Дино
Завсегдатай
- С нами с
- 01/02/12
- Постов
- 4 969
- Оценка
- 1 348
- Для знакомых
- Дмитрий
- Охочусь с
- 2002
- Оружие
- Имеется
- Собака(ки)
- Дратхаар
Хочется поделиться небольшим рассказом, который как-то "сам собой" сочинился при перелистывании походного дневника. 
Встреча
Ночь обещала быть звёздной, лунной, пронзительно-холодной. Полное безветрие пало на лес, притихший в стремительно сгущавшихся сумерках. Всё стихло. Ни единого звука, ни одного шороха не раздавалось в потемневшем лесу и лишь изредка то тут, то там с берёзки срывался и, кружась и спотыкаясь о ветки, падал пожелтевший лист. В полной, глубокой тишине его мягкий шелест разносился далеко и отчётливо.
При таком безветрии было удивительно – что заставило этот листик оторваться от родной ветки и отправиться в свой первый и последний свободный полёт? Может быть, просто пришло его время? Или то было даже не дуновение, а лишь легчайший вздох ветерка - столь мягкого и тихого, что ощутить его не было ни малейшей возможности? Кто знает…
Небольшая рябенькая птичка с мохнатыми лапками, задорным хохолком и чёрным пятнышком под клювом, сидевшая на ветке невысокой сосенки, прижавшись почти вплотную к стволу, настороженно озиралась каждый раз, когда очередной листик, кружась, слетал вниз.
Этот юный рябчик вылупился из яйца лишь нынешней весной и эта осень была первой в его жизни. Всё было внове, незнакомо, тревожно, пугающе. Летом всё было иначе – до самой темноты в воздухе не смолкал птичий гомон, мягко шелестела на лёгком ветерке нежная зелёная листва. Малыш-рябчёнок никогда не оставался один, рядом с ним были его братья и сестрёнки, такие же пушистые рябчата. Но главное – рядом всегда была мама, готовая в любой момент предупредить об опасности тревожным стрекотанием или потом, когда угроза миновала, созвать свой выводок и успокоить его нежным, чуть глуховатым свистом. Теперь, под осень, выводок распался, молодые петушки иногда звонко перекликались между собой, их мелодичный пересвист то и дело разносился по притихшему к осени лесу, но слетались в одну стайку они всё реже, да и на ночлег всё чаще устраивались поодиночке.
Рано падавшая на лес ночь была полна тревог и опасностей. То хрустнет под чьей-то мягкой лапой ветка, то пронесётся бесшумной тенью сова, то неспешно прошагает тёмной громадой, плотно ставя копыта и с хрустом раздвигая кусты, лось. Мелькнут и растают в темноте его белые ноги, встрепенётся от испуга рябчиное сердце…
Но тревога со временем проходит, ночная тишина сгущается и дрёма потихоньку, исподволь окутывает маленького петушка. Его глаза смыкаются, он засыпает – чуть нахохленный пёстрый комочек, крепко вцепившийся мохнатыми лапками в ветку.
Я не спеша поднялся, потянулся, подбросил в костёр несколько припасенных заранее сосновых, в руку толщиной, сухих-пресухих и корявых-прекорявых сучьев и пристроил над ними чайник. Пламя костра почти сразу схватилось за них, стало облизывать своими языками, словно пробуя на вкус новое лакомство. Моя жена, Иришка, сидевшая по другую сторону от огня, мягко улыбнулась мне и стала поправлять костёр специально для этой цели вырезанной палкой-кочергой.
За долгие годы совместных поездок в лес мы успели очень хорошо изучить пристрастия и привычки друг друга и вот теперь, прекрасно зная, как она любит поправлять и перекладывать угольки в костре, я делаю для неё такую кочергу сразу же, как только мы разбили лагерь и развели костёр. Это одна из тех милых традиций, которые делают нашу лесную жизнь такой счастливой, часть своего рода «магического обряда», помогающего нам окутывать друг друга мягким покрывалом тепла и уюта в любом, даже самом дремучем, лесу.
- Чайку?
- Да – ответила она – выпьем по кружечке и пойдём, ведь уже пора?
- Это точно, надо будет поторапливаться, что-то мы подзасиделись…
Чайник, прежде стоявший возле костра и старательно гревший свой закопчённый бок, оказавшись над самым огнём, закипел очень быстро, забулькал, закачался на длинном, установленном наклонно над костром рожне. Ещё минута – и мы уже наслаждаемся горячим, ароматным, сладким чаем, с удовольствием, шумно прихлёбывая его из кружек, неспешно обсуждая предстоящий ночной поход.
В Карелии, где мы сейчас находились, входила в самый жар золотая осень – середина сентября, самый разгар лосиного гона, иначе называемого охотниками «рёвом» или «стоном». Нам с женой очень давно хотелось послушать, как это происходит, а если повезёт – то и увидеть, поэтому-то мы и оказались сегодня в ночном лесу. Дело в том, что это таинство обычно происходит в утренних или вечерних сумерках, в глухомани, когда быки издают тот особенный носовой полувздох-полустон, по которому и даны этой охоте её меткие охотничьи названия.
Это была уже третья ночь, которую мы коротали в лесу, в перерыве между безуспешными вечерними и утренними попытками услышать или приманить лося. Дело, видимо, было в том, что для успеха нашего мероприятия требовалось, чтобы в одной точке пространства и времени совпали сразу несколько факторов. Во–первых, была нужна очень тихая, безветренная погода, при которой эхо далеко-далеко разносит звуки. Во-вторых, мы должны были манить лося, находясь в укромном, подходящем месте. И, наконец, где-то поблизости от нас должен был находиться и сам лось, притом не абы какой, а тот, что именуется охотниками «гонным» - то есть возбуждённый, готовый отозваться, принять вызов. Но пока такого совпадения не наблюдалось – то ветерок крутил вечером, шумя листвой, то принимался накрапывать нудный осенний дождик, то не было самого главного участника – лося.
Днём мы долго размышляли, где бы нам попробовать лесного счастья и решили наведаться в самый угол глухого и длинного болота, где нам очень часто попадались лосиные следы. Место было тихое, непуганое и, судя по всему, любимое лосями, так что шансы достичь своей цели у нас были. Только вот оказаться там надо было ещё затемно, пройдя километра два по старой, давно заброшенной и местами подзаросшей лесовозной дороге, а потом ещё парочку нелёгких километров – лесом, по азимуту. И всё это – ночью, хоть и звёздной, но всё-таки отнюдь не светлой.
- Ну что, всё-таки пойдём в самый угол, как вчера решили?
- Конечно!
- Идти километра четыре…
- А когда это нас останавливало? – улыбнулась жена – Дойдём потихоньку. На медведя бы только не напороться.
- Боишься?
- Опасаюсь. А сам?
- Да, признаться, мне бы тоже не хотелось такой встречи. Правда, я так думаю, ему страшнее будет.
- Это почему?
- Ну посуди сама – мы с тобой пойдём ночью, только от костра, дымом пропахшие, как кочегары, да ещё с шумом, топотом да разговорами. Да ещё светить в два фонаря будем, как две фары. Ну просто паровоз посреди леса!
- Вот уж точно – рассмеялась жена – пожалуй и впрямь страшнее нас никого в этом лесу не найти!
За этими разговорами и шутками мы незаметно допили чай – пора было притушить костёр и выдвигаться в путь.
Поэтому, видимо, такое странное чувство охватывает нас в ночном лесу – ощущаешь себя ребёнком, делающим что-то запретное, недозволенное: взрослые уложили тебя спать, а ты забрался с фонариком и любимой книжкой под одеяло или вовсе удрал потихоньку из кровати и пошёл бродить по тёмному дому. Вероятно, по этой же причине так много в этих ощущениях детского, сказочного, какого-то очень искреннего. Оживляется фантазия, освобождается от оков дневной рациональности воображение, обостряются чувства. Возможно, что именно из-за этой искренности чувств так хороши долгие задушевные ночные разговоры.
Впрочем, нам сейчас было не до них: мы сосредоточенно шагали по тропе, представлявшей собой полузаросшую колею давным-давно непроезжей дороги. Уже совсем скоро надо будет свернуть в лес, взять азимут и идти напрямик к окраине болота, там быстро не пойдёшь: что ни шаг – то пригнись или перелезь, ветровал и снеголом в последние годы очень сильно поработали в здешних лесах. Так что сейчас, пока дорога позволяет, нужно поторапливаться, чтобы добраться до цели затемно, с запасом.
Шаг – и воздух словно взорвался в полуметре от моего виска: треск, шум, резкий поток ветра в лицо… Шум удалился, затрещало, захлопало впереди, в гуще еловых лап. Как-то очень уж долго хлопали крылья в ёлке… Наконец, всё стихло. Я с шумом сглотнул. За спиной выдохнула Иришка. Сердце, на миг замершее, съёжившееся, будто споткнувшееся, быстро качало по телу кровь, как-то сразу выступила испарина. Впрочем, испуг, так быстро нахлынувший, так же скоро отступил, сменившись облегчённым весельем:
- Рябчик, чертяка! – буквально выдохнул я, оборачиваясь к жене.
- А что с ним? – глаза жены, широко распахнутые, выражали искреннее, глубокое волнение.
- Да, видно, спал прямо над тропой на ветке, испугался нас, вот и шарахнулся, как ошпаренный.
- А он там не умер от испуга? Как-то очень уж долго он бился на одном месте.
- Да вряд ли, ни разу не слышал, чтобы рябчик с перепуга от разрыва сердца умирал.
- А кто его знает? От такого страха с любым может инфаркт случиться! – жена казалась явно расстроенной.
- Сдаётся мне, улетел он от нас подобру-поздорову. Давай, конечно, поищем, только недолго: идти надо.
Какое-то время мы потратили, обшаривая с фонарями пространство вокруг ёлки. Ничего – ни единого пёрышка нам не попалось и мы решили идти дальше, да побыстрее, чтобы не опоздать к намеченной цели. Вдоволь набродившись по дремучему ночному лесу, исцарапавшись о сучья, утомлённые, мы, наконец, выбрались на окраину грандиозного болота, над которым стелились рваные, лохматые полосы тумана. Мы едва-едва успели: первые краски грядущей зари уже рдели над горизонтом там, где вскоре разорвёт темноту ночи восходящее Солнце.
В это утро лось, наконец, пришёл к нам. Сперва отозвался - хрипловато, мощно... Потом в тишине раздались мягкие, негромкие звуки его шагов по болоту, они постепенно приближались, становились всё громче и громче. Вот, наконец, и сам он выплыл из тумана: сперва смутным серым сгустком, затем - всё чётче и чётче проступая из белёсой дымки. Вот мелькнули белые ноги, вот уже и весь силуэт лесного исполина обрисовался отчётливо. Бык был хорош - крупный, мощный, он неторопливо надвигался, временами издавая свой загадочный, наполненный глубокой мощью полувсхрап-полустон...
У нас совершенно не было цели стрелять по нему. Нам хотелось лишь, чтобы он отозвался. Однако, получилось даже больше, чем мы ожидали: вот он, красавец. Ещё немного - и подойдёт уже совсем близко. "Иди своей дорогой, парень" - негромко говорю я и лось, на мгновение замерев, отворачивает и скрывается в тумане. Вот и славно! Не хватало нам ещё начать выяснять, кто на этом болоте самый сильный!
Мы ещё долго молча стояли на месте, любуясь разгоравшимися красками наступающего утра, вновь и вновь переживая восторженное чувство от встречи с могучим лесным зверем. Но в эти воспоминания нет-нет, да и вкрадывались мысли о другой встрече этой ночи – с небольшой лесной птичкой.
Пёстренький рябчик выпорхнул из гущи ёлок и уселся на ветку сосны, стоявшей на краю лесной проплешинки. Покрутил головой из стороны в сторону, перебирая по ветке мохнатыми лапками, затих, посидел так минутку, прислушиваясь, встопорщив хохолок на макушке и слегка наклонив на бок голову, а затем нежно, тоненько засвистел – «тиии – тии – ти—тить-ти…».
- Да, точно – здесь! – ответил я и замер, услышав нежную рябчиную трель - Да вот же он поёт, как ни в чём ни бывало!
- Вот и славно! – ответила, лучезарно улыбаясь, жена – А то я всю ночь переживала, вдруг он всё-таки от страха умер или крыло сломал об ветки.
Мне оставалось только восхититься: до чего же тонкие струны таит в себе женская душа, насколько тепло и искренне способна она реагировать даже на такие, казалось бы, пустячные события, как перепуганный рябчик.
-Всё у него хорошо – вон как поёт старательно! А вот и кто-то из его братишек отозвался, слышишь?
- Да! – радостно улыбаясь, ответила жена. Пусть поют. А мы, пожалуй, пойдём поскорее к костру, завтракать. Что-то я проголодалась, от волнения, наверное?
Взявшись за руки, словно дети, уставшие, но радостные, мы шагали по тихой, давно заброшенной лесной дорожке, а сзади, уже едва слышно, до нас доносились рябчиные песни.
Встреча
Ночь обещала быть звёздной, лунной, пронзительно-холодной. Полное безветрие пало на лес, притихший в стремительно сгущавшихся сумерках. Всё стихло. Ни единого звука, ни одного шороха не раздавалось в потемневшем лесу и лишь изредка то тут, то там с берёзки срывался и, кружась и спотыкаясь о ветки, падал пожелтевший лист. В полной, глубокой тишине его мягкий шелест разносился далеко и отчётливо.
При таком безветрии было удивительно – что заставило этот листик оторваться от родной ветки и отправиться в свой первый и последний свободный полёт? Может быть, просто пришло его время? Или то было даже не дуновение, а лишь легчайший вздох ветерка - столь мягкого и тихого, что ощутить его не было ни малейшей возможности? Кто знает…
Небольшая рябенькая птичка с мохнатыми лапками, задорным хохолком и чёрным пятнышком под клювом, сидевшая на ветке невысокой сосенки, прижавшись почти вплотную к стволу, настороженно озиралась каждый раз, когда очередной листик, кружась, слетал вниз.
Этот юный рябчик вылупился из яйца лишь нынешней весной и эта осень была первой в его жизни. Всё было внове, незнакомо, тревожно, пугающе. Летом всё было иначе – до самой темноты в воздухе не смолкал птичий гомон, мягко шелестела на лёгком ветерке нежная зелёная листва. Малыш-рябчёнок никогда не оставался один, рядом с ним были его братья и сестрёнки, такие же пушистые рябчата. Но главное – рядом всегда была мама, готовая в любой момент предупредить об опасности тревожным стрекотанием или потом, когда угроза миновала, созвать свой выводок и успокоить его нежным, чуть глуховатым свистом. Теперь, под осень, выводок распался, молодые петушки иногда звонко перекликались между собой, их мелодичный пересвист то и дело разносился по притихшему к осени лесу, но слетались в одну стайку они всё реже, да и на ночлег всё чаще устраивались поодиночке.
Рано падавшая на лес ночь была полна тревог и опасностей. То хрустнет под чьей-то мягкой лапой ветка, то пронесётся бесшумной тенью сова, то неспешно прошагает тёмной громадой, плотно ставя копыта и с хрустом раздвигая кусты, лось. Мелькнут и растают в темноте его белые ноги, встрепенётся от испуга рябчиное сердце…
Но тревога со временем проходит, ночная тишина сгущается и дрёма потихоньку, исподволь окутывает маленького петушка. Его глаза смыкаются, он засыпает – чуть нахохленный пёстрый комочек, крепко вцепившийся мохнатыми лапками в ветку.
***
Костерок неспешно потрескивал, изредка бросая ввысь, во тьму, ярко-оранжевые искорки, огненными змейками устремлявшиеся к вершинам сосен и угасавшие, так их и не достигнув. Пламя, ещё недавно такое яркое, светлое, поутихло, поубавилось, покраснело. Круг трепещущего света от костра вокруг нас сжался, ближе подступили густые тени. Рукам и ногам, протянутым к огню, было всё ещё тепло, но к загривку начал потихоньку подбираться холодок, забираясь за ворот и украдкой расползаясь по спине. Уж как мне не хотелось подбрасывать в костёр дров до выхода в путь-дорогу, да, видно, придётся – мёрзнуть негоже. Утро предстояло длинное и холодное. При таком ясном, хрустальном, звенящем каждым звуком вечере после пасмурного дня – с верным крепким заморозком. Надо бы всё-таки погреться на дорожку, чайку кружечку выпить «для бодрости духа и лёгкости шага».Я не спеша поднялся, потянулся, подбросил в костёр несколько припасенных заранее сосновых, в руку толщиной, сухих-пресухих и корявых-прекорявых сучьев и пристроил над ними чайник. Пламя костра почти сразу схватилось за них, стало облизывать своими языками, словно пробуя на вкус новое лакомство. Моя жена, Иришка, сидевшая по другую сторону от огня, мягко улыбнулась мне и стала поправлять костёр специально для этой цели вырезанной палкой-кочергой.
За долгие годы совместных поездок в лес мы успели очень хорошо изучить пристрастия и привычки друг друга и вот теперь, прекрасно зная, как она любит поправлять и перекладывать угольки в костре, я делаю для неё такую кочергу сразу же, как только мы разбили лагерь и развели костёр. Это одна из тех милых традиций, которые делают нашу лесную жизнь такой счастливой, часть своего рода «магического обряда», помогающего нам окутывать друг друга мягким покрывалом тепла и уюта в любом, даже самом дремучем, лесу.
- Чайку?
- Да – ответила она – выпьем по кружечке и пойдём, ведь уже пора?
- Это точно, надо будет поторапливаться, что-то мы подзасиделись…
Чайник, прежде стоявший возле костра и старательно гревший свой закопчённый бок, оказавшись над самым огнём, закипел очень быстро, забулькал, закачался на длинном, установленном наклонно над костром рожне. Ещё минута – и мы уже наслаждаемся горячим, ароматным, сладким чаем, с удовольствием, шумно прихлёбывая его из кружек, неспешно обсуждая предстоящий ночной поход.
В Карелии, где мы сейчас находились, входила в самый жар золотая осень – середина сентября, самый разгар лосиного гона, иначе называемого охотниками «рёвом» или «стоном». Нам с женой очень давно хотелось послушать, как это происходит, а если повезёт – то и увидеть, поэтому-то мы и оказались сегодня в ночном лесу. Дело в том, что это таинство обычно происходит в утренних или вечерних сумерках, в глухомани, когда быки издают тот особенный носовой полувздох-полустон, по которому и даны этой охоте её меткие охотничьи названия.
Это была уже третья ночь, которую мы коротали в лесу, в перерыве между безуспешными вечерними и утренними попытками услышать или приманить лося. Дело, видимо, было в том, что для успеха нашего мероприятия требовалось, чтобы в одной точке пространства и времени совпали сразу несколько факторов. Во–первых, была нужна очень тихая, безветренная погода, при которой эхо далеко-далеко разносит звуки. Во-вторых, мы должны были манить лося, находясь в укромном, подходящем месте. И, наконец, где-то поблизости от нас должен был находиться и сам лось, притом не абы какой, а тот, что именуется охотниками «гонным» - то есть возбуждённый, готовый отозваться, принять вызов. Но пока такого совпадения не наблюдалось – то ветерок крутил вечером, шумя листвой, то принимался накрапывать нудный осенний дождик, то не было самого главного участника – лося.
Днём мы долго размышляли, где бы нам попробовать лесного счастья и решили наведаться в самый угол глухого и длинного болота, где нам очень часто попадались лосиные следы. Место было тихое, непуганое и, судя по всему, любимое лосями, так что шансы достичь своей цели у нас были. Только вот оказаться там надо было ещё затемно, пройдя километра два по старой, давно заброшенной и местами подзаросшей лесовозной дороге, а потом ещё парочку нелёгких километров – лесом, по азимуту. И всё это – ночью, хоть и звёздной, но всё-таки отнюдь не светлой.
- Ну что, всё-таки пойдём в самый угол, как вчера решили?
- Конечно!
- Идти километра четыре…
- А когда это нас останавливало? – улыбнулась жена – Дойдём потихоньку. На медведя бы только не напороться.
- Боишься?
- Опасаюсь. А сам?
- Да, признаться, мне бы тоже не хотелось такой встречи. Правда, я так думаю, ему страшнее будет.
- Это почему?
- Ну посуди сама – мы с тобой пойдём ночью, только от костра, дымом пропахшие, как кочегары, да ещё с шумом, топотом да разговорами. Да ещё светить в два фонаря будем, как две фары. Ну просто паровоз посреди леса!
- Вот уж точно – рассмеялась жена – пожалуй и впрямь страшнее нас никого в этом лесу не найти!
За этими разговорами и шутками мы незаметно допили чай – пора было притушить костёр и выдвигаться в путь.
***
Ходьба по ночному лесу – удовольствие особенное, не каждому понятное. Если идти без фонаря, пусть даже по выступающей из темноты светлой полосой лесной дороге, то вперёд продвигаешься очень медленно, то и дело оступаясь, буквально через шаг цепляясь за плети багульника или лежащие на земле ветки. Зато создаётся иллюзия, будто хоть что-то видишь вокруг себя. Если же включить фонарь, то весь мир вокруг тебя превращается в сплошную, непроницаемую стену темноты, в которой есть лишь узкий, освещённый ярким светом фонаря тоннель. И вот по этому тоннелю идти получается уже гораздо быстрее, да и риска споткнуться и упасть или напороться глазом на внезапно выскочивший из темноты сук гораздо меньше. Что поделаешь – мы всё-таки не ночные животные, ночью наше дело – спать, набираться сил для грядущего дня.Поэтому, видимо, такое странное чувство охватывает нас в ночном лесу – ощущаешь себя ребёнком, делающим что-то запретное, недозволенное: взрослые уложили тебя спать, а ты забрался с фонариком и любимой книжкой под одеяло или вовсе удрал потихоньку из кровати и пошёл бродить по тёмному дому. Вероятно, по этой же причине так много в этих ощущениях детского, сказочного, какого-то очень искреннего. Оживляется фантазия, освобождается от оков дневной рациональности воображение, обостряются чувства. Возможно, что именно из-за этой искренности чувств так хороши долгие задушевные ночные разговоры.
Впрочем, нам сейчас было не до них: мы сосредоточенно шагали по тропе, представлявшей собой полузаросшую колею давным-давно непроезжей дороги. Уже совсем скоро надо будет свернуть в лес, взять азимут и идти напрямик к окраине болота, там быстро не пойдёшь: что ни шаг – то пригнись или перелезь, ветровал и снеголом в последние годы очень сильно поработали в здешних лесах. Так что сейчас, пока дорога позволяет, нужно поторапливаться, чтобы добраться до цели затемно, с запасом.
Шаг – и воздух словно взорвался в полуметре от моего виска: треск, шум, резкий поток ветра в лицо… Шум удалился, затрещало, захлопало впереди, в гуще еловых лап. Как-то очень уж долго хлопали крылья в ёлке… Наконец, всё стихло. Я с шумом сглотнул. За спиной выдохнула Иришка. Сердце, на миг замершее, съёжившееся, будто споткнувшееся, быстро качало по телу кровь, как-то сразу выступила испарина. Впрочем, испуг, так быстро нахлынувший, так же скоро отступил, сменившись облегчённым весельем:
- Рябчик, чертяка! – буквально выдохнул я, оборачиваясь к жене.
- А что с ним? – глаза жены, широко распахнутые, выражали искреннее, глубокое волнение.
- Да, видно, спал прямо над тропой на ветке, испугался нас, вот и шарахнулся, как ошпаренный.
- А он там не умер от испуга? Как-то очень уж долго он бился на одном месте.
- Да вряд ли, ни разу не слышал, чтобы рябчик с перепуга от разрыва сердца умирал.
- А кто его знает? От такого страха с любым может инфаркт случиться! – жена казалась явно расстроенной.
- Сдаётся мне, улетел он от нас подобру-поздорову. Давай, конечно, поищем, только недолго: идти надо.
Какое-то время мы потратили, обшаривая с фонарями пространство вокруг ёлки. Ничего – ни единого пёрышка нам не попалось и мы решили идти дальше, да побыстрее, чтобы не опоздать к намеченной цели. Вдоволь набродившись по дремучему ночному лесу, исцарапавшись о сучья, утомлённые, мы, наконец, выбрались на окраину грандиозного болота, над которым стелились рваные, лохматые полосы тумана. Мы едва-едва успели: первые краски грядущей зари уже рдели над горизонтом там, где вскоре разорвёт темноту ночи восходящее Солнце.
В это утро лось, наконец, пришёл к нам. Сперва отозвался - хрипловато, мощно... Потом в тишине раздались мягкие, негромкие звуки его шагов по болоту, они постепенно приближались, становились всё громче и громче. Вот, наконец, и сам он выплыл из тумана: сперва смутным серым сгустком, затем - всё чётче и чётче проступая из белёсой дымки. Вот мелькнули белые ноги, вот уже и весь силуэт лесного исполина обрисовался отчётливо. Бык был хорош - крупный, мощный, он неторопливо надвигался, временами издавая свой загадочный, наполненный глубокой мощью полувсхрап-полустон...
У нас совершенно не было цели стрелять по нему. Нам хотелось лишь, чтобы он отозвался. Однако, получилось даже больше, чем мы ожидали: вот он, красавец. Ещё немного - и подойдёт уже совсем близко. "Иди своей дорогой, парень" - негромко говорю я и лось, на мгновение замерев, отворачивает и скрывается в тумане. Вот и славно! Не хватало нам ещё начать выяснять, кто на этом болоте самый сильный!
Мы ещё долго молча стояли на месте, любуясь разгоравшимися красками наступающего утра, вновь и вновь переживая восторженное чувство от встречи с могучим лесным зверем. Но в эти воспоминания нет-нет, да и вкрадывались мысли о другой встрече этой ночи – с небольшой лесной птичкой.
***
Хрустальное, яркое, празднично-светлое утро заливало лес нежным, чуть розоватым светом. Крошечные кристаллики инея поблёскивали то тут, то там – на ветвях, на мху, на травинках, на жёлтых листьях берёз и на сочной, глубокой зелени еловых и сосновых хвоинок. Новорожденный день обещал быть ясным, солнечным. Пёстренький рябчик выпорхнул из гущи ёлок и уселся на ветку сосны, стоявшей на краю лесной проплешинки. Покрутил головой из стороны в сторону, перебирая по ветке мохнатыми лапками, затих, посидел так минутку, прислушиваясь, встопорщив хохолок на макушке и слегка наклонив на бок голову, а затем нежно, тоненько засвистел – «тиии – тии – ти—тить-ти…».
***
- Вот где-то здесь от нас рябчик шарахнулся, правда? – спросила меня жена, когда мы подходили к памятному месту.- Да, точно – здесь! – ответил я и замер, услышав нежную рябчиную трель - Да вот же он поёт, как ни в чём ни бывало!
- Вот и славно! – ответила, лучезарно улыбаясь, жена – А то я всю ночь переживала, вдруг он всё-таки от страха умер или крыло сломал об ветки.
Мне оставалось только восхититься: до чего же тонкие струны таит в себе женская душа, насколько тепло и искренне способна она реагировать даже на такие, казалось бы, пустячные события, как перепуганный рябчик.
-Всё у него хорошо – вон как поёт старательно! А вот и кто-то из его братишек отозвался, слышишь?
- Да! – радостно улыбаясь, ответила жена. Пусть поют. А мы, пожалуй, пойдём поскорее к костру, завтракать. Что-то я проголодалась, от волнения, наверное?
Взявшись за руки, словно дети, уставшие, но радостные, мы шагали по тихой, давно заброшенной лесной дорожке, а сзади, уже едва слышно, до нас доносились рябчиные песни.
Последнее редактирование:
Вот смотри и читай - 
,прочитал на одном дыхании,написано так,что иллюстрации и не нужны,картины в голове вырисовываются сами собой.
