...Когда развернулись бои под Синявинскими высотами, в «торфяном аду», мы базировались неподалеку, все видели, все знали. Даже сейчас страшно вспоминать об этом. Сколько народу тут полегло, у этих высот!.. Особенно «зловредными» были высоты 43.3 и 45.0. Они господствовали над всем полем боя вплоть до берега Ладоги. Их штурмовали пехотные дивизии. Действовала так называемая поурочная система Говорова, когда через каждые десять дней остатки дивизии отводились в тыл, а ее сменяла новая. Больше люди выдержать не могли. Они гибли, а успеха не было. С великими трудами нашим частям удалось взять высоту 43.3. А высота 45.0 так и оставалась недоступной. Солдаты чаще всего называли ее «чертовой», иногда – «проклятой», «бараньим лбом». На наших же картах она со всей сооруженной на ней немцами системой обороны именовалась «опорным пунктом № 16».
У нас было естественное стремление найти такой выход из положения, придумать такую операцию, которая помогла бы взять высоту 45.0.
Сама по себе мысль о том, что ее можно захватить силами одного батальона, ночной атакой, используя фактор внезапности, была, мягко говоря, с военной точки зрения, фантастической. Но мы ее обсуждали и поворачивали идею и так и этак. Исходили из того, что саперы все-таки народ особый. Еще Петр Первый, создавший в русских войсках первые инженерные части, записал о них так: «Инженеры зело потребны суть при атаке или обороне, какова места и надлежит таких иметь, которые не токмо фортификацию основательно разумели и в том уже служили, но чтоб и мужественны были: понеже сей чин паче других страху подвержен есть». И правда, саперы постоянно работают на нейтралке, привычны к близости противника, умеют действовать ночью… Все это давало какую-то надежду на успех.
Впервые эту мысль я высказал командованию в штабе 67-й армии на Коркинском озере. Разговор состоялся с начальником инженерных войск Борисом Владимировичем Бычевским и начинжем армии Станиславом Игнатьевичем Лисовским. Лисовский после моих слов помолчал, а потом рассмеялся и сказал: «Иван Иванович, а ведь я считал тебя умным человеком…».
Но Бычевского что-то зацепило. Он выспросил у меня подробности, а потом сказал: «Подумай еще пару дней, посоветуйся еще раз со своими в батальоне». После колебаний и раздумий он стал нашим союзником и доложил о плане операции командующему фронтом Леониду Александровичу Говорову. И тот, приехав в 67-ю армию, пригласил меня к себе.
– Это что, бредовая идея? Или действительно продуманная?
Я ответил, что высота до сих пор не взята потому, что воюем по стандарту и противник к нему привык. Надо попытаться действовать по-новому, брать сопку ночной атакой и внезапно.
– Внезапность – великое дело, – неторопливым баском сказал он. – Тут вы правы… Что вам необходимо?
Я попросил обеспечить батальон автоматами и радиостанциями. Высказал уверенность, что высоту мы безусловно возьмем.
– Это хорошо, что вы уверены… Где будете сами находиться во время боя?
– Впереди.
– Как – впереди? А руководить боем? Если вас убьют… Это надо поправить…
Я ответил, что поправить нельзя, потому что мы уже так договорились. Кроме того, каждый солдат должен верить в безусловный успех операции. А если меня убьют, командование примет заместитель, который пойдет за последней цепью.
– Сколько вы будете ползти?
– Пока не знаю.
– А кто будет знать?
– Потренироваться надо…
– Сколько времени вам на это надо?
– Восемь – десять суток.
– Пять суток! Тренируйтесь! Я дам указание Бычевскому…
Под Колтушами мы нашли подходящую высоту. За сутки, пользуясь данными аэрофотосъемки, два резервных батальона отрыли для нас копию немецкой обороны. Правда, не в полный профиль. Но это и не требовалось
На первой же ночной тренировке я в ужас пришел. Бросаем осветительную ракету – каски бойцов в цепях, вжавшихся в землю, бликуют, блестят! Что делать? Обдираем краску – блестят! Красим «под торцовку» – все равно блестят!
Ломаем голову. И вот вижу, идет мне навстречу шофер Тувалов – прямо папуас. Он каску сухой травой обклеил: «Товарищ комбат, может быть, так?». Попробовали. Перестали каски блестеть.
И каждую ночь цепями, строго соблюдая равнение, боевой порядок, мы ползали к сопке. Малейший звук, шумок: «Назад! На исходную!». Отрабатывалось все. Каждый знал свой участок, свой маневр, свою позицию, свои действия на высоте. Знал, кто у него справа, а кто слева.
Но великое множество вопросов возникало. Как ночью опознать своих? Санинструктор Валя Григорьева предложила банты из белых бинтов… Как автоматы уберечь от песка? Девушки пошили для них чехлы из портяночной ткани. И так далее… У командира одной из рот Николая Николаевича Богаева составился тогда целый список подобных вопросов – 109 пунктов! А у меня их было еще больше.
Особенно много обсуждали проблему оружия в рукопашном бою. Начальник ремонтной мастерской Яков Шкловский принес мне остро заточенную со всех сторон малую саперную лопатку. Попробовали, сталь отличная, разрубает соломенный манекен лучше, чем сабля, легко пробивает любую каску. Так же заточили все саперные лопатки.
Решили не брать с собой ни шинелей, ни противогазов, ни фляг. Одним словом, сплошные противоуставные действия. Даже пароль и отзыв были довольно своеобразными. Обычно для этой цели используется название части оружия и начинающееся на ту же букву имя города, например: «Ложе» – «Луга». А у нас пароль был: «Эй, портной, летишь?». А отзыв: «Лечу, лечу!». Эти слова ребята взяли из рассказа Горбунова «Воздухоплаватель». Незадолго до этого у нас в батальоне была концертная бригада. Конферансье Василий Васильевич Зотов блестяще читал рассказы Зощенко и Горбунова….
Тренировки показали, что для преодоления нужной дистанции – 400 метров – требуется один час. Мы решили взять время с запасом – два часа.
На четвертую ночь к нам приехал Говоров. И почти одновременно с ним – представители Смерша. Кто-то стукнул, что под видом учений мы ракетами даем целеуказания для вражеской авиации. Вижу, идут двое. Один из них, подполковник, кричит: «Где комбат? Майор, ко мне!». Я говорю: «Товарищ подполковник, извольте обратиться по команде. Спросите разрешение у командующего фронтом». Как только особисты увидели Говорова, их в одну секунду словно ветром сдуло.
Пробыл у нас Говоров недолго. Посмотрел. Потом сказал: «Операцию я вам разрешу. До свидания».
И вот пришел день, когда в штаб 67-й армии поступила шифровка от командующего фронтом. Говоров сообщал, что взять высоту 45.0 поручает нашему батальону, а пехота потом только примет ее. Командир корпуса Анатолий Иосифович Андреев посоветовал мне начать выползать на высоту не за два часа до рассвета, а за три – чтобы он не застал батальон на нейтралке. К счастью, я этого совета послушался.
Поздно вечером 11 августа батальон уже сосредоточился на исходном рубеже напротив высоты 45.0. Ровно в полночь по сигналу пошла на нейтралку первая цепь. За ней на установленной дистанции вторая. Посмотрев, как ползут бойцы, я вместе с начштаба, начмедом и группой разведчиков тоже двинулся вперед.
И стало мне тут нехорошо… Нельзя в бою все предусмотреть! Болотина, по которой мы ползли, была завалена разлагающимися трупами, сладковатый запах тления буквально душил. Ну, думаю, а вдруг кому плохо станет. Тогда вся операция к чертям.
А надо вам еще сказать, что на передовой тихо не бывает и ночью. Наши стреляют, немцы стреляют. Рвутся шальные снаряды, мины, пули свистят. Мы понимали, что потери понесем уже на нейтральной полосе. Но договоренность была такая: ранят тебя – ни звука! Грызи землю и молчи. Впоследствии уж было установлено, что за время переползания и в первые минуты боя батальон потерял 42 человека: 16 убитыми и 26 ранеными. Люди действительно грызли трупную землю. Но ни вскрика, ни стона не раздалось.
Над высотой появились ПО-2. Девушки-летчицы утюжили ее на бреющем, да еще бомбочки сбрасывали, отвлекая немцев от нас. Что за молодцы!
Наша группа, опережая цепи, быстро ползла вперед. Нам было легче: не надо соблюдать дистанцию, равнение. Вижу, нач-мед, который полз рядом со мной, прикрывает голову санитарной сумкой. Я тихо спрашиваю: «Ты что? Разве поможет?». Он так же, шепотом, отвечает: «Я знаю. Но как-то инстинктивно…».
Однако стало понятно, что цепи в установленное время, в три часа, не уложатся. Почему? Да очень мешали немецкие осветительные ракеты – «фонари» на парашютах: десять минут приходилось не шевелиться…
К трем часам появились проблески рассвета. А первая цепь находилась еще метрах в восьмидесяти от подножия высоты. Пришлось без промедления давать сигнал к атаке – три зеленые ракеты.
Была какая-то, в долю секунды, пауза. Видимо, бойцы сомневались – не ошибка, не рано ли… Но раздались голоса ротных: «За Родину! За Ленинград!». И – чавканье болотной грязи, сменившееся топотом сотен ног. Больше патриотических лозунгов не было, только непечатные. Бойцы ворвались в траншеи, началась мясорубка.
Надо сказать, голова в бою работает странно. Прыгаю в траншею, вижу, что крутости ее не просто укреплены толстыми досками, но еще и покрашены. Ах, думаю, сволочи! Но через несколько секунд соображаю – это же просто половые доски из бывших синявинских домов.
Немцы были настолько уверены в себе, что некоторые перед сном раздевались до белья. Так, в белье, мы их и укладывали.
Третья наша рота – из второй цепи, которая, по плану, наступала через голову первой и второй, ушла дальше, чем планировалось, пришлось ее останавливать. А командовал этой ротой известный ленинградский журналист Михаил Петрович Ивановский, ставший во время войны сапером. Через двенадцать минут все было кончено. Да, ползли мы три часа, а бой продолжался всего двенадцать минут…
Немецкое командование было настолько ошарашено, что приблизительно с час нас не трогали. Потом уж я узнал, что командир фашистской дивизии докладывал командующему группой армий «Север» Линдеману, что высоту атаковали какие-то «болотные бригады». Немцы даже стали оттаскивать с позиций полковую артиллерию.
А потом началось. Сперва вражеский огонь, после чего пошли на нас цепи немецких автоматчиков. Вышло так, что поддержки мы не получили. Все горе в том, что никто не мог поверить в успех нашей операции. Вместо батальона командир полка, с которым мы должны были взаимодействовать, прислал взвод разведки – посмотреть, что на высоте. Как понимаете, в бою каждый человек дорог, так что и этот взвод положили мы в оборону.
Час за часом мы продолжали отражать яростные контратаки немцев. Было тогда такое напряжение, что теперь и не установить последовательность всех событий. В память врезались лишь отдельные эпизоды.
Кончались патроны, гранаты. Бойцы дрались немецкими автоматами, хватали летевшие вниз гранаты-«колотушки» с длинными рукоятками, швыряли их обратно. Санинструктор Валя Григорьева, схватив автомат, повела в атаку на немцев группу легкораненых…
В полдень мне передали по радио от Говорова, что я награжден орденом Суворова, а командиры рот – орденами Красного Знамени.
А бой все продолжался. Невероятное было ожесточение. Бегу по траншее, вижу командира роты Николая Федотова. У него пистолет в правой руке, а левой кисти нет – обрезало осколком. Кричу:
– Николай, отходи!
– Почему?
– Ты же ранен!
– Ну и… с ним!
Меня тоже ранило. Первое впечатление было, что запнулся за какой-то пенек. Потом смотрю – левое голенище в крови. Сел на дно траншеи, отрезал голенище, отделил портянку. Нога уже распухла. Первый маленький осколок вытащил легко. Второй засел глубоко. Тогда я нож прокалил на спичке. Чисто механически, как хирург заправский. Разрезал рану, извлек осколок, забинтовал ногу санпакетом. Поковылял дальше.
Только в четыре часа дня удалось нам затащить на высоту пехоту. Ситуация стабилизировалась. Мы пробыли тут еще некоторое время. Уходили, когда начало темнеть. Оставалось нас только шестнадцать человек. И ни одного не раненного среди нас не было…
Помню, в полку, который нам так и не пришел на смену, мы едва не пострелялись с его командиром. Он, скотина, еще в придачу оказался вдребезги пьяным. Представляете, такая обстановка, а он пьяный! Думаю, что я успел бы выстрелить первым. Хорошо, что начштаба нас разнял. Впрочем, этого комполка быстро убрали с должности, и дальнейшей судьбы его я не знаю…
Я успел отмыться, привести себя в порядок, чуть отдохнуть, когда меня вызвали на КП 67-й армии. Помню, когда вошел в блиндаж, все вдруг встали. Чисто автоматически. Только я начал докладывать, как меня прервали: «Немедленно к Говорову!».
Мой доклад командующему и ответы на вопросы заняли минут сорок. В отличие от предшествующей нашей встречи чувствовал я себя совершенно свободно и раскованно. Говорил не только приятные вещи, в частности, о том, что наибольшие потери понесли мы при штурме от немецких ротных минометов, которые у нас были сняты с вооружения в 1942 году. Говоров на это мое замечание промолчал, хотя, кажется, с ним не согласился…
Особенно настойчиво и дотошно он возвращался к вопросу: как удалось доползти? Его интересовали такие подробности, что пришлось мне сказать: я полз впереди, много не видел и тонкостей не сообщу…
Тут же Бычевский вручил мне орден Суворова. Командующий меня запомнил. Когда на следующий год начали формироваться такие крупные соединения, как саперные бригады, и Москва собиралась прислать на наш фронт командование, Говоров ответил, что командир у него есть. Так я был назначен командиром бригады.
…Многое было в моей фронтовой жизни. Но памятнее всего стал, пожалуй, бой за «чертову» высоту. Странным образом тут все сошлось на таинственной цифре шестнадцать. И первых убитых мы потеряли, по существу, на нейтралке – шестнадцать. И немецкий опорный пункт имел номер 16. И покидали высоту нас, последних, тоже шестнадцать. Одним словом, кругом шестнадцать…
Иван Иванович Соломахин; воспоминания - газета "Санкт-Петербургские ведомости", 7 мая 2010 год
У нас было естественное стремление найти такой выход из положения, придумать такую операцию, которая помогла бы взять высоту 45.0.
Сама по себе мысль о том, что ее можно захватить силами одного батальона, ночной атакой, используя фактор внезапности, была, мягко говоря, с военной точки зрения, фантастической. Но мы ее обсуждали и поворачивали идею и так и этак. Исходили из того, что саперы все-таки народ особый. Еще Петр Первый, создавший в русских войсках первые инженерные части, записал о них так: «Инженеры зело потребны суть при атаке или обороне, какова места и надлежит таких иметь, которые не токмо фортификацию основательно разумели и в том уже служили, но чтоб и мужественны были: понеже сей чин паче других страху подвержен есть». И правда, саперы постоянно работают на нейтралке, привычны к близости противника, умеют действовать ночью… Все это давало какую-то надежду на успех.
Командование сомневается
Впервые эту мысль я высказал командованию в штабе 67-й армии на Коркинском озере. Разговор состоялся с начальником инженерных войск Борисом Владимировичем Бычевским и начинжем армии Станиславом Игнатьевичем Лисовским. Лисовский после моих слов помолчал, а потом рассмеялся и сказал: «Иван Иванович, а ведь я считал тебя умным человеком…».
Но Бычевского что-то зацепило. Он выспросил у меня подробности, а потом сказал: «Подумай еще пару дней, посоветуйся еще раз со своими в батальоне». После колебаний и раздумий он стал нашим союзником и доложил о плане операции командующему фронтом Леониду Александровичу Говорову. И тот, приехав в 67-ю армию, пригласил меня к себе.
– Это что, бредовая идея? Или действительно продуманная?
Я ответил, что высота до сих пор не взята потому, что воюем по стандарту и противник к нему привык. Надо попытаться действовать по-новому, брать сопку ночной атакой и внезапно.
– Внезапность – великое дело, – неторопливым баском сказал он. – Тут вы правы… Что вам необходимо?
Я попросил обеспечить батальон автоматами и радиостанциями. Высказал уверенность, что высоту мы безусловно возьмем.
– Это хорошо, что вы уверены… Где будете сами находиться во время боя?
– Впереди.
– Как – впереди? А руководить боем? Если вас убьют… Это надо поправить…
Я ответил, что поправить нельзя, потому что мы уже так договорились. Кроме того, каждый солдат должен верить в безусловный успех операции. А если меня убьют, командование примет заместитель, который пойдет за последней цепью.
– Сколько вы будете ползти?
– Пока не знаю.
– А кто будет знать?
– Потренироваться надо…
– Сколько времени вам на это надо?
– Восемь – десять суток.
– Пять суток! Тренируйтесь! Я дам указание Бычевскому…
Под Колтушами мы нашли подходящую высоту. За сутки, пользуясь данными аэрофотосъемки, два резервных батальона отрыли для нас копию немецкой обороны. Правда, не в полный профиль. Но это и не требовалось
На первой же ночной тренировке я в ужас пришел. Бросаем осветительную ракету – каски бойцов в цепях, вжавшихся в землю, бликуют, блестят! Что делать? Обдираем краску – блестят! Красим «под торцовку» – все равно блестят!
Ломаем голову. И вот вижу, идет мне навстречу шофер Тувалов – прямо папуас. Он каску сухой травой обклеил: «Товарищ комбат, может быть, так?». Попробовали. Перестали каски блестеть.
И каждую ночь цепями, строго соблюдая равнение, боевой порядок, мы ползали к сопке. Малейший звук, шумок: «Назад! На исходную!». Отрабатывалось все. Каждый знал свой участок, свой маневр, свою позицию, свои действия на высоте. Знал, кто у него справа, а кто слева.
Но великое множество вопросов возникало. Как ночью опознать своих? Санинструктор Валя Григорьева предложила банты из белых бинтов… Как автоматы уберечь от песка? Девушки пошили для них чехлы из портяночной ткани. И так далее… У командира одной из рот Николая Николаевича Богаева составился тогда целый список подобных вопросов – 109 пунктов! А у меня их было еще больше.
Особенно много обсуждали проблему оружия в рукопашном бою. Начальник ремонтной мастерской Яков Шкловский принес мне остро заточенную со всех сторон малую саперную лопатку. Попробовали, сталь отличная, разрубает соломенный манекен лучше, чем сабля, легко пробивает любую каску. Так же заточили все саперные лопатки.
Решили не брать с собой ни шинелей, ни противогазов, ни фляг. Одним словом, сплошные противоуставные действия. Даже пароль и отзыв были довольно своеобразными. Обычно для этой цели используется название части оружия и начинающееся на ту же букву имя города, например: «Ложе» – «Луга». А у нас пароль был: «Эй, портной, летишь?». А отзыв: «Лечу, лечу!». Эти слова ребята взяли из рассказа Горбунова «Воздухоплаватель». Незадолго до этого у нас в батальоне была концертная бригада. Конферансье Василий Васильевич Зотов блестяще читал рассказы Зощенко и Горбунова….
Тренировки показали, что для преодоления нужной дистанции – 400 метров – требуется один час. Мы решили взять время с запасом – два часа.
На четвертую ночь к нам приехал Говоров. И почти одновременно с ним – представители Смерша. Кто-то стукнул, что под видом учений мы ракетами даем целеуказания для вражеской авиации. Вижу, идут двое. Один из них, подполковник, кричит: «Где комбат? Майор, ко мне!». Я говорю: «Товарищ подполковник, извольте обратиться по команде. Спросите разрешение у командующего фронтом». Как только особисты увидели Говорова, их в одну секунду словно ветром сдуло.
Пробыл у нас Говоров недолго. Посмотрел. Потом сказал: «Операцию я вам разрешу. До свидания».
Минуты и часы
И вот пришел день, когда в штаб 67-й армии поступила шифровка от командующего фронтом. Говоров сообщал, что взять высоту 45.0 поручает нашему батальону, а пехота потом только примет ее. Командир корпуса Анатолий Иосифович Андреев посоветовал мне начать выползать на высоту не за два часа до рассвета, а за три – чтобы он не застал батальон на нейтралке. К счастью, я этого совета послушался.
Поздно вечером 11 августа батальон уже сосредоточился на исходном рубеже напротив высоты 45.0. Ровно в полночь по сигналу пошла на нейтралку первая цепь. За ней на установленной дистанции вторая. Посмотрев, как ползут бойцы, я вместе с начштаба, начмедом и группой разведчиков тоже двинулся вперед.
И стало мне тут нехорошо… Нельзя в бою все предусмотреть! Болотина, по которой мы ползли, была завалена разлагающимися трупами, сладковатый запах тления буквально душил. Ну, думаю, а вдруг кому плохо станет. Тогда вся операция к чертям.
А надо вам еще сказать, что на передовой тихо не бывает и ночью. Наши стреляют, немцы стреляют. Рвутся шальные снаряды, мины, пули свистят. Мы понимали, что потери понесем уже на нейтральной полосе. Но договоренность была такая: ранят тебя – ни звука! Грызи землю и молчи. Впоследствии уж было установлено, что за время переползания и в первые минуты боя батальон потерял 42 человека: 16 убитыми и 26 ранеными. Люди действительно грызли трупную землю. Но ни вскрика, ни стона не раздалось.
Над высотой появились ПО-2. Девушки-летчицы утюжили ее на бреющем, да еще бомбочки сбрасывали, отвлекая немцев от нас. Что за молодцы!
Наша группа, опережая цепи, быстро ползла вперед. Нам было легче: не надо соблюдать дистанцию, равнение. Вижу, нач-мед, который полз рядом со мной, прикрывает голову санитарной сумкой. Я тихо спрашиваю: «Ты что? Разве поможет?». Он так же, шепотом, отвечает: «Я знаю. Но как-то инстинктивно…».
Однако стало понятно, что цепи в установленное время, в три часа, не уложатся. Почему? Да очень мешали немецкие осветительные ракеты – «фонари» на парашютах: десять минут приходилось не шевелиться…
К трем часам появились проблески рассвета. А первая цепь находилась еще метрах в восьмидесяти от подножия высоты. Пришлось без промедления давать сигнал к атаке – три зеленые ракеты.
Была какая-то, в долю секунды, пауза. Видимо, бойцы сомневались – не ошибка, не рано ли… Но раздались голоса ротных: «За Родину! За Ленинград!». И – чавканье болотной грязи, сменившееся топотом сотен ног. Больше патриотических лозунгов не было, только непечатные. Бойцы ворвались в траншеи, началась мясорубка.
Надо сказать, голова в бою работает странно. Прыгаю в траншею, вижу, что крутости ее не просто укреплены толстыми досками, но еще и покрашены. Ах, думаю, сволочи! Но через несколько секунд соображаю – это же просто половые доски из бывших синявинских домов.
Немцы были настолько уверены в себе, что некоторые перед сном раздевались до белья. Так, в белье, мы их и укладывали.
Третья наша рота – из второй цепи, которая, по плану, наступала через голову первой и второй, ушла дальше, чем планировалось, пришлось ее останавливать. А командовал этой ротой известный ленинградский журналист Михаил Петрович Ивановский, ставший во время войны сапером. Через двенадцать минут все было кончено. Да, ползли мы три часа, а бой продолжался всего двенадцать минут…
Финал
Немецкое командование было настолько ошарашено, что приблизительно с час нас не трогали. Потом уж я узнал, что командир фашистской дивизии докладывал командующему группой армий «Север» Линдеману, что высоту атаковали какие-то «болотные бригады». Немцы даже стали оттаскивать с позиций полковую артиллерию.
А потом началось. Сперва вражеский огонь, после чего пошли на нас цепи немецких автоматчиков. Вышло так, что поддержки мы не получили. Все горе в том, что никто не мог поверить в успех нашей операции. Вместо батальона командир полка, с которым мы должны были взаимодействовать, прислал взвод разведки – посмотреть, что на высоте. Как понимаете, в бою каждый человек дорог, так что и этот взвод положили мы в оборону.
Час за часом мы продолжали отражать яростные контратаки немцев. Было тогда такое напряжение, что теперь и не установить последовательность всех событий. В память врезались лишь отдельные эпизоды.
Кончались патроны, гранаты. Бойцы дрались немецкими автоматами, хватали летевшие вниз гранаты-«колотушки» с длинными рукоятками, швыряли их обратно. Санинструктор Валя Григорьева, схватив автомат, повела в атаку на немцев группу легкораненых…
А бой все продолжался. Невероятное было ожесточение. Бегу по траншее, вижу командира роты Николая Федотова. У него пистолет в правой руке, а левой кисти нет – обрезало осколком. Кричу:
– Николай, отходи!
– Почему?
– Ты же ранен!
– Ну и… с ним!
Меня тоже ранило. Первое впечатление было, что запнулся за какой-то пенек. Потом смотрю – левое голенище в крови. Сел на дно траншеи, отрезал голенище, отделил портянку. Нога уже распухла. Первый маленький осколок вытащил легко. Второй засел глубоко. Тогда я нож прокалил на спичке. Чисто механически, как хирург заправский. Разрезал рану, извлек осколок, забинтовал ногу санпакетом. Поковылял дальше.
Только в четыре часа дня удалось нам затащить на высоту пехоту. Ситуация стабилизировалась. Мы пробыли тут еще некоторое время. Уходили, когда начало темнеть. Оставалось нас только шестнадцать человек. И ни одного не раненного среди нас не было…
Помню, в полку, который нам так и не пришел на смену, мы едва не пострелялись с его командиром. Он, скотина, еще в придачу оказался вдребезги пьяным. Представляете, такая обстановка, а он пьяный! Думаю, что я успел бы выстрелить первым. Хорошо, что начштаба нас разнял. Впрочем, этого комполка быстро убрали с должности, и дальнейшей судьбы его я не знаю…
Я успел отмыться, привести себя в порядок, чуть отдохнуть, когда меня вызвали на КП 67-й армии. Помню, когда вошел в блиндаж, все вдруг встали. Чисто автоматически. Только я начал докладывать, как меня прервали: «Немедленно к Говорову!».
Мой доклад командующему и ответы на вопросы заняли минут сорок. В отличие от предшествующей нашей встречи чувствовал я себя совершенно свободно и раскованно. Говорил не только приятные вещи, в частности, о том, что наибольшие потери понесли мы при штурме от немецких ротных минометов, которые у нас были сняты с вооружения в 1942 году. Говоров на это мое замечание промолчал, хотя, кажется, с ним не согласился…
Особенно настойчиво и дотошно он возвращался к вопросу: как удалось доползти? Его интересовали такие подробности, что пришлось мне сказать: я полз впереди, много не видел и тонкостей не сообщу…
Тут же Бычевский вручил мне орден Суворова. Командующий меня запомнил. Когда на следующий год начали формироваться такие крупные соединения, как саперные бригады, и Москва собиралась прислать на наш фронт командование, Говоров ответил, что командир у него есть. Так я был назначен командиром бригады.
…Многое было в моей фронтовой жизни. Но памятнее всего стал, пожалуй, бой за «чертову» высоту. Странным образом тут все сошлось на таинственной цифре шестнадцать. И первых убитых мы потеряли, по существу, на нейтралке – шестнадцать. И немецкий опорный пункт имел номер 16. И покидали высоту нас, последних, тоже шестнадцать. Одним словом, кругом шестнадцать…
Иван Иванович Соломахин; воспоминания - газета "Санкт-Петербургские ведомости", 7 мая 2010 год
