Халява

[Liss]

-I-​

Еремеич был весьма "общительный" мужичок.
Если кому нужен совет- к Еремеичу, поплакаться в жилетку- к Еремеичу, на радостях за воротник залить- опять к нему.
Очень «общительный» и авторитетный был мужичок.
Мог часами выслушивать чужие радости, горести, печали, думки и рассуждения на любые темы, по любому вопросу, но так и не произнести ни единого слова.
Очень полезный для деревни элемент.
А посетителей его избушки, что стоит на отшибе деревни интересовало лишь одно, одно единственное слово, которым непременно заканчивались все такие разговоры- «ХАЛЯВА!».
Но что самое главное, так это в какой интонации это слово произносилось.
Вот от этого и зависело благополучие страждущих до разговора, их прошлое, будущее, настоящие, а иной раз и благополучие всей вселенной в целом!
Так и звали его на деревне: «ХАЛЯВА».
Было Халяве что-то около шести десятков с гаком, а возможно и более.
Был он почетный пенсионер какого-то из тепловозных ДЭПО по горячей сетке.
Малость недослышал и, как казалось всем в округе, был угрюм.
Редко кто мог увидеть улыбку на его лице, которая непременно сопровождалась его знаменитым: «ХАЛЯяяяВА!».
Тут уж каждый обязан был ржать как конь, ну или как минимум сдержанно подхихикивать, иначе «ХАЛЯВА!» уже слышалась в отношении зазевавшегося, но уже в другом, суровом, контексте.
Как прицепилась к нему это прозвище, ни кто не помнил...

-II-​

Сам Еремеич халяву не любил, и считал, что все без исключения должны горбатиться не меньше чем горбатился он- сначала мальчишкой на Кемеровских шахтах, а потом в тепловозном ДЭПО машинистом. Ничего с небес ему не падало, да он и не подбирал, презирая такие жизненные, или любые иные способы обогащения за чужой счет.
Была у Еримеича одна страсть- охота!
Мог сутками бродить по полям, лесам, лугам, да везде, где можно было пройти на своих двоих, всюду он шел без оглядки, на встречу ветру, солнцу, зверю.
Еремеич умело манил рябка, перепела, лису, лося.
Тропил зайца лучше любого гонца, утку бил только так, чтоб поднять с сухого, или дотянуться в броднях.
Когда был помоложе, бил и лося, и косулю, но всегда один, и так чтобы без посторонней помощи донести домой.
Нет, он не был жадным человеком, просто поначалу ему было тяжело общаться с людьми, из-за своей глухоты (пара контузий в шахте, да работа на тепловозе посадили слух) стеснялся даже, и стал он людей сторониться.
Потом, когда слух почти полностью пропал, привык к тишине, привык и к одиночеству.
Люди тоже стали сторониться молчаливого человека, да еще ежедневно шастающего не пойми куда с ружьем на плече…

-III-​

Однажды осенью, когда рассвет скорее угадывался, чем зачинался, Еремеич отправился посвистеть рябка.
Заячьи косточки, ожерельем висевшие на шее охотника, постукивали меж собой в такт шагов.
Еремеич конечно же не слышал этого звука, но знал, что он есть, что самодельные свистульки разговаривают меж собой, и он им, одними губами отвечал: «скоро, скоро».
В этот раз он прошел мимо своего излюбленного места, и углубился в лес.
Мерным шагом он продвигался все глубже и глубже, сам не зная, зачем и почему.
Ноги сами несли его, и он верил им.
Они вели своего хозяина все дальше и дальше, а вот опытный глаз стал подмечать не ладное. Очень не нравились ему проплывающие мимо места. Не «рябковые» какие-то они были.
«Ну чё ты сюда приперся»- мысленно ругал себя Еремеич, оглядываясь вокруг- «места явно не для рябчика».
Но раз пришел, то заняв удобное место, позвал…
Он не надеялся на слух, которого не было, он всецело, надеялся на свой зоркий глаз, который сотни, а то и тысячи раз выискивал зайца на лежке, косулю в ивняке или лося в молодом осиннике.
Зорок был его глаз, зорок и зацепист.
Выдувая трели, Еремеич вспоминал молодые годы, когда вот так же, прислонившись к дереву, или усевшись на пенек, он манил петушков и наслаждался жизнью леса. Знал сотни голосов зверей, птиц, самой природы.
Еще дед, и даже прадед водили его по Кемеровской тайге, по которой он сильно скучал и не раз порывался вернуться на малую Родину. Но так и остался на Алтае.
Здесь он очень рано похоронил любимую жену, ребенка, не одну верную собаку и нескольких надежный друзей молодости.
Так теперь и жил один, даже собак больше не держал, потому как все труднее и труднее было терять и их…


Возможно рябчики и отвечали сидевшему под деревом человеку, но на глаза ему предпочитали не попадаться.
Тем не менее, он дождался своего петушка, прибежавшего откуда-то слева. Стукнул его из своей юбилейной ТОЗ-"Б" шестнадцатого калибра с надписью 250 Россия-Хакасия 1958 года выпуска.

-VI-

​

Сменив уже не одну косточку, Еремеич собрался было податься в обратный путь, но что-то привлекло его взгляд за широкой сосной, что стояла напротив через полянку…
«Лыжи!!»- в голос сказал Еремеич и поднялся с земли.
Подойдя ближе, он увидел прислоненную к дереву лыжу, зажатую между стволом рябины и вековой сосной. Рядом, на боку лежала вторая.
Видно было, что лыжи новые, их еще не тронула синева, не пошли трещины, да и кожаное крепление выглядело совсем новым.
«С прошлой зимы, видать»- подумал Еремеич и вздрогнул.
Жутко стало.
Он осторожно оглядел все кругом, но дурные мысли так и остались мыслями и он успокоился.
Лыжи были красивые, не то, что его, купленные Бог весть в какие времена, латанные-перелатанные.
Он бы и сменил их, но до ближайшего охотничьего магазина больше двухсот километров.
Когда был жив сын, который временами приезжал на охоту, нужды не было, а теперь возможности нет.
Часто Еремеич вспоминал слова, брошенные сыном мимоходом, когда тот, во времена всеобщего бартера, привез отцу больше пол тонны дроби и килограмм двадцать пороха «сокол»- «На всякий случай, батя, а то мало ли…»…


Стоял Еремеич долго, уж так хотелось ему взять эти потерянные лыжи, но воспитание не позволяло.
Отвернулся.
Не стал трогать.
Ушел домой.
Всю ночь снились то крысы, то мыши.
Утром, подняв тяжелую голову, Еремеич пошел в лес.
Охота не ладилась, мысли крутились вокруг сосны, рябины и лыж.
«Будь они не ладны»- выругался он и пошел к «потеряшкам».
Шел и надеялся, что кто либо их нашел и забрал, но еще издалека заметил, что лыжи на месте.
Подошел.
Вновь полюбовался красивыми рисунками на внешней стороне деревяшек и пошел прочь.
С этой поры охота у Еремеича не шла.
Ночами либо не спал, либо видел чудовищные сны, чего ранее с ним не было.
Еще пару раз он ходил на поляну к лыжам, но они были на месте.
Он чертыхался, плевался и уходил домой.

-VII-​

Пришла зима.
В день открытия Еремеич не пошел в заветные заячьи места, он побежал к лыжам. Те были на месте.
Продержался мужик еще неделю, и когда в очередной раз пришел на поляну, то освободил одну деревяху от оков рябины и сосны, и забрал находку домой.
Лыжи не скользили, они летели!
Еремеичу на душе стало как-то легче. Он бежал на новеньких лыжах и мечтал, как погонит на них зайца.
Пока добрался до дома, три или четыре раза больно упал на колени- «не привык ишо»- подумал он.
На следующее утро он вновь в лесу. Привычно распутывает следы зайца, но дважды наткнулся лишь на пустые лежки.
На обратном пути стрельнул лису, но та ушла подранком и до темна он ее так и не взял.
Поздним вечером, достав бутылочку столичной, той, что когда-то давным-давно была куплена в количестве нескольких ящиков за зверосдачу, он погрузился в думки…


Уже несколько месяцев все шло не так.
Из рук все валится, охота не идет, за весь сезон он не добыл ни одного зайца и лишь подранил лису.
Все думки про эти чертовы лыжи.
«Какой черт их там оставил? Сволочь!»- кричал в душЕ Еремеич.


До закрытия заячьего сезона оставалось чуть более недели, когда Еремеич вновь пошел за ушканом.
Он даже не удивился своей неудаче, когда увидел улепетывающего зверька. Тот катил в гору, а значит заложит вправо на круг, где Еремеич их не раз и не два перехватывал.
Скользя на «новых» лыжах, он вновь отметил их легкий бег. Вот он приближается к крутому спуску, в конце которого и нужно ждать зайца. Но лыжи понесли так, что Еремеич испугался. Он ни как не мог притормозить и когда спустился до крутого виража, кубарем полетел в кювет, сильно зашибив ногу.
Добравшись до края кювета, он было взвел курки своей ТОЗовки, но вовремя обнаружил что стволы плотно забиты снегом.
Переломив ружье, со всей силы дунул в них, но снег не вылетал. Чертыхаясь и пытаясь найти что либо подходящее, дабы прочистить ружье, он увидел, как с косогора бежит заяц, и, миновав полянку, на которой не один заяц заканчивал свой бег, скрылся в лесу.


Еремеич взвыл, отбросил ружье, выкопал из снега лыжи и что есть силы зашвырнул их обратно в кювет с остервенелым криком «гребанная Х А Л Я В Ааааа!».


От чего-то в памяти всплыли жена, сын, друзья охотники, а Еремеич, утирая слезы кулаком, шептал «халява, халява, халява».


Возвращаясь пешком домой, не далеко от деревни, он стукнул огненно-рыжую лису, выбежавшую из кустов прямо перед ним.
«ХАЛЯяяяВА»- улыбаясь пропел он…