывало, занялся кормёжкой. Корова, и уж тем более телкИ, успокоившись, последовали его примеру. Вертолёт завис чуть в стороне, отодвинулась дверь, и в проёме появилась фигура человека. Сверкнула линза оптики. Лоси замерли, но тут же у коровы, стоящей боком к вертолёту, подкосились ноги, и она беспомощно упала на снег. Следом упал ничего не успевший понять телок. Только тут бык наконец понял, какая опасность грозит от этого грохочущего чудовища. Он что есть силы рванул, бороздя снежную целину, под полог спасительного леса, туда, где густые кроны сосен и елей смыкались в вышине, заслоняя небо с плывущими по нему сизыми облаками. За ним еле поспевал телок. Пули щёлкали по кустам сбивая ветки и поднимая в стороне фонтанчики снежной пыли. Телок развернувшись, галопом погнал в пяту, и это стало его спасением...

Перед самой кромкой сосновой гривы, плечо быка обожгло словно кипятком. На мгновение свет померк в глазах лесного исполина, но лось, превозмогая боль, хромая, ввалился под защиту густых еловых лап…
- «Лихо, а?! Во как надо!» - беспрестанно повторял Матвейка. Лицо его исказила гримаса полного довольства результатом. «Как вы их, Алексей Сергеич… Бац! Бац! Только копыта кверху! Гы-гы-гы! Жаль вот, бычара ушёл. Нужно было вертушку довернуть, а капитан? Или летать разучился?!» Олег, сжав зубы, промолчал, делая вид, что не слышит. «Давай, сажай! Да поближе! Ближе, говорю! А то сам будешь таскать!»
Вздымая вихри снежной пыли, машина, чуть покачиваясь, плавно приземлилась в нескольких шагах от поверженных животных. Олег не стал глушить двигатель.
-«Ну чё, требуху выпустим, иль до базы? Может ну его к лешему, здесь возиться! Или как скажете, Алексей Сергеевич, а то я это, мигом…» - услужливо глядя в глаза хозяину, скороговоркой выпалил Матвейка.
- «А это что ещё за псина?» Все разом оглянулись. Среди чахлых сосенок стояла собака, и навострив уши, пристально вглядывалась в сторону стоящих у вертушки людей.
-«А ну-ка пошла отсюда! Иди вон! Вон, сказал! Ишь ты!» - замахал на неё руками Борька. «А то я вот ужо тебя!» - и он потянул с плеча карабин… Собака развернулась, и поджав хвост, беспрестанно оглядываясь, скрылась за кустами.

Олег открыл створку грузового отсека, спустил трап, и размотал трос ЛПГ-300. Матвейка ловко накинул верёвочную петлю на шею корове, и лебёдка быстро втянула тушу животного в тёмное чрево вертолёта. Проделав такую же манипуляцию ещё раз, погрузили телка…
- «Алексей Сергеевич, я чё мыслю-то? Может проверить след-от?» - спросил Борька.
-«Какой ещё след?!»
-«Да в быка-то вы стреляли! Может кровь или стрижка есть?»
-«Да ну его к чёрту! Некогда мне тут копаться! Через три часа совещание в Администрации! Тебе что, мяса что-ли мало?!»
-«Да не… Я чё? Я ведь просто так спросил. Как будет угодно, как скажете, так и сделаем…»
-«Всё, капитан. Взлетаем! Сначала на базу, потом меня до машины».
Несущий винт, с воем набирая обороты, оторвал грузную зелёную тушу вертолёта от земли, и машина тяжело, едва не задевая толстым брюхом макушки елей, вскоре растаяла в свинцовой небесной хмари…

Глава 6. ПО ТУ СТОРОНУ.​

Зимнее утро начиналось медленно и нехотя. Лучи солнца только-только начали пробиваться сквозь кроны деревьев, лаская изумрудные лапы елок и кудри сосен. Слабый ветерок бесшумно сдул со ската избушки бесчисленное облако снежинок и закружил их в загадочном мерцающем танце. За ночь подсЫпал снежок, и тайга красовалась белоснежными нарядами, словно одетая в благородные меха с бриллиантовой россыпью.
– Ну-у, свезет нам седни? Как думаш, Пальма, а? – радовался погоде Фортунатов и, кряхтя, закинул за плечи рюкзак, – Ну пошли, коль не шучеш!
Шик-шик, шик-шик, катили по снегу широкие плашки лыж. Лексеич возвращался домой “оборотным путиком”, как он его называл. Лыжню пересекла свежая кунья сдвойка. “После снегопада прошла, похоже под утро” определил Игорь Алексеевич. Пальма уткнулась в продолговатые ямки и повела следом. По пушнине она работала неохотно, жировки распутывала не ахти, но “по свежему” или “на глазок” – это завсегда. Старик решил отвернуть с лыжни и пойти за собакой. Цепочка тянулась вдоль болота, промеж кочкарника, от лесины к лесине. Обшаривает – значит ищет зверек добычу. Вот мимо выворотня прошел, вернулся назад, на валежину скакнул, метки ставит, не ходи мол, моя земля, а то не поздоровится. А впереди куча хвороста снегом присыпанная, порылся в ней хищник, мыша искал, но не достал, дальше пошел. В березняке лунки тетеревиные виднеются, пропал след – под снег нырнул, хочет поживиться, поймать раззяву. Но и “выходы” у лунок все, не удалось значит, подшумел видать, хитрее оказались краснобровые косачи. След из лунки появился, в стороны уходит, зигзагами петляет, от комелька к комельку. Остановился зверек, переминает “кошачьими” лапками, в одну, в другую сторону, почуял запах добычи, завал впереди рассматривает. Две жердины между елок, а к ним еще две, сверху лапником да корой прикрыты. Манит “душок”, и подход удобный соблазняет – легкая добыча. Вокруг пошел зверек, обнюхать, осмотреть все надо – нет ли запаха “железного”, не пахнет ли духом людским да порохом? А любопытство верх берет, так и соблазняет залезть на жердину. Ближе подходит хищник, цепляется острыми коготками за сбежек, вот уже перед носом кусок лакомый, дотянуться лишь осталось. Ухнул сверху гнет, придавил пушистого красавца, потух блеск и азарт в глазах-бусинках, потемнело все, и уснул зверек…

Пальма азартно голосила на бездыханную тушку еще не совсем окоченевшей куницы, мех которой играл на солнце бурой остью с мягкой рыже-сизой подпушью. Желтовато-оранжевое пятно, словно передник расплылось по грудке. На остренькой треугольной мордочке застыл угрожающий оскал, а черные глаза-бусинки до сих пор источали злобу.
– От и сама в руки пришла, все одно на путик вывела. Объегорили мы тебя, желтодушка треклятая. Значица не буш векшей да глухарят малЫх таскать, вон оно как обернулося! – радовался трофею старик, – Вот, во-от Пальма. Ну не шибко, не шибко! Тубо!

Длинные дуги орешника склонились над путиком, норовя скинуть пушистую кухту за шиворот охотнику. Старая лыжня, небольшими заметенными ямками, расплывалась на свежем покрове и скрывалась за очередным поворотом. Фортунатов подходил к очередной ловушке. Впереди виднелись две могучие вековые сосны, спаренные с корня и расходившиеся в стороны на уровне пояса. Пальма, повизгивая, крутилась рядом. Это и была одна из “дуплянок”. Охотник еще издалека приметил “спущенный” давок. Освободив примерзшую тушку, старик бережно, рукавицей, стряхнул с нее снег…

Приближающийся шум вертолета застал охотника на следующей кулемке. Вот он пролетел между елок на ближнем взгорке, мелькнул над чистиной леса, блеснув серебристой полосой на фюзеляже.
– О, прибыли бояре, отворяй ворота! Видать обход делают. Народец-от, квёлай пошел, ногами вовсе не хочет ходить, те-е-ехнику им подавай. Буржуи хреновы! – ерничал старик, узнав вертолет арендаторов.
Винтокрылая машина отвернула влево и повторно зашла на вираж, но намного ниже, едва не цепляя макушки деревьев. Фортунатов насторожился, гул нарастал и приближался. Но он не видел вертолет и стоял в ожидании, оглушенный непривычным рокотом. Вдруг, сквозь весь этот грохот, донеслись два глухих хлопка. Лексеич встревожился, в груди что-то ёкнуло: “Выстрелы? Может послышалось?” Но вновь повторилось, только уже канонадой “хлоп-хлоп, хлоп… хлоп-хлоп-хлоп”. Старик закрыл глаза… Он все понял.
– Неушта … – оборвали губы, – Да как же? Сволочи…

Он тот час кинулся в сторону стрекочущей машины, побежал напролом, что было сил. Лапник хлещет по лицу, сучья цепляют фуфайку, ничего не видит он окрест себя, только руками еле успевает раздвигать вездесущие ветки. Пальма умчалась вперед, мелькнув за соседним выворотнем. Впереди непреодолимым редутом распластался бурелом, словно на зло не пускает охотника. И нет уж сил обойти его, переползает старик каждую валежину, вздевает ноги в лыжи, а за ней еще и еще. За спиной болтается МЦ-шка, позвякивая по веткам, да стуча о поваленные лесины. А время уходит, утекает как вода сквозь пальцы. Совсем уж обессилил Фортунатов, еле ноги волочет, стучит, клокочет сердечко – чувствует, что медленно он ползет, слишком долго…

Взревела Семеновская тайга, отозвалась округа громким свистом и рокотом, взвились, закрутились белые клубы пушистого снега. Грузно поднялся вертолет, и накреняясь на бок скрылся за лесом, теребя верхушки елей и раздувая снежную пыль. Лексеич остановился, навалился на обмеднённый ствол сосны, обнял ее, и уткнувшись головой закрыл глаза – ему надо было отдышаться. Сердце бешено колотилось, в горле стало сухо и сильно ломило от морозного воздуха, перед глазами все плыло. Из-под фуфайки, через отворот, вырывался жар, по лбу струился пот, заливая солью глаза. Ноги старика обмякли и он потихоньку сполз, оперевшись плечом о комель сосны… Просидев пару минут, он взглядом начал обследовать открывшийся перед ним горельник. Его помощница крутилась в центре, уткнувшись мордой в снег и что-то облизывая. Две цепочки размашистого следа тянулись влево – на угор, и скрывались в хвойнике. Фортунатов поднялся и побрел к собаке. Две утоптанные плешины зияли на белом покрывале кровавыми пятнами. От них тянулась едва заметная, припорошенная алая поволока, затем след обрывался. Зачерпнув горсть снега, Фортунатов обтер морщинистое лицо, задержав ладонь у подбородка. Другой рукой он до белых костяшек сжимал рукоятку ножа, подвешенного на ремне. Что-то сжалось внутри, а затем взорвалось до остервенения. Он – бывший егерь, честно отработавший за свою зарплату, отдавший этому лесу не один десяток лет, оберегающий его от таких вот ублюдков, сейчас проглатывал горечь увиденного, и корил себя что не успел вовремя, не взглянул в глаза этому выродку. Старик достал папиросу и коробок, несколько раз провел по чиркашу, но тщетно, достал еще пару спичен – сломались и они. Руки не слушались его: “Да что ж ты… Мать ети!” Очередная попытка прикурить удалась, и Фортунатов начал жадно втягивать густой едкий дым. Ему хотелось схватить паршивца, сжать своими дюжими ручищами его плюгавую шейку, грохнуть оземь со всего размаха и давить, давить до хрипоты.
– Приговорили… Суки… Нелюди! Спасу от вас нет! – он не мог подобрать слова, – Думаш сойдет? А вот кукиш! Все пред Богом престанете, все-е-е, как миленьки…

Звук вертолета стих вдали, стихла и Семеновская тайга. Небо заволокло серой пеленой и в воздухе начали витать пушистые крупные хлопья снега, укрывая округу сплошным белоснежным одеялом. Пальма заглядывала на хозяина и несколько раз ткнула мокрым носом в его ладонь. Фортунатов стоял неподвижно, сейчас он был бессилен. В этот раз судьба уготовила ему меткий выстрел – заранив душу, попала прямо в сердце…

Глава 7. БЕЗИСХОДНОСТЬ​

Первый раз в жизни Фортунатов оказался обескуражен, и был не в силе самостоятельно что-либо предпринять. Никогда прежде он не просил помощи, и вот теперь, по-видимому настал этот, попирающий достоинство старого человека, день. Следующим утром спозаранку на первой электричке он направился в администрацию города Семёнов.
Уже через полтора часа Лексеич, потупившись в пол, медля и собираясь с мыслями, стоял в коридоре у входа в приемную. На темнолаченной дубовой двери золотым отливом важно сияла табличка: «Первый заместитель главы администрации - Воронов Андрей Степанович». Наконец Фортунатов в решительности выпрямился, по армейской привычке оправил одежду и, постучав, вошел. В холле приемной за письменным столом, уставившись в монитор и не обращая внимания на деда, сидела молоденькая секретарша. Старик поздоровался, на что девушка нехотя отвлеклась от своего занятия и с легким раздражением в голосе спросила:
- Вы к Андрею Степановичу? Вам назначено?
- Нет, но дело у меня важное и безотлагательное!
- Здесь, уважаемый у всех дела важные. Что вы хотели?
- Мне с Андрюшкой... с Андреем Степановичем поговорить нужно, скажите, что Фортунатов Игорь Лексеич спрашивает.
- Хорошо. Сейчас узнаю, сможет ли он вас принять.
Она поднялась со своего кресла и исчезла за ещё одной (такой же фундаментальной, как и первая) дверью. Та через минуту широко распахнулась, и из неё навстречу Фортунатову широко улыбаясь, вышел первый зам. На вид это был человек лет сорока пяти. Строгий дорогой костюм и презентабельный внешний вид не могли скрыть поселившейся в его глазах хронической усталости от напряженной работы и административных хлопот.
- Здорово Лексеич! Проходи, проходи - присаживайся! Оленька - чаю нам.
- Некогда мне Андрюша чаи-то распивать — по делу я!
- Ну, ты совсем не изменился — деловой! Как сам-то? Всё по лесам бегаешь? Давай садись, рассказывай!
- Сам нормально — жив пока. Старик прошел в кабинет и присел за стол.
- Дело, дело у меня к тебе!
- Ну, говори - что за дело? Чем смогу — помогу.
- Тут, вот какое лихо...
По ходу рассказа деда, Воронов менялся в лице, его задушевность и неподдельное радушие постепенно сменялись угрюмой озабоченностью.
Старик закончил...
- Вот, что Лексеич ― все, конечно так... И правильно сделал, что ко мне приехал. Но, боюсь, что прижать твоих нарушителей не получится, по крайней мере, сейчас. Прямых улик у нас нет. Проверку организовать? Сам посуди - даже если факт отстрела установим - лицензии у них наверняка есть. А, то, что стреляли с вертолета - доказать практически невозможно. То что ты свидетель ― ерунда. Если разбирательство до суда дойдет, в чем я лично сомневаюсь, то твоё слово встанет против ихнего. А, там связи повесомее моих будут.
Воронов замолчал…
- Да возьми ты, Андрюха, в понятие - браконьеры оне, самые, что ни на есть!
- Все я понимаю! Но, наши законы и реалии таковы, что сейчас мы бессильны. А, дело это, так просто все равно не оставим! Я свяжусь с кем нужно ― этим «хозяевам» намекнут. Глядишь, опаска у них появится, может и не будут больше наглеть. Пока на этом все ― курочка по зернышку, а там поглядим.
- Не то это Андрюша, не то...
- А, по-другому ― никак! И сам ничего не предпринимай - раздавят!
- Хорошо у тебя тут, но пойду я наверное... Некогда мне попусту лясы точить...
- Лексеич, ну, ты не обижайся. Я все сделаю, как и сказал!
- Ладно...

Из администрации, еле переплетая ноги, вышел осунувшийся изгорбленный старик, согнутый не ношей семидесяти четырех нелегких прожитых лет, а придавившей его своим тяжелым грузом несправедливости. Она подкралась тихо, по-змеиному, из-за спины, и вот у деда не выдержало что-то внутри, сломалось, как ломается сильное дерево в ветреную непогоду, принимая удар стихии на себя, когда остальные, рядом стоящие гнутся, но выживают. Доселе бодрый и энергичный, не выглядевший на свои года, всегда с горящими задором глазами Лексеич, сейчас шатко плелся по пустой заснеженной улице. Выеденное морщинами посеревшее лицо старика обнажило отпечаток старости, а в потухшем взгляде выцветших глаз, уже не было прошлой искры.

Фортунатов плохо помнил, как вернулся домой, как рухнул на панцирную кровать. Сколько он так пролежал, только сам Бог и ведал. Не хворьба, а необоримая, изживающая со свету тоска сосала его нутро. Жизнь его окончательно разделилась надвое. В одной была семья, исхоженные вдоль и поперёк охотничьи тропы, любимое дело. Во второй - нынешней, он остался один, тяжело, по-стариковски переживая непонятные ему новшества. Дело его, словно затоптанный костерок, потухло, сил разжигать новый у старика не осталось, и пустое, остывшее пепелище на месте многолетнего труда, развеивал шальной ветер перемен...

Глава №8. НА БЕРЛОГЕ.​

За организацией охот для своего начальства, которое осенью словно с цепи сорвалось в этом плане, и за подготовкой хозяйства к скорой уже зиме, Матвейка совершенно забросил свой личный промысел. И когда наконец выдались первые полноценные выходные, он, прихватив ружьё, едва развиднелось, рванул в обход. Первым делом Борька наведался к реке, где снял поставленные им уже три недели назад, китайские путанки. Возиться с копеечными снастями не было никакого желания, поэтому Матвейка, скривив лицо от жутко бившего в нос смрадного запаха, оттащил сети вместе с гнилой рыбой в яму, в которой когда-то выжигали древесный уголь, и плюнув, закидал их валежником… Пройдя вдоль реки, он дошёл до места впадения в неё ручья, не торопясь двинулся вверх по нему, определяя места для будущей установки капканов на норку, и весьма удовлетворённый результатом, углубился в лес. Через некоторое время он вышел на зарастающую вырубку, обошёл её вокруг, проверив петли поставленные им на сохатого. Всего их было три, и все - в местах верных переходов зверей. Две оказались пусты, а идти до третьей было откровенно лень, ибо пилить до неё было никак не меньше пяти вёрст лесом. Присев на валежину, и выкурив сигарету, Матвеев всё же переборов себя, двинулся напрямки через мшару. Места эти Борька знал как свои пять пальцев, и вообще прекрасно ориентировался в лесу в любое время года, хоть днём хоть ночью, и еле угадываемую средь леса нужную ему просеку, нашёл сразу. Подходя к месту, он ещё издали уловил запах гниения, и смачно выругался. Он понял, что добыча была в ловушке, и что он опоздал - протушил лося! Каково же было его изумление, когда ни добычи, ни самой петли не оказалось на месте! На дереве торчал в сторону лишь небольшой обрывок проволоки. Тщательно изучив следы у дерева, и найдя в стороне скелет с петлёй на месте шеи, он приблизительно восстановил картину произошедшего. По тому, какой силой нужно было обладать, дабы разорвать полусантиметровую стальную проволоку, и по довольно чёткому отпечатку передней лапы медведя, который он нашёл в низине, и который, как говорится, был такой величины, что и шапкой не закроешь, Матвеев понял, какого размера мишка сожрал его лося! Он присел на корточки возле следа, и сдвинув на затылок шапку, уважительно глядел не отрываясь на внушительный отпечаток… Определив по еле заметным следам примерное направление хода зверя, и прикинув, что ему никак не миновать реки, а там, возле неё уж где-нибудь он непременно обозначит след.

Матвейка двинулся в восточном направлении. Через несколько километров он упёрся в болотистый левый берег речушки, и пройдя наугад ещё с километр вверх по течению, нашёл место, где зверь перемахнул через русло. Перейдя по песчаному перекату на другой берег, и протропив след по мрачному, мокрому урману на противоположном берегу ещё с полкилометра, Борька потерял его окончательно, едва началась возвышенная, сухая закрайка огромного сфагнового болота...

Почти два месяца Матвейка не находил себе места – так хотелось ему заполучить берлогу с настоящим, огромным зверем. До этого года, было дело, он нашёл уже две берлоги, с которых, при непосредственном его участии, успешно были отстреляны косолапые-лончаки, но даже и за них - недомерков, да и за другие праведные и не очень дела, ему широким жестом был жалован шефом новенький карабин с оптикой. Впрочем, к нарезному оружию Борька относился без всякого трепета, привыкнув, прикипев за тридцать лет охоты к двустволке. В этом году он, по настойчивой рекомендации Алексея Сергеевича (что ж ты меня, паршивец, позоришь со своей фузеей перед большими людьми!), наконец поменял свою видавшие виды курковку, на бокфлинт с эжекторами. Вообще, Алексей Сергеевич не был скуп на всякого рода подарки, а Матвейке, в силу холопской своей сущности, казалось, доставляло истинное наслаждение при всяком удобном случае выслужиться перед шефом! Вот и сейчас он думал: «Найду берлогу с трофейным зверем – буду просить у начальства новый УАЗ, а то этот совсем разваливается! Да вообще – что хочешь за такого зверя можно просить!»

Принимая во внимание направление движения медведя, его повадки, и хорошо зная те места, в которые держал путь зверь, путём исключений и раздумий, где может находиться берлога, а где нет, Матвеев твёрдо решил обследовать наиболее перспективные сухие гривы возле Безымянного болота, тянущегося на многие километры с запада на восток. Около двух месяцев, в каждый боле-менее свободный день Матвейка пропадал в тайге с утра до вечера, уходя ещё за темно, и возвращаясь домой уже в глубокой темноте. За это время он похудел, осунулся, глаза его ввалились, и сверкали из-под насупленных густых бровей каким-то нездоровым сатанинским блеском… Знакомые, встречая Борьку в деревне, шептались за его спиной меж собой, что мол егерь тронулся умом, и крутили пальцем у виска… И вот в один из дней, удача наконец улыбнулась ему! Как всегда, с маниакальным уже упрямством, обходя очередную гриву, и думая что «Всё, сил больше нет, ещё пара-тройка выходов, и пора завязывать… Чёрт с ним, с этим медведем!», Борька наткнулся на большой завал… Он увидел его на краю широкой чистины, и нутром понял, почуял – «Здесь!» Ветровальные деревья были погребены под слоем снега, а сразу под их стволами отчётливо виднелась небольшая дыра. Сами же стволы и корявые ветви отходящие вверх и в стороны, были сплошь в густом налёте куржака. Матвеев аккуратно, не делая шума, и не приближаясь, обошёл завал кругОм – всё оказалось как надо – чело берлоги было обращено очень удобно – как раз на чистину! Можно без проблем расставиться, и место для выстрела отличное – как в тире! «А-я-яй! Видать оплошал ты в этот раз миша, раз лёг на чистом! Ишь, самонадеянный, мать его ети! Ничё-ничё, погоди, скоро придёт пора тебе со шкурою-то проститься! А ты как думал?!» - говорил про себя Матвейка, скользя на лыжах по направлению к дому.

В тот же вечер Борька позвонил Алексею Сергеевичу, и доложил о найденной берлоге с трофейным зверем. Шеф выслушал его, сдержанно поблагодарил, и обещал позвонить завтра. За ширмой невозмутимости шефа, и это Борька чётко уловил по интонации голоса, скрывалась неописуемая радость – добыть трофейного медведя была его давнишняя мечта. И это Матвейка тоже хорошо знал.
Едва свет, раздался звонок. Поздоровавшись, Алексей Сергеевич коротко распорядился: «В пятницу к вечеру будем. С собаками вроде вопрос решён – есть пара толковых лаек. Так что будь готов – в субботу по-утряни выступим! Ну всё, будь здоров!» - в трубке раздались короткие гудки. В пятницу, уже стемнело – к гостевому дому подъехали два огромных джипа. Из первого проворно выскочил молодой парнишка – водитель, и услужливо открыл дверцу, из которой кряхтя выбрался Алексей Сергеевич. «Ну что, Борис - принимай званных гостей!» Из другого внедорожника вышли трое охотников, и открыв багажное отделение, выпустили трёх лаек волчьей масти. Видя недоверчивый взгляд егеря, один из прибывших – мужчина лет сорока пяти, представившийся Семёном, подойдя к Борьке и протягивая руку, сказал: «Да не боИсь ты! Собаки со зверем знакомые! У кобеля, вон – «первый» диплом, а у сучёнок по «второму»! Так что… Правда по подсадному мишке, ну да какая разница: медведь он и в Африке медведь! Гы-гы-гы-гы! Правда, Михалыч-два? – обратился он к одному из двух братьев-близнецов, которых шутливо звали Михалыч-раз, и Михалыч-два, дружески хлопнув его по плечу. «Истина!» - изрёк Михалыч-два, беря собак на поводки. «Вот посмотришь – втроём они так дадут топтыжке просраться! О-ё-ёй! Не собаки – звери лютые! Что-ты!» Водитель Толик хотел было погладить одну из собак, но услышав про «лютых зверей» благоразумно отдёрнул руку, опасливо посмотрев в их сторону. Тут вмешался Михалыч-раз: «Вервольфы! Истиные оборотни на…! Знаешь как барсука берут? Пополам рвут, бля! Кабанов немеряно из-под них стреляно. Знатные псы! Элита на…!»

Определив лаек в специально для этого построенные вольеры с тёплыми будками, все прошли в избу. За поздним ужином был определён план предстоящей охоты. За разговорами Борис понял, что на берлоге из всех собравшихся охотился только он и Алексей Сергеевич. Остальные охотники стреляли медведя лишь с лабаза на овсах, а Толик вообще был начинающим охотником, и медведя видел лишь в детстве на картинках в книге-сказке «Три медведя», да в любимой передаче «В мире животных»! Всё это, наряду с «вольерными» лайками-«вервольфами», оптимизма Матвейке никак не прибавляло, и где-то в глубине Борькиной души колыхнулось какое-то горько-тревожное чувство… «Да ладно, чё я себя накручиваю-то? В шесть стволов-то уж возьмём как-нибудь! Вон – все с карабинами! Прорвёмся!» - успокаивал Борька поселившегося внутри его червя сомнений…
Чуть за окнами забрезжил рассвет, все уже были в сборе. Алексей Сергеевич категорически запретил вчера перед важным мероприятием принимать на грудь, хотя владельцы «лютых зверей» были не прочь жахнуть «по-маленькой» для «целкости глаза»!»! Но Алексей Сергеевич отрезал: «Завтра жахните. На кровях! Вот дело сделаем, и расслабитесь. А сейчас – спать…»
Шеф залез в кабину «шишиги», Борис сел за руль, остальные охотники и собаки с удобством расположились в отапливаемом «кунге». По дороге Матвейка всё гонял в голове нехорошие мысли, и хотел было поделиться своими сомнениями относительно опыта охотников и рабочих качеств их собак, с шефом, но промолчал – не стал сгущать краски и портить настроение начальству. Тем временем в «кунге» во-всю царило веселье – травили различные байки о медведях.Семён, бесцеремонно перебивая других балагуров, вещал: «А вот случай ещё был! В армии. У одного прапора имелось чучело головы медведя. И когда офицерские жёны в лес по малину шли, он всякий раз их пугал эти чучелом-то. Собирают они значит малину, а он бОшку эту напялит, и ну давай медведем реветь, да из кустов потом как высунется! Ну у баб знамо дело – истерика! Визг, писк, бабы врассыпную, корзинки с ягодами побросают, и не помня себя от страха в городок бегут! И ведь знали же чьи это проделки, а всё одно – каждый раз пугались. И вот как-то, перед очередным походом в лес, подходят они уже в который раз к начштаба, с просьбой как-то воздействовать на прапорщика. А тому тоже видать всё это осточертело, ну и он втихушку за ними в лес пошёл. Засел в малиннике, ждёт когда прапор объявиться… Но всё тихо, бабы только перекликаются, ягоду собирают… Комаров – жуть! Сидит майор, давит москитов, чешется, и из-за этого всё больше распаляется. Думает: «Ну прапор, ты только мне попадись! Я из твоей башки точно все опилки выбью!» Вдруг слышит, кто-то через малинник крадётся, и всё ближе и ближе! Вот уже на вытянутую руку кусты зашевелились. Начштаба тихонечко малинник раздвигает – видит, морда медвежья, и как со всей дури засветит промеж глаз! Морда охнула, и ну давай по кустам ломиться! В общем, догнать не получилось, прапор резвый оказался! Приходит начштаба в часть, и тут ему на глаза тот самый прапорщик попадается! Идёт, как ни в чём не бывало, а на рукаве … повязка «Помощник начальника караула»… А что это значит? А значит это то, что не мог он в лес свинтить! И ещё это значит, что начштаба дал по морде настоящему медведю! Во как!» Гы-гы-гы-гы! «Ну ты Семён горазд байки травить!» Гы-гы-гы! «А вот ещё история: то ли читал где, то ли кто рассказывал – сейчас уж не помню!» - влился в общее веселье Михалыч-два. «Поехали мужики на берлогу, ну и завалили здоровенного медведя. С одного выстрела причём! Подогнали «шишигу», ну и пока то да сё – фотосессию устроили. И верхом на медведе, и в обнимку, и лёжа перед ним, и сидя… Вдруг медведь вздрогнул, тряхнул башкой, и поднялся! Все разом в кузов попрыгали, ружья даже побросали, а водила - не охотник, он как увидел что медведь живой, сразу в кабину, и по газАм! «Шишига» с места рвёт, и тут один мужик не успевший в кузов прыгнуть, на ходу цепляется за задний борт, и повисает… И вдруг он чувствует, что кто-то его за ноги схватил! А он как заорёт: «Бля-а-а-а! Это не я-а-а-а! Это не я-а-а-а стрелял! Это они, они-и-и-и!» А за ноги-то его оказывается вовсе не медведь схватил, а ещё один охотник, отставший! Короче, все в кузове слышали, как он медведю их сдал!»
Наконец, подпрыгнув ещё несколько раз на ухабах, машина остановилась. Борис заглушил двигатель, ловко спрыгнул на землю, и повернув ручку двери, открыл «кунг». «Всё, хорош, приехали!» - в полголоса сказал егерь. Мягкая тишина зимнего леса словно втекла внутрь фургона, заставив людей говорить почти шёпотом. Расчехлив и зарядив оружие, охотники слушали последние наставления егеря: «Не суетиться! Встанете на места – снег легонько притопчите. Собаки как побудят – готовьтесь! С предохранителей не забудьте снять, а то всяко бывает! Подождите пока зверь наружу весь выйдет, а то по голове стукните, потом из-под завала такую тушу хрен вытащишь! Собак не зацепите ненароком, ну и друг друга не постреляйте. Всё, айда! Здесь недалече – с версту будет…» Надев лыжи, охотники двинулись за Матвеевым. Наконец, сделав жест рукой «оставаться на местах», егерь обошёл, как и в первый раз, берлогу по кругу. Судя по всему – медведь был на месте. Собаки тихонько поскуливали, и нетерпеливо рвались на поводках то в одну, то в другую стороны. Причуять медведя отсюда они скорей всего не могли, но по поведению своих хозяев хорошо понимали, зачем их привели в лес – намечалась какая-то работа! Борис расставил стрелков полукругом шагах в двадцати от чела, и когда те показали жестами – мол, готовы - махнул рукой, крикнув: «Пускай!» Уже уловив источник знакомого запаха, лайки стремительно, в несколько прыжков подлетели к берлоге, и залились неистовым злобным лаем. И если суки держались на небольшом расстоянии от чела, то здоровущий кобель, просунув голову меж ветвей завала, хрипло брехал прямо в черноту медвежьего логова! «Бери, бери его!» - подбадривал хозяин собаку! «Так, так! Хорошо!» И только было Борька подумал, что собаки-то ничего – стОящие, как кобель бесстрашно сунулся прямо внутрь, практически весь скрывшись в смрадном челе! Снаружи виднелись только задние ноги пса, и энергично виляющая в стороны баранка. Вдруг послышался грозный рёв зверя, отчаянный визг собаки, и словно какая-то неведомая сила затащила кобеля в берлогу. Лайка в мгновенье ока скрылась в челе – словно её и не было! Послышались звуки остервенелой грызни, предсмертный визг собаки, и всё стихло… Быстро сообразив что к чему, остальные лайки, поджав хвосты бросились в ноги хозяевам, и неуверенно бодбрёхивая, со страхом глядели в сторону берлоги, не изъявляя больше ни малейшего желания работать! Медведь меж тем выдавал себя лишь угрожающим утробным рычанием, но из логова не выходил. Хозяин собаки – Семён, растерянно стоял с открытым ртом, выпучив глаза и сжимая в руках карабин, как вдруг завопил в голос: «Па-а-а-дла! Падла, бля! Собаку мою… Сууу-ка-а-а-а!» Егерь бросил ему: «Заткнись!», и приказав всем стеречь выход, быстрыми движениями топора смахнул под корень пару небольших ёлок. Со звоном покрошив ветки, он вырубил из одной длинную жердь, а из другой - более густой – «ежа». Схватив дрын и «ежа», он ринулся к завалу, быстро засунул «ежа» по шерсти в чело, и скинув лыжи, взобравшись на заснеженные стволы сосен, лежащих над логовом, крикнул: «Береги! Щас вылетит!». Борька что есть мочи шуровал шестом в берлоге, временами чувствуя, как другим концом он упирался в мягкое тело медведя. Зверь огрызался, но этим впрочем всё и заканчивалось… До поры до времени… Семён, стоя напротив чела, отпускал проклятья в адрес медведя, и грозил ему всеми земными карами. Матвеев, тяжело дыша, и весь мокрый от пота, что есть силы вонзил острый конец дрына в черноту берлоги, и почувствовал, что попал хорошо! Зверь оглушительно взревел и завозился так, что завал под ногами егеря заходил ходуном! В то же время из лаза показалась огромная голова зверя, Матвеев почувствовал мощнейший рывок, и шест, зацепив рукавицу, отчего она вывернувшись наизнанку сползла с руки, буквально вылетел из Борькиных рук. В то же время кто-то вдруг крикнул, хлёстко ударил выстрел, пуля с громким смачным щелчком впилась в ствол сосны под ногами егеря, вырвав из него большую белую щепУ. Борька, не устояв на ногах, с воплем, кувырком полетел в чрево берлоги, а на той стороне завала снег буквально взорвался, и зверь, огромной чёрной глыбой вылетев наружу через другой выход, в облаке снежной пыли, бороздя снег, на махах стал уходить в лес. Опешившие от таких событий охотники пришли в себя, и в тот же миг воздух наполнился канонадой выстрелов. Хищно лязгали затворы, и горячие дымящиеся гильзы беспорядочно падали в снег под ноги стрелков, оплавляя его… Перед самой чащобой медведь с рыком хватанул себя за бок, сунулся мордой в снег, но тут же вскочил и влетел в гущину. Словно занавес, заколыхались и сомкнулись за уходящим зверем пушистые лапы елей…
Борька пулей вылетел из смрадной тёмной берлоги, сделал несколько огромных прыжков прочь, и срывая из-за спины двустволку, повалился в снег, дёрнув предохранитель, и наведя стволы в сторону завала. Но всё было тихо… Борис вдруг понял, что медведь каким-то образом ушёл! Встав и отряхнувшись, не обращая внимания на подошедшего к нему Алексея Сергеевича, Матвеев вращая глазами заорал: «Кто стрелял?! Какая сволочь мне под ноги жахнула?! Вы чё, совсем ох-ели?!!» Охотники стояли молча, виновато понурив головы, только Семён, оправдываясь, скороговоркой пролепетал: «Дак я чё? Он как попёр вроде наружу.., я и бахнул! Он, падла, кобеля моего …того, ... порешил, скотина! Вот я и хотел… не удержался короче…» Борька лишь устало махнул рукой, встал на лыжи, и пробормотав: «Собаку хоть вытащите…», на ватных ногах поплёлся по медвежьему следу…
Единственная пуля, выпущенная очевидно со стороны Алексея Сергеевича, настигла зверя буквально в трёх прыжках от спасительного ельника. Здесь, на следе, егерь нашёл стрижку. Крови было много, вся с левой стороны по ходу зверя. Борька определил, что рана была средней тяжести, и скорей всего, судя по цвету крови, и отпечаткам на снегу – где-то в район передней конечности, плеча… Вернувшись, Матвеев сказал: «Рана средняя. Сейчас пусть облежится, а завтра с утра надо добрать…»

Глава 9. МАТВЕЙКА​

На обратном пути до базы никто не проронил ни слова… Ссылаясь на неотложные дела, охотники быстренько побросали вещи в джип, чуть не пинками загнали в багажник собак, и отбыли восвояси. Алексей Сергеевич, за чаем ободряюще хлопнул егеря по плечу, и сказал: «Да ладно тебе! Упустили зверя – и что с того? Твоей вины здесь нет! Ты молодец – всё правильно сделал. А эти деятели … - да и хрен с ними! Ну что вы, мужики, право дело, загрустили-то?!» В углу, весь сжавшись в комок, и нахохлившись, как воробей, мелкими глотками прихлёбывая из большой чашки чай, сидел Толик. «Не бери в голову, Борис - в следующий раз добудем! Хватит ещё медведей на наш век! А добирать в одиночку не смей! Слышишь?! Я тебе здесь уж не помощник, извини… Завтра с утра – в Министерство… Так что вот … Выйди-ка в корридор – разговор есть…» Борька вышел с Алексеем Сергеевичем в сени, и тот достав из нагрудного кармана бумажник, протянул егерю две «красненькие».
- «На-ко вот… За труды… Ты же знаешь – я никогда не обижу! Понимаю… Отдохни давай с недельку, расслабься… Я тебя пока дёргать не буду – дел тоже накопилось… А с медведем – чёрт с ним – ляжет опять. Жалко конечно такого-то упускать, да ничего не поделаешь, на всё воля Божья!»
- «Не ляжет…» - пробормотал Матвейка. «А за вознаграждение – спасибочки вам, благодарствую! Я, вы знаете, в случае чего…»
- «Да знаю я, знаю, Борис!» - шеф почти дружески похлопал егеря по плечу. «А не ляжет – значит сам сдохнет – такая у него судьбинушка... Крови-то вон сколько на следу! Дойдёт-дойдёт – помяни моё слово! Не сегодня – завтра окочурится…»

Войдя обратно в избу, Алексей Сергеевич приказал Толику: «Заводи! Я сейчас буду». Водитель, прихватив чехлы с карабинами, и сумку шефа, попрощавшись с егерем, отправился прогревать машину.
Борька, как был без шапки, накинув на плечи полушубок, вышел на морозный воздух проводить шефа. Тот, попрощавшись, залез в тёплое нутро внедорожника, махнул ещё раз рукой, и машина, сыто урча двигателем и клубя позёмкой, помчалась по деревенской улице, увозя Алексея Сергеевича обратно в суету городской жизни…

Весь вечер Борис не находил себе места. Сначала, первым желанием его было нарезаться до чертей, дабы зализать раны. Но мысль свербевшая, глодавшая его изнутри, никак не давала покоя: «Ну как не добрать?! Такой дел пожалуй натворит! Ведь не ляжет… Действительно сдохнет может? А если нет?! В нескольких верстах мужики лес заготавливают. А ну как туда наведается? А если к посёлку – вообще беда! Там детишки из соседних деревень через лес в школу ходят… Ох задал я сам себе проблем с этим зверем! Будь он не ладен…» Матвейка налил себе тарелку щей, без аппетита поел, и выйдя на двор покурить, посмотрел на темнеющее уже небо. Ветер сменился, дул юг, сверху нависла тяжёлая хмарь… «К теплу вроде…» - подумал Борис. «А может ну его на фиг, этого медведя? Лягу спать – устал как собака! Тоже мне охотничков бог послал! А шеф-то куда глядел?! Тьфу-ты» - Борька сплюнул, и втоптал окурок в снег у крыльца. «А если чё случиться? Если заломает кого зверь-то? Кто виноватый будет? Борька Матвеев! Думаешь никто не знает, какого лешего мы в лес с собаками ходили? Никто не видел? Всё все видели и знают, не утаишь… Так и есть! И не отвертишься потом! Сгнобят местные, ей богу сживут сО свету! Да-а-а-а, дела-а-а…»

Матвеев лёг спать рано, но сон никак не шёл. В голове крутились обрывки тяжёлых сумбурных мыслей, а когда он на несколько минут всё же проваливался в какой-то полусон, забытье, то каждый раз откуда-то из черноты выплывала оскаленная медвежья морда, пытавшаяся зубами раскусить Борькину голову, словно орех! Промучившись так несколько часов, Матвеев понял, что уснуть всё равно не удастся. Он встал, включил свет, и взглянул на часы. Время перевалило за полночь… Рука сама потянулась к стоящему у кровати ружью. Егерь переломил его, заглянул в стволы, захлопнул, провёл рукой по прицельной планке, и аккуратно повесил на крюк над кушеткой. Достал новенький рюкзак, положил в него хлеб, сало, круг колбасы, спички в целлофане, бросил туда же пачку сигарет… Достав небольшой термос, и включив чайник, егерь вынул из шкафа пулевые патроны, и тщательно осмотрев каждый, засунул их в ячейки «разгрузки». Подготовившись, Борька завёл будильник на шесть утра, и сразу же провалился в сон… Проснувшись под настойчивую трель будильника, умывшись, Матвеев вышел в сени, прихватил лыжи, и крепко приторочил их к снегоходу. Через некоторое время он уже выезжал на «Буране» за деревенскую околицу к видневшемуся неподалёку лесу.
След Борис решил не обрезать, дабы не подшуметь зверя, а тропить непосредственно от самой берлоги. Оставив снегоход возле завала, Матвеев встал на лыжи, зачем-то подошёл к челу берлоги, огляделся по сторонам, вспоминая вчерашние события, зарядил ружьё и направился к тому месту, где пуля настигла медведя… За ночь случилась оттепель, и идти было тяжело. Стоило чуть замедлить ход, или укоротить шаг, как снег начинал сильно налипать на лыжи, и приходилось останавливаться и елозить ногами туда-сюда, чтобы очистить скользящие поверхности. Первое время зверь шёл на махах по прямой, выбирая чистые места. Было хорошо заметно, как он слабо опираясь на левую переднюю лапу, идёт на трёх. Крови на следу было довольно много, и егерь решил, что далеко ему не уйти – ослабнет. Поэтому идя сбоку от следа, Борис постоянно контролировал пространство по обеим сторонам, благо это не составляло трудностей – медведь не лез в чащу. Пройдя тройку километров, Борька наткнулся на первую лёжку. Зверь лёг прямо на своём следе, головой в пятУ, и было видно, что он постоянно ворочался – весь снег вокруг лёжки был взрыхлён. «Видать рану зализывал! Ну-ну…» - проговорил вслух Матвеев, и двинулся дальше. Затем была вторая лёжка, и третья… Егерь отметил, что медведь вопреки всему не ложился всё чаще и чаще, что характерно для слабеющего от раны животного - все лёжки находились примерно на одинаковом удалении друг от друга. А дальше в поведении хищника вообще всё резко изменилось – медведь свернул в густой, хламной лес, и следы его начали петлять. Борис заметил, что его противник не обходил стволы упавших деревьев, а перешагивал через них, не петлял вокруг куртинок молодых ёлочек, а лез напролом. «Неужели по мягкому ранен, и кость цела?» - размышлял егерь, обходя чапыгу. «Вот ведь ещё делА!» Наконец Матвейка натолкнулся на ночную лёжку. Она находилась в густом ельнике, и зверь здесь лежал очень долго, так как снег протаял почти до земли. С лёжки след пошёл шире, и уже не кровил. И что сразу бросалось в глаза – он был совсем свежий! А вскоре начали появляться характерные места, на которых зверь как бы топтался на месте. «Понятно! Меня чутьём прихватил! Вот как… Знать совсем ты, брат, близёхонько…»

Причуяв человека, медведь, не желая ввязываться в драку, попытался оторваться, путая след. Но враг упорно шёл за ним по пятам. Нестерпимо болело плечо, и раздражённый, раненый зверь, решил наконец поквитаться с человеком… Он стал забирать вправо, и сделав большую петлю, вышел на расстояние нескольких прыжков от своего собственного следа, укрывшись за выворотнем…

Теперь Матвеев шёл особенно осторожно. Краем глАза не выпуская след из вида, он зорко глядел по сторонам, сжимая в руках двустволку. Но тут след совсем вдруг пропал, словно медведь в этом месте улетел по воздуху! Егерь, каждое мгновение готовый к выстрелу, стал делать небольшой круг, и вновь наткнулся на след. Медведь, огромным прыжком скинулся за упавшее дерево, затем ещё раз за небольшую ёлку, и пошёл, пошёл опять петлять по лесу… В конце концов случилось так, что Матвеев вышел на свой собственный след! Неподалёку, за большой ветровальной сосной он обнаружил совершенно свежую лёжку медведя. Тело Матвеева враз похолодело, а на лбу выступила испарина… «А может ну его к чертям! К дому надо подаваться, пока беда не пришла! На кой хрен мне этот медведь?!» Но постояв над лёжкой несколько минут, ноги словно сами понесли Борьку дальше по следу… Сколько так тропил медведя Матвейка – неизвестно, но напряжение встречи с хищником постепенно сошло на нет. Теперь Борька ступал уверенно, да и зверь петлять перестал, и шёл краем старой гари, заворачивая всё правее.
Нападение хищника Борис прозевал вчистую… Всё произошло быстро и неожиданно. Сбоку и чуть позади, послышался шорох, и егерь, сжимая ружьё в руках, сразу всё понял… Он мгновенно развернулся на шум, одновременно вкладывая приклад в плечо, но выстрелить не успел. Вихрем налетевший зверь, вцепившись зубами в стволы ружья, рванул их, и с лёгкостью прокусил! Последовал мощнейший удар лапой, опрокинувший егеря в снег. Борис попытался подняться, но тут на него всей тяжестью навалилась огромная туша, у самого лица послышалось шумное, смрадное дыханье, словно тисками сжало голову, и Матвеев провалился в темноту…

Глава 10. ПОЕДИНОК​

Одинокий дед почти не вставал, потеряв счет дням, вовсе не выходил на улицу, и лишь жалобный вой Пальмы со двора заставил его подняться и выйти из пустой, постылой избы. Лексеич "выполз" на крыльцо и поднял голову. В вышине ультрамарином плескалось бездонное небо, в глаза ослепительными лучами брызнуло веселое солнце, а снег на дворе искрился в его ярком свете. Дед глубоко вдохнул, и свежий морозный воздух приятно щекотнул ноздри. "Ну, что? Живы пока!" Пальма, увидев старика, свечкой взвилась вверх, затем припала передними лапами к земле, и громко лая, беспокойно завертела хвостом. "Как же я забыл про тебя, Пальмушка? Ты уж прости старого - немощь одолела проклятая. Сейчас, сейчас!" Дед вернулся в дом, достал из холодильника мороженных мясных костей и вынес собаке... Хотелось курить. Фортунатов нащупал в кармане фуфайки початую пачку "Беломора", выбил из неё папироску, аккуратно помял, привычным движением согнул в мундштук, чиркнул спичкой и жадно затянулся. "Нет! Так дело не пойдет! Надо в узду себя брать, иначе один путь - на кладбище! Путик надобно проверить, не то добытое - сойки поклюют. Почем зря животинок губить? Вот завтре, поутру и отправимся Пальмушка." Лексеич докурил и направился в избу...

Утром старик проснулся затемно, неспешно собрал нехитрый сидор, оделся, взял лыжи, повесил на плечо ружьишко и вышел на двор. Пальма с умным видом уже сидела возле своей конуры, она слышала раннюю возню в доме и терпеливо ждала своего хозяина. Лексеич отцепил собаку, и они вместе поплелись по проулку еще дремлющей деревеньки, из ночной темноты, на встречу зарождающейся над зубчатыми грядами дальнего леса, утренней заре. Дед дошел до поля, встал на широкие лыжи, и пытаясь нащупать свою старую переметенную ветрами лыжню, побрел. По сухому, слегка покрытому корочкой снегу, лыжи катили хорошо, но шел старик тупо, надсадно.
На краю леса Фортунатова догнали два снегохода, поравнялись с ним, и первый из наездников, махнув второму рукой, остановил свою технику подле старика.
- Здорово, дед!
Лексеич сбавил шаг, и ничего не ответив повстречавшимся, лишь молча, мотнул головой.
- Это ты куда намылился, с ружьишком-то?
- Путик у меня, кулемки. Глядишь, собачка сработает куничку - тут клюка и пригодится.
Водитель снегохода, поправив висевший за спиной карабин, презрительно посмотрел на дворнягу.
- А, бумага-то, у тебя есть?!
- Имеется. Дед поняв, что перед ним хозяева участка, достал из внутреннего кармана телогрейки аккуратно завернутые в целлофановый пакетик документы, и протянул незнакомцу. Тот наспех развернул их, и не удосужившись прочитать, глянул на штамп охот хозяйства в лицензии.
- Так у тебя разрешение в следующий район, а ты с ружьишком по-нашему хАживаешь! Нарушаешь?!
- А, энто, паря, с какову ж боку я нарушил? Ружьё-то - не заряжено!
- Сейчас, по закону, без путевки через угодья даже с зачехленным оружием ходить нельзя! Изъятие требуется, штраф... Ну, так и быть - на первый раз тебя отпустим... А, там смотри - не попадайся!
- Дык, какжо я туды пройду, коли я вон, из того поселка? – Фортунатов махнул рукой за спину.
- А, это уже не наша забота…
Старик с прищуром посмотрел собеседнику в глаза, будто хотел заглянуть внутрь, силясь понять соль этого человека, разгадать суть его мелочной души.
- Вы, ребята, соломинки от бревна отличить не можете... А закон-от новый что? Закон, ребятки - холодная бездушная данность. К лесу и людям с душой надобно, по-человечески… По закону, но с оглядкой на совесть. Аль, не слыхали про таку?
- Ты, дед не умничай, мы тебя упредили! - и, сунув бумаги старику, арендатор дернул ручку газа. Снегоходы быстро исчезли в сумраке неторопливого зимнего утра, но рокот моторов еще долго слышался вдали, нарушая девственную тишину еще спящего леса. Небосвод розовел, румянился, и вскоре на востоке показалось далекое солнце, посеребрившее своими лучами недвижимые снега, заиндевевшие стволы деревьев и кухту свисающую с веток. Невзрачный, еще не отошедший от сумрака ночи хмурый лес, на глазах преобразился, заиграл в блистающем убранстве, и будто очнувшись, приветливо открылся навстречу скупому на тепло, свету.

Фортунатов прошел несколько кварталов по своему бывшему участку, пересек межу, и зарядив берданку, встал на путик. Лыжня провела его по двум сосновым гривам и верховому болоту, мимо полосы непролазного бурелома и краем крутого оврага. Охотник по ходу читал следы, подправлял кулемки и подновлял приманку.
Небесное светило постепенно достигло зенита, зависло, словно в колыбели невесомости, и медленно покатилось вниз. В рюкзаке Лексеича по-прежнему было пусто, однако впереди его ждал очередной и самый уловистый самолов...
..."Гли-ко, Пальмушка - кулемка наша встревожена!"- старик подошел к ловушке и обомлел. Кулемка была разломана, а вокруг красовались свежие медвежьи следы и куча помета - еще не остывшая, черная как уголь. "Ба, медведь шатится! Отродясь такого не видывал! С берлоги подняли и добирать не пошли? Не было у нас этого..." Дед, было оробел, но взяв себя в руки, нашел глазами поваленную рядом березу, сапогом счистил снег, положил рукавицы на ствол дерева, и сел отдышаться, передохнуть - обдумать свои дальнейшие действия. "Если зверь мяском промышляет, то и беды с ним теперь не оберёшься… К Ефремычу надо - упредить, мужичков созывать, облаву делать, покуда медведь дел не натворил... Назад далеко, да и к вечеру дело. Если не осилю? Ночлежить в лесу? Годы не те, да и топорик маловат, таким хорошее дерево не свалишь! Стемнеет быстро, в избушку надо держать, в неё родимую - ночь пережду, а поутру и выдвинусь! Ну, дух перевел, и будя. Хорони бог!" – старик, кряхтя, поднялся и двинул вперед к зимовью...

День клонился к закату, усталое солнце запуталось в макушках высоких елей, по лесу поползли растущие тени, свет постепенно таял, и наступающая тьма холодным дыханием коснулась леса. В стороне истошно вскрикнула ронжа, по спине старика пробежал холодок - "Зверь!" Лексеич прибавил ходу, до избушки оставалось совсем ничего - пересечь лощину и подняться на пригорок. Но годы брали свое - "моторчик" надрывно стучал, ныли истертые суставы, а в тело закралась неизвестная доселе, снедающая немощь, и дед каждый раз, через силу выбрасывая лыжину вперед, совершал очередной натужный шаг. Старик спустился в отложек, поднялся в угор, и вот она - избушка! Внезапно Пальма забрехала, её хвост упал, и старый охотник всем своим нутром ощутил на себе тяжелый парализующий взгляд! Лексеич не оглядываясь, щелкнул предохранителем, выстрелил вверх, крикнул: " Пальма, ко мне!", и скинув лыжи, вместе с собакой заскочил в избушку! Дверь! Засов! Вздох облегчения. Всё...

Дед чиркнул спичкой, осветил стол и зажег «светильник» - банка со свечой стояла на том же месте, где он и оставил её неделю назад. Робкое пламя очертило темные покрытые инеем стены и нависший низкий потолок, в этот миг свирепый медвежий рев потряс затерянное в лесу зимовье. Пальма прижалась к ноге старика. Лексеич невольно подтянул к себе ружье и огляделся. У печки лежали несколько поленьев и кусок растопочной бересты, заботливо оставленные им с прошлого раза. Фортунатов быстро настрогал топориком щепы и разжег печурку. Сухие дрова занялись дружно, и буржуйка потянула через поддувало воздух, загудела, потрескивая сосновыми полешками. Снаружи повеяло дымом. Медведь обошел избушку, остервенело рыкнул и все стихло. Прошло пять, десять минут полная тишина, ни шороха, ни тяжелого дыхания зверя - «Ушел»...

Старик давно перестал страшиться смерти - жил он доселе честно перед самим собой, перед людьми, а потому не пугался и пред Богом ответ держать. А иногда, устав от повседневной маяты, долгими одинокими вечерами ждал этого момента, даже где-то в душе своей надеялся, веря, что впереди ждет нечто чистое, светлое, то о чем так болело сердце, и скучала душа. Но сейчас вот убоялся... Убоялся не за себя - за дело своё переживал Фортунатов. Трудно пропадать, видя, что твои труды прахом идут, поправки требуют. Ожидал он службу свою передать егерю грамотному, требовательному, по-хозяйски рачительному и заботливому. Чтобы с душой работал человек. "А сейчас, вона что творится! Фигуры к управлению сторонние пришли, алчные - с потребительской натурой, ненасытными хищниками на зверя лесного варварской охотой идут, и нету им на этом пути ни законов, ни супротивников!"...

Печурка начала отдавать драгоценное тепло, тесная комнатушка быстро прогрелась, и Лексеич, утомленный суетой минувшего дня, скинув обувку, прилег на полати. Вскоре ход мыслей старика потерял свою логику, спутался и он забылся в коротком, зыбком сне...
Проснулся Лексеич глубокой ночью, толстая добротная свеча так и теплилась на столе, но буржуйка затихла, и воздух в комнатушке успел выстыть так, что дыхание старика обозначалось легким витиеватым парком. Фортунатов встал, нацепил чакчурки, приоткрыл дверь, прислушался - непоколебимая мертвецкая тишина холодной ночи окутала ледяную, раскинувшуюся под звездным величием Семеновскую тайгу. Старик принес из сделанной у пристенка поленницы охапку дров, заново растопил согревушку, набил снегом закопченный чайник и поставил его на ожившую печь. Посудина быстро зашумела, и дед, наполнив её до отказа снегом еще раз, вскоре заварил терпкий настой на брусничных листьях и чаге. Такое лекарствие, приготовленное на живом огне и пропитанное горьковатым привкусом дымка, Лексееич пил без сладостей, дабы не заглушать исходящий от него благодатный дух леса и земли. Налив себе в кружку отвар, старик, неспешно смакуя, выпил пользительный напиток, и на минуту отрешился от бренного бытия в приятной, завладевшей его телом, истоме. Тревожные мысли отпустили, в тесном, окутанном томными полутенями пространстве, слышалось лишь мирное потрескивание горящих поленьев и размеренное дыхание печи. На полу у стола, на домотканной половице, тихо лежала его верная Пальма, и безмятежный быт зимовья туманил сознание, успокаивал. Но за обледеневшим окном враждебной темнотой притаилась непроглядная бездна, и в ней шатун, который никуда не ушел, а лежит где-то рядом в хвойном завале или буераке, неусыпно карауля его - человека. Вот и решил старик, если не сподобит Господь избежать встречи с хозяином лесным - дать отпор опасному зверю.

Лексеич достал свою, видавшую виды эМЦешку, отстегнул магазин, отдернул «болт», подобрал выброшенную стреляную гильзу, снял затвор и протер его чистой ветошью. После навел на свет ствол и, оглядев его изнутри, вставил затвор на место. Осмотром ружья старик остался доволен: «Теперь заряды». Дед извлек из магазина два латунных патрона и из подсумка еще один. Затем, кончиком ножа аккуратно подцепил залитые смесью канифоли и воска дробовые прокладки, высыпал дробь в старую консервную банку и поставил её на печь. Выдрав немного мха меж бревен сруба, Лексеич плотно набил им пустую гильзу на три четверти высоты, оставив с ноготь расстояние до краёв, следом этой же гильзой выдавил из плотной растопочной бересты пару тонких пыжей, и мизинцем утопил их внутрь до мха - «Форма есть!» С весящего на стене небольшого мотка проволоки, дед ножом отрезал кусок и завязал посередке узелок, согнув проволоку пополам, сунул узелком в гильзу и залил расплавившимся свинцом. Свинец вскоре застыл, и охотник, за оставшиеся снаружи металлические «усы», вытащил из гильзы выплавленную болванку. Когда старик повторил данное действие еще два раза, на столе лежали три калиберные заготовки. Чтобы будущие пули отцентровались в стволе и не подули сужение, Лексеич нарезал на каждой вертикальные желобки, а чтобы повысить убойную силу, надсек пули сверху в виде креста. Затем, вставил новоиспеченные жаканы обратно в гильзы, дослал патрон в казенник и, наполнив магазин, прицепил его на место: «Ну, теперь бабка надвое сказала - посмотрим, чья возьмет!»...
Фортунатов в готовности сидел у окна, и глядя на теплящийся огонек свечи, ждал рассвета. Свеча догорала ярко, как бы чувствуя свой предел, пыталась напоследок что есть силы одарить затерянный избушечный мирок своим крохотным, но пламенным светом. «Даже маленький огарок на исходе стремится светить! Как же он - человек, смог позволить себе опустить руки? Просто и легко решить: тихо, не сопротивляясь, доползти свой отрезок до черты?! Он, бывший кузнец, егерь.., неужели ничего не противопоставит браконьерам? Нет! Нет, ребятки, ишо поглядим! Не получится здесь - в Нижний поеду, до самых верхов дойду, но правду свою найду! Вот только с мишкой разберусь...»

Свет свечи погас, обозначив за тусклым стеклом прозрачную серость рождавшегося зимнего утра, а вскоре первый лучик новой зари солнечным зайчиком через мерзлое оконце прыгнул на стену зимовья. Старик в решимости поднялся, осенил себя крестом, и уверенно толкнув плечом дверь, переступил порог. Выйдя из полумрака, Лексеич прищурил глаза, дождался, пока они привыкнут к слепящей белым огнем деннице, и цепким взглядом оглядел окрестность - медведя нигде не было. Тихо вокруг – лес, словно в ожидании чего-то неотвратного застыл в оцепенении, замер, ощетинился. Дед глубоко втянул ноздрями морозный воздух и выдохнул струю пара, по которой определил, что легкий ветерок загуливает справа - «Значит, если медведь караулит, то слева от лыжницы под ветром! Ну, да ладно... Теперь только вперед! Не спеша, экономя силы».

Лыжня тянула сквозь голый хорошо просматривающийся осинник, огибала неглубокий отложек оврага и врезалась в всхламленный валежником, закудлатевший подседом молодняка и кустами можжевельника, хвойник. «"Лучшего места не придумаешь! Обойти?» - старик помедлил, но надеясь на собаку и на русский авось, двинул вглубь неизвестной, веющей опасностью чепоры. ТАинственную тишину, объявшую колючие узоры угрюмо дремлющего леса, нарушал лишь легкий скрип снега из-под собственных лыж, сквозь который дед своим притупившимся слухом пытался нащупать посторонний чуждый звук, но пока не находил его. Пальма невозмутимо шла рядом, и Лексеича это немного успокаивало. «Ничего, Пальмушка, непроглядный елушник за поворотом кончится, две сотни шагов осталось!» - будто не с собакой, а сам с собой разговаривал старик. Фортунатов не уловил мягкой поступи тяжелых лап в чапыге, не услышал, как в глубине коварного буерака угрожающе хрустнул сучок, но Пальма осеклась и тревожно навострила уши. Дед, глядя на неё, остановился и начал всматриваться сквозь батружные деревья в зловещую неподвижную лесную чащу. Предчувствуя неладное, он снял предохранитель и вложил ружье в левое плечо, чтобы в случае чего быстро сделать прицельный выстрел. Собака долго и настороженно прислушивалась, но не обнаружив ничего подозрительного, безразлично потрусила дальше. «Да, ветерок не в нашу пользу!» Но все же доверяя напарнице, старый охотник опустил одностволку, и уже было зашагал следом, как вдруг неожиданно темная тень мелькнула меж заснеженных еловых лап, на мгновение пропала, и из хвойника, вздымая фонтаном снег, на старика лавиной вылетела бурая мохнатая глыба. Лексеич, выскочив из лыж, хладнокровно привычным, а сейчас предательским движением, вскинул двадцатку к правому плечу, и не найдя мушку подслеповатым глазом, обреченно выстрелил наобум в середину стремительно приближающейся громады. Эффекта от выстрела не последовало, и Фортунатов, понимая что не успевает перезарядить, инстинктивно отпрянул назад. Шаг, и ноги увязли в снегу по колено, а спина уперлась в толстую облупившуюся осину... Взгляд надежды на собаку - но та беспомощно голосила сбоку, в страхе не решаясь подскочить. Кисть невольно обхватила рукоять ножа, потянула его, проверяя ход лезвия в ножнах. «Оплошал! Неужели вот так?!» Дед пошатнулся, колени подкосились, тело обмякло, а спина потеряв за собой опору, провалилась назад в пустоту, и охотник упал навзничь в рыхлый глубокий снег...

Пуля вскользь попала по треугольной голове зверя, и чиркнув по крепкой черепной кости, по касательной ушла в сторону. Она лишь разорвала топтыгину ухо и слегка оглушила его. Ошарашенный медведь в два прыжка оказался у злополучной сухарины, сходу поднялся на дыбы, и не разобрав где жертва, так хватанул толстое дерево, что оно с громким треском разлетелось на три части. Один тяжелый обломок упал в сантиметре от головы деда, старик опомнился, выпустил из руки «финку», передернул затвор, и в упор, снизу вверх, выстрелил стоящему над ним медведю в основание массивной шеи. Медведь утробно взревел, отшатнувшись назад, грузно завалился набок, и издавая дикие рыки и вопли, забился в агонии. Фортунатов, не в силах подняться, вновь перезарядил двадцатку. Он ещё некоторое время глядел через прицел на издающий рев темный шевелящийся бугор обозначающий тушу крепко зараненного зверя, и в любую секунду был готов разрядить в него последний пулевой патрон. Но, в какой-то момент жуткая боль сдавила изношенное сердце человека, в глазах его потемнело, сознание старика отказалось воспринимать реальность, и время оборвалось, застыло, перестало существовать...

Очнулся Лексеич от того, что нечто теплое, влажное, шершавое касалось его щеки, носа и век. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним морду своей помощницы. Она, беспокойно поскуливая, виновато тыкалась в его щеку мокрым носом, заботливо лизала лицо, а заметив, что хозяин пришел в себя, весело завиляла хвостом. Приступ отступил. Легкий озноб пробирал все тело старика, из чего он сделал вывод, что пролежал в беспамятстве не менее четверти часа. Фортунатов, нащупав слетевший треух, нацепил его на седую голову, кряхтя, с матерками, опираясь на ружье, поднялся, и оглядел место роковой схватки. Сброшенные наспех лыжи виднелись неподалеку, расщепленные обломки осины валялись рядом по сторонам, а в двух шагах от него, утопая в снегу, лежал поверженный медведь. Это был крупный, матерый самец, местами с посивевшей шубой. Огромные когти зловещими крючками застыли, впившись в обломок древесины. Из окровавленной пасти торчали ржавые клыки, а в открытых глазах зверя застыла злоба… Злоба неимоверной силы к тому, кто выбил его - хозяина леса, из привычного жизненного устоя, доставил мучительную боль, и обрекая на голодную смерть, превратил в лютого обезумевшего изверга.

Старик стоял рядом, его испещренное морщинами лицо не выражало ни радости, ни былой взволнованности. Дед, тяжело вздохнув, посмотрел на собаку: «Что Пальмушка, испужалась? А, я - тоже хорош! Дааа, попомнишь Женьку- то! Такой пес был - в миг бы этого оборотня окрутил! Тебе до него, о-го-го...» Старик вплотную подошел к медведю, и только сейчас заметил чуть повыше лопатки недавнюю, но уже источающую зеленоватый гной рану. «Пальмушка, а зверь-то энтот, всё что мученик, а!? Кто ж с тобой, миша, сотворил такое? Не дело это! Обрезать надобно, и в пяту сходить – проверить, откуда ты такой взялся?» Фортунатов, было дернулся к лыжам - да куда там! Ноги не слушались, а тело, будто чужое, отказывалось подчиняться его воле - «Сейчас бы до дому дойти...»

Лексеич нацепил лыжи, и пошатываясь, тяжело переставляя ноги, сошел с лыжни и двинул краем елушника. Там, впереди, на старой заросшей столбовой дороге, должен был простилаться снегоходный след, оставленный арендаторами вчера. По нему путь к деревне был в полтора раза короче и легче, и обессиленный старик, рассчитывая сократить расстояние, подрезАлся к границе участка, топча снег в целик...
- «Вот и мЕжник». К лыжне охотника невзначай прильнул припорошенный след, издали похожий на человеческий. Фортунатов приблизился к нему - «Нет, это не человек! То ж медведь! Вот, знамо, откудова ты взялся…» След медведя тянул в попутную для Лексеича сторону, и дед покатил рядом в запят. Медведь пришел из-за сосновой гривы, отпечатки лап пересекали моховое болото и вели Фортунатова через небольшую елань к старой столбовой дороге. У Лексеича, от тяжелой ходьбы сбилось дыхание, перед глазами забегали темные круги - усталый старик, нуждался в отдыхе. Он сел на краю поляны прямо в снег, спиной облокотившись на полуповаленный комель ветхого дерева. Вместо округлого ствола, спина деда уперлась в острую кромку. Он обернулся, смахнул рукавицей снежную навись с валежины и увидел ровный тесанный топором угол. Старика осенило, он сбросил рукавицы и голыми руками начал судорожно счищать с находки снег. К горлу деда подкатил комок и перехватил дыхание, память резанула по сердцу — из-под белого батружья, обнажив почерневшие от времени грани, торчал остов старообрядческого креста. Средняя перекладина, истлев, успела отпасть, а на местах вырезанных когда-то букв титлы, пробивался древесный мох. Фортунатов огляделся: невзирая на сугробы, изменившиеся деревья, не смотря на прошествие четверти века, он узнал место, где был убит Женька. Лексеич, не в силах сдержать скупые слезы, трясущимися руками достал папиросу и задымил. Все было, как вчера — он, руководя загоном, выставлял зверя на стрелков. Справа пресловуто крался сошедший с номера Борька... На поляну на махах вывалился сохатый, мелькнул между кустами тальника и скрылся в пахучем ольшанике, за ним выскочил Женька. Фортунатов видел всё: вот Матвейка вкладывает ружье в плечо и целится в лайку! «Женька-а-а!» - узнав голос хозяина, пес на бегу обернулся, но ловя счастливые мгновенья погони, полетел дальше. Он не успел услышать звук хлесткого выстрела, не успел в последний раз преданно вильнуть хвостом самому лучшему для него человеку - жгучая боль пронзила его грудь. Он упал, но охваченный охотничью страстью, норовил подняться, конвульсивно дергал ногами, словно пытался догнать уходящего на махах лося, не понимая, что больше никогда не сможет встать с мшелой холодной земли... Лексеич открыл преисполненные горечью глаза. Не смог он когда-то предотвратить гибель своей любимой собаки, не успел давеча спасти расстрелянную лосиную семью, не в силах был и сегодня изменить участь несчастного медведя...

...Папироска погасла. Дед попытался подняться, но не смог. Неподалеку послышался рокот винтокрылой машины. Над деревьями, быстро приближаясь, заходил на вираж вертолет. Сквозь оглушающий гул винтов, в опустошенном тишиной промозглом воздухе, разносился безмолвный стон изнывающего леса - вертолет бодро шел, играючи взъерошивая купольные верхушки вековых сосен и пригибая остроконечные маковки елей. Фортунатов беспомощно поднял голову: «Доколи же ребятки лес зорИть будите?! Не боитесь вы ни суда людского, ни господнего!».

Далекое, недосягаемое солнце равнодушно лило негреющий свет на изможденного человека и его нескладную собаку, на заснеженную, видавшую роковые события чистину, на холодную опустошенную землю... Землю, потерявшую веру в каноны людей. Ей опостылели законы, словно шелуха скрывающие гнилое зерно произвола. Они более не могли, не имели права иметь здесь власти! Сейчас расставить всё по своим местам, и каждому по заслугам раздать воздаяние, должен был лишь один закон – всеподчиняющий, суровый закон тайги! Старик внезапно ощутил прилив сил. Он встал, выпрямился, по армейской привычке оправил одежду, поднял ружьё, и взял железного супостата на опережение... И плотным взрывом вырвалась, понеслась сухим эхом над встревоженным лесом неутолимо жаждущая окаянной крови, неистовая, неукротимая ненависть…

 

[КаМаЗ]

Сергей, спасибо!!! Очень здорово написано.

 

[Земляк]

Приветствую всех! От себя добавлю, что в рассказе имеют место реальные события. Приятного чтения

 

[Ангей]

Рад, что понравилось. Идея объединить четырёх авторов в написании одного рассказа очень увлекла, а впоследствии сдружила всех нас. На стадии договорённости мы не видели друг-друга вживую ни разу, каждый имел свои особенности в написании и своё видение в развитии сюжета, поэтому результат нашего совместного творчества, для нас самих был не предсказуем.

 

[Mih73]

Очень классно , прочитал на одном дыхании !!! Спасибо .

 

[игорь78]

Рассказ очень сильный. Прочел еще вчера, как только выложили.
Все по делу, все по жизни. Уверен,что каждый найдет здесь себя.
Но грустно все это.... ОЧЕНЬ грустно.

 

[Ангей]

На смену "Матвейкам", классическим "отступникам-хапугам" неожиданно пришло гораздо большее зло, покушающееся на базовые ценности, на которые опирается охотничий процесс и охотник в этом процессе, чтоб в стремлении добыть зверя оставаться человеком.

 

[игорь78]

От себя добавлю, что в рассказе имеют место реальные события

Это сразу чувствуется. Такое нельзя высосать из пальца.

На смену "Матвейкам", классическим "отступникам-хапугам" неожиданно пришло гораздо большее зло, покушающееся на базовые ценности

И согласен и нет. Именно матвейки и есть корень того зла. Ведь на место ОДНОГО честного и принципиального человека, к сожалению, всегда найдется ДЕСЯТОК холуев-матвеек, готовых все продать за барскую похвалу и новенький уазик...

 

[Ангей]

Правильно. Но "Матвейки" знают границы дозволенного и понимают что они их нарушают. А "Крайновы" устанавливают свои правила, подмывая этические нормы охоты.

 

[игорь78]

Ангей,с одной стороны да, с другой... Если б не матвейки и крайновых бы не было. Кто бы выполнял их барские требования?
Но в любом случае рассказ получился отличный, жизненный и берущий за душу. Про собаку вообще молчу. Аж ком в горле стоял, когда читал. своего кобеля даже на диван после этого пустил

 

[Ангей]

Про собаку правда к сожалению... Этот случай произошёл с одним из моих знакомых лет двадцать назад. Его Женьке, парень молодой, пулю всадил меж ушей при схожих обстоятельствах. Вроде лось и собака как можно перепутать? Мандраж и горячка, что ещё скажешь...

 

[игорь78]

Этот случай произошёл с одним из моих знакомых лет двадцать назад

Жуть. Даже представлять такое не хочу

 

[Земляк]

В качестве пролога к рассказу.

Жизнь изменилась вопреки
Законам старым и канонам.
Не добывают мужики,
А так... Стреляют по законам.

Нет этики и красоты,
И алчность правит без просвета!
Все больше стало пустоты,
И черствости души при этом...

 

[игорь78]

Земляк,могу я сохранить текст для себя?

 

[Земляк]

Да, конечно.

 

[Ангей]

Игорь Алексеевич Фортунатов реальный человек, охотник с огромным багажом знаний и человек великой порядочности. Мы специально не стали менять его фамилию и имя, чтобы отдать дань уважения таким людям как он.

 

[Berries]

Игорь Алексеевич Фортунатов реальный человек, охотник с огромным багажом знаний и человек великой порядочности. Мы специально не стали менять его фамилию и имя, чтобы отдать дань уважения таким людям как он.

А с какой деревни, если не секрет?

 

[kohotnik]

Надо Вам это дело коммерциализировать

 

[Ангей]

Ответил в личку.

--- Добор поста---

В смысле?

 

[Земляк]

Т.е печататься предлагаете?