DIMA
Завсегдатай
- С нами с
- 13/02/04
- Постов
- 2 605
- Оценка
- 551
- Живу в:
- СПб, Веселый поселок
- Для знакомых
- Дима
- Охочусь с
- 1989
- Оружие
- убедили, что писать не стоит...
- Собака(ки)
- сам спаниэлем подрабатываю...
В. ВОЙНАРОВСКИЙ
ЧУЖОЙ В ДОМЕ
Однажды апрельским вечером коренной житель Алтая и мой товарищ по охоте Анатолий обратился ко мне с неожиданным предложением:
—А не хотите ли вы завтра утром стрельнуть по токующему глухарю?
—То есть как это завтра,— спросил я, зная, что глухариный ток у нас есть на примете только за двадцать километров от села и само токовище еще
не найдено. — Завтра ведь не выходной и мы в девять утра должны быть на работе.
—Завтра в восемь утра вы будете дома пить чай,
а к девяти пойдете на работу.
Я посчитал, что Анатолий просто шутит.
—Так что ж у тебя глухари в курятнике, что ли токуют?
—Почти что и в курятнике. — сказал улыбаясь Анатолий.— Знаете, куда мы пойдем на ток?
Он сделал длительную паузу, очевидно предвкушая мое изумление, и выпалил: Я нашел ток на Мухе! Зная, что собой представляет эта самая Муха, я удивился так же, как если бы он предложил мне пойти на охоту в городской сад.
Село, о котором идет речь, расположено у подножья Алтайских гор. На север от села раскинулась беспредельная сибирская равнина, а с юга к крайним домикам прижалась невысокая гряда гор.
И вот, среди этих гор, в основном безлесных, или поросших кустарником и редким березняком, выделялась высотой, да темным цветом, густо поросшая сосной гора Муха. У ее подошвы сливались две горные речушки Каменка и Шумиловка, живописные, густо поросшие долины которых убегали в глубь гор узкими зелеными коридорами. Предполагать, что на этой горе, расположенной буквально рядом с селом, может быть глухариный ток, я никак не мог.
Нужно ли говорить, с какой радостью я согласился пойти на Муху.
Мы проснулись часа в два ночи, закинули за плечи ружья, сунули прямо в карманы пары по три патронов, выкатили на дорогу велосипеды, включили фонарики и зашуршали резиной колес по гладкому, гравийному Уймонскому тракту.
Через десять минут приятной велосипедной ночной прогулки, когда кругом тебя сплошная темень и только видишь перед собой набегающий освещенный фонарем кусочек дороги, мы были у подножья горы. На берегу говорливой Шумиловки стоял дом хорошо нам знакомого лесника. Не будя хозяина, мы закатили под навес велосипеды, посидели на сложенных у плетня бревнах, выкурили по папироске и отправились на ток.
Анатолий шагал впереди по невидимой убегающей вверх тропинке и его раскачивающаяся мутным пятном фигура то чуть видна была мне, то совсем исчезала из глаз. Я не столько видел его, сколько слышал шаги и по их звуку догадывался, где нужно идти осторожнее, чтобы не оступиться, где следует поднять руку, чтобы отвести от лица сосновую лапу. Подъем на Муху оказался нетрудным.
Когда мы подошли к токовищу, на бледнеющем небе начали рисоваться причудливые силуэты сосновых крон, восточный край неба зарозовел. Мы остановились и стали напряженно вслушиваться в ночную тишину.
—Поет!,— прошептал Анатолий и указал рукой в направлении, откуда первым услышал песню глухаря.— Подходите, а я спущусь вправо по склону,
поищу второго.
—Вот оно начало сказки,— подумал я, оставшись
один и заряжая ружье.
Тихо пройдя шагов двадцать, я снова прислушался. Пел глухарь страстно, горячо. Огибая валежник, кусты, редкие пятна снега, я продолжал продвигаться.
Вот здесь, в этих трех соснах поет красавец-глухарь, но где он? Обшариваю глазами каждое темное пятно сосновых ветвей и ничего не вижу. Делаю еще несколько шагов. И вдруг я увидел его. Он сидел на горизонтальном голом суку молодой сосны. Я понял, что погорячился, подойдя слишком близко по прямой.
Глухарь был весь на виду и продолжал все так же страстно токовать. Так близко мне никогда не приходилось видеть токующего глухаря. Я залюбовался им. Заслушался.
В это время грохнул невдалеке выстрел Анатолия и глухарь настороженно замолчал. Я быстро вскинул ружье и нажал на спуск.
Глухарь гулко ударился о землю, по лесу покатилось эхо выстрела и постепенно замерло где-то далеко, далеко в долине. С сосны медленно и бесшумно упали несколько, срезанных дробью мелких веточек хвои, между деревьев повисло легкое, белесое, так сладко и знакомо пахнущее облачко порохового дыма.
Вскоре показался Анатолий, улыбающийся и довольный, с глухарем в руках.
— Вот и поохотились,— тихо сказал Анатолий, снимая ружье и усаживаясь рядом со мною на землю.— На сегодня хватит.
Как и предсказал Анатолий, аккуратно в девять часов мы были на работе. Сидя за своим письменным столом, я все еще не мог опомниться от переживаний этого действительно сказочного утра. Не верилось, казалось сном, что всего час назад я был на глухарином току, но ощущение необычной легкости во всем теле, словно меня пропитала насквозь свежесть весеннего утра в горах, и еще не прошедшее ощущение запаха соснового леса и порохового дыма, говорили, что это не сон.
Самое изумительное было в том, как близок, как легко доступен был этот ток, как живописно было само место охоты.
Нужно ли говорить, что Муха стала для нас одним из любимейших мест охоты. В течение четырех лет я, Анатолий и еще несколько наших товарищей, которых мы сводили на ток, переживали на Мухе незабываемые минуты, но убивали мы в общей сложности, не больше
пяти-шести глухарей за весну, а осенью вообще избегали тревожить выводки. Обычно ранней весной кто-либо из нас выходил раз-два вечером на под-слух, определял, сколько можно за весну взять глухарей, и мы строго этого придерживались.
И вот как-то весной все мои товарищи разъехались, кто в длительную командировку, кто на курсы, и я остался один.
Скучно охотиться без, товарищей, когда не с кем даже поделиться впечатлениями. Я реже брал в руки ружье, но на Муху все же сходил два раза и убил двух глухарей. По моим расчетам в эту весну здесь можно было взять еще одного, самое большое двух петухов.
Я, пожалуй, больше и не пошел бы на Муху, если бы случайно не встретил некоего Соколова который завел со мной разговор на охотничьи темы.
Был я с этим Соколовым, знаком, как говорят только шапочно, знал, что он работает преподавателем физкультуры, охотник, а что он за человек — не имел никакого представления.
Соколов попросил меня взять его с собой на ток.
Я обрадовался случаю побывать еще раз на Мухе, но счел нужным рассказать Соколову об особой ценности, красоте этого места о том, что взять на Мухе в эту весну можно только одного глухаря.
Мы отправились на ток пешком. Соколов шел, то справа от меня, то перебегал на левую сторону, суетился, размахивал руками и с азартом рассказывал мне о своих прошлых охотах. И что ни больше я его слушал, то все больше приходил к выводу, что передо мной не охотник-спортсмен, не любитель природы и глухариной песни, а самый настоящий ястреб-тетеревятник, которого и близко нельзя пускать к охотничьим угодьям.
У меня все больше и больше росло чувство неприязни к этому суетливому человеку и когда мы подходили к токовищу, в голове моей начала бродить мысль:
— Еще не поздно... Он еще не знает места тока... Свернуть сейчас с тропинки влево, в падь, подняться на соседний хребет и искать там не токующих здесь глухарей...
Но, как это иногда бывает, голова думала одно, а ноги продолжали шагать к токовищу.
Вот мы и пришли. Вот и глухаря услышали.
— Уж, коль привел гостя в дом, то нужно и угостить.
—Этот ваш глухарь. Подходите! — сказал я тихо Соколову.
Соколов не заставил себя упрашивать. Сдернув с плеча ружье, он взвел курки, согнулся как-то по кошачьи и, делая огромные молниеносные перебежки, стал быстро приближаться к поющему глухарю,
Я отвернулся, чтобы не смотреть на этого человека, к которому уже питал необъяснимую ненависть, а к горлу подступил какой-то комок и в пору было хоть заплакать, как обиженному, наказанному ни за что ребенку. На самом деле — не спал всю ночь, вел этого незнакомого жадного человека на охоту, уступил глухаря...
Грохнул выстрел и вскоре показался Соколов. В одной руке он нес ружье, в другой, держа за одну ногу, тащил волоком убитого глухаря.
Раскрасневшийся, с горящими глазами, подойдя ко мне и небрежно бросив в сторону убитую птицу, Соколов зашептал:
—Там я еще одного слышал... Пройдемте.
—Во-первых, спустите левый курок у ружья, — сказал я громко и зло,— а, во-вторых, охота до будущей весны здесь закончена. Пойдемте домой.
Если до этого момента я еще не был уверен в правильности своего мнения о спутнике, то теперь понял, что, приведя его на ток, я совершил непоправимую ошибку.
Прошла неделя и мне стало известно, что Соколов на другой же день и еще два дня подряд был снова на Мухе, исходил ее всю вдоль и поперек и убил еще трех, не то четырех глухарей.
Трудно передать, что я перечувствовал, узнав об этом. Было желание пойти к нему, наговорить кучу неприятных вещей, но я знал, что этот человек ничего не поймет, вернее не захочет понять, да мало того, еще надо мной же посмеется. Привлечь его к ответственности, но за что? Писаных законов он же не нарушил, охотился в разрешенное время и разрешенным способом, а за нарушение неписаных законов не судят. Все же у меня было намерение при удобном случае все ему высказать, но сделать это мне не удалось. Вскоре после рассказанных мною событий Соколов по каким-то семейным обстоятельствам был вынужден уволиться с работы, и уехал из села.
Прошли дни, месяцы, и вот снова наступила весна...
Начали сезон мы с охоты на уток, побывали на тетеревиных токах, а о Мухе старались не говорить, хотя все мои товарищи думали о ней и неудержимо нас влекло побывать на ее вершине.
Не охота нас звала туда. Мы считали, что на Мухе уже делать нечего, но хотелось проверить, убедиться, что это так. А вдруг там поет хоть один уцелевший глухарь? Какая бы это была радость. Значит ток жив, существует и пусть через год, два года там снова краснобровые птицы будут справлять свой праздник весны. Ни о чем большем мы и не мечтали.
Накануне одного из выходных дней я и Анатолий все же не выдержали и пошли на Муху.
Ночь была тихая, звездная, прохладная. Без былой радости мы поднялись на токовище, и, хотя у обоих за плечами висели ружья, мы и не собирались брать их в руки.
Никогда, бывая здесь раньше, мы не вслушивались так напряженно в лесную тишину, как в этот раз. Мы поснимали фуражки, прикладывали к ушам козырьками ладони рук и слушали. Тихо перестук пая, проходили десять-пятнадцать шагов и снова слушали. Лес молчал...
Мы разошлись в разные стороны. Анатолий ушел на северный склон, я пошел по гребню к южному склону. Сошлись мы у подножья скалы, когда стало совсем светло. Анатолий тихо шел мне навстречу, все так же без фуражки, которую он засунул в карман телогрейки.
— Ну, как? — спросил я.
Анатолий отрицательно покачал головой.
Мы закурили. Я сел на землю, облокотись на толстый ствол сосны. Анатолий лег рядом на спину, закинув руки под голову. Ни о чем не хотелось говорить.
Из-за гор показался ослепительный диск солнца. Изумрудным светом засветились вершины сосен, небо из свинцового стало бездонно голубым и по нему поплыли легкие белые облачка. Прострекотала где-то внизу сорока. Протяжно каркая и медленно махая обтрепанными крыльями, пролетела ворона.
Долго мы молчали, прощаясь мысленно с этим живописным местом, на котором охотникам уже больше нечего было делать.
О и ОХ, 5 / 1957
ЧУЖОЙ В ДОМЕ
Однажды апрельским вечером коренной житель Алтая и мой товарищ по охоте Анатолий обратился ко мне с неожиданным предложением:
—А не хотите ли вы завтра утром стрельнуть по токующему глухарю?
—То есть как это завтра,— спросил я, зная, что глухариный ток у нас есть на примете только за двадцать километров от села и само токовище еще
не найдено. — Завтра ведь не выходной и мы в девять утра должны быть на работе.
—Завтра в восемь утра вы будете дома пить чай,
а к девяти пойдете на работу.
Я посчитал, что Анатолий просто шутит.
—Так что ж у тебя глухари в курятнике, что ли токуют?
—Почти что и в курятнике. — сказал улыбаясь Анатолий.— Знаете, куда мы пойдем на ток?
Он сделал длительную паузу, очевидно предвкушая мое изумление, и выпалил: Я нашел ток на Мухе! Зная, что собой представляет эта самая Муха, я удивился так же, как если бы он предложил мне пойти на охоту в городской сад.
Село, о котором идет речь, расположено у подножья Алтайских гор. На север от села раскинулась беспредельная сибирская равнина, а с юга к крайним домикам прижалась невысокая гряда гор.
И вот, среди этих гор, в основном безлесных, или поросших кустарником и редким березняком, выделялась высотой, да темным цветом, густо поросшая сосной гора Муха. У ее подошвы сливались две горные речушки Каменка и Шумиловка, живописные, густо поросшие долины которых убегали в глубь гор узкими зелеными коридорами. Предполагать, что на этой горе, расположенной буквально рядом с селом, может быть глухариный ток, я никак не мог.
Нужно ли говорить, с какой радостью я согласился пойти на Муху.
Мы проснулись часа в два ночи, закинули за плечи ружья, сунули прямо в карманы пары по три патронов, выкатили на дорогу велосипеды, включили фонарики и зашуршали резиной колес по гладкому, гравийному Уймонскому тракту.
Через десять минут приятной велосипедной ночной прогулки, когда кругом тебя сплошная темень и только видишь перед собой набегающий освещенный фонарем кусочек дороги, мы были у подножья горы. На берегу говорливой Шумиловки стоял дом хорошо нам знакомого лесника. Не будя хозяина, мы закатили под навес велосипеды, посидели на сложенных у плетня бревнах, выкурили по папироске и отправились на ток.
Анатолий шагал впереди по невидимой убегающей вверх тропинке и его раскачивающаяся мутным пятном фигура то чуть видна была мне, то совсем исчезала из глаз. Я не столько видел его, сколько слышал шаги и по их звуку догадывался, где нужно идти осторожнее, чтобы не оступиться, где следует поднять руку, чтобы отвести от лица сосновую лапу. Подъем на Муху оказался нетрудным.
Когда мы подошли к токовищу, на бледнеющем небе начали рисоваться причудливые силуэты сосновых крон, восточный край неба зарозовел. Мы остановились и стали напряженно вслушиваться в ночную тишину.
—Поет!,— прошептал Анатолий и указал рукой в направлении, откуда первым услышал песню глухаря.— Подходите, а я спущусь вправо по склону,
поищу второго.
—Вот оно начало сказки,— подумал я, оставшись
один и заряжая ружье.
Тихо пройдя шагов двадцать, я снова прислушался. Пел глухарь страстно, горячо. Огибая валежник, кусты, редкие пятна снега, я продолжал продвигаться.
Вот здесь, в этих трех соснах поет красавец-глухарь, но где он? Обшариваю глазами каждое темное пятно сосновых ветвей и ничего не вижу. Делаю еще несколько шагов. И вдруг я увидел его. Он сидел на горизонтальном голом суку молодой сосны. Я понял, что погорячился, подойдя слишком близко по прямой.
Глухарь был весь на виду и продолжал все так же страстно токовать. Так близко мне никогда не приходилось видеть токующего глухаря. Я залюбовался им. Заслушался.
В это время грохнул невдалеке выстрел Анатолия и глухарь настороженно замолчал. Я быстро вскинул ружье и нажал на спуск.
Глухарь гулко ударился о землю, по лесу покатилось эхо выстрела и постепенно замерло где-то далеко, далеко в долине. С сосны медленно и бесшумно упали несколько, срезанных дробью мелких веточек хвои, между деревьев повисло легкое, белесое, так сладко и знакомо пахнущее облачко порохового дыма.
Вскоре показался Анатолий, улыбающийся и довольный, с глухарем в руках.
— Вот и поохотились,— тихо сказал Анатолий, снимая ружье и усаживаясь рядом со мною на землю.— На сегодня хватит.
Как и предсказал Анатолий, аккуратно в девять часов мы были на работе. Сидя за своим письменным столом, я все еще не мог опомниться от переживаний этого действительно сказочного утра. Не верилось, казалось сном, что всего час назад я был на глухарином току, но ощущение необычной легкости во всем теле, словно меня пропитала насквозь свежесть весеннего утра в горах, и еще не прошедшее ощущение запаха соснового леса и порохового дыма, говорили, что это не сон.
Самое изумительное было в том, как близок, как легко доступен был этот ток, как живописно было само место охоты.
Нужно ли говорить, что Муха стала для нас одним из любимейших мест охоты. В течение четырех лет я, Анатолий и еще несколько наших товарищей, которых мы сводили на ток, переживали на Мухе незабываемые минуты, но убивали мы в общей сложности, не больше
пяти-шести глухарей за весну, а осенью вообще избегали тревожить выводки. Обычно ранней весной кто-либо из нас выходил раз-два вечером на под-слух, определял, сколько можно за весну взять глухарей, и мы строго этого придерживались.
И вот как-то весной все мои товарищи разъехались, кто в длительную командировку, кто на курсы, и я остался один.
Скучно охотиться без, товарищей, когда не с кем даже поделиться впечатлениями. Я реже брал в руки ружье, но на Муху все же сходил два раза и убил двух глухарей. По моим расчетам в эту весну здесь можно было взять еще одного, самое большое двух петухов.
Я, пожалуй, больше и не пошел бы на Муху, если бы случайно не встретил некоего Соколова который завел со мной разговор на охотничьи темы.
Был я с этим Соколовым, знаком, как говорят только шапочно, знал, что он работает преподавателем физкультуры, охотник, а что он за человек — не имел никакого представления.
Соколов попросил меня взять его с собой на ток.
Я обрадовался случаю побывать еще раз на Мухе, но счел нужным рассказать Соколову об особой ценности, красоте этого места о том, что взять на Мухе в эту весну можно только одного глухаря.
Мы отправились на ток пешком. Соколов шел, то справа от меня, то перебегал на левую сторону, суетился, размахивал руками и с азартом рассказывал мне о своих прошлых охотах. И что ни больше я его слушал, то все больше приходил к выводу, что передо мной не охотник-спортсмен, не любитель природы и глухариной песни, а самый настоящий ястреб-тетеревятник, которого и близко нельзя пускать к охотничьим угодьям.
У меня все больше и больше росло чувство неприязни к этому суетливому человеку и когда мы подходили к токовищу, в голове моей начала бродить мысль:
— Еще не поздно... Он еще не знает места тока... Свернуть сейчас с тропинки влево, в падь, подняться на соседний хребет и искать там не токующих здесь глухарей...
Но, как это иногда бывает, голова думала одно, а ноги продолжали шагать к токовищу.
Вот мы и пришли. Вот и глухаря услышали.
— Уж, коль привел гостя в дом, то нужно и угостить.
—Этот ваш глухарь. Подходите! — сказал я тихо Соколову.
Соколов не заставил себя упрашивать. Сдернув с плеча ружье, он взвел курки, согнулся как-то по кошачьи и, делая огромные молниеносные перебежки, стал быстро приближаться к поющему глухарю,
Я отвернулся, чтобы не смотреть на этого человека, к которому уже питал необъяснимую ненависть, а к горлу подступил какой-то комок и в пору было хоть заплакать, как обиженному, наказанному ни за что ребенку. На самом деле — не спал всю ночь, вел этого незнакомого жадного человека на охоту, уступил глухаря...
Грохнул выстрел и вскоре показался Соколов. В одной руке он нес ружье, в другой, держа за одну ногу, тащил волоком убитого глухаря.
Раскрасневшийся, с горящими глазами, подойдя ко мне и небрежно бросив в сторону убитую птицу, Соколов зашептал:
—Там я еще одного слышал... Пройдемте.
—Во-первых, спустите левый курок у ружья, — сказал я громко и зло,— а, во-вторых, охота до будущей весны здесь закончена. Пойдемте домой.
Если до этого момента я еще не был уверен в правильности своего мнения о спутнике, то теперь понял, что, приведя его на ток, я совершил непоправимую ошибку.
Прошла неделя и мне стало известно, что Соколов на другой же день и еще два дня подряд был снова на Мухе, исходил ее всю вдоль и поперек и убил еще трех, не то четырех глухарей.
Трудно передать, что я перечувствовал, узнав об этом. Было желание пойти к нему, наговорить кучу неприятных вещей, но я знал, что этот человек ничего не поймет, вернее не захочет понять, да мало того, еще надо мной же посмеется. Привлечь его к ответственности, но за что? Писаных законов он же не нарушил, охотился в разрешенное время и разрешенным способом, а за нарушение неписаных законов не судят. Все же у меня было намерение при удобном случае все ему высказать, но сделать это мне не удалось. Вскоре после рассказанных мною событий Соколов по каким-то семейным обстоятельствам был вынужден уволиться с работы, и уехал из села.
Прошли дни, месяцы, и вот снова наступила весна...
Начали сезон мы с охоты на уток, побывали на тетеревиных токах, а о Мухе старались не говорить, хотя все мои товарищи думали о ней и неудержимо нас влекло побывать на ее вершине.
Не охота нас звала туда. Мы считали, что на Мухе уже делать нечего, но хотелось проверить, убедиться, что это так. А вдруг там поет хоть один уцелевший глухарь? Какая бы это была радость. Значит ток жив, существует и пусть через год, два года там снова краснобровые птицы будут справлять свой праздник весны. Ни о чем большем мы и не мечтали.
Накануне одного из выходных дней я и Анатолий все же не выдержали и пошли на Муху.
Ночь была тихая, звездная, прохладная. Без былой радости мы поднялись на токовище, и, хотя у обоих за плечами висели ружья, мы и не собирались брать их в руки.
Никогда, бывая здесь раньше, мы не вслушивались так напряженно в лесную тишину, как в этот раз. Мы поснимали фуражки, прикладывали к ушам козырьками ладони рук и слушали. Тихо перестук пая, проходили десять-пятнадцать шагов и снова слушали. Лес молчал...
Мы разошлись в разные стороны. Анатолий ушел на северный склон, я пошел по гребню к южному склону. Сошлись мы у подножья скалы, когда стало совсем светло. Анатолий тихо шел мне навстречу, все так же без фуражки, которую он засунул в карман телогрейки.
— Ну, как? — спросил я.
Анатолий отрицательно покачал головой.
Мы закурили. Я сел на землю, облокотись на толстый ствол сосны. Анатолий лег рядом на спину, закинув руки под голову. Ни о чем не хотелось говорить.
Из-за гор показался ослепительный диск солнца. Изумрудным светом засветились вершины сосен, небо из свинцового стало бездонно голубым и по нему поплыли легкие белые облачка. Прострекотала где-то внизу сорока. Протяжно каркая и медленно махая обтрепанными крыльями, пролетела ворона.
Долго мы молчали, прощаясь мысленно с этим живописным местом, на котором охотникам уже больше нечего было делать.
О и ОХ, 5 / 1957
). Кроме всего написанного на охоте просто много разных опасностей возникает, а как себя поведет незнакомый человек - непонятно.
