spi_r_nn
Пользователь
- С нами с
- 03/11/19
- Постов
- 21
- Оценка
- 9
- Живу в:
- Нижний Новгород
- Для знакомых
- Виктор
- Оружие
- МР-27ЕМ
- Собака(ки)
- Нет
Лайку звали Кунак. Наряженный природой в строгий черный костюм, с белым пятном галстука на груди, коим пес очень гордился, Кунак знал, что его имя означает – друг. Так, по крайней мере, объяснял хозяин всем, кто интересовался прозвищем собаки. Особенно запомнилось, как хозяин первый раз привел его, еще совсем молодого щенка, в большой, пугающий и вместе с тем манящий какой-то неуловимой тайной лес. На широкой опушке, среди множества людей, пахнущих незнакомым, причудливо смешанным запахом дыма и железа, среди собак, свысока поглядывающих на стушевавшегося собрата, хозяин и объявил, что Кунак не просто новый охотник, но и его друг.
С той памятной поляны и начал разматываться клубок охотничьей жизни Кунака. Пес прилежно постигал ремесло, с каждым годом матерея и все более набираясь опыта. Азартно облаивал мошников и пушистых куниц, «челночил» по краснобровым косачам, развертывая на бегу бублик хвоста гонял лис, не раз доводилось связываться и с кабаном. Мелькал его белый галстук и среди болотного камыша, когда бывал по утке, но сам пес все же отдавал предпочтение зверю, находя именно в этой охоте ни с чем несравнимый азарт, разжигавший из искры в глазах настоящий пожар. Летели годы, лес давно уже не казался таким большим и уж тем более перестал пугать, однако не растерял своей тайны, все также продолжая манить своей неведомой силой. Спокойный по своей натуре, в лес Кунак срывался с радостью, не дожидаясь команды, угадывая желание хозяина, отправится на охоту по одним его глазам, в которых читался точно такой же огонек азарта. Вот, встретились два горящих одной страстью взгляда, и пес черным вихрем убегал далеко вперед, чтобы затем, вывалив язык, в нетерпении поджидать хозяина, коего слушал, однако, во всем.
Был Кунак и верным другом. Давно уже нечто большее, чем удачливые и не очень охоты, связывали человека и собаку. Пес верно и безошибочно угадывал настроение хозяина и когда глаза последнего вдруг наливались грустью, грустил вместе с ним. Садился рядом с поскрипывающей скамейкой, под яблоней во дворе, прижимался теплым боком к ногам и когда тот начинал выговариваться собаке, изливая накопившуюся одиночеством горечь, клал узкую морду ему на колени, внимательно слушая. За что хозяин, Кунак это хорошо чувствовал, был ему горячо благодарен и отвечал взаимностью.
Спустя время в доме появился щенок, такой же черный с белой отметиной. Его привел хозяин и, поглаживая Кунака, запуская пальцы в пышный воротник меха, сидя на все той же скрипящей лавке, объяснил, что это их младший друг, что за ним нужно следить, и всячески воспитывать в нем будущего охотника, а уж втроем то они такие охоты устроят, что держись. Щенок же, закрутившись на месте в погоне за собственным хвостом, немедленно огласил округу звонким лаем, от которого резало уши, за что немедленно получил прозвище - Сигнал.
Кунак к делу воспитания подошел со всей ответственностью, ведь об этом хозяин попросил. Однако молодой, в отличие от Кунака, отличался нравом беспокойным и все норовил куда-то сбежать или погонять кур и крикливых уток, живших во дворе, или незаметно подкрасться к пригревшейся на заборе кошке, спугнув последнюю своим звенящим лаем и вызывая тем самым невообразимый переполох. За что бывал и наказан, либо хозяином, либо мудрым и спокойным Кунаком, никогда не позволявшим себе таких вольностей и одергивающим молодого. А однажды, в летную жаркую пору, и как только Кунак не досмотрел, ведь на минуту прикорнул в тенечке, щенок улизнул через щель в заборе и был таков. Вскоре его звонкий лай донесся из недалекого перелеска, что под горой за деревней и Кунак поспешил разыскивать беглеца. Сигнал лаял не переставая, с нотками неподдельного и так хорошо знакомого азарта. Задрав голову, приплясывал вокруг дерева, на ветке которой обнаружилась обыкновенная белка. Векши хозяина интересовали мало, это Кунак знал точно, это не куница, да и время сейчас было не охотничье, не было такого на памяти пса, чтобы в знойный летний день ходили на охоту. Однако образумить щенка никак не выходило, горевший куражом Сигнал старательно облаивал белку и на увещевания старшего собрата не обращал внимания совершенно никакого. Впрочем, как и на прикатившего, на велосипеде, хозяина, отвлекшегося от дел, ради выяснения причин переполоха. Однако и его слово силы не возымело – Сигнал, притопывая лапой, звонко будил округу. Старшие товарищи вернулись в дом, оставив молодого звенеть под деревом, но Кунак, между тем, чутко прислушивался к задорному лаю собрата, ухватившего охотничью страсть.
Солнце уже налилось краснотой и покатилось под гору, когда от перелеска донесся громкий взвизг, а за ним и скулеж, преисполненный глубокой горечи и обиды. Спустя время прилетел и Сигнал, кинувшись с жалобным визгом прямиком к хозяину. Видели бы вы его. Одно ухо у бедолаги распухло заплыв, верно, с осой заигрался глупый, та и тяпнула, вот и векша стразу неинтересной стала, так и примчался сразу. А хозяин-то, и смеется вроде над плачущим щенком, а сквозь смех чувствуется жалость. Весело жилось, в общем то.
А потом хозяина не стало. Кунак хорошо помнил эту зимнюю холодную ночь кидающуюся снегом. Помнил, как хозяина сажали в машину, гулко и отчего-то так тревожно хлопающую железными дверями, помнил, как доносились обрывки фраз и непонятное слово «больница», помнил, как перемешались с воющей метелью чувства тоски и безнадежности. И навсегда запомнил красные огоньки глаз скрывающейся во вьюжной ночной пелене машины, в которой увозили его хозяина…и друга. А через несколько дней около дома появилось много-много людей и Кунака с Сигналом заперли в вольере. Но самое страшное – Кунак больше не чувствовал хозяина, не различал в этой гомонящей и плачущей толпе его запаха, от того, не помня себя метался по тесной клетке, взлаивал, срываясь на визг, стремясь выбраться, ударялся об решетчатую сетку вольера. К вечеру люди разъехались и тишину дома, притаившегося под морозом, не нарушил ни привычный свет в окнах, ни запах дыма из трубы. Тревога долго не отпускала пса, заставляя поскуливать и нервно прохаживать по тесному вольеру.
Следующим днем увезли Сигнала. На щенка накинули веревку и затащили в открытый кузов машины. Глупый еще, но словно и он, чувствуя расставание, изловчился зубами распутать узел и юркнуть в закрывающуюся дверь, между расставленных рук двух мужиков. Кинулся было навстречу и Кунак, обнажая в оскале зубы, в стремлении защитить своего. Однако его отогнали, заперев в вольере, люди, жившие в соседнем доме, в гостях у которых часто бывал хозяин.
С того дня жизнь пса круто изменилась, затухала искра азарта в глазах, сменившись пеленой безысходной тоски по прошедшим дням страстных, горячих охот, по лесным тропам, выстланных ковром хвои, по заросшим лугам с их подъемами косачей, по притаившимся среди ветвей куницам, да много почему. Но сильнее прочего жгла тоска по хозяину, обращая в пепел то, чем раньше жил пес, застывая мокрыми дорожками слез на глазах, заставляя в глухие темные ночи, отдавать тяжелую горечь протяжным воем в безответное черное небо.
Оставшись один, Кунак все больше лежал на сене в сарае, уронив морду на лапы, не интересуясь совершенно ни чем, принимая пищу от тех же соседей. В дом периодически кто-то приезжал, что-то делал, но большее время он пустовал. Тоскливо пролетали дни, меняя времена года, а пес все также бессмысленно лежал в своем сарае, из которого была хорошо видна лавочка под яблоней, на которой так любил сидеть хозяин, либо бесцельно бродил по деревне, словно что-то разыскивая. Как-то об летнюю пору, когда деревня наполнилась людьми, копошащимися по огородам, на пыльной проселочной дороге Кунаку встретился длинноногий пес, городской, белый, с целой россыпью черных пятен. Со скуки пробовал поговорить с ним, однако о чем можно разговаривать с собакой, ни разу в жизни, не бывавшей на охоте? И даже больше – не представляющей как это, а главное, зачем гоняться за какими-то лисами, или лазить по болотам и лесам выслеживая добычу. Глупость одна на уме, да и только.
Пролетело жаркое лето, облетели пышные зеленые одежды, природа оделась в золотые платья, а затем, сбросив и их, укрылась пышной белой шубой. К середине весны, когда копны сугробов стали оплывать, тая воском под лучами все ярче припекающего солнца, обозначаясь чернеющими жидкой грязью проталинами, когда застучал по железному водостоку звонкий барабан капели, все чаще стали разносится в эфире воздуха крики прилетающих утиных стай, отзываясь волнующим чувством заснувшей охотничьей страсти в душе Кунака. Одним, еще ранним, сонным утром, подхваченный каким-то внезапным порывом, пес, сбросив оцепенение меланхолии, выбежал на улицу, принюхиваясь и крутя головой в поисках причины беспокойства. Завидев человека, бодро шагающего за околицу, все с тем же неясным чувством, потрусил на встречу. Человек был знаком, Кунак хорошо помнил его запах, много раз бывал он у хозяина, проводя с ним вечера в разговорах, все на той же лавочке под яблоней, помнил как-то пес его и на охоте.
- Кунак! - завидев пса, обрадовался человек, протягивая навстречу руку с явным желанием погладить, однако пес от таких приветствий уклонился. – Ай-ты, хороший, ну как дела, рассказывай. Что, тоскуешь, небось, по хозяину? – продолжил человек, грустно вздохнув. – Вот ведь как дело то вышло.…А я до реки собрался, шалаш надо проверить, открытие скоро. Пойдешь со мной за компанию?
Человек махнул рукой, туда за деревню, в сторону покатого луга и Кунак, как-то неожиданно для самого себя побежал вперед. Ах, как широко, как вольно дышалось на просторе, как закружил голову терпким хмелем аромат просыпающейся природы. Казалось серый прежде мир, вновь обретал краски, делился своим теплом, вливая жизнь в пса. А достигнув речки, говор которой долетал уже издалека, Кунак вдруг уловил чутким слухом утиное бормотанье в прилежно скрытой кустами заводи. И вот тут взыграло ретивое, пес, не помня себя, широкими прыжками бросился в заросли, коротко и глуховато взлаивая, выгоняя переполошившуюся стаю прямо на поспевающего человека. Вот сейчас, сейчас, вплетется в этот пернатый гомон отрывистый вскрик ружейного выстрела и пес, застывший среди жухлой травы, подберет честно добытую птицу. Однако так ожидаемого выстрела не последовало, стая, беспокойно ругаясь, быстро скрылась из виду и пес, растерянно замер на месте.
«Неумный какой-то, верный выстрел был» - подумал он. Ставшее уже привычным уныние, властно выметало мгновением пролетевшую страсть и Кунак, повесив голову, побрел домой, не реагируя больше на что-то сбивчиво говорившего в след человека. Тяжело вздохнув, рухнул на свой соломенный лежак, растревоженный вскипевшим, было, азартом. Разбередила душу эта короткая прогулка, прорвала плотину паводком нахлынувших воспоминаний, и не раз еще пес вспоминал и ее и незадачливого охотника.
Они повстречались вновь, поздней осенью, когда природа уже дохнула ноябрьской стужей, сковывая раскисшие от дождей дороги, а заждавшиеся нарядов из белых шуб, деревья еще чернели наготой. Человек сам пришел к Кунаку, настороженно приподнявшемуся с сена, но на этот раз из-за плеча человека виднелось ружье.
- Ну, что друг, все грустишь? – поприветствовал пса охотник, - айда со мной. В лес пойдем, на охоту! Догоняй, - И, не дожидаясь ответа, уверенно зашагал за деревню.
«Ага, так и побежал» - подумал пес, провожая взглядом удаляющуюся фигуру, однако из сарая выбрался – «Сходили уже раз с тобой» - с этой мыслью пес медленно сделал пару шагов. – «Больше не пойду» - переходя на бег, думал пес, догоняя человека. А когда тот, обернувшись, махнул призывно рукой, словно дрожь прошла по телу и Кунак, на миг, замерев на месте, стрелой бросился вперед, обгоняя охотника. С каждым шагом словно слетал с собаки дурман сна, как вылинявшая шерсть, уступая место чему-то новому, что-то просыпалось внутри. Зарделась искра в потухших безразличием глазах, а достигнув леса и вовсе разгорелась, пока еще робким, но уже огоньком. Сомкнулись кроны над головой и пес, словно наконец-то обрел то, что давно потерял. Каждая тропка, каждый куст, все было знакомо, словно и не было этой разлуки, словно только вчера он бегал по этим дорожкам. Уткнувшись носом в землю, Кунак, все больше погружался, в родной, знакомый ему мир, лапы сами несли его вперед, выискивая знакомые запахи. На лесной дорожке застыл, нетерпеливо помахивая кренделем хвоста, не удержался, гавкнул, поторапливая напарника. Нет, не узнать теперь пса – веселым, живым задором искрили ясные глаза.
Пробежав берегом лесного ручья, уже тронутого ледком, Кунак замер как вкопанный и, секундой покрутившись на месте, уверенно свернул с тропинки в сторону высоких деревьев. Ни бурелом, ни кустарник не могли сбить пса с четкого пойманного куньего следа. Не было больше собаки, тоскливо провожающей дни на лежаке из сена – был охотник, опытный, азартный, мудрый, не растерявший с годами ни одного своего навыка. И даже когда след уходил вверх, идя верхушками деревьев, Кунак не путался, легко идя по видимой только ему нити. Дневку каштанового зверька он нашел быстро и тишину, уже притихшего в ожидании зимы леса, разорвал громкий азартный лай.
Подоспевший во время охотник едва разглядел посверкивающую бусинами глаз, притаившуюся среди ветвей куницу, неуверенно поднимая ружье. Однако Кунак заливался лаем, нетерпеливо поглядывая на напарника, словно показывая ему носом острой морды, где замер зверек. «Давай, не медли» - казалось, кричали глаза собаки, и охотник не оплошал. Пронеслось эхо выстрела, и желанная добыча упала на хвойный ковер. Сегодня пес был благодарен человеку.
Кружились снежинки, в ленивом танце укрывая землю, подхваченные легким ветерком ложились и тут же таяли на носу собаки. Кунак, наблюдая за белым хороводом, все также лежал на сене, в своем сарае, из которого так хорошо видна лавочка под яблоней, однако в глазах пса, светившихся тихим, спокойным светом, больше не было той бесконечной тоски. Пес знал, что еще кому то может быть нужен и что не раз еще вскипит азартом охотничья кровь.
С той памятной поляны и начал разматываться клубок охотничьей жизни Кунака. Пес прилежно постигал ремесло, с каждым годом матерея и все более набираясь опыта. Азартно облаивал мошников и пушистых куниц, «челночил» по краснобровым косачам, развертывая на бегу бублик хвоста гонял лис, не раз доводилось связываться и с кабаном. Мелькал его белый галстук и среди болотного камыша, когда бывал по утке, но сам пес все же отдавал предпочтение зверю, находя именно в этой охоте ни с чем несравнимый азарт, разжигавший из искры в глазах настоящий пожар. Летели годы, лес давно уже не казался таким большим и уж тем более перестал пугать, однако не растерял своей тайны, все также продолжая манить своей неведомой силой. Спокойный по своей натуре, в лес Кунак срывался с радостью, не дожидаясь команды, угадывая желание хозяина, отправится на охоту по одним его глазам, в которых читался точно такой же огонек азарта. Вот, встретились два горящих одной страстью взгляда, и пес черным вихрем убегал далеко вперед, чтобы затем, вывалив язык, в нетерпении поджидать хозяина, коего слушал, однако, во всем.
Был Кунак и верным другом. Давно уже нечто большее, чем удачливые и не очень охоты, связывали человека и собаку. Пес верно и безошибочно угадывал настроение хозяина и когда глаза последнего вдруг наливались грустью, грустил вместе с ним. Садился рядом с поскрипывающей скамейкой, под яблоней во дворе, прижимался теплым боком к ногам и когда тот начинал выговариваться собаке, изливая накопившуюся одиночеством горечь, клал узкую морду ему на колени, внимательно слушая. За что хозяин, Кунак это хорошо чувствовал, был ему горячо благодарен и отвечал взаимностью.
Спустя время в доме появился щенок, такой же черный с белой отметиной. Его привел хозяин и, поглаживая Кунака, запуская пальцы в пышный воротник меха, сидя на все той же скрипящей лавке, объяснил, что это их младший друг, что за ним нужно следить, и всячески воспитывать в нем будущего охотника, а уж втроем то они такие охоты устроят, что держись. Щенок же, закрутившись на месте в погоне за собственным хвостом, немедленно огласил округу звонким лаем, от которого резало уши, за что немедленно получил прозвище - Сигнал.
Кунак к делу воспитания подошел со всей ответственностью, ведь об этом хозяин попросил. Однако молодой, в отличие от Кунака, отличался нравом беспокойным и все норовил куда-то сбежать или погонять кур и крикливых уток, живших во дворе, или незаметно подкрасться к пригревшейся на заборе кошке, спугнув последнюю своим звенящим лаем и вызывая тем самым невообразимый переполох. За что бывал и наказан, либо хозяином, либо мудрым и спокойным Кунаком, никогда не позволявшим себе таких вольностей и одергивающим молодого. А однажды, в летную жаркую пору, и как только Кунак не досмотрел, ведь на минуту прикорнул в тенечке, щенок улизнул через щель в заборе и был таков. Вскоре его звонкий лай донесся из недалекого перелеска, что под горой за деревней и Кунак поспешил разыскивать беглеца. Сигнал лаял не переставая, с нотками неподдельного и так хорошо знакомого азарта. Задрав голову, приплясывал вокруг дерева, на ветке которой обнаружилась обыкновенная белка. Векши хозяина интересовали мало, это Кунак знал точно, это не куница, да и время сейчас было не охотничье, не было такого на памяти пса, чтобы в знойный летний день ходили на охоту. Однако образумить щенка никак не выходило, горевший куражом Сигнал старательно облаивал белку и на увещевания старшего собрата не обращал внимания совершенно никакого. Впрочем, как и на прикатившего, на велосипеде, хозяина, отвлекшегося от дел, ради выяснения причин переполоха. Однако и его слово силы не возымело – Сигнал, притопывая лапой, звонко будил округу. Старшие товарищи вернулись в дом, оставив молодого звенеть под деревом, но Кунак, между тем, чутко прислушивался к задорному лаю собрата, ухватившего охотничью страсть.
Солнце уже налилось краснотой и покатилось под гору, когда от перелеска донесся громкий взвизг, а за ним и скулеж, преисполненный глубокой горечи и обиды. Спустя время прилетел и Сигнал, кинувшись с жалобным визгом прямиком к хозяину. Видели бы вы его. Одно ухо у бедолаги распухло заплыв, верно, с осой заигрался глупый, та и тяпнула, вот и векша стразу неинтересной стала, так и примчался сразу. А хозяин-то, и смеется вроде над плачущим щенком, а сквозь смех чувствуется жалость. Весело жилось, в общем то.
А потом хозяина не стало. Кунак хорошо помнил эту зимнюю холодную ночь кидающуюся снегом. Помнил, как хозяина сажали в машину, гулко и отчего-то так тревожно хлопающую железными дверями, помнил, как доносились обрывки фраз и непонятное слово «больница», помнил, как перемешались с воющей метелью чувства тоски и безнадежности. И навсегда запомнил красные огоньки глаз скрывающейся во вьюжной ночной пелене машины, в которой увозили его хозяина…и друга. А через несколько дней около дома появилось много-много людей и Кунака с Сигналом заперли в вольере. Но самое страшное – Кунак больше не чувствовал хозяина, не различал в этой гомонящей и плачущей толпе его запаха, от того, не помня себя метался по тесной клетке, взлаивал, срываясь на визг, стремясь выбраться, ударялся об решетчатую сетку вольера. К вечеру люди разъехались и тишину дома, притаившегося под морозом, не нарушил ни привычный свет в окнах, ни запах дыма из трубы. Тревога долго не отпускала пса, заставляя поскуливать и нервно прохаживать по тесному вольеру.
Следующим днем увезли Сигнала. На щенка накинули веревку и затащили в открытый кузов машины. Глупый еще, но словно и он, чувствуя расставание, изловчился зубами распутать узел и юркнуть в закрывающуюся дверь, между расставленных рук двух мужиков. Кинулся было навстречу и Кунак, обнажая в оскале зубы, в стремлении защитить своего. Однако его отогнали, заперев в вольере, люди, жившие в соседнем доме, в гостях у которых часто бывал хозяин.
С того дня жизнь пса круто изменилась, затухала искра азарта в глазах, сменившись пеленой безысходной тоски по прошедшим дням страстных, горячих охот, по лесным тропам, выстланных ковром хвои, по заросшим лугам с их подъемами косачей, по притаившимся среди ветвей куницам, да много почему. Но сильнее прочего жгла тоска по хозяину, обращая в пепел то, чем раньше жил пес, застывая мокрыми дорожками слез на глазах, заставляя в глухие темные ночи, отдавать тяжелую горечь протяжным воем в безответное черное небо.
Оставшись один, Кунак все больше лежал на сене в сарае, уронив морду на лапы, не интересуясь совершенно ни чем, принимая пищу от тех же соседей. В дом периодически кто-то приезжал, что-то делал, но большее время он пустовал. Тоскливо пролетали дни, меняя времена года, а пес все также бессмысленно лежал в своем сарае, из которого была хорошо видна лавочка под яблоней, на которой так любил сидеть хозяин, либо бесцельно бродил по деревне, словно что-то разыскивая. Как-то об летнюю пору, когда деревня наполнилась людьми, копошащимися по огородам, на пыльной проселочной дороге Кунаку встретился длинноногий пес, городской, белый, с целой россыпью черных пятен. Со скуки пробовал поговорить с ним, однако о чем можно разговаривать с собакой, ни разу в жизни, не бывавшей на охоте? И даже больше – не представляющей как это, а главное, зачем гоняться за какими-то лисами, или лазить по болотам и лесам выслеживая добычу. Глупость одна на уме, да и только.
Пролетело жаркое лето, облетели пышные зеленые одежды, природа оделась в золотые платья, а затем, сбросив и их, укрылась пышной белой шубой. К середине весны, когда копны сугробов стали оплывать, тая воском под лучами все ярче припекающего солнца, обозначаясь чернеющими жидкой грязью проталинами, когда застучал по железному водостоку звонкий барабан капели, все чаще стали разносится в эфире воздуха крики прилетающих утиных стай, отзываясь волнующим чувством заснувшей охотничьей страсти в душе Кунака. Одним, еще ранним, сонным утром, подхваченный каким-то внезапным порывом, пес, сбросив оцепенение меланхолии, выбежал на улицу, принюхиваясь и крутя головой в поисках причины беспокойства. Завидев человека, бодро шагающего за околицу, все с тем же неясным чувством, потрусил на встречу. Человек был знаком, Кунак хорошо помнил его запах, много раз бывал он у хозяина, проводя с ним вечера в разговорах, все на той же лавочке под яблоней, помнил как-то пес его и на охоте.
- Кунак! - завидев пса, обрадовался человек, протягивая навстречу руку с явным желанием погладить, однако пес от таких приветствий уклонился. – Ай-ты, хороший, ну как дела, рассказывай. Что, тоскуешь, небось, по хозяину? – продолжил человек, грустно вздохнув. – Вот ведь как дело то вышло.…А я до реки собрался, шалаш надо проверить, открытие скоро. Пойдешь со мной за компанию?
Человек махнул рукой, туда за деревню, в сторону покатого луга и Кунак, как-то неожиданно для самого себя побежал вперед. Ах, как широко, как вольно дышалось на просторе, как закружил голову терпким хмелем аромат просыпающейся природы. Казалось серый прежде мир, вновь обретал краски, делился своим теплом, вливая жизнь в пса. А достигнув речки, говор которой долетал уже издалека, Кунак вдруг уловил чутким слухом утиное бормотанье в прилежно скрытой кустами заводи. И вот тут взыграло ретивое, пес, не помня себя, широкими прыжками бросился в заросли, коротко и глуховато взлаивая, выгоняя переполошившуюся стаю прямо на поспевающего человека. Вот сейчас, сейчас, вплетется в этот пернатый гомон отрывистый вскрик ружейного выстрела и пес, застывший среди жухлой травы, подберет честно добытую птицу. Однако так ожидаемого выстрела не последовало, стая, беспокойно ругаясь, быстро скрылась из виду и пес, растерянно замер на месте.
«Неумный какой-то, верный выстрел был» - подумал он. Ставшее уже привычным уныние, властно выметало мгновением пролетевшую страсть и Кунак, повесив голову, побрел домой, не реагируя больше на что-то сбивчиво говорившего в след человека. Тяжело вздохнув, рухнул на свой соломенный лежак, растревоженный вскипевшим, было, азартом. Разбередила душу эта короткая прогулка, прорвала плотину паводком нахлынувших воспоминаний, и не раз еще пес вспоминал и ее и незадачливого охотника.
Они повстречались вновь, поздней осенью, когда природа уже дохнула ноябрьской стужей, сковывая раскисшие от дождей дороги, а заждавшиеся нарядов из белых шуб, деревья еще чернели наготой. Человек сам пришел к Кунаку, настороженно приподнявшемуся с сена, но на этот раз из-за плеча человека виднелось ружье.
- Ну, что друг, все грустишь? – поприветствовал пса охотник, - айда со мной. В лес пойдем, на охоту! Догоняй, - И, не дожидаясь ответа, уверенно зашагал за деревню.
«Ага, так и побежал» - подумал пес, провожая взглядом удаляющуюся фигуру, однако из сарая выбрался – «Сходили уже раз с тобой» - с этой мыслью пес медленно сделал пару шагов. – «Больше не пойду» - переходя на бег, думал пес, догоняя человека. А когда тот, обернувшись, махнул призывно рукой, словно дрожь прошла по телу и Кунак, на миг, замерев на месте, стрелой бросился вперед, обгоняя охотника. С каждым шагом словно слетал с собаки дурман сна, как вылинявшая шерсть, уступая место чему-то новому, что-то просыпалось внутри. Зарделась искра в потухших безразличием глазах, а достигнув леса и вовсе разгорелась, пока еще робким, но уже огоньком. Сомкнулись кроны над головой и пес, словно наконец-то обрел то, что давно потерял. Каждая тропка, каждый куст, все было знакомо, словно и не было этой разлуки, словно только вчера он бегал по этим дорожкам. Уткнувшись носом в землю, Кунак, все больше погружался, в родной, знакомый ему мир, лапы сами несли его вперед, выискивая знакомые запахи. На лесной дорожке застыл, нетерпеливо помахивая кренделем хвоста, не удержался, гавкнул, поторапливая напарника. Нет, не узнать теперь пса – веселым, живым задором искрили ясные глаза.
Пробежав берегом лесного ручья, уже тронутого ледком, Кунак замер как вкопанный и, секундой покрутившись на месте, уверенно свернул с тропинки в сторону высоких деревьев. Ни бурелом, ни кустарник не могли сбить пса с четкого пойманного куньего следа. Не было больше собаки, тоскливо провожающей дни на лежаке из сена – был охотник, опытный, азартный, мудрый, не растерявший с годами ни одного своего навыка. И даже когда след уходил вверх, идя верхушками деревьев, Кунак не путался, легко идя по видимой только ему нити. Дневку каштанового зверька он нашел быстро и тишину, уже притихшего в ожидании зимы леса, разорвал громкий азартный лай.
Подоспевший во время охотник едва разглядел посверкивающую бусинами глаз, притаившуюся среди ветвей куницу, неуверенно поднимая ружье. Однако Кунак заливался лаем, нетерпеливо поглядывая на напарника, словно показывая ему носом острой морды, где замер зверек. «Давай, не медли» - казалось, кричали глаза собаки, и охотник не оплошал. Пронеслось эхо выстрела, и желанная добыча упала на хвойный ковер. Сегодня пес был благодарен человеку.
Кружились снежинки, в ленивом танце укрывая землю, подхваченные легким ветерком ложились и тут же таяли на носу собаки. Кунак, наблюдая за белым хороводом, все также лежал на сене, в своем сарае, из которого так хорошо видна лавочка под яблоней, однако в глазах пса, светившихся тихим, спокойным светом, больше не было той бесконечной тоски. Пес знал, что еще кому то может быть нужен и что не раз еще вскипит азартом охотничья кровь.
