Khazar
Участник
- С нами с
- 15/02/04
- Постов
- 2 536
- Оценка
- 556
- Живу в:
- С-Пб
- Для знакомых
- Александр
- Охочусь с
- 1997
- Оружие
- Иж-27ЕМ, МЦ20-01
- Собака(ки)
- ЗСЛ
"Союзное государство", № 7, 2020
Защищая белорусский Кричев уроженец Орла Николай Сиротинин наглядно доказал, что поговорка «Один в поле не воин» неверна
За два часа боя на 476-м километре Варшавского шоссе старший сержант Николай Владимирович Сиротинин уничтожил и вывел из строя 11 танков, 7 бронемашин, уничтожил 57 солдат и офицеров вермахта.
Об этом его подвиге долгое время никто ничего не знал, а сам солдат числился пропавшим без вести. Помогли вырвать его имя из забвения захваченные архивы танковой армии Гудериана и рассказы жителей деревни Сокольничи.
В 1960 году Сиротинина посмертно наградили орденом Отечественной войны I степени, а год спустя на месте боя поставили памятный обелиск.
Когда раскопавшие историю подвига сотрудники архива Министерства обороны попытались добиться присвоения отважному артиллеристу звания Героя Советского Союза, им ответили, что сделать это не представляется возможным по двум причинам. Во-первых, после войны к этому высокому званию представляются только лица, решение о которых было принято ещё во время войны, но по каким-то причинам не было выполнено. А во-вторых, у родственников Николая не нашлось его фотографии, совершенно необходимой для представления. Фотографироваться Коля не любил, а единственная карточка, сделанная для паспорта, была потеряна при эвакуации.
Защищая белорусский Кричев уроженец Орла Николай Сиротинин наглядно доказал, что поговорка «Один в поле не воин» неверна
Таких больших пушек я не видел. Грозная, в великолепном состоянии, она стояла на бетонном постаменте, гордо вздёрнув длинный ствол к небу. Навигатор услужливо подсказал, что место, где в Орле стоит этот памятник, и называется соответствующе: сквер Артиллеристов.
Удивительно, но памятник посвящён сразу двум подвигам. Объединяет их общее посвящение, выложенное на фронтальной части постамента: «Артиллеристам, отдавшим жизнь за Родину в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 годов». А дальше, на правой ломаной стене оно распадается на два. Первое было мне понятно: «Женскому противотанковому расчёту 148-й стрелковой дивизии 13-й армии». Действительно, о единственном за историю страшной войны орудийном расчёте, укомплектованном пятью 20-летними девушками-добровольцами, знают многие. Принявшие в 1943 году первый бой на Орловской земле сержант Таисия Зиборова, ефрейтор Зинаида Емельянова, красноармейцы Мария Труфанова, Елизавета Бортникова и Анна Ноздрина провоевали у одного орудия всего 12 дней, но успели за это время уничтожить четыре немецких танка. Если кто-то скажет, что четыре танка на пять девчонок – мало, пусть знает, что во время войны орденом Отечественной войны награждали весь расчёт, уничтоживший два средних или три лёгких танка.
А вот второе посвящение было для меня абсолютно новым: «Орловцу, старшему сержанту Николаю Сиротинину, ценою жизни задержавшему продвижение противника под г. Кричев (Белоруссия)».
К вечеру 15 июля 1941 года поток отступавших по Варшавскому шоссе на Кричев частей Красной армии сначала поредел, а потом и вовсе прекратился. Весь следующий день по капитальному мосту через маленькую речушку Добрость проходили разве что беженцы. Молодой старший лейтенант, командир артбатареи, вот уже неделю стоявшей у деревни Сокольничи в трёх километрах от Кричева, весь день хмурился, а ближе к вечеру собрал весь личный состав.
– Бойцы, – начал он, – артиллеристы! На нас прёт танковая дивизия Гудериана. Нашей 13-й армии дан приказ отступать к Смоленску. Но отступать не потому, что мы испугались поганую фашистскую сволочь, а чтобы собрать под Смоленском мощный кулак и со всей силы вмазать немцам по сусалам. Сделать, так сказать, хороший замах, – с этими словами комбат изобразил мощный удар явно в челюсть воображаемого врага. – Нам тоже поступил приказ отходить. Так что полчаса вам на сборы, чехлим пушки, ставим стопора, сводим станины, цепляем и отходим. Кто не успел – тот дезертир. Всем понятно?
– Мост бы взорвать, – проворчал кто-то в строю.
Комбат понимал, что боец прав, но приказа взорвать мост через Добрость не поступало, а за инициативу в военное время и под трибунал было недолго загреметь. Мало ли, может на эту переправу у командования какие-то свои стратегические планы. Да и не так просто было взорвать капитальное каменное строение, тут нужны были сапёры, а они отошли в тыл уже давно.
– Взорвать? А вы подумали, олухи, как мы потом от Смоленска на Брест и на Берлин пойдём? Вплавь перебираться будем с пушками? Нет уж, пусть стоит. Всё, отставить разговоры. Приступить к выполнению поставленной задачи!
Красноармейцы уже начали расходиться, но тут худой как жердь 19-летний наводчик Коля Сиротинин, получивший несколько дней назад в петлицу третий треугольник и старшего сержанта, неожиданно звонко заявил:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться!
Все остановились и повернулись к Николаю.
– Обращайся.
– Товарищ старший лейтенант, разрешите остаться и прикрыть ваш отход. «Зося» моя во ржи надёжно спрятана, её ни с моста, ни вообще с того берега никак не видать, я проверял. А от неё, с холма, напротив, всё видно. Точки по мосту у нас все пристреляны, в нише выстрелов достаточно.
Этот карандашный портрет уже в 1990-х годах сделал по памяти один из сослуживцев Николая Сиротинина
План комбату понравился сразу. Действительно, если нельзя мост взорвать, можно устроить на нём пробку. Сиротининская противотанковая ЗиС2, которую солдаты ласково величали «Зосей», действительно располагалась чрезвычайно выгодно и была хорошо укрыта. Быстро засечь её у врага не получится, а пока засекут, несколько машин она из строя вполне вывести сможет. Оттаскивать подбитые танки по асфальту, да ещё и под огнём – дело отнюдь не простое, так что пробка задержит продвижение немцев как минимум на несколько часов. Командование такое обязательно оценит, тут и орден вполне можно получить. Не то чтобы старший лейтенант мечтал стать орденоносцем, но мысль об этом пролезала в голову самым подлым образом и ни в какую не желала уходить.
– Коля, а сколько у тебя выстрелов?
– Шестьдесят, товарищ старший лейтенант. Бронебойных около сорока и осколочные.
– А один справишься?
– Так точно, товарищ старший лейтенант, справлюсь.
– Не справишься. От позиции до моста метров 500 будет.
– Я дальномером вымерял – 465, товарищ старший лейтенант.
– Вот, почти полкилометра. Тебе корректировщик огня будет нужен. Старшина Фролов, ко мне!
Подбежавший кургузый старшина вытянулся в струнку:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите остаться со старшим сержантом!
– Отставить остаться. Принимай временное командование батареей, с Сиротининым я останусь, – комбат достал из планшета карту и поставил на ней жирную точку. – Отступаете до деревни Лобковичи, там занимаете позицию и ждёте дальнейших команд. Всё пойдёт хорошо – мы со старшим сержантом вас там догоним. Всё понял? Выполняй. Чтобы через час духу батареи здесь не было. А мы с тобой, Коля, – он повернулся к старшему сержанту, – вот как поступим. Ты сейчас иди к бабке Евминовне, ложись спать. Я пока протяну связь к окопчику у моста. Немцы, судя по всему, раньше рассвета не появятся, да и мы задолго почувствуем, когда они близко подойдут. Танковую колонну проспать сложно. Часа в три ночи переберёмся, ты – к орудию, я – к мосту.
Это была чудесная, тихая ночь. Было похоже, что вместе с людьми на этот раз ненадолго, буквально на несколько часов уснула и сама война. Только птицы почему-то петь не переставали. Николай никогда и не думал, что птицы могут петь ночью, а тут – пели. Да ещё так звонко, будто бы спешили наполнить эту короткую тишину, попользоваться ею, пока не порвут её в клочья лязг гусениц, вой снарядов, свист пуль и грохот разрывов. Странно, но спать совсем не хотелось. Коля лежал и с жадностью вспоминал родной Орёл, железнодорожное депо, в котором работал отец, кабину локомотива, в которую тот его иногда пускал. Вспоминал ласковую мать, сестёр Киру, Тасю и Нину, с которыми то лаялся, то ластился, брата Веню, всё время за ним увивавшегося, как щенячий хвостик… Вспоминал соседа дядю Егора, с которым вместе собирали радиоприёмник и вглядывались в небо через самодельный телескоп, пытаясь разглядеть на Марсе прорытые марсианами каналы…
Треск телефона прервал приятное занятие. Слышимость в трубке была прекрасная, если бы не металлический призвук в голосе, можно было бы подумать, что комбат сидит тут, рядом.
– Коля, не слышишь ещё? Я слышу уже. Ползут гады. Готовься, скоро жарко будет.
Николай зарядил орудие и глянул в прицельную щель. Солнце ещё не вышло из-за горизонта, но его лучи уже осветили красным светом и реку, и лес за рекой, и луг, и деревню. Только сама река почему-то оставалась чёрной, будто недавняя ночь решила искупаться и утонула в её воде. Прислушавшись, он действительно услышал далёкий гул, который с каждой минутой становился всё громче. В своей «Зосе» Николай не сомневался, он знал, что в мире ей нет равных и она легко справляется со всеми немецкими «панцирями», вплоть до тяжёлой четвёрки.
Показавшаяся из леса колонна была похожа на длинную змею, ползущую по широкой полосе международного шоссе Москва – Варшава. В бинокль хорошо было видно, что основная её часть состоит из легких «панцирей» первой и второй модели, но было в ней и несколько четвёрок. Кроме того, было с десятом бронемашин и множество крытых грузовиков, судя по всему, с солдатнёй. Колонна шла уверенно и быстро приближалась к мосту.
– Коля, ты готов? – голос старшего лейтенанта в трубке звучал то ли надрывно-весело, то ли напряжённо-нервно. – Сейчас начнём.
На счастье, механик головного танка вёл машину именно так, как нужно было Николаю. Ему даже не пришлось корректировать заранее нацеленное орудие, так что первый же выстрел накрыл «Панцер II», как и было задумано, когда машина уже достигла конца переправы. Судя по тому, как завертелся танк, Николай перебил ему гусеницу. Колонна встала и начала расползаться вширь. Следовавшие за головным танком машины дали задний ход, чтобы как можно быстрее покинуть мост. Николай этого не видел, он старался поскорее вновь зарядить орудие. Снаряд легко вошёл в гнездо казённика, затвор тоже не подвёл, и уже через несколько секунда «Зося» была вновь готова к бою.
– Коля, – кричал в трубке старлей, – молодец! Теперь давай бронемашину, видишь, у захода? Перелёт сто и пять левее!
Николай выкрутил ручки механизма наводки, оторвался от прицела и, крикнув в трубку: «Выстрел!», дёрнул спусковой рычаг. Орудие ахнуло, откатило ствол и быстро вернуло его на место. Николай открыл затвор и загнал в ствол следующий снаряд.
– Коля, хорошо, разрыв четыре, возьми ещё влево два!
Комбат знал дело, и третий снаряд догнал пытавшуюся съехать с моста бронемашину. Та получила удар такой силы, что развернулась поперёк дороги, прочно заблокировав выезд. Тем временем немцы наконец очнулись и тоже начали стрелять в сторону деревни. Поскольку они не понимали, откуда ведётся огонь, снаряды двух десятков боевых машин ложились по всему полю, в те места, где командирам танков виделось хоть что-то странное. Тем временем комбат навёл артиллериста на замыкающий колонну лёгкий «Панцер I», который тоже удалось подбить со второго выстрела. Теперь колонна была в ловушке: впереди был заблокированный двумя подбитыми машинами мост, сзади – подбитый танк. Телефон молчал, и Николай, не дожидаясь команды, выстрелил ещё раз, затем ещё, и ещё, и ещё, и ещё… Снаряды ложились ровно, в цель попадал каждый третий. Но и ответные разрывы гремели всё чаще и ближе. Когда на дороге уже дымилось пять машин, рожь зашевелилась и из неё вылез комбат. Левая рука его была в крови, но он зажимал её правой и широко улыбался:
– Коля, молодец, теперь они здесь надолго застряли. Всё, большое дело сделано, теперь можно отходить.
– Вы ранены, товарищ старший лейтенант?
– Ерунда, осколком задело. Всё, отходим.
– Никак нет, товарищ старший лейтенант, вы отходите, я останусь. У меня дело только пошло, выстрелов ещё много, я их тут всех покрошу.
– Коля, подумай! Колонну мы остановили, считай, подвиг совершили. Теперь надо уходить.
– Нет, товарищ старший лейтенант, моя война теперь тут, под Кричевом. Я их, гадов, буду до последнего снаряда добивать. А вы идите, с одной рукой всё равно не поможете. А живы останетесь – глядишь, ещё танков настреляете. Идите.
Комбат быстро подошёл к Николаю, крепко обнял его одной рукой и, пригнувшись, скрылся в высокой ржи.
Бой шёл ещё больше часа. Постепенно немцы поняли, что против них работает не спрятанная в засаде батарея, а всего лишь одно орудие. Они вычислили примерное направление и стали бить более прицельно. Старший сержант уже не считал подбитые машины, а боезапас «Зоси» таял на глазах. До конца этой большой дуэли человека и танковой колонны оставалось всего три снаряда, но тут что-то ахнуло совсем близко, и Николая выбросило в рожь. Когда он очнулся, в ушах гудело так, как гудел, подъезжая к станции, отцовский паровоз. Николай попытался встать, но ноги его не послушались.
Он подполз к окопу, ухватил родную трёхлинейку и стал ждать. Вскоре взрывы затихли, а ещё через несколько минут Коля, в голове которого продолжал звучать паровозный гудок, увидел идущего к нему солдата в немецкой каске. Николай нажал на спусковой крючок, винтовка бесшумно дёрнулась, и немец исчез во ржи. Следующий появился левее. Он уже не шёл смело через поле, а пробирался, стараясь спрятаться в высокой траве. Коля выстрелил ещё несколько раз, перезарядил винтовку и продолжил отстреливаться. До тех пор, пока не почувствовал сильный удар в грудь. Сначала ему было немного больно, но боль эта очень быстро ушла, забрав с собой и паровозный гудок. Ему стало очень легко и спокойно.
Вечером того же дня обер-лейтенант 4-й танковой дивизии Хенфельд записал в своём дневнике: «17 июля 1941 года. Сокольничи, 3 км от Кричева. Вечером хоронили неизвестного русского солдата. Он один стоял у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоту, так и погиб. Все удивлялись его храбрости… Оберст (полковник вермахта. – Ред.) перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, то завоевали бы весь мир. Три раза стреляли залпами из винтовок. Всё-таки он русский, нужно ли такое преклонение с салютом?»
Закрыть
Удивительно, но памятник посвящён сразу двум подвигам. Объединяет их общее посвящение, выложенное на фронтальной части постамента: «Артиллеристам, отдавшим жизнь за Родину в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 годов». А дальше, на правой ломаной стене оно распадается на два. Первое было мне понятно: «Женскому противотанковому расчёту 148-й стрелковой дивизии 13-й армии». Действительно, о единственном за историю страшной войны орудийном расчёте, укомплектованном пятью 20-летними девушками-добровольцами, знают многие. Принявшие в 1943 году первый бой на Орловской земле сержант Таисия Зиборова, ефрейтор Зинаида Емельянова, красноармейцы Мария Труфанова, Елизавета Бортникова и Анна Ноздрина провоевали у одного орудия всего 12 дней, но успели за это время уничтожить четыре немецких танка. Если кто-то скажет, что четыре танка на пять девчонок – мало, пусть знает, что во время войны орденом Отечественной войны награждали весь расчёт, уничтоживший два средних или три лёгких танка.
А вот второе посвящение было для меня абсолютно новым: «Орловцу, старшему сержанту Николаю Сиротинину, ценою жизни задержавшему продвижение противника под г. Кричев (Белоруссия)».
К вечеру 15 июля 1941 года поток отступавших по Варшавскому шоссе на Кричев частей Красной армии сначала поредел, а потом и вовсе прекратился. Весь следующий день по капитальному мосту через маленькую речушку Добрость проходили разве что беженцы. Молодой старший лейтенант, командир артбатареи, вот уже неделю стоявшей у деревни Сокольничи в трёх километрах от Кричева, весь день хмурился, а ближе к вечеру собрал весь личный состав.
– Бойцы, – начал он, – артиллеристы! На нас прёт танковая дивизия Гудериана. Нашей 13-й армии дан приказ отступать к Смоленску. Но отступать не потому, что мы испугались поганую фашистскую сволочь, а чтобы собрать под Смоленском мощный кулак и со всей силы вмазать немцам по сусалам. Сделать, так сказать, хороший замах, – с этими словами комбат изобразил мощный удар явно в челюсть воображаемого врага. – Нам тоже поступил приказ отходить. Так что полчаса вам на сборы, чехлим пушки, ставим стопора, сводим станины, цепляем и отходим. Кто не успел – тот дезертир. Всем понятно?
– Мост бы взорвать, – проворчал кто-то в строю.
Комбат понимал, что боец прав, но приказа взорвать мост через Добрость не поступало, а за инициативу в военное время и под трибунал было недолго загреметь. Мало ли, может на эту переправу у командования какие-то свои стратегические планы. Да и не так просто было взорвать капитальное каменное строение, тут нужны были сапёры, а они отошли в тыл уже давно.
– Взорвать? А вы подумали, олухи, как мы потом от Смоленска на Брест и на Берлин пойдём? Вплавь перебираться будем с пушками? Нет уж, пусть стоит. Всё, отставить разговоры. Приступить к выполнению поставленной задачи!
Красноармейцы уже начали расходиться, но тут худой как жердь 19-летний наводчик Коля Сиротинин, получивший несколько дней назад в петлицу третий треугольник и старшего сержанта, неожиданно звонко заявил:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться!
Все остановились и повернулись к Николаю.
– Обращайся.
– Товарищ старший лейтенант, разрешите остаться и прикрыть ваш отход. «Зося» моя во ржи надёжно спрятана, её ни с моста, ни вообще с того берега никак не видать, я проверял. А от неё, с холма, напротив, всё видно. Точки по мосту у нас все пристреляны, в нише выстрелов достаточно.
Этот карандашный портрет уже в 1990-х годах сделал по памяти один из сослуживцев Николая Сиротинина
План комбату понравился сразу. Действительно, если нельзя мост взорвать, можно устроить на нём пробку. Сиротининская противотанковая ЗиС2, которую солдаты ласково величали «Зосей», действительно располагалась чрезвычайно выгодно и была хорошо укрыта. Быстро засечь её у врага не получится, а пока засекут, несколько машин она из строя вполне вывести сможет. Оттаскивать подбитые танки по асфальту, да ещё и под огнём – дело отнюдь не простое, так что пробка задержит продвижение немцев как минимум на несколько часов. Командование такое обязательно оценит, тут и орден вполне можно получить. Не то чтобы старший лейтенант мечтал стать орденоносцем, но мысль об этом пролезала в голову самым подлым образом и ни в какую не желала уходить.
– Коля, а сколько у тебя выстрелов?
– Шестьдесят, товарищ старший лейтенант. Бронебойных около сорока и осколочные.
– А один справишься?
– Так точно, товарищ старший лейтенант, справлюсь.
– Не справишься. От позиции до моста метров 500 будет.
– Я дальномером вымерял – 465, товарищ старший лейтенант.
– Вот, почти полкилометра. Тебе корректировщик огня будет нужен. Старшина Фролов, ко мне!
Подбежавший кургузый старшина вытянулся в струнку:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите остаться со старшим сержантом!
– Отставить остаться. Принимай временное командование батареей, с Сиротининым я останусь, – комбат достал из планшета карту и поставил на ней жирную точку. – Отступаете до деревни Лобковичи, там занимаете позицию и ждёте дальнейших команд. Всё пойдёт хорошо – мы со старшим сержантом вас там догоним. Всё понял? Выполняй. Чтобы через час духу батареи здесь не было. А мы с тобой, Коля, – он повернулся к старшему сержанту, – вот как поступим. Ты сейчас иди к бабке Евминовне, ложись спать. Я пока протяну связь к окопчику у моста. Немцы, судя по всему, раньше рассвета не появятся, да и мы задолго почувствуем, когда они близко подойдут. Танковую колонну проспать сложно. Часа в три ночи переберёмся, ты – к орудию, я – к мосту.
Это была чудесная, тихая ночь. Было похоже, что вместе с людьми на этот раз ненадолго, буквально на несколько часов уснула и сама война. Только птицы почему-то петь не переставали. Николай никогда и не думал, что птицы могут петь ночью, а тут – пели. Да ещё так звонко, будто бы спешили наполнить эту короткую тишину, попользоваться ею, пока не порвут её в клочья лязг гусениц, вой снарядов, свист пуль и грохот разрывов. Странно, но спать совсем не хотелось. Коля лежал и с жадностью вспоминал родной Орёл, железнодорожное депо, в котором работал отец, кабину локомотива, в которую тот его иногда пускал. Вспоминал ласковую мать, сестёр Киру, Тасю и Нину, с которыми то лаялся, то ластился, брата Веню, всё время за ним увивавшегося, как щенячий хвостик… Вспоминал соседа дядю Егора, с которым вместе собирали радиоприёмник и вглядывались в небо через самодельный телескоп, пытаясь разглядеть на Марсе прорытые марсианами каналы…
Треск телефона прервал приятное занятие. Слышимость в трубке была прекрасная, если бы не металлический призвук в голосе, можно было бы подумать, что комбат сидит тут, рядом.
– Коля, не слышишь ещё? Я слышу уже. Ползут гады. Готовься, скоро жарко будет.
Николай зарядил орудие и глянул в прицельную щель. Солнце ещё не вышло из-за горизонта, но его лучи уже осветили красным светом и реку, и лес за рекой, и луг, и деревню. Только сама река почему-то оставалась чёрной, будто недавняя ночь решила искупаться и утонула в её воде. Прислушавшись, он действительно услышал далёкий гул, который с каждой минутой становился всё громче. В своей «Зосе» Николай не сомневался, он знал, что в мире ей нет равных и она легко справляется со всеми немецкими «панцирями», вплоть до тяжёлой четвёрки.
Показавшаяся из леса колонна была похожа на длинную змею, ползущую по широкой полосе международного шоссе Москва – Варшава. В бинокль хорошо было видно, что основная её часть состоит из легких «панцирей» первой и второй модели, но было в ней и несколько четвёрок. Кроме того, было с десятом бронемашин и множество крытых грузовиков, судя по всему, с солдатнёй. Колонна шла уверенно и быстро приближалась к мосту.
– Коля, ты готов? – голос старшего лейтенанта в трубке звучал то ли надрывно-весело, то ли напряжённо-нервно. – Сейчас начнём.
На счастье, механик головного танка вёл машину именно так, как нужно было Николаю. Ему даже не пришлось корректировать заранее нацеленное орудие, так что первый же выстрел накрыл «Панцер II», как и было задумано, когда машина уже достигла конца переправы. Судя по тому, как завертелся танк, Николай перебил ему гусеницу. Колонна встала и начала расползаться вширь. Следовавшие за головным танком машины дали задний ход, чтобы как можно быстрее покинуть мост. Николай этого не видел, он старался поскорее вновь зарядить орудие. Снаряд легко вошёл в гнездо казённика, затвор тоже не подвёл, и уже через несколько секунда «Зося» была вновь готова к бою.
– Коля, – кричал в трубке старлей, – молодец! Теперь давай бронемашину, видишь, у захода? Перелёт сто и пять левее!
Николай выкрутил ручки механизма наводки, оторвался от прицела и, крикнув в трубку: «Выстрел!», дёрнул спусковой рычаг. Орудие ахнуло, откатило ствол и быстро вернуло его на место. Николай открыл затвор и загнал в ствол следующий снаряд.
– Коля, хорошо, разрыв четыре, возьми ещё влево два!
Комбат знал дело, и третий снаряд догнал пытавшуюся съехать с моста бронемашину. Та получила удар такой силы, что развернулась поперёк дороги, прочно заблокировав выезд. Тем временем немцы наконец очнулись и тоже начали стрелять в сторону деревни. Поскольку они не понимали, откуда ведётся огонь, снаряды двух десятков боевых машин ложились по всему полю, в те места, где командирам танков виделось хоть что-то странное. Тем временем комбат навёл артиллериста на замыкающий колонну лёгкий «Панцер I», который тоже удалось подбить со второго выстрела. Теперь колонна была в ловушке: впереди был заблокированный двумя подбитыми машинами мост, сзади – подбитый танк. Телефон молчал, и Николай, не дожидаясь команды, выстрелил ещё раз, затем ещё, и ещё, и ещё, и ещё… Снаряды ложились ровно, в цель попадал каждый третий. Но и ответные разрывы гремели всё чаще и ближе. Когда на дороге уже дымилось пять машин, рожь зашевелилась и из неё вылез комбат. Левая рука его была в крови, но он зажимал её правой и широко улыбался:
– Коля, молодец, теперь они здесь надолго застряли. Всё, большое дело сделано, теперь можно отходить.
– Вы ранены, товарищ старший лейтенант?
– Ерунда, осколком задело. Всё, отходим.
– Никак нет, товарищ старший лейтенант, вы отходите, я останусь. У меня дело только пошло, выстрелов ещё много, я их тут всех покрошу.
– Коля, подумай! Колонну мы остановили, считай, подвиг совершили. Теперь надо уходить.
– Нет, товарищ старший лейтенант, моя война теперь тут, под Кричевом. Я их, гадов, буду до последнего снаряда добивать. А вы идите, с одной рукой всё равно не поможете. А живы останетесь – глядишь, ещё танков настреляете. Идите.
Комбат быстро подошёл к Николаю, крепко обнял его одной рукой и, пригнувшись, скрылся в высокой ржи.
Бой шёл ещё больше часа. Постепенно немцы поняли, что против них работает не спрятанная в засаде батарея, а всего лишь одно орудие. Они вычислили примерное направление и стали бить более прицельно. Старший сержант уже не считал подбитые машины, а боезапас «Зоси» таял на глазах. До конца этой большой дуэли человека и танковой колонны оставалось всего три снаряда, но тут что-то ахнуло совсем близко, и Николая выбросило в рожь. Когда он очнулся, в ушах гудело так, как гудел, подъезжая к станции, отцовский паровоз. Николай попытался встать, но ноги его не послушались.
Он подполз к окопу, ухватил родную трёхлинейку и стал ждать. Вскоре взрывы затихли, а ещё через несколько минут Коля, в голове которого продолжал звучать паровозный гудок, увидел идущего к нему солдата в немецкой каске. Николай нажал на спусковой крючок, винтовка бесшумно дёрнулась, и немец исчез во ржи. Следующий появился левее. Он уже не шёл смело через поле, а пробирался, стараясь спрятаться в высокой траве. Коля выстрелил ещё несколько раз, перезарядил винтовку и продолжил отстреливаться. До тех пор, пока не почувствовал сильный удар в грудь. Сначала ему было немного больно, но боль эта очень быстро ушла, забрав с собой и паровозный гудок. Ему стало очень легко и спокойно.
Вечером того же дня обер-лейтенант 4-й танковой дивизии Хенфельд записал в своём дневнике: «17 июля 1941 года. Сокольничи, 3 км от Кричева. Вечером хоронили неизвестного русского солдата. Он один стоял у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоту, так и погиб. Все удивлялись его храбрости… Оберст (полковник вермахта. – Ред.) перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, то завоевали бы весь мир. Три раза стреляли залпами из винтовок. Всё-таки он русский, нужно ли такое преклонение с салютом?»
Об этом его подвиге долгое время никто ничего не знал, а сам солдат числился пропавшим без вести. Помогли вырвать его имя из забвения захваченные архивы танковой армии Гудериана и рассказы жителей деревни Сокольничи.
В 1960 году Сиротинина посмертно наградили орденом Отечественной войны I степени, а год спустя на месте боя поставили памятный обелиск.
Когда раскопавшие историю подвига сотрудники архива Министерства обороны попытались добиться присвоения отважному артиллеристу звания Героя Советского Союза, им ответили, что сделать это не представляется возможным по двум причинам. Во-первых, после войны к этому высокому званию представляются только лица, решение о которых было принято ещё во время войны, но по каким-то причинам не было выполнено. А во-вторых, у родственников Николая не нашлось его фотографии, совершенно необходимой для представления. Фотографироваться Коля не любил, а единственная карточка, сделанная для паспорта, была потеряна при эвакуации.
