Ган
Завсегдатай
- С нами с
- 07/09/07
- Постов
- 563
- Оценка
- 553
- Для знакомых
- Ярослав
- Охочусь с
- 1986
- Оружие
- Иж-43 ЕМ
- Собака(ки)
- Выжловки и выжлецы, Русские гончие
Отрывок из "Портретов гончатников" Николай Павловича Похомова.
Наконец, познакомившись в оружейной мастерской Нико*лая Петровича Силина, своего рода служившей охотничьим клубом для всех московских охотников, с «самим» Михаи*лом Ивановичем Алексеевым, я получил от него согласие уступить мне смычок его гончих Заливая III, получившего на выставке малую серебряную медаль, и молодую выжловочку Говорушку.
Сравнив их со своими гончими, я понял, что всё имевшееся у меня — дрянь и что мне следует добиваться получить еще со*бак от Алексеева, чтобы завести по-настоящему однотипную, по*родную стаю.
Но Михаил Иванович имел собственный дом на Полянке, большое, свыше тысячи десятин, имение «Иславское» в Звени*городском уезде, Московской губернии, на Москве-реке и в деньгах не нуждался.
Приобретенная выжловочка Говорушка была жидковатой, гоняла неважно и, следовательно, в породу не годилась. Надо было приобрести классных собак, которые помогли бы мне от*вести от них дельных работников.
И вот судьба сжалилась надо мной, и я получил из охоты Алексеева то, о чем не мог и мечтать.
Осенью 190... г состоялась проба гончих, организованная по примеру прежних лет Московским обществам охоты.
На этой пробе встретились обычные конкуренты: стая М. И. Алексеева и стая Л В. Живаго. Стая Алексеева, уступав*шая по голосам стае Живаго, всегда била последнюю своей ра*ботой и безукоризненной приездкой.
И вот случилось так, что на этой пробе первый приз был присужден Л. В. Живаго при дипломе I степени и 83 баллах, а стая М. И. Алексеева, получив тот же диплом I степени, набрала лишь 81 балл и получила второй приз.
Самолюбивый М.И. Алексеев, обиженный несправедливым, как ему казалось, присуждением, в чем он был до некоторой степени прав, на мгновение как-то остыл к охоте, и этой-то ми*нутой я и сумел воспользоваться.
После получасового разговора по телефону он согласился уступить мне четырех собак: Звонишку — вожака его стаи, Хохота, Забавляя и Помчишку. Первые три выставлялись и по*лучили по большой серебряной медали, Помчишка же, молодая, еще «не вязанная первоосенница, прошла на малую серебряную. Добившись столь нелегкого согласия в результате неотступных получасовых просьб, я закончил свой телефонный разговор естественным вопросом, а сколько же мне привезти ему денег?
«А что, если он назовет мне цифры,— со страхом думал я, — вроде Белоусовских, и я не смогу их уплатить, что тогда?».
Но я всегда с величайшей благодарностью вспоминаю этот миг, когда вся моя судьба, казалось мне, зависела от той суммы, которую назовет мне Михаил Иванович. К его чести надо ска*зать, что у него была раз и навсегда как бы установленная своеобразная такса: смычок гончих с большими серебряными медалями расценивался в 150 рублей, смычок с одной большой серебряной медалью и одной малой — 125 рублей, смычок из двух малых серебряных —100 рублей, смычок без наград — 75 рублей.
В этот решительный миг, в котором я чувствовал себя На*полеоном перед Ватерлоо, он благородно ответил, что цена мне известна и что именно эту сумму и должен я ему привезти.
Стоит ли говорить, что извозчик, везший меня к нему на Полянку, несмотря на мой посул дать хорошо «на водку», казался мне злодеем, нарочно еле двигавшимся, а короткие ми*нуты этой поездки представлялись для меня веками!
И вот у меня бумажка от Алексеева к его доезжачему Ивану Павлову, человеку с окладистой черной бородой, знаменитому мастеру своего дела, получавшему и на выставках и на полевых пробах неизменно призы за замечательную приездку стаи.
На другой день к вечеру я ехал с братом в поезде на стан*цию Голицыно, от которой до «Иславского» имения М. И. Алек*сеева было 12 верст. На станции Голицыно были ямщики, и вот мы трясемся с братом эти 12 верст, засыпая ямщика вопросами об имении, об Алексееве, о собаках, об Иване Павлове.
Короткий осенний день подходил к концу, и уже вечерело, когда мы выехали из леса и с правой стороны дороги, на по*лянке, увидели строения и забор из частокола, похожие на псарный двор. Но ни в одном из окон не было видно огня, не слышно было и лая собак.
Ямщик сказал, что это старая, заброшенная псарка, кото*рая из-за сырости своего местоположения была забракована Алексеевым, и теперь выстроена новая в сухом, песчаном месте.
«А то все собаки ногами болели», — прибавил ямщик, как-то лихо свистнул, лошади встрепенулись, подхватили, и через не*сколько минут мы остановились у новой, обширной псарки, при*ветливо сверкавшей из темноты ярко освещенными окнами Со*баки заголосили, и на стук кнутовищем в окно, оно распахну*лось, и из него высунулась лохматая голова, заросшая густыми черными волосами.
Крики удивления, торопливые шаги — и дверь открыта, сноп света озаряет вспотевшую пристяжную, играя на медных бляхах сбруи, — и мы в избе, где жена Павлова уже хлопочет над неизменным самоваром.
Мы достали закуски, водку, располагаемся за столом и на*чинаем разговор издалека, о том, как несправедливо обидели Алексеевскую стаю на полевых испытаниях. Быстро захмелев*ший Иван нецензурно ругается, говоря, что Михаил Иванович хочет сокращать охоту, и я понимаю, что пора передать ему за*писку Алексеева, пока еще он в твердой памяти.
Боже, что делается с ним после того, как он с трудом, по слогам, прочитывает ее! Сначала он не хочет верить «Как, про*дать Звонишку, вожака стаи? Да что он, с ума сошел, что ли?»— повторяет он несколько раз, расставляя пальцы своей огромной руки и покачивая захмелевшей головой.
— Нет, не бывать этому' Я сам куплю, когда так! — вскри*кивает он, вдруг вставая и сверкая глазами.
— Ваня, Ваня, господь с тобой, — шепчет жена.
Но порыв проходит, и он пьет еще и еще и, странное дело, как-то не пьянеет. Нам становится не по себе, ямщик ждет, и мы просим его приготовить собак и щедро одариваем его за те хло*поты, которые он испытал, воспитывая продаваемых нам собак.
Он заявляет, что должен проститься с собаками. Я никогда в жизни не забуду эту сцену. Он одевается во всю парадную охотничью форму и приглашает нас с братом на псарку, чтобы проститься со своими любимцами. Через внутреннюю дверь из коридорчика мы вышли на выпуск. Была поздняя осень, и гон*чие на ночь улеглись на нарах с соломой внутри бревенчатой псарки.
Иван Павлов, освещенный фонарем, привешенным на гвоздь затворившейся за нами двери, стоял посредине выпуска в своей парадной форме, без шапки, держа в руках два сыромят*ных смычка и арапник с перевитой проволокой ручкой.
— О-го-го-сюды, други сюды, — выговорил он каким-то гортанным низким голосом, и из помещения одна за другой, по*тягиваясь, выходили гончие, и все собрались тесным клубком около его ног.
— Ну, ну, смотрите вы на меня, а я на вас, — дрожащим от волнения голосом произнес он и кликнул Звонишку, которая, ласкаясь, поднялась на задние ноги, стараясь лизнуть его в лицо; он ласкал своей свободной рукой ее голову — Матушка ты моя, родная, как же я без тебя буду?
У нас с братом захватило дыхание, и глаза стали мокрыми.
Но вот он овладел собой. Быстро надел один смычок на Звонишку и Забавляя, а другой — на Хохота и Помчишку и, продев за них арапник, попросил сына, ездившего у него в выж*лятниках, подержать, а сам отвел остальных собак в помещение и, притворив за ними дверь, подошел к собакам, с которыми ему предстояло расстаться.
Он как-то растопырил пальцы, из его горла вырвались ка*кие-то непонятные для нас звуки, но хорошо понятые, очевидно, собаками. Все они кинулись к нему, царапая передними лапами ему грудь, а он, роняя слезы, позволял им лизать свое лицо и руки, которыми размазывал свои неустанно бегущие слезы.
Накормив собак оставшейся колбасой, ветчиной и сыром, оставив неутешно рыдавшего Ивана Павлова, мы с братом с тя*желым чувством повезли замечательных красавцев, славу и гор*дость Алексеевской охоты, чтобы заложить прочный фундамент своей будущей стаи русских чепрачных гончих.
Иван Павлов http://foto.mail.ru/mail/lenvoo/89/91.html
Наконец, познакомившись в оружейной мастерской Нико*лая Петровича Силина, своего рода служившей охотничьим клубом для всех московских охотников, с «самим» Михаи*лом Ивановичем Алексеевым, я получил от него согласие уступить мне смычок его гончих Заливая III, получившего на выставке малую серебряную медаль, и молодую выжловочку Говорушку.
Сравнив их со своими гончими, я понял, что всё имевшееся у меня — дрянь и что мне следует добиваться получить еще со*бак от Алексеева, чтобы завести по-настоящему однотипную, по*родную стаю.
Но Михаил Иванович имел собственный дом на Полянке, большое, свыше тысячи десятин, имение «Иславское» в Звени*городском уезде, Московской губернии, на Москве-реке и в деньгах не нуждался.
Приобретенная выжловочка Говорушка была жидковатой, гоняла неважно и, следовательно, в породу не годилась. Надо было приобрести классных собак, которые помогли бы мне от*вести от них дельных работников.
И вот судьба сжалилась надо мной, и я получил из охоты Алексеева то, о чем не мог и мечтать.
Осенью 190... г состоялась проба гончих, организованная по примеру прежних лет Московским обществам охоты.
На этой пробе встретились обычные конкуренты: стая М. И. Алексеева и стая Л В. Живаго. Стая Алексеева, уступав*шая по голосам стае Живаго, всегда била последнюю своей ра*ботой и безукоризненной приездкой.
И вот случилось так, что на этой пробе первый приз был присужден Л. В. Живаго при дипломе I степени и 83 баллах, а стая М. И. Алексеева, получив тот же диплом I степени, набрала лишь 81 балл и получила второй приз.
Самолюбивый М.И. Алексеев, обиженный несправедливым, как ему казалось, присуждением, в чем он был до некоторой степени прав, на мгновение как-то остыл к охоте, и этой-то ми*нутой я и сумел воспользоваться.
После получасового разговора по телефону он согласился уступить мне четырех собак: Звонишку — вожака его стаи, Хохота, Забавляя и Помчишку. Первые три выставлялись и по*лучили по большой серебряной медали, Помчишка же, молодая, еще «не вязанная первоосенница, прошла на малую серебряную. Добившись столь нелегкого согласия в результате неотступных получасовых просьб, я закончил свой телефонный разговор естественным вопросом, а сколько же мне привезти ему денег?
«А что, если он назовет мне цифры,— со страхом думал я, — вроде Белоусовских, и я не смогу их уплатить, что тогда?».
Но я всегда с величайшей благодарностью вспоминаю этот миг, когда вся моя судьба, казалось мне, зависела от той суммы, которую назовет мне Михаил Иванович. К его чести надо ска*зать, что у него была раз и навсегда как бы установленная своеобразная такса: смычок гончих с большими серебряными медалями расценивался в 150 рублей, смычок с одной большой серебряной медалью и одной малой — 125 рублей, смычок из двух малых серебряных —100 рублей, смычок без наград — 75 рублей.
В этот решительный миг, в котором я чувствовал себя На*полеоном перед Ватерлоо, он благородно ответил, что цена мне известна и что именно эту сумму и должен я ему привезти.
Стоит ли говорить, что извозчик, везший меня к нему на Полянку, несмотря на мой посул дать хорошо «на водку», казался мне злодеем, нарочно еле двигавшимся, а короткие ми*нуты этой поездки представлялись для меня веками!
И вот у меня бумажка от Алексеева к его доезжачему Ивану Павлову, человеку с окладистой черной бородой, знаменитому мастеру своего дела, получавшему и на выставках и на полевых пробах неизменно призы за замечательную приездку стаи.
На другой день к вечеру я ехал с братом в поезде на стан*цию Голицыно, от которой до «Иславского» имения М. И. Алек*сеева было 12 верст. На станции Голицыно были ямщики, и вот мы трясемся с братом эти 12 верст, засыпая ямщика вопросами об имении, об Алексееве, о собаках, об Иване Павлове.
Короткий осенний день подходил к концу, и уже вечерело, когда мы выехали из леса и с правой стороны дороги, на по*лянке, увидели строения и забор из частокола, похожие на псарный двор. Но ни в одном из окон не было видно огня, не слышно было и лая собак.
Ямщик сказал, что это старая, заброшенная псарка, кото*рая из-за сырости своего местоположения была забракована Алексеевым, и теперь выстроена новая в сухом, песчаном месте.
«А то все собаки ногами болели», — прибавил ямщик, как-то лихо свистнул, лошади встрепенулись, подхватили, и через не*сколько минут мы остановились у новой, обширной псарки, при*ветливо сверкавшей из темноты ярко освещенными окнами Со*баки заголосили, и на стук кнутовищем в окно, оно распахну*лось, и из него высунулась лохматая голова, заросшая густыми черными волосами.
Крики удивления, торопливые шаги — и дверь открыта, сноп света озаряет вспотевшую пристяжную, играя на медных бляхах сбруи, — и мы в избе, где жена Павлова уже хлопочет над неизменным самоваром.
Мы достали закуски, водку, располагаемся за столом и на*чинаем разговор издалека, о том, как несправедливо обидели Алексеевскую стаю на полевых испытаниях. Быстро захмелев*ший Иван нецензурно ругается, говоря, что Михаил Иванович хочет сокращать охоту, и я понимаю, что пора передать ему за*писку Алексеева, пока еще он в твердой памяти.
Боже, что делается с ним после того, как он с трудом, по слогам, прочитывает ее! Сначала он не хочет верить «Как, про*дать Звонишку, вожака стаи? Да что он, с ума сошел, что ли?»— повторяет он несколько раз, расставляя пальцы своей огромной руки и покачивая захмелевшей головой.
— Нет, не бывать этому' Я сам куплю, когда так! — вскри*кивает он, вдруг вставая и сверкая глазами.
— Ваня, Ваня, господь с тобой, — шепчет жена.
Но порыв проходит, и он пьет еще и еще и, странное дело, как-то не пьянеет. Нам становится не по себе, ямщик ждет, и мы просим его приготовить собак и щедро одариваем его за те хло*поты, которые он испытал, воспитывая продаваемых нам собак.
Он заявляет, что должен проститься с собаками. Я никогда в жизни не забуду эту сцену. Он одевается во всю парадную охотничью форму и приглашает нас с братом на псарку, чтобы проститься со своими любимцами. Через внутреннюю дверь из коридорчика мы вышли на выпуск. Была поздняя осень, и гон*чие на ночь улеглись на нарах с соломой внутри бревенчатой псарки.
Иван Павлов, освещенный фонарем, привешенным на гвоздь затворившейся за нами двери, стоял посредине выпуска в своей парадной форме, без шапки, держа в руках два сыромят*ных смычка и арапник с перевитой проволокой ручкой.
— О-го-го-сюды, други сюды, — выговорил он каким-то гортанным низким голосом, и из помещения одна за другой, по*тягиваясь, выходили гончие, и все собрались тесным клубком около его ног.
— Ну, ну, смотрите вы на меня, а я на вас, — дрожащим от волнения голосом произнес он и кликнул Звонишку, которая, ласкаясь, поднялась на задние ноги, стараясь лизнуть его в лицо; он ласкал своей свободной рукой ее голову — Матушка ты моя, родная, как же я без тебя буду?
У нас с братом захватило дыхание, и глаза стали мокрыми.
Но вот он овладел собой. Быстро надел один смычок на Звонишку и Забавляя, а другой — на Хохота и Помчишку и, продев за них арапник, попросил сына, ездившего у него в выж*лятниках, подержать, а сам отвел остальных собак в помещение и, притворив за ними дверь, подошел к собакам, с которыми ему предстояло расстаться.
Он как-то растопырил пальцы, из его горла вырвались ка*кие-то непонятные для нас звуки, но хорошо понятые, очевидно, собаками. Все они кинулись к нему, царапая передними лапами ему грудь, а он, роняя слезы, позволял им лизать свое лицо и руки, которыми размазывал свои неустанно бегущие слезы.
Накормив собак оставшейся колбасой, ветчиной и сыром, оставив неутешно рыдавшего Ивана Павлова, мы с братом с тя*желым чувством повезли замечательных красавцев, славу и гор*дость Алексеевской охоты, чтобы заложить прочный фундамент своей будущей стаи русских чепрачных гончих.
Иван Павлов http://foto.mail.ru/mail/lenvoo/89/91.html
