Дино
Завсегдатай
- С нами с
- 01/02/12
- Постов
- 4 969
- Оценка
- 1 348
- Для знакомых
- Дмитрий
- Охочусь с
- 2002
- Оружие
- Имеется
- Собака(ки)
- Дратхаар
Друзья, позвольте поделиться с вами ещё одним рассказом. Он - о том крошечном месте на планете, которое мне очень дорого. Ну и о том, что плохая погода не может длиться вечно... 
Ламбушка
День был серый, сырой, промозглый. Порывистый ветер косо гнал мокрые хлопья снега, сливавшиеся в сплошную пелену. Март уже перевалил за середину, но весна в этом году выдалась какая-то совсем уж робкая, пугливая, спотыкавшаяся на каждом шагу. Зима, напротив, продолжала ощущать себя полноправной хозяйкой – то подсыпала свежего снежку, то замораживала в лёд даже те крошечные лужицы, которые успевало растопить солнце, с трудом пробивавшееся изредка через плотную облачную занавеску.
Настроение было под стать погоде – такое же болезненное, полное какой-то хмурой, унылой безнадёжности. Шагая на станцию электрички, щурясь от летящего в глаза снега, меся ногами сырую кашу и поминутно подскальзываясь и чертыхаясь, я размышлял о том, как же нескоро ещё откроется сезон весенней охоты, когда можно будет взять, наконец, отпуск на работе и удрать из опостылевшего за такую долгую зиму города – хотя бы на неделю. До электрички я добрался, промочив ноги и озябнув, находясь всё в таком же нерадостном настроении. По счастью, в вагоне нашлось местечко у окна и я, усевшись, уставился через мокрое, запотевшее стекло на серый, полуразмытый пейзаж.
Вагон скрипнул, дёрнулся. Потихоньку поплыл назад перрон, замелькали за окном столбы, деревья, какие-то разрисованные заборы... Перестук вагонных колёс всегда действует на меня одинаково – он напоминает мне о дороге, о путешествиях. Вот и сейчас, напрочь отрешившись от окружавших меня телефонных разговоров, выкриков продавцов всякой всячины и болтовни невольных попутчиков, я погрузился в воспоминания.
Вероятно, навеянная непогодой, мне припомнилась такая же капризная, ненастная осень – стремительно катился к концу сентябрь, осыпая землю пожелтевшей листвой. Погода как-то совсем разладилась, небо заволокло грязно-серыми тучами, которые то сеяли реденькую, сиротскую морось, то разражались затяжными дождями. Лес промок насквозь, напитавшись водой, словно губка. Вода была всюду – она сеяла с неба, капала с ветвей, хлюпала во мху под ногами, разливалась лужами и заставляла быстрее бежать говорливые лесные ручейки.
Конечно же, такая погода совсем не способствовала охоте. Лесные птицы насторожились – стук капель, порывы ветра пугали их, заставляя быть крайне осторожными. Рябчики совершенно перестали идти на манок даже в те моменты, когда дождь сменялся лёгкой моросью и почти совершенно стихал ветер. Большую часть времени они проводили, забившись в крепи, отсиживаясь под еловыми лапами и лишь изредка вылетая на ягодники покормиться. Так же вели себя и глухари. Даже тетерева перестали перелетать вдоль опушки болота. Лесная жизнь затаилась, притихла, словно костерок под дождём, прячущий свой жар под слоем золы.
Однако, отсиживаться в избе было решительно невозможно – страшно было даже подумать о том, чтобы тратить бесценные деньки отпуска, коротая их под крышей, когда вокруг были бескрайние леса, болота и озёра, нехоженные тропы и неизведанные места. Наскоро собрав рюкзак, набросив суконные куртки, мы отправлялись разведывать новые укромные уголки угодий, забираясь всё дальше и дальше в такие дебри, куда по хорошей погоде забредать нам не удавалось – всё время и внимание были заняты охотой. «Не было счастья – так несчастье помогло» - открывая всё новые и новые интересные уголки мы неустанно убеждались в верности этой поговорки.
Так мы и бродили в этом насквозь промокшем мире – поливаемые то дождём, то моросью, то и дело окатываемые целым душем, сыпавшимся на нас с ветвей, хлюпая сапогами по раскисшим мхам. Суконная одежда промокала очень медленно и, даже промокнув, продолжала сохранять тепло. Это давало нам возможность возвращаться к вечеру в избушку не посиневшими и лязгающими зубами от холода а, напротив, распаренными, довольными и полными новых впечатлений.
В избушке мы жарко топили печь, развешивали мокрую одежду на просушку и потом долго сидели, окутанные влажным, пахнущим сухой шерстью теплом. На гудящей и потрескивающей печке нетерпеливо бухтел, плевался и шипел чайник, дополняя атмосферу уюта и тепла . Мы вели долгие, неспешные разговоры, обсуждая увиденные нами новые места и строя планы новых путешествий. Дух первооткрывательства, жажда новых открытий овладели нами, позволяя по-новому взглянуть на угодья - такие, казалось изученные за пять лет охоты в этих местах.
В тот день, который запомнился нам особенно сильно, мы решили вернуться в избушку пораньше – переправляясь через болото, я крайне неудачно шагнул, тонкая торфяная плёнка под ногой прорвалась и я ухнул в густую, тёмную жижу почти по пояс, черпнув болотным сапогом воды. Воду я, конечно же, вылил, отжал, насколько мог, носки и штанину, но в сапоге при каждом шаге продолжало противно хлюпать, а нога начала немного мёрзнуть. Простужаться мне совсем не хотелось, поэтому мы выбрали самое короткое направление на избу и зашагали.
Шагалось нам легко и бодро: как раз в нужном нам направлении вела длинная гряда – сельга, прямая, как стрела, да ещё с ровным, хотя и несколько каменистым, гребнем, поросшим не очень густым, вполне проходимым леском. Вдоль гребня сельги то и дело попадались следы войны – старые окопы и стрелковые точки: когда-то здесь проходила линия обороны против наступавших финнов. Каменные брустверы ещё кое-как держались, а вот сами окопы почти заплыли. Сельга закончилась обрывом, с которого открывался отличный вид на долинку, расположенную между двух гряд, частично заросшую хвойным лесом, а частью представлявшую собой моховое болото. Крошечный ручеёк, немного петляя, пересекал её вдоль и терялся в лесу.
Надо же было такому случиться, что в тот самый момент, когда мы вышли на обрыв и рассматривали открывшуюся нам долинку, выбирая дальнейший путь, в разрыв, образовавшийся между облаками впервые за несколько дней, выглянуло солнце. Его лучи, скользнув вдоль ручейка, осветили дальний лес и, словно отзываясь на свет и теплоту этих лучей, в его глубине что-то ярко сверкнуло. Удержаться от соблазна разведать, что же там белстит, было совершенно невозможно – мы спустились с сельги, перебрались через болото и направились в лес.
Тем временем небо продолжало расчищаться, ярко-голубой просвет в облаках становился всё шире и шире, а солнце светило вовсю, даря нам такое приятное тепло. И когда мы, миновав лесок, вышли из него, перед нами раскинулось восхитительное синее зеркало, по которому неторопливо плыли ослепительно белые облака. Солнце искрилось на его глади, рассыпая сотни радостных, ярких бликов. Сочно-зелёные листья кувшинок были прихотливо разбросаны по поверхности возле берега. Это было сказочно красивое, удивительно уютное озерцо, прятавшееся в укромном уголке и словно бы дожидавшееся яркого солнца, чтобы предстать перед нами во всей своей красоте.
Оно было совсем небольшое, довольно сильно вытянутое, прижавшееся почти к самой сельге – этот его берег порос высокими соснами, сбегавшими по склону к самой воде. Возле берега то тут, то там были разбросаны крупные камни. Противоположный берег представлял собой кочковатое, разноцветное моховое болото, кое-где утыканное кривыми чахлыми сосенками, некоторые из которых ещё боролись за существование, а остальные уже сдались и теперь беспомощно топорщили свои голые белёсо-серые ветки. Там, где два этих берега, являвшие удивительный контраст между собою, сходились, из озерка вытекал маленький ручеёк – тот самый, который мы видели с вершины.
Подойдя к самому берегу, мы увидели, насколько прозрачной и, в то же самое время, тёмной, торфяной была в озерце вода. Сразу захотелось расположиться на этом красивом сосновом берегу и непременно выпить чаю, заваренного на этой воде. Трухлявых, но очень смолистых пней, совершенно сухих внутри даже несмотря на затяжные дожди, было предостаточно – несколько ударов топором, и вот уже заплясал на берегу весёлый, жаркий костерок. Пристроив над огнём котелок, мы отправились на прогулку вокруг берега.
Огибая озерцо, мы вышли на противоположный болотистый берег и были поражены изобилием росшей там клюквы. Россыпи её выглядели так, словно кто-то рассыпал целое ведро этой крупной, хрусткой, сочной ягоды – буквально некуда было поставить ногу. Собрав по горсти клюквы, мы пошли дальше, утопая в моховых подушках, мягко пружинивших при каждом шаге и довольно скоро добрались до вытекавшего из озера ручейка. Он оказался довольно глубоким, но, по счастью, совсем узеньким – хорошенько разбежавшись и оттолкнувшись выломаными здесь же шестами, мы смогли его перепрыгнуть без особенных приключений.
Когда мы вернулись к костру, котелок уже вовсю булькал и брызгался во все стороны, подпрыгивая от нетерпения напоить нас чаем. Какой же это был вкусный чай – горячий, ароматный, смешанный с запахами дыма и торфа! Такой чай возможен только в лесу, заваренный на торфяной воде, пропитанный дымом смолистого костра. Такой чай пьёшь маленькими глотками, с наслаждением, ощущая, как с каждым глотком в тебя вливается тепло, жизнь и радость.
Солнце клонилось к закату – пора было идти дальше, чтобы не пришлось идти по незнакомым местам в темноте. Мы уже допили чай, залили костёр и уложили рюкзачок, когда внезапно из тростника, росшего в устье ручья, выплыла небольшая нырковая уточка. Как мы могли её не заметить, когда проходили мимо? Оглядевшись по сторонам, она довольно уверенно направилась в нашу сторону. Мы так и замерли, почти не дыша. Уточка же, без всяких сомнений, подплыла практически к самым нашим ногам и остановилась, слегка поворачивая головку и рассматривая нас блестящими карими бусинами глаз. Немного порассматривав нас, она не спеша направилась к листьям кувшинок и стала там что-то выискивать, забавно приподнимая их клювом.
Любуясь этой уточкой, так беззаботно кормившейся в нескольких метрах от нас, я невольно вспомнил Пришвина с его «Краем непуганных птиц» и радостно подумал, что этот край всё ещё существует. Нам выдалось редкое счастье прикоснуться к этому чуду нетронутой Природы – такой, какой она была давным-давно, задолго до нас, на заре человечества.
Мы возвращались в избушку, молчаливые от переполнявшего нас восторга перед этой удивительной, тихой и тёплой красотой, полной неисчерпаемого добра и гармонии. Это был чудесный подарок Природы, который мы бережно уносили с собой. На сердце было светло и радостно.
Потом, сидя в избушке и изучая карту, я увидел на ней крохотное синее пятнышко - наше озерцо. Никакого названия рядом не было – озеро было безымянным. По карельски и по фински такие маленькие глухие озерца называются «лампи». По русски их чаще называют каким-то неуклюжим, тяжеловесным словом «ламба», но нет-нет, да и доведётся услышать самое, на мой взгляд, подходящее название для такой красоты. Название, полное такой же лёгкости, тихого очарования и уюта, как и само озерко – ламбушка. Так мы и решили его назвать – Ламбушка. Сколько их, таких ламбушек, в синеглазой Карелии – тысячи, и каждая из них, очаровательная по-своему, так и ждёт того, кому можно будет подарить эту свою красоту, сделавшись одним из самых ценных сокровищ в кладовой человеческой памяти...
Электричка дёрнулась и, зашипев, остановилась. Лязгнули, открываясь, двери. Это была моя остановка, пора было выходить. С лёгким сожалением, я растался со своим воспоминанием, вышел на перрон и зачем-то посмотрел вверх. Надо мной, чудом разорвав плотную пелену облаков, ярко-ярко синело небо.
Ламбушка
День был серый, сырой, промозглый. Порывистый ветер косо гнал мокрые хлопья снега, сливавшиеся в сплошную пелену. Март уже перевалил за середину, но весна в этом году выдалась какая-то совсем уж робкая, пугливая, спотыкавшаяся на каждом шагу. Зима, напротив, продолжала ощущать себя полноправной хозяйкой – то подсыпала свежего снежку, то замораживала в лёд даже те крошечные лужицы, которые успевало растопить солнце, с трудом пробивавшееся изредка через плотную облачную занавеску.
Настроение было под стать погоде – такое же болезненное, полное какой-то хмурой, унылой безнадёжности. Шагая на станцию электрички, щурясь от летящего в глаза снега, меся ногами сырую кашу и поминутно подскальзываясь и чертыхаясь, я размышлял о том, как же нескоро ещё откроется сезон весенней охоты, когда можно будет взять, наконец, отпуск на работе и удрать из опостылевшего за такую долгую зиму города – хотя бы на неделю. До электрички я добрался, промочив ноги и озябнув, находясь всё в таком же нерадостном настроении. По счастью, в вагоне нашлось местечко у окна и я, усевшись, уставился через мокрое, запотевшее стекло на серый, полуразмытый пейзаж.
Вагон скрипнул, дёрнулся. Потихоньку поплыл назад перрон, замелькали за окном столбы, деревья, какие-то разрисованные заборы... Перестук вагонных колёс всегда действует на меня одинаково – он напоминает мне о дороге, о путешествиях. Вот и сейчас, напрочь отрешившись от окружавших меня телефонных разговоров, выкриков продавцов всякой всячины и болтовни невольных попутчиков, я погрузился в воспоминания.
Вероятно, навеянная непогодой, мне припомнилась такая же капризная, ненастная осень – стремительно катился к концу сентябрь, осыпая землю пожелтевшей листвой. Погода как-то совсем разладилась, небо заволокло грязно-серыми тучами, которые то сеяли реденькую, сиротскую морось, то разражались затяжными дождями. Лес промок насквозь, напитавшись водой, словно губка. Вода была всюду – она сеяла с неба, капала с ветвей, хлюпала во мху под ногами, разливалась лужами и заставляла быстрее бежать говорливые лесные ручейки.
Конечно же, такая погода совсем не способствовала охоте. Лесные птицы насторожились – стук капель, порывы ветра пугали их, заставляя быть крайне осторожными. Рябчики совершенно перестали идти на манок даже в те моменты, когда дождь сменялся лёгкой моросью и почти совершенно стихал ветер. Большую часть времени они проводили, забившись в крепи, отсиживаясь под еловыми лапами и лишь изредка вылетая на ягодники покормиться. Так же вели себя и глухари. Даже тетерева перестали перелетать вдоль опушки болота. Лесная жизнь затаилась, притихла, словно костерок под дождём, прячущий свой жар под слоем золы.
Однако, отсиживаться в избе было решительно невозможно – страшно было даже подумать о том, чтобы тратить бесценные деньки отпуска, коротая их под крышей, когда вокруг были бескрайние леса, болота и озёра, нехоженные тропы и неизведанные места. Наскоро собрав рюкзак, набросив суконные куртки, мы отправлялись разведывать новые укромные уголки угодий, забираясь всё дальше и дальше в такие дебри, куда по хорошей погоде забредать нам не удавалось – всё время и внимание были заняты охотой. «Не было счастья – так несчастье помогло» - открывая всё новые и новые интересные уголки мы неустанно убеждались в верности этой поговорки.
Так мы и бродили в этом насквозь промокшем мире – поливаемые то дождём, то моросью, то и дело окатываемые целым душем, сыпавшимся на нас с ветвей, хлюпая сапогами по раскисшим мхам. Суконная одежда промокала очень медленно и, даже промокнув, продолжала сохранять тепло. Это давало нам возможность возвращаться к вечеру в избушку не посиневшими и лязгающими зубами от холода а, напротив, распаренными, довольными и полными новых впечатлений.
В избушке мы жарко топили печь, развешивали мокрую одежду на просушку и потом долго сидели, окутанные влажным, пахнущим сухой шерстью теплом. На гудящей и потрескивающей печке нетерпеливо бухтел, плевался и шипел чайник, дополняя атмосферу уюта и тепла . Мы вели долгие, неспешные разговоры, обсуждая увиденные нами новые места и строя планы новых путешествий. Дух первооткрывательства, жажда новых открытий овладели нами, позволяя по-новому взглянуть на угодья - такие, казалось изученные за пять лет охоты в этих местах.
В тот день, который запомнился нам особенно сильно, мы решили вернуться в избушку пораньше – переправляясь через болото, я крайне неудачно шагнул, тонкая торфяная плёнка под ногой прорвалась и я ухнул в густую, тёмную жижу почти по пояс, черпнув болотным сапогом воды. Воду я, конечно же, вылил, отжал, насколько мог, носки и штанину, но в сапоге при каждом шаге продолжало противно хлюпать, а нога начала немного мёрзнуть. Простужаться мне совсем не хотелось, поэтому мы выбрали самое короткое направление на избу и зашагали.
Шагалось нам легко и бодро: как раз в нужном нам направлении вела длинная гряда – сельга, прямая, как стрела, да ещё с ровным, хотя и несколько каменистым, гребнем, поросшим не очень густым, вполне проходимым леском. Вдоль гребня сельги то и дело попадались следы войны – старые окопы и стрелковые точки: когда-то здесь проходила линия обороны против наступавших финнов. Каменные брустверы ещё кое-как держались, а вот сами окопы почти заплыли. Сельга закончилась обрывом, с которого открывался отличный вид на долинку, расположенную между двух гряд, частично заросшую хвойным лесом, а частью представлявшую собой моховое болото. Крошечный ручеёк, немного петляя, пересекал её вдоль и терялся в лесу.
Надо же было такому случиться, что в тот самый момент, когда мы вышли на обрыв и рассматривали открывшуюся нам долинку, выбирая дальнейший путь, в разрыв, образовавшийся между облаками впервые за несколько дней, выглянуло солнце. Его лучи, скользнув вдоль ручейка, осветили дальний лес и, словно отзываясь на свет и теплоту этих лучей, в его глубине что-то ярко сверкнуло. Удержаться от соблазна разведать, что же там белстит, было совершенно невозможно – мы спустились с сельги, перебрались через болото и направились в лес.
Тем временем небо продолжало расчищаться, ярко-голубой просвет в облаках становился всё шире и шире, а солнце светило вовсю, даря нам такое приятное тепло. И когда мы, миновав лесок, вышли из него, перед нами раскинулось восхитительное синее зеркало, по которому неторопливо плыли ослепительно белые облака. Солнце искрилось на его глади, рассыпая сотни радостных, ярких бликов. Сочно-зелёные листья кувшинок были прихотливо разбросаны по поверхности возле берега. Это было сказочно красивое, удивительно уютное озерцо, прятавшееся в укромном уголке и словно бы дожидавшееся яркого солнца, чтобы предстать перед нами во всей своей красоте.
Оно было совсем небольшое, довольно сильно вытянутое, прижавшееся почти к самой сельге – этот его берег порос высокими соснами, сбегавшими по склону к самой воде. Возле берега то тут, то там были разбросаны крупные камни. Противоположный берег представлял собой кочковатое, разноцветное моховое болото, кое-где утыканное кривыми чахлыми сосенками, некоторые из которых ещё боролись за существование, а остальные уже сдались и теперь беспомощно топорщили свои голые белёсо-серые ветки. Там, где два этих берега, являвшие удивительный контраст между собою, сходились, из озерка вытекал маленький ручеёк – тот самый, который мы видели с вершины.
Подойдя к самому берегу, мы увидели, насколько прозрачной и, в то же самое время, тёмной, торфяной была в озерце вода. Сразу захотелось расположиться на этом красивом сосновом берегу и непременно выпить чаю, заваренного на этой воде. Трухлявых, но очень смолистых пней, совершенно сухих внутри даже несмотря на затяжные дожди, было предостаточно – несколько ударов топором, и вот уже заплясал на берегу весёлый, жаркий костерок. Пристроив над огнём котелок, мы отправились на прогулку вокруг берега.
Огибая озерцо, мы вышли на противоположный болотистый берег и были поражены изобилием росшей там клюквы. Россыпи её выглядели так, словно кто-то рассыпал целое ведро этой крупной, хрусткой, сочной ягоды – буквально некуда было поставить ногу. Собрав по горсти клюквы, мы пошли дальше, утопая в моховых подушках, мягко пружинивших при каждом шаге и довольно скоро добрались до вытекавшего из озера ручейка. Он оказался довольно глубоким, но, по счастью, совсем узеньким – хорошенько разбежавшись и оттолкнувшись выломаными здесь же шестами, мы смогли его перепрыгнуть без особенных приключений.
Когда мы вернулись к костру, котелок уже вовсю булькал и брызгался во все стороны, подпрыгивая от нетерпения напоить нас чаем. Какой же это был вкусный чай – горячий, ароматный, смешанный с запахами дыма и торфа! Такой чай возможен только в лесу, заваренный на торфяной воде, пропитанный дымом смолистого костра. Такой чай пьёшь маленькими глотками, с наслаждением, ощущая, как с каждым глотком в тебя вливается тепло, жизнь и радость.
Солнце клонилось к закату – пора было идти дальше, чтобы не пришлось идти по незнакомым местам в темноте. Мы уже допили чай, залили костёр и уложили рюкзачок, когда внезапно из тростника, росшего в устье ручья, выплыла небольшая нырковая уточка. Как мы могли её не заметить, когда проходили мимо? Оглядевшись по сторонам, она довольно уверенно направилась в нашу сторону. Мы так и замерли, почти не дыша. Уточка же, без всяких сомнений, подплыла практически к самым нашим ногам и остановилась, слегка поворачивая головку и рассматривая нас блестящими карими бусинами глаз. Немного порассматривав нас, она не спеша направилась к листьям кувшинок и стала там что-то выискивать, забавно приподнимая их клювом.
Любуясь этой уточкой, так беззаботно кормившейся в нескольких метрах от нас, я невольно вспомнил Пришвина с его «Краем непуганных птиц» и радостно подумал, что этот край всё ещё существует. Нам выдалось редкое счастье прикоснуться к этому чуду нетронутой Природы – такой, какой она была давным-давно, задолго до нас, на заре человечества.
Мы возвращались в избушку, молчаливые от переполнявшего нас восторга перед этой удивительной, тихой и тёплой красотой, полной неисчерпаемого добра и гармонии. Это был чудесный подарок Природы, который мы бережно уносили с собой. На сердце было светло и радостно.
Потом, сидя в избушке и изучая карту, я увидел на ней крохотное синее пятнышко - наше озерцо. Никакого названия рядом не было – озеро было безымянным. По карельски и по фински такие маленькие глухие озерца называются «лампи». По русски их чаще называют каким-то неуклюжим, тяжеловесным словом «ламба», но нет-нет, да и доведётся услышать самое, на мой взгляд, подходящее название для такой красоты. Название, полное такой же лёгкости, тихого очарования и уюта, как и само озерко – ламбушка. Так мы и решили его назвать – Ламбушка. Сколько их, таких ламбушек, в синеглазой Карелии – тысячи, и каждая из них, очаровательная по-своему, так и ждёт того, кому можно будет подарить эту свою красоту, сделавшись одним из самых ценных сокровищ в кладовой человеческой памяти...
Электричка дёрнулась и, зашипев, остановилась. Лязгнули, открываясь, двери. Это была моя остановка, пора было выходить. С лёгким сожалением, я растался со своим воспоминанием, вышел на перрон и зачем-то посмотрел вверх. Надо мной, чудом разорвав плотную пелену облаков, ярко-ярко синело небо.
Последнее редактирование:
