Лесоруб
Завсегдатай
- С нами с
- 21/04/08
- Постов
- 1 501
- Оценка
- 427
- Живу в:
- С.Петербург
- Для знакомых
- Серый
- Охочусь с
- 1995
- Оружие
- есть
- Собака(ки)
- РОС+КФЛ
В свете всех ужесточеней, не удержался решил на всеобщее обозрение выложить любопытную,на мой взгляд статью.(если не там выложил прошу модераторов перекинуть куда сочтут нужным)По ходу у нас тоже к этому придёт.ИМХО.
Браконьеры Британии
История британского браконьерства являет собой наглядное предупреждение любителям с чем-либо побороться. Бывает – и чаще, чем хотелось бы, – что принимаемые меры только способствуют развитию и процветанию того, что они призваны устранить.
Чем туже закручены гайки, тем выше риск сорвать резьбу и навсегда деформировать сопрягаемые поверхности, да так, что и откручивание гаек созданную проблему только усугубит.
Максимальной жестокости британское охотничье законодательство достигло в конце XVIII века. Охота на большинство видов дичи тогда была вообще запрещена всем, кроме крупных землевладельцев и титулованных особ, – что не очень соответствовало духу времени. По миру стаями бродили призраки вольнолюбия – те самые, что вдохновляли французскую революцию и американскую борьбу за независимость. Они нашептывали британцам: дичь есть явление природное, и, следовательно, право добывать ее есть право всеобщее. А то, что дичь-де собственность землевладельца, ибо на его земле живет и его зерно клюет – так извините, хороша «собственность», которая была одного лорда, а через забор перелетела – стала другого! уважать очевидно несправедливые законы, лишающие права на охоту большинство населения страны – по сословному признаку, было сложно, а от неуважения до несоблюдения – один шаг.
Браконьерство стало одним из способов протеста против этих законов, причем характерно, что в нем участвовали даже те, кто имел законное право на охоту. Они выступали против землевладельцев, которые закрывали доступ на свои земли для других охотников. Раз уж король дал мне право добывать дичь, рассуждали они, да еще и взял за это бешеные деньги, то почему какой-то лорд может меня в этом праве ограничивать? Так несовершенство законодательства толкало на скользкий путь не только бедных крестьян, но и джентльменов.
Капкан на браконьера
Протестное браконьерство достигло таких масштабов, что советы, как охотиться в чужих угодьях и избежать ответственности, можно встретить даже в пособиях по охоте. Например, Питер Хокер (герой наполеоновских войн, офицер и джентльмен) в своей культовой книге «Наставление молодым спортсменам во всем, что касается ружейной охоты» рекомендует браконьерствовать в такой день, когда законный владелец угодий в отлучке, а весь персонал чем-либо сильно занят – цирк, скажем, приехал или ярмарка в соседнем городе. Встретившись с егерем, не тушеваться, а с подобающей джентльмену невозмутимостью послать его в дальнее путешествие – ты, мол, кто такой, да ты хоть знаешь, кто я такой, морду набью, убью и закопаю, а хозяина твоего на дуэль вызову и тоже застрелю! Как вариант, можно было притвориться иностранцем – сами мы не местные, законов не знаем, и вообще этот ваш английский нихьт компрене. Охотники, не лишенные здоровой наглости и драматического таланта, иногда подходили открыто к егерям и, с должным расшаркиванием, вежливо интересовались, мол, милейший, как здоровье хозяина? Дома ли? Какая жалость! А он мне, видишь ли, дозволил денек поохотиться в своих угодьях... Да мыслимое ли дело, что не сообщил? Да ты, наверное, милейший, запамятовал. Ох, и попадет тебе! Если же егерь оказывался недоверчивым, можно было отвлечь его внимание, сымитировав попытку браконьерства на противоположном конце угодий.
«Браконьером» выступал собственный лакей или местный раздолбай с ружьем, который открывал бешеную стрельбу, а потом долго и упорно бегал от егерей, изображал дурачка, препирался и спорил. Пока егеря его ловили и доказывали, что он не прав, охотник, зайдя с другой стороны, мог вдоволь настреляться.
Апофеоз же методов хокера – ложное отступление с засадой. Если егеря застали тебя близ границы угодий – не мешкая берешь ноги в руки и бежишь. Егеря, естественно, бегут за тобой – с ружьями, собаками и азартом. легкая атлетика заканчивалась, когда егерь выбегал за границу своей юрисдикции. Тогда охотник останавливался и невозмутимо говорил ему, мол, а что это вы, гражданин, делаете в чужих угодьях с ружьем и собаками? Браконьерствуете? Ай, как нехорошо, придется на вас заявить в компетентные органы! Поскольку охотничий билет егеря, как правило, распространялся только на подконтрольные ему угодья, то ему оставалось только мямлить, что, может, договоримся... Договоренность, естественно, в духе «я тебя не видел, ты меня не видел» – на весь остаток дня.
Особым шиком считалось провести быстрый загон, в результате которого вся дичь выгонялась на соседние угодья, находившиеся в общем доступе, – и там, абсолютно законно, эту самую дичь перебить под носом у исходящего бессильной злобой владельца угодий.
Разумеется, для приличия хокер сформулировал это как советы по борьбе с браконьерством – вот, мол, на какие хитрости идут негодяи. Но из его дневников, опубликованных в конце XiX века, ясно следует, что все вышеописанное вполне автобиографично.
«Отправились из Ипсвича компанией около двадцати человек, – гласит, например, запись от 3 октября 1808 года, – взять штурмом угодья пастора Бонда, за то, что он никогда и никому не разрешал там охотиться и весь лес усеял ловушками на людей и собак. Я набросал план кампании, построив атакующие силы в две линии, но все наши приготовления были расстроены первым же попавшимся нам в угодьях человеком, который оказался не кем иным, как егерем пастора; в связи с этим мы не смогли провести военный совет и бросились в атаку на угодья без строя. Ничего нельзя было расслышать за криками «Вот он!», «Готов!», «Хороший выстрел!», ежесекундно гремящими выстрелами и лаем казарменных шавок. Атака регулярной армии вряд ли произвела бы больше смятения. лакеи бежали туда, пахари на распряженных рабочих лошадях скакали сюда, и все деревенские, кого только можно было мобилизовать, были брошены на отражение нашего штурма. Пастор, обретя связность речи, громко высказывался в адрес тех наших, которые, будучи выдворены за границы угодья, стояли на дороге, по которой проходила граница, и стреляли птиц, летевших в ту сторону; наконец, большинство наших было поймано, и битва прекратилась».
Впрочем, далеко не всегда за подобными эскападами стоял социальный протест. Отдельные представители родовитых, но обедневших семей, из тех, кому происхождение давало право на охотничий билет, а вот угодьями по той или иной причине судьба не наградила, вдруг понимали, что охота – не только интересное развлечение, но и неплохой заработок. Тем более что серьезное наказание полагалось «тварям дрожащим» без охотничьего билета, а «право имеющим» грозил только копеечный штраф за нарушение границ частной собственности. Такие джентльмены часто становились во главе организованных браконьерских шаек, которые были настоящим кошмаром для владельцев охотничьих угодий. Их нападения были внезапны и хорошо спланированы, с точным определением времени, когда егеря не смогут оказать серьезного сопротивления, и места максимальной концентрации птицы. Несколько отличных стрелков с прекрасными собаками и часто со специально нанятыми загонщиками за пару часов могли практически полностью очистить чужие угодья от дичи.
Но большая часть незаконной дичи добывалась местными браконьерами, постоянными жителями округи, которые действовали тихо – по паре фазанов здесь, по зайцу тут. Их сила была в постоянстве и вездесущности. жили они себе на окраине деревень и городков, занимались для отвода глаз каким-нибудь ремеслом, днем под благовидным предлогом слонялись по округе, приглядывая и примечая – где живет егерь, в какой паб заходит перед дежурством подкрепиться кружечкой темного, где устраиваются на ночлег фазаны, через какую изгородь будут ходить на кормежку зайцы. А ночью шли на дело.
При этом пользовались ружьями с укороченными до 18-20 дюймов стволами. Ночью, по сидячей, накоротке, их вполне хватало, зато прятать было легче. Для браконьеров выпускали даже чехлы, как для скрипок и прочих невинных предметов. В качестве альтернативы использовали пневматические винтовки, так как их почти беззвучный выстрел меньше привлекал внимание егерей.
Ружье браконьера. Фото: Ernie Sealey
Зайцев чаще ловили в петли, или затравливали люрчерами – особой браконьерской породой собак, похожей на недокормленного грейхаунда и отличавшейся завидной универсальностью. Люрчеры и зайцев ловили, и подранков находили, и предупреждали браконьера о появлении егерей. А на кроликов охотились с помощью ручных хорьков, которые выгоняли кроликов из нор, и те запутывались в сетях. Но кролики дичью не считались и под запреты не попадали, так что ловили их больше для собственного потребления, чем на продажу.
При ловле куропаток пользовались тем, что, как и все куриные, они – при возможности – пытаются скрыться от опасности бегом. Одну сторону поля или живой изгороди обтягивали сетью и несильно пугали выводок с другой стороны. Или же два браконьера ночью обходили места концентрации птицы, держа над головами расправленную на палках сеть; услышав шум потревоженного выводка, они резко опускали сеть на землю, накрывая куропаток. А чтобы найти выводок – пускали в поле сеттера с привязанным к ошейнику фонариком. Когда огонек переставал двигаться, браконьеры понимали, что сеттер встал на стойку, подходили и накрывали куропаток сетями. Какую гамму эмоций испытывали суеверные граждане, случайно увидевшие,
как слабый огонек носится челноком по полю, история умалчивает.
Эти милые шалости отнюдь не вызывали массового возмущения в обществе. Для большинства порядочных людей несовершенство законов, может, и не было достаточной причиной, чтобы браконьерствовать самим, но и не позволяло слишком
строго судить людей, нарушающих законы об охране дичи. Тем более что и всякая купля-продажа битой дичи, даже легально добытой, строго запрещалась. Теоретически, это должно было препятствовать браконьерству. На практике же получалось с точностью до наоборот. Отведать зайца или фазана хотели многие, купить их на рынке было нельзя, а знакомые охотники были не у всех. Уж не эта ли ситуация вдохновила Адама Смита на формулу «спрос рождает предложение»?
Рассказывали, что некий фабрикант, не обнаружив как-то за ужином в числе подаваемых блюд дичи, призвал к себе торговца, который поставлял ему мясо и птицу, и устроил тому допрос с пристрастием. Поставщик вежливо ответил, что в свете последних постановлений правительства торговать дичью он побаивается – санкции уж слишком тяжелы. Непреклонный фабрикант пригрозил, если и дальше не будет получать к столу дичь, сменить поставщика. Сошлись на том, что если поймают – штраф пополам.
Спрос на незаконно добытую дичь породил не только предложение, но и целую браконьерскую мафию. Четко организованная и гибкая структура объединяла добытчиков-браконьеров, скупщиков, курьеров-перевозчиков, оптовиков из крупных городов и дилеров-распространителей. Скупщиками часто становились владельцы сельских пабов и трактиров, а перевозчиками – кучера почтовых дилижансов; вся «сельская» часть бизнеса находилась под «крышей» местного констебля, которого легко было незаметно втянуть в дело – начать с бесплатного пива, а дальше дело техники. Оптовики для прикрытия вели торговлю домашней птицей, а большая часть дилеров были мелкими торговцами вразнос. Они ходили по Лондону с дичью в карманах, таща для отвода глаз корзинки с курами, заходили в разные конторы Сити и заговорщицким шепотом предлагали бизнесменам и клеркам прикупить «особо мелких цыплят» (куропаток) или «львов» (зайцев).
Вся эта структура, удивительно напоминающая современную наркомафию, была очень устойчивой. Прикрыть всю цепочку, поймав одного ее участника, естественно, не получалось, несмотря на то, что пойманный на браконьерстве гражданин мог избежать наказания, дав показания на своего скупщика. Но этой возможностью никто не пользовался, да и вообще серьезно бороться с браконьерством общество в целом не было мотивировано. местных браконьеров все прекрасно знали, именно под их руководством получали первые уроки охоты многие юные аристократы, к браконьеру обращался за консультацией охотник, которому было что-то непонятно в повадках дичи, через браконьера покупали лучших собак. Старый браконьер стал непременным элементом сельского фольклора, и вообще, пока он держался в рамках приличия – то есть не трогал маток с птенцами и бил только дикую, а не разведенную и выпущенную птицу, – он мог быть уверен, что никто не проявит чудеса рвения, чтобы отдать его под суд.
Разумеется, кроме егерей и владельцев угодий. Понятно, что те, кто вкладывали немалые средства в разведение и сохранение дичи, от одного слова «браконьер» приходили в ярость и требовали все новых и новых драконовских законов против этого зла. В борьбе за сохранность фазанов и куропаток доходило до членовредительства, установки капканов и самострелов и вообще до полного безобразия. Бывало, что браконьеры били или убивали егерей, бывало, что и егеря били и даже случайно убивали браконьеров. Особого перца этому противостоянию добавляло то, что грань между браконьером и егерем была необыкновенно размытой. С одной стороны, лучшие егеря получались из бывших браконьеров, с другой стороны, егерь – особенно в крупных угодьях, владелец которых предпочитал столичную жизнь – сам часто был первейшим браконьером в округе.
О хитростях, к которым прибегали браконьеры, чтобы обдурить егерей, можно написать целый детективный сериал. Они даже свои проигрыши умудрялись превращать в победы. В одном районе как-то удалось поймать и привлечь к суду двух самых матерых браконьеров. Все егеря округи явились на суд и злорадно смотрели, как их злейшим врагам выписывают положенный штраф в 5 фунтов. Сумма по тем временам немалая, а при невозможности уплатить ее полагалось три месяца каторги, поэтому было неудивительно, что браконьеры защищались как могли, оспаривали неоспоримые доказательства, произносили пространные проникновенные речи. Столь же неудивительным был и финал заседания – вердикт «виновны». удивительным было отсутствие других браконьеров в зале суда. На этот факт довольные егеря внимания не обратили, а зря – вернувшись ко вверенным их попечению угодьям, они обнаружили, что кто-то здорово проредил там дичь. Тем временем неустановленные лица оплатили штраф, и браконьеры вышли на свободу в тот же вечер.
Браконьерская мафия, порожденная непродуманными и чересчур жестокими законами, продолжала существовать и после того, как эти законы были пересмотрены. Так, с 1832 года разрешалось торговать легально добытой дичью в сезон охоты. И утром 12 августа, когда открывалась охота на шотландскую куропатку, все лондонские рестораны начинали подавать эту птицу клиентам. Каким образом это получалось, если на то, чтобы граусов подстрелить, обработать, упаковать, доставить до столицы и распределить по покупателям, по самым оптимистическим прогнозам, требовалось трое суток – вопрос риторический. Рост цен на зерно, из-за которого росли цены и на домашнюю птицу, распространение железных дорог, облегчавшее доставку, – все это придавало браконьерству дополнительный импульс.
Говорят, и по сей день в Британии есть люди, которые по вечерам, озираясь, выходят из дома с петлями в карманах, а утром, спрятав добытое в укромном месте, с невинным видом возвращаются в домики на окраине деревни. Занимаются они этим, правда, не столько для заработка, сколько для развлечения и для поддержания традиции. Но как бы то ни было, любителям жестких мер стоит внимательно посмотреть на историю британского браконьерства и задуматься – возможно, менее жесткие, но более справедливые и естественные нормы окажутся в конечном счете эффективнее.
Текст: А.Морозов
Браконьеры Британии
История британского браконьерства являет собой наглядное предупреждение любителям с чем-либо побороться. Бывает – и чаще, чем хотелось бы, – что принимаемые меры только способствуют развитию и процветанию того, что они призваны устранить.
Чем туже закручены гайки, тем выше риск сорвать резьбу и навсегда деформировать сопрягаемые поверхности, да так, что и откручивание гаек созданную проблему только усугубит.
Максимальной жестокости британское охотничье законодательство достигло в конце XVIII века. Охота на большинство видов дичи тогда была вообще запрещена всем, кроме крупных землевладельцев и титулованных особ, – что не очень соответствовало духу времени. По миру стаями бродили призраки вольнолюбия – те самые, что вдохновляли французскую революцию и американскую борьбу за независимость. Они нашептывали британцам: дичь есть явление природное, и, следовательно, право добывать ее есть право всеобщее. А то, что дичь-де собственность землевладельца, ибо на его земле живет и его зерно клюет – так извините, хороша «собственность», которая была одного лорда, а через забор перелетела – стала другого! уважать очевидно несправедливые законы, лишающие права на охоту большинство населения страны – по сословному признаку, было сложно, а от неуважения до несоблюдения – один шаг.
Браконьерство стало одним из способов протеста против этих законов, причем характерно, что в нем участвовали даже те, кто имел законное право на охоту. Они выступали против землевладельцев, которые закрывали доступ на свои земли для других охотников. Раз уж король дал мне право добывать дичь, рассуждали они, да еще и взял за это бешеные деньги, то почему какой-то лорд может меня в этом праве ограничивать? Так несовершенство законодательства толкало на скользкий путь не только бедных крестьян, но и джентльменов.
Капкан на браконьера
Протестное браконьерство достигло таких масштабов, что советы, как охотиться в чужих угодьях и избежать ответственности, можно встретить даже в пособиях по охоте. Например, Питер Хокер (герой наполеоновских войн, офицер и джентльмен) в своей культовой книге «Наставление молодым спортсменам во всем, что касается ружейной охоты» рекомендует браконьерствовать в такой день, когда законный владелец угодий в отлучке, а весь персонал чем-либо сильно занят – цирк, скажем, приехал или ярмарка в соседнем городе. Встретившись с егерем, не тушеваться, а с подобающей джентльмену невозмутимостью послать его в дальнее путешествие – ты, мол, кто такой, да ты хоть знаешь, кто я такой, морду набью, убью и закопаю, а хозяина твоего на дуэль вызову и тоже застрелю! Как вариант, можно было притвориться иностранцем – сами мы не местные, законов не знаем, и вообще этот ваш английский нихьт компрене. Охотники, не лишенные здоровой наглости и драматического таланта, иногда подходили открыто к егерям и, с должным расшаркиванием, вежливо интересовались, мол, милейший, как здоровье хозяина? Дома ли? Какая жалость! А он мне, видишь ли, дозволил денек поохотиться в своих угодьях... Да мыслимое ли дело, что не сообщил? Да ты, наверное, милейший, запамятовал. Ох, и попадет тебе! Если же егерь оказывался недоверчивым, можно было отвлечь его внимание, сымитировав попытку браконьерства на противоположном конце угодий.
«Браконьером» выступал собственный лакей или местный раздолбай с ружьем, который открывал бешеную стрельбу, а потом долго и упорно бегал от егерей, изображал дурачка, препирался и спорил. Пока егеря его ловили и доказывали, что он не прав, охотник, зайдя с другой стороны, мог вдоволь настреляться.
Апофеоз же методов хокера – ложное отступление с засадой. Если егеря застали тебя близ границы угодий – не мешкая берешь ноги в руки и бежишь. Егеря, естественно, бегут за тобой – с ружьями, собаками и азартом. легкая атлетика заканчивалась, когда егерь выбегал за границу своей юрисдикции. Тогда охотник останавливался и невозмутимо говорил ему, мол, а что это вы, гражданин, делаете в чужих угодьях с ружьем и собаками? Браконьерствуете? Ай, как нехорошо, придется на вас заявить в компетентные органы! Поскольку охотничий билет егеря, как правило, распространялся только на подконтрольные ему угодья, то ему оставалось только мямлить, что, может, договоримся... Договоренность, естественно, в духе «я тебя не видел, ты меня не видел» – на весь остаток дня.
Особым шиком считалось провести быстрый загон, в результате которого вся дичь выгонялась на соседние угодья, находившиеся в общем доступе, – и там, абсолютно законно, эту самую дичь перебить под носом у исходящего бессильной злобой владельца угодий.
Разумеется, для приличия хокер сформулировал это как советы по борьбе с браконьерством – вот, мол, на какие хитрости идут негодяи. Но из его дневников, опубликованных в конце XiX века, ясно следует, что все вышеописанное вполне автобиографично.
«Отправились из Ипсвича компанией около двадцати человек, – гласит, например, запись от 3 октября 1808 года, – взять штурмом угодья пастора Бонда, за то, что он никогда и никому не разрешал там охотиться и весь лес усеял ловушками на людей и собак. Я набросал план кампании, построив атакующие силы в две линии, но все наши приготовления были расстроены первым же попавшимся нам в угодьях человеком, который оказался не кем иным, как егерем пастора; в связи с этим мы не смогли провести военный совет и бросились в атаку на угодья без строя. Ничего нельзя было расслышать за криками «Вот он!», «Готов!», «Хороший выстрел!», ежесекундно гремящими выстрелами и лаем казарменных шавок. Атака регулярной армии вряд ли произвела бы больше смятения. лакеи бежали туда, пахари на распряженных рабочих лошадях скакали сюда, и все деревенские, кого только можно было мобилизовать, были брошены на отражение нашего штурма. Пастор, обретя связность речи, громко высказывался в адрес тех наших, которые, будучи выдворены за границы угодья, стояли на дороге, по которой проходила граница, и стреляли птиц, летевших в ту сторону; наконец, большинство наших было поймано, и битва прекратилась».
Впрочем, далеко не всегда за подобными эскападами стоял социальный протест. Отдельные представители родовитых, но обедневших семей, из тех, кому происхождение давало право на охотничий билет, а вот угодьями по той или иной причине судьба не наградила, вдруг понимали, что охота – не только интересное развлечение, но и неплохой заработок. Тем более что серьезное наказание полагалось «тварям дрожащим» без охотничьего билета, а «право имеющим» грозил только копеечный штраф за нарушение границ частной собственности. Такие джентльмены часто становились во главе организованных браконьерских шаек, которые были настоящим кошмаром для владельцев охотничьих угодий. Их нападения были внезапны и хорошо спланированы, с точным определением времени, когда егеря не смогут оказать серьезного сопротивления, и места максимальной концентрации птицы. Несколько отличных стрелков с прекрасными собаками и часто со специально нанятыми загонщиками за пару часов могли практически полностью очистить чужие угодья от дичи.
Но большая часть незаконной дичи добывалась местными браконьерами, постоянными жителями округи, которые действовали тихо – по паре фазанов здесь, по зайцу тут. Их сила была в постоянстве и вездесущности. жили они себе на окраине деревень и городков, занимались для отвода глаз каким-нибудь ремеслом, днем под благовидным предлогом слонялись по округе, приглядывая и примечая – где живет егерь, в какой паб заходит перед дежурством подкрепиться кружечкой темного, где устраиваются на ночлег фазаны, через какую изгородь будут ходить на кормежку зайцы. А ночью шли на дело.
При этом пользовались ружьями с укороченными до 18-20 дюймов стволами. Ночью, по сидячей, накоротке, их вполне хватало, зато прятать было легче. Для браконьеров выпускали даже чехлы, как для скрипок и прочих невинных предметов. В качестве альтернативы использовали пневматические винтовки, так как их почти беззвучный выстрел меньше привлекал внимание егерей.
Ружье браконьера. Фото: Ernie Sealey
Зайцев чаще ловили в петли, или затравливали люрчерами – особой браконьерской породой собак, похожей на недокормленного грейхаунда и отличавшейся завидной универсальностью. Люрчеры и зайцев ловили, и подранков находили, и предупреждали браконьера о появлении егерей. А на кроликов охотились с помощью ручных хорьков, которые выгоняли кроликов из нор, и те запутывались в сетях. Но кролики дичью не считались и под запреты не попадали, так что ловили их больше для собственного потребления, чем на продажу.
При ловле куропаток пользовались тем, что, как и все куриные, они – при возможности – пытаются скрыться от опасности бегом. Одну сторону поля или живой изгороди обтягивали сетью и несильно пугали выводок с другой стороны. Или же два браконьера ночью обходили места концентрации птицы, держа над головами расправленную на палках сеть; услышав шум потревоженного выводка, они резко опускали сеть на землю, накрывая куропаток. А чтобы найти выводок – пускали в поле сеттера с привязанным к ошейнику фонариком. Когда огонек переставал двигаться, браконьеры понимали, что сеттер встал на стойку, подходили и накрывали куропаток сетями. Какую гамму эмоций испытывали суеверные граждане, случайно увидевшие,
как слабый огонек носится челноком по полю, история умалчивает.
Эти милые шалости отнюдь не вызывали массового возмущения в обществе. Для большинства порядочных людей несовершенство законов, может, и не было достаточной причиной, чтобы браконьерствовать самим, но и не позволяло слишком
строго судить людей, нарушающих законы об охране дичи. Тем более что и всякая купля-продажа битой дичи, даже легально добытой, строго запрещалась. Теоретически, это должно было препятствовать браконьерству. На практике же получалось с точностью до наоборот. Отведать зайца или фазана хотели многие, купить их на рынке было нельзя, а знакомые охотники были не у всех. Уж не эта ли ситуация вдохновила Адама Смита на формулу «спрос рождает предложение»?
Рассказывали, что некий фабрикант, не обнаружив как-то за ужином в числе подаваемых блюд дичи, призвал к себе торговца, который поставлял ему мясо и птицу, и устроил тому допрос с пристрастием. Поставщик вежливо ответил, что в свете последних постановлений правительства торговать дичью он побаивается – санкции уж слишком тяжелы. Непреклонный фабрикант пригрозил, если и дальше не будет получать к столу дичь, сменить поставщика. Сошлись на том, что если поймают – штраф пополам.
Спрос на незаконно добытую дичь породил не только предложение, но и целую браконьерскую мафию. Четко организованная и гибкая структура объединяла добытчиков-браконьеров, скупщиков, курьеров-перевозчиков, оптовиков из крупных городов и дилеров-распространителей. Скупщиками часто становились владельцы сельских пабов и трактиров, а перевозчиками – кучера почтовых дилижансов; вся «сельская» часть бизнеса находилась под «крышей» местного констебля, которого легко было незаметно втянуть в дело – начать с бесплатного пива, а дальше дело техники. Оптовики для прикрытия вели торговлю домашней птицей, а большая часть дилеров были мелкими торговцами вразнос. Они ходили по Лондону с дичью в карманах, таща для отвода глаз корзинки с курами, заходили в разные конторы Сити и заговорщицким шепотом предлагали бизнесменам и клеркам прикупить «особо мелких цыплят» (куропаток) или «львов» (зайцев).
Вся эта структура, удивительно напоминающая современную наркомафию, была очень устойчивой. Прикрыть всю цепочку, поймав одного ее участника, естественно, не получалось, несмотря на то, что пойманный на браконьерстве гражданин мог избежать наказания, дав показания на своего скупщика. Но этой возможностью никто не пользовался, да и вообще серьезно бороться с браконьерством общество в целом не было мотивировано. местных браконьеров все прекрасно знали, именно под их руководством получали первые уроки охоты многие юные аристократы, к браконьеру обращался за консультацией охотник, которому было что-то непонятно в повадках дичи, через браконьера покупали лучших собак. Старый браконьер стал непременным элементом сельского фольклора, и вообще, пока он держался в рамках приличия – то есть не трогал маток с птенцами и бил только дикую, а не разведенную и выпущенную птицу, – он мог быть уверен, что никто не проявит чудеса рвения, чтобы отдать его под суд.
Разумеется, кроме егерей и владельцев угодий. Понятно, что те, кто вкладывали немалые средства в разведение и сохранение дичи, от одного слова «браконьер» приходили в ярость и требовали все новых и новых драконовских законов против этого зла. В борьбе за сохранность фазанов и куропаток доходило до членовредительства, установки капканов и самострелов и вообще до полного безобразия. Бывало, что браконьеры били или убивали егерей, бывало, что и егеря били и даже случайно убивали браконьеров. Особого перца этому противостоянию добавляло то, что грань между браконьером и егерем была необыкновенно размытой. С одной стороны, лучшие егеря получались из бывших браконьеров, с другой стороны, егерь – особенно в крупных угодьях, владелец которых предпочитал столичную жизнь – сам часто был первейшим браконьером в округе.
О хитростях, к которым прибегали браконьеры, чтобы обдурить егерей, можно написать целый детективный сериал. Они даже свои проигрыши умудрялись превращать в победы. В одном районе как-то удалось поймать и привлечь к суду двух самых матерых браконьеров. Все егеря округи явились на суд и злорадно смотрели, как их злейшим врагам выписывают положенный штраф в 5 фунтов. Сумма по тем временам немалая, а при невозможности уплатить ее полагалось три месяца каторги, поэтому было неудивительно, что браконьеры защищались как могли, оспаривали неоспоримые доказательства, произносили пространные проникновенные речи. Столь же неудивительным был и финал заседания – вердикт «виновны». удивительным было отсутствие других браконьеров в зале суда. На этот факт довольные егеря внимания не обратили, а зря – вернувшись ко вверенным их попечению угодьям, они обнаружили, что кто-то здорово проредил там дичь. Тем временем неустановленные лица оплатили штраф, и браконьеры вышли на свободу в тот же вечер.
Браконьерская мафия, порожденная непродуманными и чересчур жестокими законами, продолжала существовать и после того, как эти законы были пересмотрены. Так, с 1832 года разрешалось торговать легально добытой дичью в сезон охоты. И утром 12 августа, когда открывалась охота на шотландскую куропатку, все лондонские рестораны начинали подавать эту птицу клиентам. Каким образом это получалось, если на то, чтобы граусов подстрелить, обработать, упаковать, доставить до столицы и распределить по покупателям, по самым оптимистическим прогнозам, требовалось трое суток – вопрос риторический. Рост цен на зерно, из-за которого росли цены и на домашнюю птицу, распространение железных дорог, облегчавшее доставку, – все это придавало браконьерству дополнительный импульс.
Говорят, и по сей день в Британии есть люди, которые по вечерам, озираясь, выходят из дома с петлями в карманах, а утром, спрятав добытое в укромном месте, с невинным видом возвращаются в домики на окраине деревни. Занимаются они этим, правда, не столько для заработка, сколько для развлечения и для поддержания традиции. Но как бы то ни было, любителям жестких мер стоит внимательно посмотреть на историю британского браконьерства и задуматься – возможно, менее жесткие, но более справедливые и естественные нормы окажутся в конечном счете эффективнее.
Текст: А.Морозов
Последнее редактирование модератором:
Уж больно злобная... 
