m1tya
Завсегдатай
- Регистрация
- 31/03/06
- Сообщения
- 1 241
- Реакции
- 1 909
- Адрес
- Москва
- Для знакомых
- Дмитрий
- Оружие
- всякое разное
- Собака(ки)
- курцхаар
Вот и наступил долгожданный апрель и совсем скоро начнётся весенняя охота. Ружье уже по сто раз чищено-перечищено, патроны накручены и вся необходима амуниция давно собрана. До открытия остаётся продержаться всего пару недель, но как же это нелегко! Маясь в безделье, невольно вспоминаешь минувшие охоты: вальдшнепиная тяга, гусиные перелёты, охота с подсадной, весенние тока.. Мысленно перебирая, смакуя яркие моменты пережитые в прошлые вёсны, неизменно возвращаешься к одной- двум самым запоминающемся охотам, об одной из которых мне и хочется сегодня рассказать:
На светлеющем небосклоне тают один за другим огоньки звёзд. Ночная тьма медленно и неохотно отступает в глубину леса, обнажая умытую росой прошлогоднюю траву на полянах, тонкие силуэты берёз по опушкам, белеющие кое-где островки талого снега. Лёгкий ветерок, пролетая мимо, нежно коснулся утренней прохладой моего лица. Рядом, ещё не различимый в предрассветном сумраке, протянул вальдшнеп, заблеял бекас в вышине.
Засидевшись на старом замшелом пне, пропитанным холодом и сыростью, с трудом поднимаюсь на онемевшие от долгого сидения ноги и с удовольствием потягиваюсь, разгоняя кровь по ноющему, затекшему телу. Сонная дремота и колкий озноб уходят прочь, мысли в голове проясняются, я окончательно просыпаюсь и, поправив ружейный погон на плече, внимательно слушаю оживающий лес...
На дальнем болоте, огласив конец ночи, жалобно закурлыкали журавли, где-то в осоке призывно жвякнул селезень, в еловой чаще протяжно просвистел рябчик, воздух постепенно наполнился едва уловимым гулом бурлящего в нескольких километрах на поле тетеревиного тока. С каждой минутой к этой чарующей музыке весны подключались всё новые и новые исполнители: опять цвикнул пролетевший над головой вальдшнеп; приветствуя приближающейся рассвет, защебетала в кустах орешника зарянка. Проснувшийся зяблик щедро рассыпает звонкие утренние трели и вторя ему, громко засвистели, засуетились непоседы-синцы. Маленькая пеночка, перепрыгивая, перепархивая с ветки на веточку в поисках притаившихся в коре насекомых, напевает свою нежную с переливами песенку, и вот уже известный лесной солист - певчий дрозд присоединяется к птичьему хору, чествующему пробуждение природы, весну и жизнь.
Лишь одной мелодии не хватало в этом весеннем оркестре - ту, которую, чутко вслушиваясь в звуки леса, я жаждал услышать больше всего.
Сначала лесной музыкант робко, словно настраивая свой инструмент, высекает в ещё морозный с ночи воздух редкие, глухие щелчки. Постепенно разыгравшись, он увеличивает их темп и, уже уверенно беря аккорды, наигрывает быструю, динамичную дробь. Частота пощёлкивания с каждой секундой увеличивается, тональность загадочной мелодии растёт, и чувствуется, что песня вот-вот достигнет своего апогея. Эмоции захлёстывают певца; войдя в раж, он убыстряет и убыстряет удары дроби, превращающиеся в единый сливающийся стук. Неожиданно на самом пике песня обрывается и проваливается в ни на что не похожие дикие, первобытные, скрежетащие звуки… Среди густых ветвей старой сосны, распустив веером чёрный с белыми вкраплениями хвост, полузакрыв глаза, воздев кверху голову с набухшими ярко-красными бровями и обратив сизую с изумрудным отливом грудь к востоку, где нарождается заря, поёт свою многовековую песню глухарь...
Но я пока не слышу его пения. Напряжённо ловя каждый шорох проснувшегося леса, словно сонар подводной лодки, я фильтрую бесчисленные звуковые потоки, стараясь выловить из них единственный негромкий мотив, волнующий душу любого охотника. Вот, кажется на грани слуха, я уловил едва различимое точение глухаря. Медленно и осторожно, выверяя каждый шаг, иду в предполагаемом направлении. Но вскоре манящий зов исчезает, растворяется в птичьей многоголосице. Что это? Неужто мне почудилось, и возбужденное воображение вложило в мои уши желанную глухариную песню, которой на самом деле не было? На пределе человеческих способностей, буквально впиваясь слухом в воздух, замерев без движения, я долго слушаю лес. Но вокруг по-прежнему только пение птиц и неумолимо приближающийся рассвет…
Ждать больше нет смысла. Совсем скоро взойдёт над лесом яркий круг солнца и охота закончится. Положившись на удачу, я продолжаю путь в ту сторону, откуда мне чудилась глухариная песня. Шаг за шагом тает надежда, и я уж был готов плюнуть на всё и повернуть к дому, как вдруг порыв ветра донёс до меня показавшиеся в тот момент волшебными, звуки редкого пощёлкивания мошника.
Ухватившись за еле слышное точение, как за спасательную ниточку, спешу к нему не разбирая дороги. Спотыкаюсь, падаю, проваливаюсь в апрельскую воду болот. Сапоги, набрав студёной воды хлюпают при каждом шаге, ветки хлещут по лицу, острые еловые сучья словно норовят попасть в глаза. Но мне всё равно, лишь бы успеть - времени совсем не осталось.
Вот песня уже хорошо различима. Глухарь поёт ярко, без перемолчек. Дальше – только под «глухое» колено, когда увлечённая птица на мгновения теряет свой слух. Как разжатая пружина делаю несколько больших прыжков и, застыв на месте с бешено колотящимся от волнения сердцем, надеюсь, что чвакующая болотная грязь заполнит чёрной жижей оставленный сапогом след раньше, чем допоёт последний куплет глухарь. Снова рывок вперёд, снова как молот стучит в висках кровь, снова, затаив дыхание, жду следующей песни. А заветное точение ближе и ближе. В предвкушении близкой развязки, уже высматриваю в кронах деревьев токующего петуха. Неожиданно рядом призывно проквохтала копалуха, и сразу за ним послышалось громкое хлопанье крыльев слетевшего на землю моего глухаря. Не успел! А подобрался уже так близко! Раздосадованный, ещё до конца не веря в неудачу, я стою на месте будто в оцепенении. Где-то на окраине мохового болота изредка тэкает другой, не мой глухарь. Но мне к нему не успеть. Его пение угасает, скоро и он спустится на землю, чтобы продолжить древний обряд ухаживания перед скромно одетыми в ржаво-рыжее оперение глухарками, казалось бы безразлично прогуливающимися среди красующихся перед ними кавалеров, своим наигранным равнодушием только раззадоривая их пыл...
Медленно идут минуты, а я всё не решаюсь признать поражение и покинуть глухариное ристалище побеждённым. Вдруг совсем рядом опять запел мой глухарь. Поёт громко, азартно, практически не делая пауз. Без промедлений, дождавшись последнего колена точения, длинными прыжками приближаюсь к мошнику. Ещё несколько рывков и долгожданный трофей окажется на мушке моей двустволки. Приготовившись сократить разделяющее нас расстояние ещё метра на три, с нетерпением жду очередного точения. Но на этот раз глухое пощёлкивание раздаётся чуть в стороне слева, перейдя через секунды в быструю дробь, слышится ещё левее и, сорвавшись через мгновение в приглушённое стрекотание, уходит от меня в глубину леса. Озадаченный, я пропускаю заключительную часть песни, не зная в каком направлении теперь скрадывать птицу. Снова слышу приближающееся точение, но уже справа. Вот оно проплыло мимо меня, завернуло в сторону и опять удаляется. Всё стало ясно: старый мошник, распалённый близким присутствием своей подруги, степенно прохаживаясь по токовищу, поёт ей свои любовные серенады прямо на ходу, ни на минуту не останавливаясь. Пара стремительных подскоков на голос птицы ничего не даёт, да и как мне угнаться за постоянно двигающимся глухарём? Немного поразмыслив, понимаю, что не остаётся никакого варианта, кроме как постараться просчитать направление моего «подопечного» и двигаться ему наперерез. Вот только в лесу уже почти расцвело и придётся прикрываться деревьями и кустами, чтобы не попасться на глаза пусть глухому, но хорошо видящему тетереву.
По не заставившему себя долго ждать токованию определяю, куда направляется мошник. Выбрав момент, под следующее точение, словно спринтер, несусь наперехват. Вроде бы с направлением угадал. Ещё один бросок - вот к той разлапистой ели. Как же мне повезло, что лес здесь не сильно захламлён и позволяет быстро передвигаться, и в тоже время есть где укрыться от посторонних глаз! Пригнувшись за грядой невысоких ёлочек, обхожу прогал. Жду. Снова подскок. Глухарь уже недалеко. А вот здесь надо поспешить и попытаться за раз добежать до того старого выворотня. Неспешное «Тэк, тэк» плавно переливается в быстрое пощёлкивание. Кажется, что в такт ему от волнения учащается мой пульс. «Тук,тук,тук» - стучит в голове кровь. «Тэк,тэк-тэк,тэктэк» - зашелся в песне моховик, и через мгновение заскрипела, заскрежетала глухариная песня. Рву с места, что есть сил. Успел! Петух уже совсем близко. Вскидываюсь в прогал между деревьями, куда по моим расчётам должна выйти птица. Кажется, что время тянется бесконечно долго, но на самом деле проходит лишь несколько секунд, прежде чем передо мной в предрассветном сумраке серой тенью выплывает из-под полога леса глухарь. Ружьё снято с предохранителя, палец ложится на курок, и я готов стрелять. Да вот незадача – хоть небо уже очистилось от ночной темноты и рассвет на пороге, здесь внизу под деревьями ещё царит полумрак, и я никак не могу выцелить расплывающийся на темном фоне освободившейся от снега земли силуэт мошника. Боясь сделать подранка, я так и отпускаю без выстрела моего глухаря, наблюдая как его зыбкий силуэт тает в глубине леса...
И всё начинается снова. Опять ловлю направление песни, снова обрезаю свою жертву. Уже минут десять охотник и дичь двигаются в странном танце, то сближаясь, то снова расходясь. Я устал и измотан от этой бесконечной погони и всё никак не могу вовремя успеть перехватить моего мошника. Ружейная сталь жжёт холодом пальцы, застилая глаза, ручейками стекает по лицу пот, в горле пересохло. Собравшись с силами, готовлюсь сделать очередной подскок. Впереди преграждает дорогу массивный ствол старой ели, поваленной ветром. Обходить долго и решаю рискнуть. Быстро как только могу, перемахиваю через упавшее дерево. Одежда предательски цепляется за сучки, ноги скользят по стволу и, потеряв равновесие, я скатываюсь вниз в сухой валежник. Под последние звуки точения, опрометчиво делаю лишний шаг, и одновременно с его концовкой хрустит под ногами сухая ветка! Почуяв неладное, мой глухарь мгновенно замолкает. В казалось бы наступившей тишине проходят одна за другой несколько минут. Замерев в движении, словно каменное изваяние, я терпеливо жду. Занесённая для следующего шага нога постепенно наполняется тяжестью и тянет к земле...Уже легли алые отблески разгорающейся зари на верхушки строевых сосен над головой, а хитрая птица так и не спешит выдать себя новой песней. Держать на весу отёкшую ногу становится просто невыносимо. Ещё немного, и она опуститься вниз в трескучий валежник, хруст которого, как разорвавшаяся бомба, прогонит прочь и без того насторожившегося глухаря. Из последних сил напрягаю ноющие мышцы, и в этот момент где-то неподалёку, на расстоянии в полдерева, спасительно заквохтала, запереживала заждавшаяся кавалера глухарка. Ослеплённый страстью и забыв об опасности, мой мошник тотчас разлился в пылкой серенаде, и я наконец-то с облегчением смог поставить на землю обессилевшую ногу.
На смену усталости и волнению приходит охотничий азарт. Моховик близко и у меня по- прежнему есть шанс. Уже приноровившись в предыдущих попытках, упругими прыжками, словно хищник, я уверенно иду наперехват своей цели. Вот я совсем рядом. Прикрывшись за стволом высокой сосны, вижу, как глухарь мелькает черным оперением между деревьев. Идёт на меня. Его песня переходит в глухое колено. Пора! Отбросив эмоции, как в замедленном кино спокойно выхожу из-за дерева. Мошник предстаёт передо мной во всей своей красе: распущенный веером хвост, слегка опущенные, чертящие по болотному мху мощные крылья, вытянутая кверху черно-сизая шея, оттопыренное оперенье «бороды» и по орлиному загнутый, широко раскрытый белый клюв, высекающий загадочное, скрежетащее шипение...
Мушка ружья упирается в грудь глухаря, и палец без промедлений жмёт на спуск. Разносясь эхом по весеннему лесу, грохочет выстрел, заставив на мгновение замолкнуть всё живое. Тревожно проквохтав, громко снялась с дерева и улетела прочь встревоженная копалуха. Мой глухарь, распластавшись темным пятном на болотном мху, бессильно бьёт крыльями по земле, постепенно угасая. Удары его становятся всё слабее и слабее, и наконец старый мошник навеки затихает. Я медленно подхожу к своему трофею, но к радости удачи почему-то примешивается щемящее чувство вины: зачем я погубил эту большую, красивую птицу - не пропитания ради, а просто из-за прихоти. Глухарь, лежащий сейчас у моих ног, совсем недавно пережил суровую, полную опасностей зиму, и наконец-то для него наступила долгожданная весна. Как и в предыдущие годы, ещё с вечера прилетел он на ток, чтоб в предрассветный час пробудить лес своим пением и обрести подругу. Мог ли он догадываться, что последним коленом его токования стает ружейный выстрел и сноп дроби навсегда поставит точку в его песне?
Нагнувшись, бережно беру в руки тяжёлую птицу, любуюсь красивым оперением, переливающимся множеством оттенков в лучах восходящего солнца. Притихшая было лесная живность вновь пробуждается, и всё вокруг опять наполняется весенним щебетом птиц. И странно, но в этот момент в моей душе рождается необъяснимое чувство восхищения природой, восторга и охотничьей гордости за добытый трофей. Эти чувства, затмив мимолётную печаль, стремительно растут, заполняет меня целиком и готовы выплеснуться наружу так, что хочется поделится с первым встречным этой распирающей меня радостью: до чего же прекрасна охота! Со спокойной душой и дорогим сердцу трофеем я ухожу с тока, чтобы вновь вернуться сюда через год.
На светлеющем небосклоне тают один за другим огоньки звёзд. Ночная тьма медленно и неохотно отступает в глубину леса, обнажая умытую росой прошлогоднюю траву на полянах, тонкие силуэты берёз по опушкам, белеющие кое-где островки талого снега. Лёгкий ветерок, пролетая мимо, нежно коснулся утренней прохладой моего лица. Рядом, ещё не различимый в предрассветном сумраке, протянул вальдшнеп, заблеял бекас в вышине.
Засидевшись на старом замшелом пне, пропитанным холодом и сыростью, с трудом поднимаюсь на онемевшие от долгого сидения ноги и с удовольствием потягиваюсь, разгоняя кровь по ноющему, затекшему телу. Сонная дремота и колкий озноб уходят прочь, мысли в голове проясняются, я окончательно просыпаюсь и, поправив ружейный погон на плече, внимательно слушаю оживающий лес...
На дальнем болоте, огласив конец ночи, жалобно закурлыкали журавли, где-то в осоке призывно жвякнул селезень, в еловой чаще протяжно просвистел рябчик, воздух постепенно наполнился едва уловимым гулом бурлящего в нескольких километрах на поле тетеревиного тока. С каждой минутой к этой чарующей музыке весны подключались всё новые и новые исполнители: опять цвикнул пролетевший над головой вальдшнеп; приветствуя приближающейся рассвет, защебетала в кустах орешника зарянка. Проснувшийся зяблик щедро рассыпает звонкие утренние трели и вторя ему, громко засвистели, засуетились непоседы-синцы. Маленькая пеночка, перепрыгивая, перепархивая с ветки на веточку в поисках притаившихся в коре насекомых, напевает свою нежную с переливами песенку, и вот уже известный лесной солист - певчий дрозд присоединяется к птичьему хору, чествующему пробуждение природы, весну и жизнь.
Лишь одной мелодии не хватало в этом весеннем оркестре - ту, которую, чутко вслушиваясь в звуки леса, я жаждал услышать больше всего.
Сначала лесной музыкант робко, словно настраивая свой инструмент, высекает в ещё морозный с ночи воздух редкие, глухие щелчки. Постепенно разыгравшись, он увеличивает их темп и, уже уверенно беря аккорды, наигрывает быструю, динамичную дробь. Частота пощёлкивания с каждой секундой увеличивается, тональность загадочной мелодии растёт, и чувствуется, что песня вот-вот достигнет своего апогея. Эмоции захлёстывают певца; войдя в раж, он убыстряет и убыстряет удары дроби, превращающиеся в единый сливающийся стук. Неожиданно на самом пике песня обрывается и проваливается в ни на что не похожие дикие, первобытные, скрежетащие звуки… Среди густых ветвей старой сосны, распустив веером чёрный с белыми вкраплениями хвост, полузакрыв глаза, воздев кверху голову с набухшими ярко-красными бровями и обратив сизую с изумрудным отливом грудь к востоку, где нарождается заря, поёт свою многовековую песню глухарь...
Но я пока не слышу его пения. Напряжённо ловя каждый шорох проснувшегося леса, словно сонар подводной лодки, я фильтрую бесчисленные звуковые потоки, стараясь выловить из них единственный негромкий мотив, волнующий душу любого охотника. Вот, кажется на грани слуха, я уловил едва различимое точение глухаря. Медленно и осторожно, выверяя каждый шаг, иду в предполагаемом направлении. Но вскоре манящий зов исчезает, растворяется в птичьей многоголосице. Что это? Неужто мне почудилось, и возбужденное воображение вложило в мои уши желанную глухариную песню, которой на самом деле не было? На пределе человеческих способностей, буквально впиваясь слухом в воздух, замерев без движения, я долго слушаю лес. Но вокруг по-прежнему только пение птиц и неумолимо приближающийся рассвет…
Ждать больше нет смысла. Совсем скоро взойдёт над лесом яркий круг солнца и охота закончится. Положившись на удачу, я продолжаю путь в ту сторону, откуда мне чудилась глухариная песня. Шаг за шагом тает надежда, и я уж был готов плюнуть на всё и повернуть к дому, как вдруг порыв ветра донёс до меня показавшиеся в тот момент волшебными, звуки редкого пощёлкивания мошника.
Ухватившись за еле слышное точение, как за спасательную ниточку, спешу к нему не разбирая дороги. Спотыкаюсь, падаю, проваливаюсь в апрельскую воду болот. Сапоги, набрав студёной воды хлюпают при каждом шаге, ветки хлещут по лицу, острые еловые сучья словно норовят попасть в глаза. Но мне всё равно, лишь бы успеть - времени совсем не осталось.
Вот песня уже хорошо различима. Глухарь поёт ярко, без перемолчек. Дальше – только под «глухое» колено, когда увлечённая птица на мгновения теряет свой слух. Как разжатая пружина делаю несколько больших прыжков и, застыв на месте с бешено колотящимся от волнения сердцем, надеюсь, что чвакующая болотная грязь заполнит чёрной жижей оставленный сапогом след раньше, чем допоёт последний куплет глухарь. Снова рывок вперёд, снова как молот стучит в висках кровь, снова, затаив дыхание, жду следующей песни. А заветное точение ближе и ближе. В предвкушении близкой развязки, уже высматриваю в кронах деревьев токующего петуха. Неожиданно рядом призывно проквохтала копалуха, и сразу за ним послышалось громкое хлопанье крыльев слетевшего на землю моего глухаря. Не успел! А подобрался уже так близко! Раздосадованный, ещё до конца не веря в неудачу, я стою на месте будто в оцепенении. Где-то на окраине мохового болота изредка тэкает другой, не мой глухарь. Но мне к нему не успеть. Его пение угасает, скоро и он спустится на землю, чтобы продолжить древний обряд ухаживания перед скромно одетыми в ржаво-рыжее оперение глухарками, казалось бы безразлично прогуливающимися среди красующихся перед ними кавалеров, своим наигранным равнодушием только раззадоривая их пыл...
Медленно идут минуты, а я всё не решаюсь признать поражение и покинуть глухариное ристалище побеждённым. Вдруг совсем рядом опять запел мой глухарь. Поёт громко, азартно, практически не делая пауз. Без промедлений, дождавшись последнего колена точения, длинными прыжками приближаюсь к мошнику. Ещё несколько рывков и долгожданный трофей окажется на мушке моей двустволки. Приготовившись сократить разделяющее нас расстояние ещё метра на три, с нетерпением жду очередного точения. Но на этот раз глухое пощёлкивание раздаётся чуть в стороне слева, перейдя через секунды в быструю дробь, слышится ещё левее и, сорвавшись через мгновение в приглушённое стрекотание, уходит от меня в глубину леса. Озадаченный, я пропускаю заключительную часть песни, не зная в каком направлении теперь скрадывать птицу. Снова слышу приближающееся точение, но уже справа. Вот оно проплыло мимо меня, завернуло в сторону и опять удаляется. Всё стало ясно: старый мошник, распалённый близким присутствием своей подруги, степенно прохаживаясь по токовищу, поёт ей свои любовные серенады прямо на ходу, ни на минуту не останавливаясь. Пара стремительных подскоков на голос птицы ничего не даёт, да и как мне угнаться за постоянно двигающимся глухарём? Немного поразмыслив, понимаю, что не остаётся никакого варианта, кроме как постараться просчитать направление моего «подопечного» и двигаться ему наперерез. Вот только в лесу уже почти расцвело и придётся прикрываться деревьями и кустами, чтобы не попасться на глаза пусть глухому, но хорошо видящему тетереву.
По не заставившему себя долго ждать токованию определяю, куда направляется мошник. Выбрав момент, под следующее точение, словно спринтер, несусь наперехват. Вроде бы с направлением угадал. Ещё один бросок - вот к той разлапистой ели. Как же мне повезло, что лес здесь не сильно захламлён и позволяет быстро передвигаться, и в тоже время есть где укрыться от посторонних глаз! Пригнувшись за грядой невысоких ёлочек, обхожу прогал. Жду. Снова подскок. Глухарь уже недалеко. А вот здесь надо поспешить и попытаться за раз добежать до того старого выворотня. Неспешное «Тэк, тэк» плавно переливается в быстрое пощёлкивание. Кажется, что в такт ему от волнения учащается мой пульс. «Тук,тук,тук» - стучит в голове кровь. «Тэк,тэк-тэк,тэктэк» - зашелся в песне моховик, и через мгновение заскрипела, заскрежетала глухариная песня. Рву с места, что есть сил. Успел! Петух уже совсем близко. Вскидываюсь в прогал между деревьями, куда по моим расчётам должна выйти птица. Кажется, что время тянется бесконечно долго, но на самом деле проходит лишь несколько секунд, прежде чем передо мной в предрассветном сумраке серой тенью выплывает из-под полога леса глухарь. Ружьё снято с предохранителя, палец ложится на курок, и я готов стрелять. Да вот незадача – хоть небо уже очистилось от ночной темноты и рассвет на пороге, здесь внизу под деревьями ещё царит полумрак, и я никак не могу выцелить расплывающийся на темном фоне освободившейся от снега земли силуэт мошника. Боясь сделать подранка, я так и отпускаю без выстрела моего глухаря, наблюдая как его зыбкий силуэт тает в глубине леса...
И всё начинается снова. Опять ловлю направление песни, снова обрезаю свою жертву. Уже минут десять охотник и дичь двигаются в странном танце, то сближаясь, то снова расходясь. Я устал и измотан от этой бесконечной погони и всё никак не могу вовремя успеть перехватить моего мошника. Ружейная сталь жжёт холодом пальцы, застилая глаза, ручейками стекает по лицу пот, в горле пересохло. Собравшись с силами, готовлюсь сделать очередной подскок. Впереди преграждает дорогу массивный ствол старой ели, поваленной ветром. Обходить долго и решаю рискнуть. Быстро как только могу, перемахиваю через упавшее дерево. Одежда предательски цепляется за сучки, ноги скользят по стволу и, потеряв равновесие, я скатываюсь вниз в сухой валежник. Под последние звуки точения, опрометчиво делаю лишний шаг, и одновременно с его концовкой хрустит под ногами сухая ветка! Почуяв неладное, мой глухарь мгновенно замолкает. В казалось бы наступившей тишине проходят одна за другой несколько минут. Замерев в движении, словно каменное изваяние, я терпеливо жду. Занесённая для следующего шага нога постепенно наполняется тяжестью и тянет к земле...Уже легли алые отблески разгорающейся зари на верхушки строевых сосен над головой, а хитрая птица так и не спешит выдать себя новой песней. Держать на весу отёкшую ногу становится просто невыносимо. Ещё немного, и она опуститься вниз в трескучий валежник, хруст которого, как разорвавшаяся бомба, прогонит прочь и без того насторожившегося глухаря. Из последних сил напрягаю ноющие мышцы, и в этот момент где-то неподалёку, на расстоянии в полдерева, спасительно заквохтала, запереживала заждавшаяся кавалера глухарка. Ослеплённый страстью и забыв об опасности, мой мошник тотчас разлился в пылкой серенаде, и я наконец-то с облегчением смог поставить на землю обессилевшую ногу.
На смену усталости и волнению приходит охотничий азарт. Моховик близко и у меня по- прежнему есть шанс. Уже приноровившись в предыдущих попытках, упругими прыжками, словно хищник, я уверенно иду наперехват своей цели. Вот я совсем рядом. Прикрывшись за стволом высокой сосны, вижу, как глухарь мелькает черным оперением между деревьев. Идёт на меня. Его песня переходит в глухое колено. Пора! Отбросив эмоции, как в замедленном кино спокойно выхожу из-за дерева. Мошник предстаёт передо мной во всей своей красе: распущенный веером хвост, слегка опущенные, чертящие по болотному мху мощные крылья, вытянутая кверху черно-сизая шея, оттопыренное оперенье «бороды» и по орлиному загнутый, широко раскрытый белый клюв, высекающий загадочное, скрежетащее шипение...
Мушка ружья упирается в грудь глухаря, и палец без промедлений жмёт на спуск. Разносясь эхом по весеннему лесу, грохочет выстрел, заставив на мгновение замолкнуть всё живое. Тревожно проквохтав, громко снялась с дерева и улетела прочь встревоженная копалуха. Мой глухарь, распластавшись темным пятном на болотном мху, бессильно бьёт крыльями по земле, постепенно угасая. Удары его становятся всё слабее и слабее, и наконец старый мошник навеки затихает. Я медленно подхожу к своему трофею, но к радости удачи почему-то примешивается щемящее чувство вины: зачем я погубил эту большую, красивую птицу - не пропитания ради, а просто из-за прихоти. Глухарь, лежащий сейчас у моих ног, совсем недавно пережил суровую, полную опасностей зиму, и наконец-то для него наступила долгожданная весна. Как и в предыдущие годы, ещё с вечера прилетел он на ток, чтоб в предрассветный час пробудить лес своим пением и обрести подругу. Мог ли он догадываться, что последним коленом его токования стает ружейный выстрел и сноп дроби навсегда поставит точку в его песне?
Нагнувшись, бережно беру в руки тяжёлую птицу, любуюсь красивым оперением, переливающимся множеством оттенков в лучах восходящего солнца. Притихшая было лесная живность вновь пробуждается, и всё вокруг опять наполняется весенним щебетом птиц. И странно, но в этот момент в моей душе рождается необъяснимое чувство восхищения природой, восторга и охотничьей гордости за добытый трофей. Эти чувства, затмив мимолётную печаль, стремительно растут, заполняет меня целиком и готовы выплеснуться наружу так, что хочется поделится с первым встречным этой распирающей меня радостью: до чего же прекрасна охота! Со спокойной душой и дорогим сердцу трофеем я ухожу с тока, чтобы вновь вернуться сюда через год.
