ВЛАДС
Участник
- С нами с
- 19/07/12
- Постов
- 1 340
- Оценка
- 334
- Живу в:
- лен.обл.
- Для знакомых
- ВЛАДИСЛАВ
- Охочусь с
- 2020
- Оружие
- Браунинг бар 30-06 Оскар Меркель 16к.
Человек.
Ветер сильно, и настойчиво постучал в дощатую дверь в сенях. Железные петли, не видавшие солидолу с первой мировой, заскрипели, застонали, заныли. Дверь оттолкнулась от воздушного потока, и с силой стукнулась об обсаду, отскочила назад, и, подхваченная ветром, что есть мочи, ударила, в так надоевшую ей, за долгие годы, преграду, наполняя весь дом гулким эхом, и дребезжанием тёмных, почти чёрных, закопчённых керосинкой стёкол. Ветер то стихал, то снова набрасывался на покосившуюся от времени дверь, каждый раз ударяя её всё сильнее, будто хотел разбудить хозяина дома, возможно сладко спящего под ватным одеялом на русской печке.
Одного не знал ветер, что хозяин, дед Патека, уже давным- давно, когда и люди и природа мирно спали, отвязал свою западно сибирскую лайку, по кличке Юста, подпёр входную дверь поленом (такие замки были в деревне у всех),и отправился в зимний лес, на пушной промысел.
Старые, самодельные, осиновые лыжи монотонно поскрипывали в такт движениям охотника, превращая нежную, пушистую бахрому свежевыпавшего снега, в блестящую поверхность, сверкающую в лунном свете.
Шаг за шагом, лыжня, накатанная за три зимних месяца, уводила деда Патеку всё дальше и дальше от деревни.
Сначала «бычий» просек, потом «веденский», потом «грязный». Время в пути, до первого выставленного капкана, составляло часа два, а в молодости, если не торопясь, то минут сорок, но где та молодость.
Дед наехал на какую то палку, упавшую ночью на лыжню, потскользнулся, и упал в холодный снег.
Ветер раскачивал макушки вековых елей. Сбрасывая с них белую, невесомую пелену. На земле, свернувшись калачиком, и, будто присыпанный сахарной пудрой, спал старый, одинокий волк. Он уже давно был изгнан из стаи, проиграв честный поединок за господство более молодому, и сильному сопернику, и уже долгое время влачил полуголодное, нищенское существование, пытаясь выжить, во враждебной, теперь уже, ему природе.
Его острые клыки давно поломались в боях, стёрлись, и выпали от старости. Глаза с трудом различали очертания предметов вокруг, а уши не улавливали пение птиц . Волк доживал свои, отпущенные судьбой года, недели, дни.
Убить он уже не мог. Но иногда ему все же везло найти, что то из пропитания. Вот и сегодня, он набрёл на мёртвую, попавшуюся, в капкан куницу . Волк, как в былые годы, улёгся спать там же, где смог уталить жажду голода.
Он спал, и снилась ему, впрочем как и всегда, погоня. Погоня за добычей, за убегающим зверем, за лосем. Деревья, кусты, ветки, мелькающие перед глазами и хлещущие по морде, глазам, ушам. Впереди только ноги, ноги, убегающие ноги жертвы. Они всё ближе, ближе , ближе, сердце стучит, вырывается из груди, ну же, ну, ещё немного, ещё чуть ближе, ещё! Волк оттолкнулся от земли и взлетел на спину лесному гиганту, вцепился зубами в шею и! Но лось резко мотнул головой, лапы скользнули по блестящей лосиной шкуре, и волк полетел вниз, ударяясь о деревья, а лось побежал дальше, растворяясь в снежной круговерти памяти.
Серый проснулся, вскочил на ноги и завыл. Но вместо гулкого, пронзительного воя, раньше наполнявшего весь лес неподдельным страхом, из груди вырвался, то ли стон, то ли болезненный хрип.
Дед Патека всё никак не мог вылезти из глубокого, сыпучего снега. Он то вставал на лыжи, то снова падал, пытаясь забраться на крепкую, укатанную лыжню.
«Ох падла старая, попёрся, блить, галош не штопанный же в лес! Пошла, эх Юста пошла хеть, ух прута сука дам!»- Дед ругался, на себя немощного, на собаку, мешавшую ему вылезти, и явно, не понимавшую, что хозяин ищет в снегу, на сам снег, на лыжи, на всё вокруг.
«А ну твали морда, я тить ща!»
Каким то невероятным движением Патека всё же вскарабкался на верх, и встал на лыжи:
«Ух мать, железная кровать! Ну мудень старый!»- Дед ругнулся ещё разок, и оглянулся назад, а не вернуться ли домой, пока не поздно?
«Не, хряп с ним, сёдня канканы сниму, и пущай в сараюхе валяются до следущей зямы, али ваще…»-Патека переломил свою одностволку 28 калибра, достал патрон, и с силой дунул в ствол, набившийся, от долгого валяния в сугробе снег, как пробка от шампанского вылетел наружу.
«Курнуть! Бушь, э сучка, баморку бушь?»- Дед протянул пачку беломора собаке, Юста втянула забах табака, чихнула, и побежала прочь по лыжне, оставляя на снегу отпечатки собачих лап. Патека закурил, сделал пару глубоких затяжек, закашлялся, как старый сломанный дизель и бросил папироску в снег.
«Ногтёв каких то напихають, а не табаку, ху блить,»-Патека сплюнул осташийся на губах привкус, закинул ружьё на плечо, и поскрипел дальше по лыжне, навстречу уже, показавшемуся на горизонте восходу.
Жизнь любого хищника, это цикличная бесконечность, где начало, это чувство голода, далее, поиск, преследование, убийство, а завершается он чувством сытости. Как только заканчивается еда, цикл начинается заново, поиск, преследование, убийство. И так до бесконечности, точнее до того момента, когда хищник уже не может выполнять одну из функций..
Старый волк уже много лет не мог никого убить, а значит в его бесконечности, вот-вот, должен был случиться разрыв. Но серый боролся, боролся изо всех оставшихся сил с неизбежностью. До тех пор, пока ноги его передвигались, он оставался живым, назло всем. На зло его любимой стае, выгнавшей в трудные времена бесполезного брата, отца, мужа. На зло кабанам, при каждой встрече на узкой лесной тропинке пытавшихся убить его. На зло людям, много раз стрелявшим в него из своих стальных ружей. На зло всем, и на зло себе, в первую очередь.
Дед Патека, со скоростью литерного поезда, стоявшего в тупике, всё глубже заходил в угодья. Вот он перелез «рубицкой» ручей, скованный льдом, перешёл железную дорогу, спустился вниз по насыпи, прошёл метров двести по старой лесовозной дороге, где был поставлен у него капкан, первый номер, на куницу.
Патека давно не испытывал восторженных чувств от поимки того, или иного зверя. Радость, это не то чувство, которое должно присутствовать в эту минуту считал он. Чувство, то ли стыда, то ли неловкости охватывало старого охотника в это мгновенье, а радости-не дай боже.
«Ах мать, железная кровать! Это кака така сука тут! Юста! Блить! Юста, кудой, курица хвостатая куньку дела! Юста!»- Дед ругался благим матом, матеря свою непутёвую собаку, ещё не зная, что та, учуяв запах волка, пулей летела по проторенной лыжне обратно в деревню, не в силах совладать со страхом, поселившимся непрошенным гостем, в её маленьком собачьем сердце.
«Ах ты ёптить, ну ж ты сука!» -Патека достал из капкана оставшуюся куничью лапку, отвязал поводок, и бросил капкан в рюкзак. Здесь ловить уже нечего.
«Ну куда ты яё утащила, а? Вот же ш дура, а!»-Дед Патека стал разбирать следы, всё ругая свою непутёвую собаку. Но чем внимательнее он всматривался, тем явственнее становилось ему то, что Юста здесь совсем не при делах.
«Волки! Твою мать, железная кровать! Юста! Юста! Юсточка! Девочка моя!»-он попытался засвистеть, но обветренные на морозе губы выдавали только какое то шипение. Патека не на шутку взволновался, ему уже приходилось терять собак, задавленных волками. И гончая, и лайка погибли от зубов серых разбойников за его долгую охотничью жизнь. Он знал, что такое потерять верного друга, в которого ты вложил частичку своей души. Который, за долгие охотничьи годы, стал членом твоей семьи, с которым делил последнюю краюху хлеба, в дальних лесных странствиях.
«Юста! Юста!» -Патека всё кричал и кричал, крутя головой в разные стороны, всматриваясь в лесное пространство, пытаясь увидеть там свою дорогую собаку. «Юста! Юста! Ю…..Ах мать, железная кровать!»-почти шёпотом дед закончил свою фразу. Из за поваленной ели, сквозь сухие, обнажённые ветви, на него смотрел волк. Мурашки пробежал по спине старого охотника, холодный волчий взгляд, даже на видавшего виды человека, производит неизгладимое впечатление.
Старый волк, скорее не услышал, а почувствовал приближающуюся опасность. С трудом поднявшись с лёжки, он отбежал, буквально на несколько шагов, и стал всматриваться, пытаясь разглядеть того, кто потревожил его сон. Сначала, что то рыжее, очень быстрое, прибежало, сделало круг вокруг лёжки, взвизгнуло и растворилось в снежной пелене. Волк понял, что это собака, напряг мышцы для прыжка, чтобы в одно мгновенье убить её, так, как делал это много раз, много лет назад. Тогда, в молодости, она не успела бы и взвизгнуть, да что там говорить, она не успела бы сообразить, что с ней произошло. А сейчас, сейчас от напряжения мышц волка закачало, и он чуть не упал от головокружения. Ещё какое то время серый стоял пошатываясь, пытаясь поймать потерянное, где то в прошлом, равновесие.
Потом пришёл человек, от которого пахло, да что там пахло, воняло горелыми ногтями на весь лес, даже ему, старому волку, потерявшему и слух, и зрение и нюх было не по себе от этого зловонного смрада
Человек что то кричал, махал руками, брызжал слюной, не видя ничего вокруг себя, потом стал всматриваться в лес. И тут серый понял, что наступает момент который волк обожал. Увидеть страх в глазах оппонента, это неимоверно восторженное чувство, ведь ужас в глазах противника, это половина победы.
Волк не собирался воевать с человеком, понимая, что это, заранее проигрышный вариант, он просто хотел доказать самому себе, ещё раз, что он что то может.
Дед Патека вскинул свою одностволку, прицелился в грудь, стоявшему. в каких то пятнадцати метрах, зверю, и нажал на спуск. После выстрела волк покачнулся и упал. Потом, пока охотник перезаряжался, серый встал, и, качаясь, убежал, скрывшись в густом еловом подросте.
« Попал! Ах мать, железная кровать! Попал».
Патека одел рюкзак, положил пару патронов в карман полушубка, и пошёл смотреть место стрела. К его удивлению, ни крови, ни шерсти на месте падения не было, да и пройдя сотню метров по следу, он нигде не обнаружил красных капелек на белом снегу. Дед шёл по следу убегающего волка и всё искал и искал глазами признаки попадания. Ну вот, точно попал. Зверь, пройдя всего пару сотен метров, сделал лёжку, но к удивлению охотника крови там не было тоже
Волк еле волочил ноги. Даже простая ходьба давалась ему в последнее время с огромным трудом. А ускорение, которое он сделал после промаха охотника, убило в нём последние силы. Он шёл, делая остановки через каждый шаг, чувствуя преследование, и не в силах уйти от погони. Иногда он просто падал на снег без сил, снова вставал, снова падал, и подымался. Шёл, не разбирая дороги, не оглядываясь назад, спасаясь от неминуемой гибели.
Дед Патека тоже выбился из сил. Идти по следу, за неразбирающим дороги зверем, то ещё удовольствие, даже в молодые ноги, а тем более, когда тебе уже за шестьдесят.
«Ах мать, железная кровать! Куда ж ты прёся та, швабер серый! Валятся всё, а крови нема, куда так стрельнул, хрен старый! Я не знаю! Ох, ё моё, опять завал! Да пропади ты пропадом, тащить табе аще отсюдова!»- Охотник присел на поваленное дерево, достал пачку беломора, покрутил папироску в руке, и бросил на снег.
«Нех, надо хлюпать, таки триста рябчиков на дороге не валятся, то ж моих пять пенсиев. Телебачур куплить смогу. Нет, надо хлюпать!»- Дед запихал папиросы в карман, и с неохотой полез в глубь ветровала, по следам ушедшего волка.
Волк держал направление к реке, в надежде перейти её, как нибудь, или по льду, или по валежнику, и попробовать оторваться от преследования. Человек не сможет перейти реку по тонкому льду, побоится, а если нет, то провалится. Серый вышел на накатанную лесовозную дорогу, и побрёл по ней, шатаясь из стороны в сторону, от обочины к обочине.
Патека вылез на дорогу на четвереньках, волоча за собой привязанные за верёвку лыжи. Сил идти уже не оставалось. Если бы ветровал был немного побольше, он, Патека, так там и остался до весны, пока медведь не нашёл бы по запаху.
«Что падла, погибели моей хош? Накося, выкуси!»-Закричал дед, увидев лежащего, в метрах пятидесяти от него, волка.
«Ну всё, кабздец табе сирый!»- Патека схватил одностволку, и лёжа, почти не целясь, выстрелил.
Волк медленно поднялся на передние лапы, не в состоянии оторвать зад от земли.
«Да блить, куда ж ты палишь!»-Дед переломил одностволку, достал гильзу, дрожащими руками нашёл в кармане новый патрон, защёлкнул ружьё, и стал целится.
Волк спокойно смотрел на все телодвижения преследователя. Казалось, что ему было всё равно, попадёт в него жгучая картечь, разорвёт сердце, или пролетит мимо, ударившись о холодные, мёртвые деревья.
Выстрел снова порвал белый лист зимнего безмолвия яркой вспышкой сгорающего пороха, через мгновение растворившись в прозрачности зимнего, январского дня.
Волк с трудом встал на задние лапы. Ещё раз бросил презрительный взгляд на лежащего на дороге охотника, и побрёл, по укатанному снегу в сторону спасительной реки.
«Дыш он колдованный, а! Да ну, не мог я три раза, а!» -Патека смотрел вслед уходящему волку и материл свои кривые руки и слепые глаза всеми матерными словами, которые знал, а знал он их не мало.
«Блить, так он чуть жив, скотинка! Ять то думаю, чё он не бегёт то, а он ужо тама почкить!»-Охотник встал на ноги, отряхнулся от снега, перезарядил одностволку, и потихоньку пошёл вслед за зверем, громыхая волочащимися сзади лыжами.
Так они и шли, шаг за шагом, метр за метром. Один, не в силах убежать, второй не в состоянии догнать. И тот и другой знали, что впереди их ждёт преграда, которая, в конечном итоге, всё и решит, и разрубит эту ниточку, нежданно связавшую их судьбы воедино, в этот солнечный, морозный, январский день.
Дорога закончилась свежей вырубкой, с которой заготовители вывезли уже почти всю древесину. За ней, метрах в трёхстах и протекала, небольшая, метров семь шириной, и метр глубиной, речушка, берущая своё начало в одном из многочисленных болот ленинградской области, и теряя своё название, растворялась в водах Невы.
Волк вышел на берег, и стал искать возможность перехода. Лёд, к его сожалению, был только на закрайках, а посередине, бурлящей лентой, текла чёрная, холодная вода. Ещё несколько лет назад серый с лёгкостью, в один прыжок, перемахнул бы этот бурлящий поток, и растворился в необъятном лесном пространстве. А сейчас, на дрожащих лапах, он стал перелезать, точнее переползать, по поваленной когда то сосне, на тот берег. Сзади стали все отчётливее слышны шаги преследователя, волк оглянулся, на мгновение потеряв концентрацию, и, как в недавнем сне, лапы его соскользнули, и он полетел вниз, навстречу холодному, бурлящему потоку.
Дед Патека, услышав всплеск понял, что зверь провалился в воду . Держа наготове ружьё он вышел на берег. Прямо перед ним, в холодной воде стоял волк. Передними лапами он лихорадочно пытался вытащить своё беспомощное тело на берег, но сил явно не хватало.
Ну вот и всё, подумал Патека, и вскинул свою, видавшую виды одностволку. Мушка легла на шею зверя, ещё мгновение, и, но в это время волк обернулся. Он взглянул, своими испуганными, широко раскрытыми, растерянными глазами, прямо в глаза охотника, в них не было ничего, кроме боли, обиды и страха.
«Фу ты блить, ну ты чё паря, не смотри, не надь, а! Ну отвернись, ну! Ох мать, железная кровать, ты чё со мной творишь то, сирый?»-Дед наклонился, подхватил пятернёй горсть снега, и обтёр им лицо. Потом снова вскинулся, и опять опустил ружьё.
«Ну не, не могу я так, вбийство како то а не окота! Отвернись, кому говорю!»- Дед начал матерится, ругая волка последними словами, а тот всё стоял в воде, и дрожал всё сильнее и сильнее.
«Ну ладоть, не помаешь по человечьи, будет по плохому! Счас, поготь.»-Патека пошёл по берегу выискивая место, чтобы не видеть пронзительного волчьего взгляда, чтобы стрельнуть так, по корпусу, по туше. Он отошёл метров на тридцать, ещё раз проверил наличие патрона, развернулся, и вскинулся.
«От ёпть, а ты где? Потоп чё ли?»-Охотник побежал обратно, не увидев волка на прежнем месте.
Серый, пока дед Патека искал место для выстрела, собрав свои последние силы вылез на берег, сделал пару шагов, и обессиленный лёг на снег. Сознание практически отключилось, но, услышав вновь приближающиеся шаги, волк нашел ещё немного сил, чтобы поднять голову, и зарычать, оголив свою, потрёпанную годами, пасть.
«Ну ёхтель мохтель, каки страхно. Ты где зубья то растерял разбойная твоя душа,а? То гляди, ща як вмажу табе по кумполу картехой, позабудешь всё на свете!»-Дед Патека стоял в семи метрах от волка, за которого давали премию в триста рублей, это было пять его пенсий. Стоял и не мог поднять ружьё, чтобы просто выстрелить, и покончить со всей этой ситуацией. Ему просто, по человечески, было жаль старого волка. Он прекрасно понимал, что беззубому, еле передвигающемуся хищнику в дикой природе осталось не много, ему просто не выжить.
«Ну чё, пенсия, оклямался малехо? Ух ты паря и вымотал мяне, думал кони брошу, пока за тебей шоркаю. А ты не чё, ещё это, могёшь, да! «-Дед немного помолчал, поглаживая себя по щекам, не зная что сказать на прощание.
«Ну так, это, я пошкрябал до дому, там мне идтить надо ж. А ты, это, прощавай сирый, до встречи, хотя чё я, прощавай давай, ну…»-Патека закинул на плечо свою одностволку, и пошёл своим следом обратно к дороге. Путь предстоял не длинный, но трудный. Он шёл и думал, а правильно ли поступил, оставив в живых серого разбойника, убившего за свою долгую жизнь десятки и сотни зверей, и диких и домашних. Шёл, а в голове переплетались аргументы за и против. И тех, что за, к окончанию дороги становилось всё больше и больше и больше. Ведь человек же я в первую очередь, человек, и я сам имею право решать, жать мне на спуск, или нет. Дед Патека остановился, снял с плеча ружьё, вытащил патрон и положил его в карман.
«Блить, чаловек сёж, чаловек, твою мать, железная кровать!»- Он накинул ружьё на плечо, и побрёл дальше в деревню, чьи огни уже сверкали в вечернем сумраке.
Ветер сильно, и настойчиво постучал в дощатую дверь в сенях. Железные петли, не видавшие солидолу с первой мировой, заскрипели, застонали, заныли. Дверь оттолкнулась от воздушного потока, и с силой стукнулась об обсаду, отскочила назад, и, подхваченная ветром, что есть мочи, ударила, в так надоевшую ей, за долгие годы, преграду, наполняя весь дом гулким эхом, и дребезжанием тёмных, почти чёрных, закопчённых керосинкой стёкол. Ветер то стихал, то снова набрасывался на покосившуюся от времени дверь, каждый раз ударяя её всё сильнее, будто хотел разбудить хозяина дома, возможно сладко спящего под ватным одеялом на русской печке.
Одного не знал ветер, что хозяин, дед Патека, уже давным- давно, когда и люди и природа мирно спали, отвязал свою западно сибирскую лайку, по кличке Юста, подпёр входную дверь поленом (такие замки были в деревне у всех),и отправился в зимний лес, на пушной промысел.
Старые, самодельные, осиновые лыжи монотонно поскрипывали в такт движениям охотника, превращая нежную, пушистую бахрому свежевыпавшего снега, в блестящую поверхность, сверкающую в лунном свете.
Шаг за шагом, лыжня, накатанная за три зимних месяца, уводила деда Патеку всё дальше и дальше от деревни.
Сначала «бычий» просек, потом «веденский», потом «грязный». Время в пути, до первого выставленного капкана, составляло часа два, а в молодости, если не торопясь, то минут сорок, но где та молодость.
Дед наехал на какую то палку, упавшую ночью на лыжню, потскользнулся, и упал в холодный снег.
Ветер раскачивал макушки вековых елей. Сбрасывая с них белую, невесомую пелену. На земле, свернувшись калачиком, и, будто присыпанный сахарной пудрой, спал старый, одинокий волк. Он уже давно был изгнан из стаи, проиграв честный поединок за господство более молодому, и сильному сопернику, и уже долгое время влачил полуголодное, нищенское существование, пытаясь выжить, во враждебной, теперь уже, ему природе.
Его острые клыки давно поломались в боях, стёрлись, и выпали от старости. Глаза с трудом различали очертания предметов вокруг, а уши не улавливали пение птиц . Волк доживал свои, отпущенные судьбой года, недели, дни.
Убить он уже не мог. Но иногда ему все же везло найти, что то из пропитания. Вот и сегодня, он набрёл на мёртвую, попавшуюся, в капкан куницу . Волк, как в былые годы, улёгся спать там же, где смог уталить жажду голода.
Он спал, и снилась ему, впрочем как и всегда, погоня. Погоня за добычей, за убегающим зверем, за лосем. Деревья, кусты, ветки, мелькающие перед глазами и хлещущие по морде, глазам, ушам. Впереди только ноги, ноги, убегающие ноги жертвы. Они всё ближе, ближе , ближе, сердце стучит, вырывается из груди, ну же, ну, ещё немного, ещё чуть ближе, ещё! Волк оттолкнулся от земли и взлетел на спину лесному гиганту, вцепился зубами в шею и! Но лось резко мотнул головой, лапы скользнули по блестящей лосиной шкуре, и волк полетел вниз, ударяясь о деревья, а лось побежал дальше, растворяясь в снежной круговерти памяти.
Серый проснулся, вскочил на ноги и завыл. Но вместо гулкого, пронзительного воя, раньше наполнявшего весь лес неподдельным страхом, из груди вырвался, то ли стон, то ли болезненный хрип.
Дед Патека всё никак не мог вылезти из глубокого, сыпучего снега. Он то вставал на лыжи, то снова падал, пытаясь забраться на крепкую, укатанную лыжню.
«Ох падла старая, попёрся, блить, галош не штопанный же в лес! Пошла, эх Юста пошла хеть, ух прута сука дам!»- Дед ругался, на себя немощного, на собаку, мешавшую ему вылезти, и явно, не понимавшую, что хозяин ищет в снегу, на сам снег, на лыжи, на всё вокруг.
«А ну твали морда, я тить ща!»
Каким то невероятным движением Патека всё же вскарабкался на верх, и встал на лыжи:
«Ух мать, железная кровать! Ну мудень старый!»- Дед ругнулся ещё разок, и оглянулся назад, а не вернуться ли домой, пока не поздно?
«Не, хряп с ним, сёдня канканы сниму, и пущай в сараюхе валяются до следущей зямы, али ваще…»-Патека переломил свою одностволку 28 калибра, достал патрон, и с силой дунул в ствол, набившийся, от долгого валяния в сугробе снег, как пробка от шампанского вылетел наружу.
«Курнуть! Бушь, э сучка, баморку бушь?»- Дед протянул пачку беломора собаке, Юста втянула забах табака, чихнула, и побежала прочь по лыжне, оставляя на снегу отпечатки собачих лап. Патека закурил, сделал пару глубоких затяжек, закашлялся, как старый сломанный дизель и бросил папироску в снег.
«Ногтёв каких то напихають, а не табаку, ху блить,»-Патека сплюнул осташийся на губах привкус, закинул ружьё на плечо, и поскрипел дальше по лыжне, навстречу уже, показавшемуся на горизонте восходу.
Жизнь любого хищника, это цикличная бесконечность, где начало, это чувство голода, далее, поиск, преследование, убийство, а завершается он чувством сытости. Как только заканчивается еда, цикл начинается заново, поиск, преследование, убийство. И так до бесконечности, точнее до того момента, когда хищник уже не может выполнять одну из функций..
Старый волк уже много лет не мог никого убить, а значит в его бесконечности, вот-вот, должен был случиться разрыв. Но серый боролся, боролся изо всех оставшихся сил с неизбежностью. До тех пор, пока ноги его передвигались, он оставался живым, назло всем. На зло его любимой стае, выгнавшей в трудные времена бесполезного брата, отца, мужа. На зло кабанам, при каждой встрече на узкой лесной тропинке пытавшихся убить его. На зло людям, много раз стрелявшим в него из своих стальных ружей. На зло всем, и на зло себе, в первую очередь.
Дед Патека, со скоростью литерного поезда, стоявшего в тупике, всё глубже заходил в угодья. Вот он перелез «рубицкой» ручей, скованный льдом, перешёл железную дорогу, спустился вниз по насыпи, прошёл метров двести по старой лесовозной дороге, где был поставлен у него капкан, первый номер, на куницу.
Патека давно не испытывал восторженных чувств от поимки того, или иного зверя. Радость, это не то чувство, которое должно присутствовать в эту минуту считал он. Чувство, то ли стыда, то ли неловкости охватывало старого охотника в это мгновенье, а радости-не дай боже.
«Ах мать, железная кровать! Это кака така сука тут! Юста! Блить! Юста, кудой, курица хвостатая куньку дела! Юста!»- Дед ругался благим матом, матеря свою непутёвую собаку, ещё не зная, что та, учуяв запах волка, пулей летела по проторенной лыжне обратно в деревню, не в силах совладать со страхом, поселившимся непрошенным гостем, в её маленьком собачьем сердце.
«Ах ты ёптить, ну ж ты сука!» -Патека достал из капкана оставшуюся куничью лапку, отвязал поводок, и бросил капкан в рюкзак. Здесь ловить уже нечего.
«Ну куда ты яё утащила, а? Вот же ш дура, а!»-Дед Патека стал разбирать следы, всё ругая свою непутёвую собаку. Но чем внимательнее он всматривался, тем явственнее становилось ему то, что Юста здесь совсем не при делах.
«Волки! Твою мать, железная кровать! Юста! Юста! Юсточка! Девочка моя!»-он попытался засвистеть, но обветренные на морозе губы выдавали только какое то шипение. Патека не на шутку взволновался, ему уже приходилось терять собак, задавленных волками. И гончая, и лайка погибли от зубов серых разбойников за его долгую охотничью жизнь. Он знал, что такое потерять верного друга, в которого ты вложил частичку своей души. Который, за долгие охотничьи годы, стал членом твоей семьи, с которым делил последнюю краюху хлеба, в дальних лесных странствиях.
«Юста! Юста!» -Патека всё кричал и кричал, крутя головой в разные стороны, всматриваясь в лесное пространство, пытаясь увидеть там свою дорогую собаку. «Юста! Юста! Ю…..Ах мать, железная кровать!»-почти шёпотом дед закончил свою фразу. Из за поваленной ели, сквозь сухие, обнажённые ветви, на него смотрел волк. Мурашки пробежал по спине старого охотника, холодный волчий взгляд, даже на видавшего виды человека, производит неизгладимое впечатление.
Старый волк, скорее не услышал, а почувствовал приближающуюся опасность. С трудом поднявшись с лёжки, он отбежал, буквально на несколько шагов, и стал всматриваться, пытаясь разглядеть того, кто потревожил его сон. Сначала, что то рыжее, очень быстрое, прибежало, сделало круг вокруг лёжки, взвизгнуло и растворилось в снежной пелене. Волк понял, что это собака, напряг мышцы для прыжка, чтобы в одно мгновенье убить её, так, как делал это много раз, много лет назад. Тогда, в молодости, она не успела бы и взвизгнуть, да что там говорить, она не успела бы сообразить, что с ней произошло. А сейчас, сейчас от напряжения мышц волка закачало, и он чуть не упал от головокружения. Ещё какое то время серый стоял пошатываясь, пытаясь поймать потерянное, где то в прошлом, равновесие.
Потом пришёл человек, от которого пахло, да что там пахло, воняло горелыми ногтями на весь лес, даже ему, старому волку, потерявшему и слух, и зрение и нюх было не по себе от этого зловонного смрада
Человек что то кричал, махал руками, брызжал слюной, не видя ничего вокруг себя, потом стал всматриваться в лес. И тут серый понял, что наступает момент который волк обожал. Увидеть страх в глазах оппонента, это неимоверно восторженное чувство, ведь ужас в глазах противника, это половина победы.
Волк не собирался воевать с человеком, понимая, что это, заранее проигрышный вариант, он просто хотел доказать самому себе, ещё раз, что он что то может.
Дед Патека вскинул свою одностволку, прицелился в грудь, стоявшему. в каких то пятнадцати метрах, зверю, и нажал на спуск. После выстрела волк покачнулся и упал. Потом, пока охотник перезаряжался, серый встал, и, качаясь, убежал, скрывшись в густом еловом подросте.
« Попал! Ах мать, железная кровать! Попал».
Патека одел рюкзак, положил пару патронов в карман полушубка, и пошёл смотреть место стрела. К его удивлению, ни крови, ни шерсти на месте падения не было, да и пройдя сотню метров по следу, он нигде не обнаружил красных капелек на белом снегу. Дед шёл по следу убегающего волка и всё искал и искал глазами признаки попадания. Ну вот, точно попал. Зверь, пройдя всего пару сотен метров, сделал лёжку, но к удивлению охотника крови там не было тоже
Волк еле волочил ноги. Даже простая ходьба давалась ему в последнее время с огромным трудом. А ускорение, которое он сделал после промаха охотника, убило в нём последние силы. Он шёл, делая остановки через каждый шаг, чувствуя преследование, и не в силах уйти от погони. Иногда он просто падал на снег без сил, снова вставал, снова падал, и подымался. Шёл, не разбирая дороги, не оглядываясь назад, спасаясь от неминуемой гибели.
Дед Патека тоже выбился из сил. Идти по следу, за неразбирающим дороги зверем, то ещё удовольствие, даже в молодые ноги, а тем более, когда тебе уже за шестьдесят.
«Ах мать, железная кровать! Куда ж ты прёся та, швабер серый! Валятся всё, а крови нема, куда так стрельнул, хрен старый! Я не знаю! Ох, ё моё, опять завал! Да пропади ты пропадом, тащить табе аще отсюдова!»- Охотник присел на поваленное дерево, достал пачку беломора, покрутил папироску в руке, и бросил на снег.
«Нех, надо хлюпать, таки триста рябчиков на дороге не валятся, то ж моих пять пенсиев. Телебачур куплить смогу. Нет, надо хлюпать!»- Дед запихал папиросы в карман, и с неохотой полез в глубь ветровала, по следам ушедшего волка.
Волк держал направление к реке, в надежде перейти её, как нибудь, или по льду, или по валежнику, и попробовать оторваться от преследования. Человек не сможет перейти реку по тонкому льду, побоится, а если нет, то провалится. Серый вышел на накатанную лесовозную дорогу, и побрёл по ней, шатаясь из стороны в сторону, от обочины к обочине.
Патека вылез на дорогу на четвереньках, волоча за собой привязанные за верёвку лыжи. Сил идти уже не оставалось. Если бы ветровал был немного побольше, он, Патека, так там и остался до весны, пока медведь не нашёл бы по запаху.
«Что падла, погибели моей хош? Накося, выкуси!»-Закричал дед, увидев лежащего, в метрах пятидесяти от него, волка.
«Ну всё, кабздец табе сирый!»- Патека схватил одностволку, и лёжа, почти не целясь, выстрелил.
Волк медленно поднялся на передние лапы, не в состоянии оторвать зад от земли.
«Да блить, куда ж ты палишь!»-Дед переломил одностволку, достал гильзу, дрожащими руками нашёл в кармане новый патрон, защёлкнул ружьё, и стал целится.
Волк спокойно смотрел на все телодвижения преследователя. Казалось, что ему было всё равно, попадёт в него жгучая картечь, разорвёт сердце, или пролетит мимо, ударившись о холодные, мёртвые деревья.
Выстрел снова порвал белый лист зимнего безмолвия яркой вспышкой сгорающего пороха, через мгновение растворившись в прозрачности зимнего, январского дня.
Волк с трудом встал на задние лапы. Ещё раз бросил презрительный взгляд на лежащего на дороге охотника, и побрёл, по укатанному снегу в сторону спасительной реки.
«Дыш он колдованный, а! Да ну, не мог я три раза, а!» -Патека смотрел вслед уходящему волку и материл свои кривые руки и слепые глаза всеми матерными словами, которые знал, а знал он их не мало.
«Блить, так он чуть жив, скотинка! Ять то думаю, чё он не бегёт то, а он ужо тама почкить!»-Охотник встал на ноги, отряхнулся от снега, перезарядил одностволку, и потихоньку пошёл вслед за зверем, громыхая волочащимися сзади лыжами.
Так они и шли, шаг за шагом, метр за метром. Один, не в силах убежать, второй не в состоянии догнать. И тот и другой знали, что впереди их ждёт преграда, которая, в конечном итоге, всё и решит, и разрубит эту ниточку, нежданно связавшую их судьбы воедино, в этот солнечный, морозный, январский день.
Дорога закончилась свежей вырубкой, с которой заготовители вывезли уже почти всю древесину. За ней, метрах в трёхстах и протекала, небольшая, метров семь шириной, и метр глубиной, речушка, берущая своё начало в одном из многочисленных болот ленинградской области, и теряя своё название, растворялась в водах Невы.
Волк вышел на берег, и стал искать возможность перехода. Лёд, к его сожалению, был только на закрайках, а посередине, бурлящей лентой, текла чёрная, холодная вода. Ещё несколько лет назад серый с лёгкостью, в один прыжок, перемахнул бы этот бурлящий поток, и растворился в необъятном лесном пространстве. А сейчас, на дрожащих лапах, он стал перелезать, точнее переползать, по поваленной когда то сосне, на тот берег. Сзади стали все отчётливее слышны шаги преследователя, волк оглянулся, на мгновение потеряв концентрацию, и, как в недавнем сне, лапы его соскользнули, и он полетел вниз, навстречу холодному, бурлящему потоку.
Дед Патека, услышав всплеск понял, что зверь провалился в воду . Держа наготове ружьё он вышел на берег. Прямо перед ним, в холодной воде стоял волк. Передними лапами он лихорадочно пытался вытащить своё беспомощное тело на берег, но сил явно не хватало.
Ну вот и всё, подумал Патека, и вскинул свою, видавшую виды одностволку. Мушка легла на шею зверя, ещё мгновение, и, но в это время волк обернулся. Он взглянул, своими испуганными, широко раскрытыми, растерянными глазами, прямо в глаза охотника, в них не было ничего, кроме боли, обиды и страха.
«Фу ты блить, ну ты чё паря, не смотри, не надь, а! Ну отвернись, ну! Ох мать, железная кровать, ты чё со мной творишь то, сирый?»-Дед наклонился, подхватил пятернёй горсть снега, и обтёр им лицо. Потом снова вскинулся, и опять опустил ружьё.
«Ну не, не могу я так, вбийство како то а не окота! Отвернись, кому говорю!»- Дед начал матерится, ругая волка последними словами, а тот всё стоял в воде, и дрожал всё сильнее и сильнее.
«Ну ладоть, не помаешь по человечьи, будет по плохому! Счас, поготь.»-Патека пошёл по берегу выискивая место, чтобы не видеть пронзительного волчьего взгляда, чтобы стрельнуть так, по корпусу, по туше. Он отошёл метров на тридцать, ещё раз проверил наличие патрона, развернулся, и вскинулся.
«От ёпть, а ты где? Потоп чё ли?»-Охотник побежал обратно, не увидев волка на прежнем месте.
Серый, пока дед Патека искал место для выстрела, собрав свои последние силы вылез на берег, сделал пару шагов, и обессиленный лёг на снег. Сознание практически отключилось, но, услышав вновь приближающиеся шаги, волк нашел ещё немного сил, чтобы поднять голову, и зарычать, оголив свою, потрёпанную годами, пасть.
«Ну ёхтель мохтель, каки страхно. Ты где зубья то растерял разбойная твоя душа,а? То гляди, ща як вмажу табе по кумполу картехой, позабудешь всё на свете!»-Дед Патека стоял в семи метрах от волка, за которого давали премию в триста рублей, это было пять его пенсий. Стоял и не мог поднять ружьё, чтобы просто выстрелить, и покончить со всей этой ситуацией. Ему просто, по человечески, было жаль старого волка. Он прекрасно понимал, что беззубому, еле передвигающемуся хищнику в дикой природе осталось не много, ему просто не выжить.
«Ну чё, пенсия, оклямался малехо? Ух ты паря и вымотал мяне, думал кони брошу, пока за тебей шоркаю. А ты не чё, ещё это, могёшь, да! «-Дед немного помолчал, поглаживая себя по щекам, не зная что сказать на прощание.
«Ну так, это, я пошкрябал до дому, там мне идтить надо ж. А ты, это, прощавай сирый, до встречи, хотя чё я, прощавай давай, ну…»-Патека закинул на плечо свою одностволку, и пошёл своим следом обратно к дороге. Путь предстоял не длинный, но трудный. Он шёл и думал, а правильно ли поступил, оставив в живых серого разбойника, убившего за свою долгую жизнь десятки и сотни зверей, и диких и домашних. Шёл, а в голове переплетались аргументы за и против. И тех, что за, к окончанию дороги становилось всё больше и больше и больше. Ведь человек же я в первую очередь, человек, и я сам имею право решать, жать мне на спуск, или нет. Дед Патека остановился, снял с плеча ружьё, вытащил патрон и положил его в карман.
«Блить, чаловек сёж, чаловек, твою мать, железная кровать!»- Он накинул ружьё на плечо, и побрёл дальше в деревню, чьи огни уже сверкали в вечернем сумраке.
На одном дыхании читается. 
