WW
Пользователь
- С нами с
- 09/07/19
- Постов
- 30
- Оценка
- 16
- Живу в:
- Вышгород
- Для знакомых
- Васильич
- Охочусь с
- 1980
- Оружие
- ИЖ-27
- Собака(ки)
- Нет
Был воскресный день. Утром Серега Ильченко накормил собак, достал из погреба картошку на продажу, огород уже посадили, и пошел к приятелю Гришке Мавроку, на соседнюю улицу. От ставка доносился веселый гусиный гогот, дул теплый ветер, в солнечных лучах пенилась зелень на деревьях. Весна вносила в душу ощущение свободы, легкости, ожидание чего-то нового.
– Слышь, Галь, это кто такой красивый к нам идет! – обратился Гришка к жене Галине, копошившейся у кустов смородины, увидев, вышедшего из-за угла дома Серегу.
– Привет, Сережа! – подняла голову Галина и вновь принялась за свое дело. Положив держатель сварки на табуретку, Маврок до ушей растянулся в улыбке, казацкие усы на его лице раздались, он распростер руки. Друзья обнялись.
–Подержишь? Тут недолго… краешек ветром оторвало. – Маврок наводил лад в парнике, сваренном из уголка.
–Какой вопрос… – бросил Серега, при этом добавил: – Не с того края полосу заводишь, протяни вовнутрь…
– Как я не допер, один ум хорошо, а полтора лучше, – хмыкнл Гришка и рассмеялся. Он уже забрался на лестницу, ударил легонько несколько раз электродом о столбик, нервно отрывая ручку держателя – загудел под напругой сварочный аппарат, шипя, искрясь, в разные стороны полетели всполохи. Серега стоял на табуретке, повернул голову, прижимая монтировкой полоску металла.
–Шо я тебе скажу, двух лосей вчера видел, из Калиновки проселком ехал. В чапыжнике у болота... – поделился Гришка, кончив варить, – может, того?..
–Я те дам «может, того», я те дам… ты куда намылился?.. – раздался голос Галины.
–Да ты шо, Галь! Серегу прошу, пусть двигатель посмотрит. Пойдем, Серега, – позвал Маврок и направился к дому. Оба зашли в летнюю кухню. В нос ударило мышами, сыростью из-под пола. Маврок разлил из полиэтиленовой бутылки самогонку: «Быть добру!», дотронулся до Серегиного стакана и залпом выпил: «Ну, так шо?»
–Ты сам знаешь, не сезон, а то, что лоси появились – вопрос, конечно, интересный...
–Ну, смотри, я тебе сказал, – буркнул недовольный Гришка.
Браконьерничают они вместе давно, от Удая до Десны каждый метр земли на пузе пропахали. Но охотничий авторитет и слово Сереги для Маврока выше писаного закона. Вызывает доверие и внешность кореша. Серега – высокого роста, широк в плечах, с длинными как у лося ногами; двадцать километров пройти с ружьем, рюкзаком, набитым мясом – пара пустяков для него. А большие на выкате глаза, кажется, буравят, когда смотрит. Рассказывают в поселке, что родной Серегин дед – Пантелеймон помешан был на охоте, чудаковат по натуре, при этом добавят: «Внук в него пошел».
Слова Гришки, выпитая самогонка раззадорили: «Зачем это я к нему ходил?..» – пытался вспомнить Серега, возвращаясь домой. От Гришкиной новости засвербело, засосало под ложечкой. «Может, того?..» – вспомнил он слова Маврока, и рассмеялся, – прогуляться с ружьем в пойме Удая?»
Катерина к кому-то ушла, и Серега не стал ее дожидаться. Занервничала, забегала на цепи западносибирская лайка Вьюга, почувствовав намерение хозяина.
Знакомой дорожкой направился он к омшанику, окруженному деревьями, достал из тайника оставшуюся от деда незарегистрированную тозовку, собрал ее. Уже через несколько минут был у реки, прошел металлический мосток, наведенный и брошенный воинской частью, широкую луговину. Серега думал, как сократить дорогу к болоту, но манил лес и он, не раздумывая, пошел лесом. Солнце перевалило зенит, над открытым местом кружила стая ворон. С речки поднялась пара крыжней и потянула за лес к бетонным траншеям канала, залитым талой водой. Не доходя болота, заросшего ивняком, молодой порослью осины, он уже хотел возвращаться домой, подумав: «Пустой номер… ладно, хоть прогулялся», но увидел кучку «орешек», присел, помет был свежим: «Черт, Маврок не соврал», повернул лицо навстречу ветру, и увидел стоящую в просвете лосиху. «Явно сеголеток, мала по габаритам, яловая…» – пронеслось в голове. Он так и застыл вприсядку, приклад ткнулся в плечо, не торопясь выцелил под лопатку и плавно нажал на крючок, при этом успел смекнуть, как лучше вывезти мясо и даже представил красное счастливое лицо Маврока. Лосиха повалилась, как подкошенная.
Он ждал, когда пройдут несколько минут, чтобы выйти из укрытия. Неожиданно со стороны кущей раздались какие-то звуки, напоминающие мяканье, Серегу будто резануло ножом по живому: «Матерь божия, откуда он взялся!?» К туше лосихи как-то нескладно, заводной игрушкой, прыгал лосенок, остановился, забежал с другой стороны, начал тыкаться в пах, пытаясь отыскать губами уже захолонувший сосок. И не мог понять: почему всегда отзывчивое, полное молока вымя, на этот раз безучастно к нему. А его мать лежит распластанная на земле в страшной позе, с откинутой в сторону горбоносой головой, прилипшим песком на обвислом «храпе». К чувству голода лосенка добавлялись паника, страх, он переступал тонкими ногами, дрожа телом, крутил головой, делая нервные движения. При очередном толчке, длинная нога лосихи подергивалась, будто повторяя предсмертные судороги.
Серега наблюдал за происходящим, прислонившись к ольхе. Он ощутил расслабленность в теле, подступивший к горлу комок, вызвал нехорошие чувства. Выйдя из укрытия, он медленно стал подходить к убитой сохатихе. Теленок неуклюже отбежал на длинных ногах несколько метров, встал полу боком, поворачивая большую голову с длинными ушами то в сторону лосихи, то на Серегу. Когда охотник приблизился к туше животного, теленок попрыгал в заросли кустарника. Серега тупо уставился на лосиху, не понимая, что происходит с ним в эту минуту. «Пропадет лосенок, как же так? Как же так?..» – повторял он вопрос, будто адресуя его не себе, а кому-то другому, и будто не он, а кто-то другой причастен к гибели лосихи. Потом прислонился к сосне, медленно сполз на корточки, прикрыл глаза, издавая тихие звуки, похожие на жалобные всхлипывания.
Прошло несколько минут. Серега сидел с отрешенным взглядом. Ветер нагнал над лесом тучи, принялся моросить дождь – первый этой весной; омывая деревья, обочину наезженной дороги, отлогости речки. С набухшей влагой хвои шлепались на куртку, выцветшие камуфляжные штаны жирные капли. Поверх подлеска, у самого горизонта, торчали макушки пирамидальных тополей, казавшиеся ему вешками, отмеряющими этапы жизненного пути. Память перенеслась на несколько лет, к годам взросления. Он вспомнил, что где-то здесь добыл своего первого кабана. Совпадение убитых в одном месте кабана и лосихи показалось нелогичным. Он хорошо помнил тот день и себя, безусого юнца, трясущего от слова охота.
Ранним утром вышли на большак, что ведет на Калиновку, дед Пантелеймон, он и его дружок Федька Прыгунов. Было начало зимы. У леса свернули к болотам, дед показал тропу, ведущую в камышовые заросли, со следами кабанов. И уже под каждым кустом, куртиной зарослей виделся ему вепрь, сзади сопел Федька. Дед остановился, присел на колени у свинячьего помета, водил носом в оду сторону, другую, словно чутьистая легавая: «Кабаны прошли с кормежки, время им надо, залечь в гайно… Чего приуныли, мальцы-удальцы? – спросил дед. – Будет вам седни кабанятина», – взял ружье и через минуту пропал в зарослях кустарника.
Ждут они с Федькой, прислушиваются. Вот сойка уселась на осину, прокричала, нарушив тишину, улетела, и опять тихо. Наконец, выстрел эхом прокатился по Тамаровщинскому лесу, встрепенулись в напряжении: что там? Опять тихо, не зовет дед. «Пошли!» – сказал он Федьке, взял в руки одностволку, заряженную жаканом, и направился по следу. Долго шли, скоро уж болото начнется – дед Пантелймон будто под землю провалился. Прошли еще, слышат чьи-то слабые крики: «Помогите! Помогите!» Ринулись к кущам, видят, дед висит, уцепившись за ветку, а под ним кабан, бросается, будто цепной пес, за ногу хватает. Старик поднимает ноги, изворачивается. Страшно стало Сереге, задрожал, но когда кинулся темно бурый секач в его сторону торпедой – с заостренной головой, по бокам длинными, как бивни, саблевидными клыками – взял себя в руки, прицелился, выстрелил. Кабан дернулся, замедлив ход, но продолжал бежать. Три поскока сделал он назад, вырвал из рук у ошалевшего от страха Федьки ружье, еще раз на крючок нажал. За несколько метров до него рухнул секач.
У чахлой сосенки лежал дед, ступня ноги почернела от запекшейся крови, сукровица стекала с пятки на снег. Обмотали, как могли и чем могли рану, сапог кирзовый нашли в нескольких метрах от дерева, вывели деда на большак. Хорошо Антип на санях ехал из Калиновки, довез Пантелеймона до фельдшерицы Анны. «Кость цела, а рану затянет», – сказала та, обработав и перебинтовав ногу. Долго Пантелеймон хромал после той охоты: «Будь он неладен кабан», – сожалел, что дал маху: «Первым выстрелом подранил, а вот второй ствол осечку дал», да все нежно на внука посматривал, ограждая по возможности от работы по дому.
Но Серега рано нажил характер, работы не боялся, мог и постоять за себя. Бывало, подерется со старшими по возрасту деревенскими парнями, придет домой с разбитым лицом, бабка всплеснет руками: «Внучек, сиротинушка…» – обработает ссадины, синяки, мази приложит, а сама к образам, молится, просит у Бога смягчить характер ее кровинушки. К тому времени скоропостижно скончалась мать, уехал за длинными рублями на Север отец, шоферил на каком-то прииске, написал несколько писем, да так и затерялся на необъятных просторах бывшего Союза. Про батю и его длинные рубли Серега вспоминал часто, а потом заставил себя забыть.
«В каком году это было?..» – он пытался вспомнить на выбор: где жил, чем занимался, с кем дружил? И не находил прожитых лет, будто и не было их, будто кто-то стер код памяти. С какой-то обреченностью отозвалась в сознании мысль – не получилось, не сбылось в жизни то, о чем мечтал в интернате, потом в армии. Разве что охоты на копытных, охотничьи пирушки по случаю добытого зверя, а утром так раскалывалась голова, что готов был заживо умереть. Память тасовала привычные, знакомые до боли картины – гараж, насквозь пропахший соляркой, мазутом, нарядная, шумная, не лезущая в карман за словом шоферская братва, баранка машины, вечно бегущая навстречу дорога. Вчера работал в одной конторе, сегодня путевка выписана по другому адресу.
Вот зима, охотничий сезон в разгаре. Везет Серега стекло в строительный магазин, а мыслями там, в лесу, у Красного лога, где в чапыжнике обосновалась семья лосей, об этом уже сообщил звонком Райкин. Не вспугнул бы кто, уйдут лоси. Приехал домой, перекус на скорую руку и за ружье. Катерина почернела, смотрит на Серегу волком: «Опять пьянка, когда это кончится, Сережа?» – «Я для себя стараюсь, да?.. И потом нам мясо не нужно?» – «Про что ты говоришь, какое мясо?.. Ты когда с дочкой в последний раз общался? Мясо ему, ты семью теряешь…» – в голосе жены – отчаяние, нескрываемая внутренняя боль.
В дверях торчит в валенках, телогрейке, подпоясанной патронташем Маврок: «Все готовы... здравствуй, Катерина!»
Вот он тропит раненого сохатого, Вьюга и Карат ушли по следу, не слышно голосов. Из ноздрей пар валит, как у лося, подустал, но не добрать подранка, бросить – грех на душу взять… а кто стрелял, кто промахнулся, кто сошел с дистанции на второй лежке зверя с окровавленным снегом, где пролежал рогач минут двадцать, но набрался сил, ушел – не его дело. Напряг слух, доносится из лесной глухомани голос Вьюги, Карат изредка взлаивает – держат собачки. Ослаб зверь, подпустил на верный выстрел. Не сплоховал Серега, не подвела пуля, выточенная в мастерской гаража. Ушла точно под лопатку. Вскинул сохатый голову, зыркнул мутными глазами на Серегу, тяжело задышал со свистом, и грузно сел, подмяв под свой вислый отяжеленный зад ветку чапыги. Набросились собаки, рвут за хребтину, пах. Сделано дело, теперь думай, как тушу разделать, мясо вывезти. Взялся за нож, давай полосовать брюхо лопатника.
Маврок с Райкиным почти разом подошли: «Где другие?» – лица горят от ходьбы, выпитой самогонки. Маврок обмерил взглядом сохатого, потрогал за рога, пнул сапогом:
–И сказал сын Господа: в своем глазу бревна мы не увидим… – засмеялся от произнесенных слов. Заржал и Райкин.
–Хватит базлать… – осадил их Серега. В душе занозой сидело чувство страха: не дай Бог нарваться на егерей. Это раньше было «все вокруг колхозное, все вокруг мое». Нынче ногой ступишь – попадешь в частное хозяйство с хозяином олигархом, егеря – мордовороты, все как на подбор, с калашами, на машинах – днями и ночами рыщут по лесу, урочищам, нахраписто деньгу отрабатывают.
Но Серега Ильченко родился под счастливой звездой – охотника Ориона, так сказал приезжий на охоту из Киева, которого он спас от разъяренного подранка-секача. Серега поначалу хмыкнул: «Это ты в рубашке родился, не окажись я рядом …» Но потом поразмыслил, вспомнил случай с дедом: «А ведь прав мужик…»
Созвездие Ориона он долго искал, сначала в дочкином учебнике по астрономии, потом на зимнем небосводе – нашел, водил пальцем по небу, показывая и объясняя Мавроку, где меч, где пояс охотника: «Видишь, три звезды… как можно не видеть?.. Вон та звезда – Бетельгейзе, а та, куда ты смотришь?.. Туда смотри... – Ригель называется». «Пошел ты в баню!» – подытожил Серегины старания Маврок. Серега не обиделся. Он, а не Маврок, первый стрелок в округе. Он как никто другой определит, как обставить егерей, он нутром учует ход зверя.
За долгие годы шатаний с ружьем не припомнит Серега, чтобы поймали на горячем. Другое дело – его выходки, не всегда понятные сельчанам. В день своей свадьбы, после регистрации, посидев час за столом, уехал Серега, бросив жену в фате, подвенечном платье с заплаканными глазами и изумленных, не понимающих что к чему гостей. А было всего-навсего открытие охоты на утку. «Катюша, я ведь тебя предупреждал: выходишь замуж за охотника, предупреждал?» – шептал он на ухо молодой жене. «Предупреждал, Сереж, но не как у людей все… как ты не поймешь?» – всхлипывала та, утирая слезу. «Ну и выбрала ты себе, доченька, муженька, охотник… в голове у него не все дома», – сказала при всех Серегина теща.
Компенсировал тещин укол Райкин, получивший прозвище по имени матери, горластой в селе бабы Райки, доставая из машины закуску, выпивку со свадебного стола, когда приехали на озера: «Ну, черт, ну, Серый, ты даешь… настоящий человек! И вправду, под охотничьей звездой родился».
– И ва-а-а-ще… – бросил Серега, а сам уже, натянув бродни, собирал ружье. Смеются мужики. Радости то, радости сколько! Свадьба, кореш женится, открытие охоты, и везде они поспевают, везде им удача…
Дождь перестал шебаршить. «Нервы расшалились... завязывать с водкой надо», – в ушах, будто из наушников, слышался разговор с учителем местной школы, историком Андреем Карловичем. Было это осенью. Зашел Серега по какому-то делу к бывшей однокласснице соседке Татьяне, в доме ее собрались работники школы, гуляли: «Сергуня, соседушка, за стол, за стол… стопочку, Сережа, стопочку!» – не отступала Татьяна. Ради приличия он поломался, но не ушел. Выпили по стопке, потом другой. Уже под хмельком заговорили о людских пристрастиях.
–Все хорошо – когда все в меру, – высказался историк. – Не случайно древние, предаваясь наслаждениям, ставили на стол урну с прахом – memento mori…
– Где наша урна? – обаятельная улыбка не сходила с лица Сереги, он отыскивал глазами урну среди бутылок с цветными этикетками, рюмок, тарелок, наполненных салатами, мясом, солониной… посреди стола возвышалась большая чаша с яблоками, грушами, виноградом: – Жизнь коротка – ни дня без наслаждений и увлечений! Так? – и подмигнул томной, с интеллигентным разгоряченным лицом, блестящими глазами учительнице начальных классов.
–Отнюдь… Увлечение не всегда оборачивается благом. Скажите, сколько времени вы отдаете охоте? Разумеется, законной охоте, – поправил себя историк.
–Ну, не знаю, не задумывался. «Черт… и он, наверное, знает про отстрелянного кабана, кто-то сдал?..» – подумал Серега и потянулся за рюмкой.
–Вот в том то и дело. Необузданная страсть, к той же охоте – наркотик. Это что героин для наркомана, водка для алкоголика, засасывает… а жизнь, батенька…
–А вы того… не перебарщиваете? – спросил Серега. – Охотничья страсть, я вам скажу, нечто другое… облагораживающее, разве можно сравнивать с наркотиками?.. – и самоуверенно, с напускной бравадой сказал:
– Меня не засосет… – Андрей Карлович едва заметно скривил губы, Серега посчитал это пренебрежением к себе и тут же добавил:
– Все говорят, что я родился под звездой охотника Ориона, хранит он меня, да и фарт охотничий прет. Хоть у кого спросите…
– Древняя Греция – это прекрасно. Вечно юная богиня Артемида, звуки золотой кифары, нимфы, долина Гаргафия, горы Киферона, охотник Орион… правда, закончил он жизнь свою весьма трагично, вы ведь знаете?.. – не дождавшись ответа, учитель продолжил: – По легенде разорвали Ориона собственные собаки, когда Артемида превратила юношу в оленя.
– Как разорвали!? – по телу Сереги пробежал холодок. Андрей Карлович широко улыбнулся, посмотрел проницательно в большие Серегины глаза, отчего тому стало неприятно.
– Банальное стечение обстоятельств, оказался не в то время и не в том месте… – при этом, заметив угасший кураж в глазах своего оппонента, по-отечески подбодрил: – Да вы не отчаивайтесь, звезды управляют смертными, а звездами – мудрые.
Разговор затерялся в закоулках памяти, а тут всплыл. «Выходит, прав был учитель, засосало, как в трясину, вот оно как повернулось?..» Он очнулся от своих дум, поднялся, еще раз посмотрел на убитую лосиху, вокруг туши уже летали синие мухи. Лицо его вдруг исказилось, сделав шаг к сосне, и размахнувшись, со всей силой ударил ложей ружья о дерево. Не выдержав, ореховая ложа, издав глухой сдавленный звук, отлетела на несколько метров в жухлую траву. Почувствовав боль в ладонях, не выпуская из рук то, что осталось от ружья, Серега медленно направился в поселок, уже не прячась и не боясь, что его увидят.
Он обернулся назад. В небе над Удаем вилась, громко каркая, стая ворон, приближаясь к туше лосихи. Поравнявшись с речкой, густо заросшей с обоих берегов кустарником, отыскав просвет, швырнул ствол в ржавую воду. А сам все думал: «Лосенок пропадет, ежику понятно. Кто заберет мясо? Мне оно поперек горла… Райкин не поедет, боязлив стал, штраф за лося… Может, Маврок с ветеринаром на лошади?.. Поди, уж набрался в стельку, да и Галя – «язык без костей». Так и не решив, как лучше обойтись с мясом, Серега вошел в дом.
Катерина смотрела на него, не понимая: «пьяный, не пьяный?..»
– Ты где был?.. что-то случилось?
– Отстань, – оборвал он жену и пошел в дальнюю комнату, не раздеваясь, лег на диван. Напротив, над дверью, висел портрет деда в коричневой деревянной рамке. На Серегу смотрел глубоко посаженными глазами в прищур средних лет мужчина, с густой окладистой бородой, плотно сжатыми губами, и будто спрашивал: «Как ружье мое, внучек, не потеряло резкость, не живит?.. Ну-ну, береги ружье-то». «Не в ружье дело», – думает Серега. «Пуще всего остерегайся стрелять в маток, на токовище, переходах, в стаде, особливо с детенышами … не бери грех на душу, и другим спуску не давай…» – слышались слова деда, отчего на душе становилось тяжелее.
Он долго ворочался, вспоминая пережитое днем, наконец, уснул. И снится Сереге сон, будто пошел он на охоту, а Вьюгу с Каратом закрыл в сарае. В урочище обнаружил лося одиночку, идет по следу, жалеет, что собак дома оставил. И тут слышится ему собачий лай: «Мои собачки, ай умницы. Катерина, видно, выпустила, не уйдет сохатый…» Подбежали собаки, набросились на Серегу, будто зверя рвут на части. Вьюга, которую любил он пуще дочки, на грудь прыгнула, в глотку вцепиться норовит. Оцепенел от ужаса Серега, крикнуть хочет: «Вьюга, Каратушка, это же я, Сергей, ваш хозяин!» Вместо слов – бормотанья и стоны. Открыл глаза, в поту весь, рядом Катерина стоит, край одеяла, которым на ночь укрыла, откинула, за плечо дергает:
– Вставай, участковый тебя во дворе дожидается, с ним еще двое, не наши…
Приподнялся на диване Серега, опустил ноги, смотрит большими на выкате глазами в залитое светом окно, бормочет: «Большой пес… Артемида, долина Гаргафия, горы Киферона…»
– У тебя что, крыша поехала? Белочки… – исказилось в нервном тике красивое лицо Катерины. Он продолжал смотреть в окно.
А за окном уже поднялось солнце, просветив каждый закуток в зеленых зарослях над Удаем, где разносился веселый щебет птиц, на пастбище мычали после зимнего стойла коровы, радуясь простору, теплу, сочной траве.
Серега тяжело вздохнул, сунул ноги в разбитые грязные кроссовки и, не глядя на жену, пошел к не прошеным гостям.
Последнее редактирование:
