WW
Пользователь
- Регистрация
- 09/07/19
- Сообщения
- 30
- Реакции
- 16
- Адрес
- Вышгород
- Для знакомых
- Васильич
- Охочусь с
- 1980
- Оружие
- ИЖ-27
- Собака(ки)
- Нет
Давно не был я дома. Все собирался. Но каждый раз появлялись какие-то дела, проблемы и поездка откладывалась. А той осенью, повинуясь изболевшей душе, твердо решил — еду. Купил билет, собрал сумку с гостинцами, в рюкзак положил охотничью одежду — в надежде побывать в Горном Алтае.
Скорый поезд Киев — Москва. В ночи проехали две границы, прошли две таможни; смотрел на нервозные лица пассажиров, невозмутимые таможенников, пограничников. Ранним утром встретила Москва. После спокойного, умиротворенного Киева контрасты налицо: архитектурные излишества, куда не бросишь взгляд — вычурная роскошь. В электричках метро — уставшие лица, смотрят настороженно, дикторы постоянно напоминают быть внимательными к подозрительным предметам, незаметно вкрадывается ощущение не комфортности.
Вечером провожал меня давний московский приятель. Еще один фирменный поезд — Москва-Барнаул. Отошел состав от перрона Казанского, замелькали новые станции и застучали на стыках рельсов колеса: « домой-домой… »
Приехал. Первым делом — на кладбища, встречи с родственниками, застолья. С двоюродным братом Владимиром на несколько дней уединились на его даче: общались, выпивали, вспоминали о прожитом. Парились в бане. Помимо всего потчевал он меня виноградом, выращенным своими руками. Казалось, слаще и в Крыму не ел.
—Ну, шо, хохол, будьмо! — говорил он, смеясь, ломая язык и поднимая чарку.
—А ты, гетман, брат Наливайко, навищо Москву жег? — подзюзивал я.
Наконец, вырвался в Горный Алтай. Племянник Олег ночью отвез на автовокзал, взял билет до Артыбаша. Автобус отошел от платформы, сидя в мягком кресле, ерзал, заглядывая в полутемные окна, силясь в очертаниях домов увидеть что-то знакомое, выветрившееся из памяти. Проносились незнакомые кварталы из бетона и стекла, освещенные неоновыми огнями рекламы. И только перед мостом через Обь, замелькали покосившиеся бревенчатые дома старого Барнаула.
После Горно-Алтайска — четыре часа тряски дорожным серпантином и я на месте, в Артыбаше. Перед моим приездом отдыхал здесь Виктор Ерофеев. По местному телевидению давал интервью. Сравнил местные красоты со швейцарскими, посетовал, мол, русскому мужику да товар свой лицом показать. А что его показывать, смотри, не насмотришься, краса первозданная, а вот про цены и сервис — прав писатель.
В рейд
Уазик урчит, медленно ползет по раскисшему грунту. Я смотрю через лобовое стекло на подымающуюся в гору лесную дорогу, перевожу взгляд наверх, где тянется кедровая гряда. На вершине, обласканной ярким солнцем, гуляет ветер, нежно овевая ветви игольчатых деревьев-исполинов. Алтайская тайга кажется безмолвной, но стоит выйти из уазика, и непременно услышишь свист рябчика, сварливые крики кедровки, протяжный и призывный голос марала.
Радуюсь благоприятному стечению обстоятельств. Утром ходил по Артыбашу в поисках общества охотников. Кто-то направил в Иогач: там, мол, они находятся, рядом со столовой. На мосту любовался стремительно несущимся из Телецкого озера потоком кристально чистой, неубывающей воды. То отсчитывала свои первые метры Бия. В продуктовом магазине продавщица провористо отпускала лесозаготовителям крупы, масло, хлеб, другие продукты, вписывая в тетрадь цифры. До моих вопросов им не было дела. Выручила молодая женщина: «Квартировали здесь охотники, а недавно съехали, могу дать вам телефон Неверова, охотовед он у них».
Минут через сорок я сидел на кухне в доме Анатолия Неверова, здесь же познакомился с госинспектором Сергеем Зарковым. Мои знакомцы спешили, с вечера был запланирован рейд.
—Едешь с нами? — предложил Неверов.
Я с радостью согласился. Пока Анатолий собирал сумку, мы с Зарковым вышли на крыльцо. Смотрели на парящие под облаками кедрачи, зеркальную гладь озера. Сергей указал рукой:
—Хребет Корбу в снегу лежит, видишь, а там — вершина Большого Абакана, гора Энтыкуль. Белки идут по восточной стороне Турочакского района. Высота 2300–2700 метров. Но мы на юг поедем, к перевалу Абаго. До него 40 километров, дальше — труднопроходимые участки, там только на тракторах, вездеходах...
Проехали мост. Через несколько километров дорога резко поменялась: колдобины, выбитые ямы, ухабы, то и дело приходится сбрасывать скорость.
— Притормози! — как-то по-будничному попросил Неверов, потянувшись в салон за ружьем, затем приоткрыл дверцу машины, вышел, и тотчас раздался выстрел: рябчик, потерявший бдительность, поплатился жизнью.
—Жена из всей дичи только рябков любит. Путевка на рябчика у нас бесплатная. На зайца, лису, норку, утку тоже… — обронил Неверов, захлопывая дверцу. Увидев, с каким интересом я рассматриваю его ружье, чем-то напоминающее эмцэшку, пояснил: «Браунинг бельгийский, 1905 года. Хорошее ружье, правда, не совсем подходит под наши патроны…»
Впереди показалась красная «девятка».
—Будем останавливать? — спросил Сергей, а сам уже заглушил мотор, протянул руку за папкой с документами.
— Откуда едете? — представившись, задал водителю вопрос Зарков.
—У Палыча был, — не моргнув глазом, ответил хозяин «девятки».
— Чё, Палыч на кабана приглашал? — это Неверов заметил как бы мимоходом.
Парень молчал. А Зарков уже проверял документы, осматривал багажник машины, ружье.
— Не охотился?
— Нет.
— Ствол стреляный.
— Ну, по бутылкам стрелял.
— Ну, протокол-то я составлю, изымать не буду…
— Надо мне было туда заехать, — слышу извиняющийся тон в голосе.
— Надо было вначале или в комитет заехать, или в Артыбаш, взять путевку. Только по федеральным трассам можно перевозить оружие, закон показать?
— На кой он мне?..
Анатолий делится своими мыслями:
— В Артыбаше туризм развивается, поэтому местные перестали браконьерничать. Заработал деньги честно на туризме, зачем ему в горы лезть. Хотя есть большой спрос на медвежьи лапы. Если шкура медведя стоит, грубо говоря, десять тысяч рублей, то лапы могут вытянуть на сорок тысяч. Китайцы забирают на лекарство. Желчь не сильно ценится, жир — четыре тысячи за килограмм, с хорошего медведя 10-12 килограммов можно взять. Поэтому лезут. В деревне всех знаю наперечет, браконьеров — два-три найдется, трех-четырех медведей за лето могут убить безнаказанно.
Зарков заканчивает с протоколом. Охотник елозит ручкой по бумаге, расписывается.
Анатолий предлагает завернуть к заготовителям кедровой шишки. На днях свои люди, проезжающие по дороге, слышали выстрелы. Поднялись выше к перевалу. «Шишкари» разбили лагерь недалеко от дороги. У балагана немноголюдно: парень с девушкой, другие члены бригады в отъезде.
— Поначалу жутко было. Вася как наговорил про медведей, — делился «шишкарь». — И точно, медведица ходила с двумя медвежатами. Я-то уже привык, а ребята из палатки не выходили. Ну, пойдемте чай пить.
Заходим в балаган. Обстановка соответствующая: стол, лавки, большую часть занимают нары, накрытые тряпьем, в углах и под нарами — несколько мешков с кедровой шишкой. Девушка заносит чайник, ставит на стол мед.
— Браконьеров видели?
— Видел и выстрелы слышал, я аж присел, когда стреляли. И Зина видела. Да, Зин?
— Оттуда они приехали, а двое пешком подошли с той стороны, — девушка указала рукой в сторону распадка. — В машине маралы лежали и эта… как ее? Собака лесная, кабарга.
Выходим. Беседа с заготовителями Сергея удручает, по лицу видно. Монотонно шумит горный ручей, смотрю на бурлящую воду — глаз не оторвать. Дышится легко, воздух с запахом ветвей хвойных деревьев, вперемешку с другими, нагретых солнцем, словно вентилирует легкие, увеличивая их объем.
— Дальше проедем, там сплошной кедрач, — любуясь со мной природой, поясняет Анатолий.
— Рубят?
— Еще как. Это раньше общественность поднимала вопрос: как сохранить алтайский кедр, телевидение, газеты… сегодня находят всяческие лазейки. Мы, говорят, не лес рубим, а делаем санвырубки. Берут просеку шириной метров тридцать по горе — хлоп! — тридцать метров отступили. Ветер дунул, кедрачу не во что упереться. Пол горы упало. Ветровал… приехали, распилили. Одно радует, многие леспромхозы развалились. Раньше одна бригада за две недели заготавливала столько, сколько сейчас комбинат за год. С вертолета смотришь — желтые пятна: березняк, тальник. Почему кедр здесь стоит? Круто, трактор не сможет зайти. У речки Пыжы реликтовые кедрачи стояли — все вырезали.
— Сказывается на поголовье диких животных?
— Конечно, раньше тоже были неурожайные годы, но кедрача-то много было, хоть как-то компенсировалось. С кормом плохо, белка уходит, количество соболя сокращается.
Анатолий умолкает. Слышно как ветер полощет листья пожелтевших берез, осин, бархатные кедрины как бы с укором уставились на нас сверху, вызывая смешанные чувства. Смотрим в небо. Его край над полосой леса тяжелеет тучей — не то к дождю, не то к снегу. Где-то там — два поселка Арыбаш и Иогач: в них дома, магазины, гостиницы, церковь, по вершинам — хвойные деревья, с прядями свисающего к озеру тумана — то пространство людей. Здесь же — тайга, тянется на сотни километров, журчащие каменистые потоки воды, глубокие распадки. Эта территория — зверей, птиц… Медведи кабаны, маралы метят ее, не зная, что над ними, и над этим кедром, высоко стоящим на самой хребтине, властен человек. Материальный, плотский, потерявший страх пред Всевышним. Убывают силы природы, но не осознает человек: за временем разбрасывать камни приходит время собирать камни…
— Ну, чё едем? — окликает меня Неверов.
Выезжаем на дорогу — останавливаем еще несколько встречных машин. Госинспектор Сергей со всей скрупулезностью проверяет ружья, документы. После очередной сверки охотники из «Нивы» дружно садятся в легковушку и отъезжают. Мы тоже трогаемся, проезжаем несколько километров, находим удобный «карман» для стоянки машины.
— Подождем здесь, — говорит Зарков, а сам уже достает из коробки газовую горелку, — пора чайку-то попить. — Зацвела голубым цветом газовая горелка. Пока греется вода, Сергей берет травинку, ловко орудует ножом и вот уже вместе со свистом чайника, раздается другой свист — косули во время гона.
— Онгудайские охотники показали, это на юге Республики, там косуль больше, чем у нас.
Располагаемся в машине, из коробки извлекаются хлеб, сыр, масло, колбаса, банка дальневосточной сайры. Обедаем.
Медвежьи были
Незаметно опустились сумерки, ночевать решили на лесной заимке — единственной избушке на десятки километров вокруг. Когда вошли, на кухне предстала кампания из нескольких человек. Шел лов хариуса, тайменя — кто ж усидит дома. Первое, что бросилось в глаза — везде порядок, чистота, все легко одеты, на ногах — тапочки, меховые чуни. На столе — вымытая, аккуратно составленная посуда.
— Ты хотел услышать интересные истории? — спросил Неверов. — Знакомься: наш медвежатник Никандрыч.
— Дак когда это было! Я уж и не охочусь, — сказал сухонький мужчина с поседевшей бородой, крепко пожимая мне руку и как-то тепло улыбаясь.
Неверов представил других мужчин. Вот кто-то поставил чайник на печку, кто-то принес дровишек, подкинул к прогоревшим, но еще искрящимся головешкам в печи, не спеша пьем чай, а я в ожидании новых впечатлений от услышанного.
— Расскажи, как с Тохой охотились, — не унимается Анатолий.
— Дак чё рассказывать-то? — усмехнулся Никандрыч, теребя бороду, но потом не спеша заговорил.
— Берлогу как-то нашли — я, Федор Хромой и Тоха. Я залез наверх, снегом все засыпано, а чело снизу. Тоха зажег бересту, смотрит — медведь. Прицелился. Бах! Готов, говорит. Пока они веревку ладили, чтоб вытащить, значит, из берлоги, я поскользнулся и по пояс в берлогу рухнул. Хорошо, ружьем за комль березки зацепился. В тот же момент — удар лапой по бедру. Медведица не одна была. Откуда силы взялись? Мячиком с берлоги выскочил. Уберег Господь. Кто знает, чем бы кончилось! Пестуна тогда добрали.
— А правда ли сороковой медведь — роковой? — спрашиваю Никандрыча и напоминаю историю с охотником Куприяном, описанную В. Бианки.
— Дак чё сороковой? Сам пришел, ну и встретил я его как полагается…
— Мне охота на берлоге не нравится, хотя адреналина выбрасываешь много, — подхватил Неверов. — Как-то на своем участке нашел берлогу, выше по реке. А лицензию взял перед началом пушного сезона. Один городской охотник все уши прожужжал: на берлогу, на берлогу! Не вопрос, говорю. Приехал. Отправились втроем: я с братом Андреем и он. Андрей для страховки спустился ниже по горе, стрелка поставил на скалу с хорошим обзором, откуда мишка должен выскочить. Глаз, говорю ему, не отводи от берлоги, а я по кругу пройдусь, осмотрю. Прошло минут десять, я обернулся. Вижу — стрелок мой осматривает окрестность и вроде не до медведя ему. Я снова повторяю: не отводи глаз от берлоги, не успеешь. Он: что это за медведь такой, что не успею выстрелить? Слышу сзади себя: пшык! Поворачиваюсь. Так-перетак! Медведь уже метрах в десяти от берлоги! Я кричу охотнику: «Медведь-то бежит!» Там круто было, у зверя прыжок под гору метров десять. Ну, стрельнул он раз, другой. А мишка скорость набрал километров под шестьдесят в час. Стрелок мой смотрит в сторону убегающего медведя. Хорошо, что там Андрей стоял, одним выстрелом свалил.
Мужики закачали головами, заулыбались. Анатолий продолжил:
— Медведь лежит. Подходим. Вроде никаких признаков жизни. Горожанин достает фляжку с коньяком. Не знаю, то ли чтоб на кровях выпить или чтоб замять это дело, — ведь опростоволосился. Андрей пошел за снегоходом. Я посмотрел на тушу, и чё-то мне подозрительным показалось. Лапа задняя дернулась… ну, я и говорю: «Будь начеку, медведь может встать, такие случаи у меня были». « Да ну! — отвечает. — Каво там! Явный трупец!»
В этот момент мишка поднимается на четыре лапы. «Стреляй, стреляй!» — кричу. Он за карабин. Бах-бах! Оставшиеся пули выпустил. Медведь уже на задние лапы поднялся. Здоровенный, как лошадь. За моей спиной только заскрипело. Мужичок карабин в снег и бежать. Ну, я и добил топтыгина. Подъезжает Андрей. «По чём, —спрашивает, — стреляли?» « Да так, — говорю, — поупражнялись маленько…» Жаль, коньяк французский «медвежатник» тогда пролил. Так и не попробовали ...
—А вообще-то, если идешь по тропе, он пропускает и кидается со спины. Завсегда так себя ведет, — заметил Никандрыч. — Толя, а помнишь, как внучок Кондюрина сюда прибегал, медведь его порвал. Шел по тайге, собаки залаяли возле норы, думал — барсучья нора-то, а из берлоги медведь выскакивает. Внизу ложок, горка крутая, парень левой стороной вниз бросился бежать, а медведь справа, внизу под пихтой и сошлись. Он медведя ножом давай тыкать, видать, попал смертельно, медведь-то остался лежать. Когда от норы убегал, из обуток выпрыгнул, босиком по снегу километра четыре бежал. Потом его в деревню увезли, нос, губу зашивать. Ружье, обутки с лыжами так и не пошел забирать. « Боюсь», — говорит. Тоха ходил. Потом рассказывал: «Подхожу к тому месту, смотрю, две лыжи стоят с обутками, рядом ружье, воткнутое в снег…»
—Медведь медведю — рознь. Такие экземпляры иногда попадаются, упаси Бог! — Анатолий долил в кружку чай. — Я по следам видел, как лось шел, а за ним медведь. Выворотень со снегом лежал, медведь через него перешагнул, даже снег не затронул. Это ж какой высоты был?..
Наступила пауза. Я настроился на очередной «случай с медведем», но Никандрыч обвел всех взглядом, хлопнул ладошками по коленкам:
— Ну, чё? Спать?
Спать не хотелось. Я накинул на плечи куртку и толкнул легонько дверь. Снизу несло холодом, шумел кронами кедрачей верховой ветер, на небе слабо мерцали звезды. Было все обычным в природе, как и пятьдесят, и сто, и двести лет назад. Странное чувство вдруг охватило меня. Казалось, что я когда-то был уже здесь. Соболевал с Неверовым, хаживал на берлогу с Никандрычем, переносил вместе с ними все тяготы таежной жизни. Только вот в каком году?.. Не вспомню.
На марала
И опять мы в дороге. Опять она петляет, стремительно уходит вниз, потом резко тянет в гору. Машина трясется, дребезжит, гремит в салоне лопатой, запчастями, ящиками с провизией, какими-то железяками, так нужными на случай аварии.
Едем на марала, у брата Анатолия Андрея не закрыта лицензия. Ночевать будем на его участке. Андрей — приземист, широк в плечах, выглядит солиднее старшего брата, а своим бритым, мощным затылком напоминает мне героя Гражданской войны Котовского. «Какое седни число? — спрашивает он, — двадцать седьмое… четыре дня осталось?..»
Темень наглухо окутывает алтайскую тайгу, и только яркий свет фар освещает серую нитку дороги, скользит по деревьям, примыкающим вплотную к трассе. Мощные кедрины с утяжеленными нижними ветвями причудливы в темноте, вносят в сознание настороженность.
Вот и первая остановка. Выходим из машины, соблюдаем осторожность, чтобы не подшуметь. Говорим полушепотом. Сергей уже с дудкой в руках, сделанной из кедра, ищет подходящее место для первого пробного зова марала, зажимает во рту мудштук, втягивает в себя воздух. И я слышу, как по ночной тайге разносится рев марала, эхом раздается в распадке.
Все напряженно слушают. Тишина. Проходит время. Сергей идет по другую сторону, и вновь холодеет душа от повторного голоса дикого животного. Но что это? Подобный звук доносится со стороны противоположного хребта, все вокруг покрыла ночь, но хребет-то, заросший густым лесом, — напротив; где-то там стоит марал, это он отдал свой голос, и в этом трудно ошибиться даже мне, впервые услышавшему воинственный клич оленя-соперника. Через несколько минут ответный рев повторяется.
— Старый бык на болоте. Несколько раз донеслось… — полушепотом сообщает Анатолий. — Пятый год стоит бедолага, не съели еще. Так и помрет своей смертью. В прошлом году его видел, метрах в ста стоял, карабина не было с собой. Здоровенный!.. Тихо, тихо!..
Все замерли. Марал опять отозвался, показалось, уже с другого места. Я представляю этого оленя-исполина. Как он неистов в своей страсти, как бьет мощным копытом землю, как бросает мутный взгляд вглубь сгустившихся, почти невидимых в ночи пихтачей и кедрин, как втягивает в себя воздух, сдерживая плоть, дабы не потерять разум, и не стать добычей охотников. И все это — ради продолжения своего оленьего рода.
Снова зов Сергеевой дудки разорвал тишину, понесся над тайгой, где то внизу распадка почти затихающий голос догнал другой — с новой силой и страстью, посланный Андреем. Опять замолкает все вокруг, опять напрягаем мы до предела слух и, как в награду за наше упорство и терпение, — ответный голос оленя-ревуна.
— Наверху что ли? — спрашивает Андрей.
— Фиг там. И внизу нет, и наверху нет, стоит где-то в середине, полгоры разделить бы…
После слов Анатолия бык замолкает и, похоже, надолго. Стоим и мы на дороге, всматриваемся в ночную тьму, тишина вокруг — что слева, что справа.
— Раньше, когда работали на комбинате, обязаловкой было — отстреливать маралов на мясо, принимали по три рубля за килограмм, — вспоминает Анатолий. — За день по три марала брали. Да-да… или отстреливай или увольняйся — приказ директора. Дорога сюда шла в другом месте. Чё, дорогу-то сделали, тоже противопожарная?
— Березу брали отсюда, — поясняет Андрей. — От самой Бии горело здесь. Первый раз при царе, а второй во время войны или после — не помню уж. Местами такие пни кедрача попадаются — в четыре обхвата. После войны немцы военнопленные работали на лесоповале. Там вон речка есть, вот такой ширины. Как по ней лес сплавляли? Уму непостижимо. Говорят, лопатами подкапывали русло, потом по одному бревну толкали. На перекатах руками разгребали завалы. Бревна в Бийске ловили. Это весной Пыжа дурит, трактора чуть не переваливает, раньше на ГАЗе-66 едешь, через кабину вода течет. Сколько уж лет прошло, как лес не сплавляют. В деревне магазин, аптека, даже тротуары были. На середине речки до сих пор газогенератор лежит, котел дровами топили, свет давали на деревню. Покосы до сих пор остались. После хрущевского укрупнения не стало деревни, разогнали… одна бабка-охотница с той поры и живет.
Как-то в конце зимы еду, смотрю, чья-то фигурка маячит: человек не человек… подъезжаю, батюшки! Да это же знакомая бабка!
Куда, говорю, путь держите? На почту, говорит, милок, за пенсией надо сбегать. Ничего себе, «сбегать»… До почты — почти тридцать километров, потом возвращаться, а бабке-то… за семьдесят.
— Что, так одна и живет?
— Нет у нее никого на белом свете, всю жизнь охотилась на соболя, белку, маралов добывала… так и осталась одна.
На ночь похолодало, снизу потянуло сыростью, меж тем посветлело на небосводе, засеребрились первые звезды, острее запахло сырым листом, хвоей.
Братья замолчали, раздумывая, ехать на базу или еще раз подозвать марала, но в другом месте. Старый бык больше не ревет, видимо, занялся своим гаремом. А я смотрю на звезды, верхушки деревьев, думаю о старухе-охотнице, как живется ей одной среди тайги, там, где когда-то была деревня и были люди, и вот уж много лет она одна-одинешенька.
— Сколько времени-то? — нарушает чей-то голос тишину.
— Половина десятого.
— Пора домой. — Видимо, все уже поняли, что вечер пошел насмарку, оленя не подозвать.
Приехали ближе к полночи, включили генератор, засветились в ночи окна. База Андрея — дом, отсюда начинается его промысловый участок. Вокруг тайга. Дом — из двух комнат с кухней, добротный, обставлен нужной мебелью. С зимовьями, выстроенными на путиках, не идет ни в какое сравнение.
— Зимой медведь-шатун в гости пожаловал, — рассказывает Андрей. — К жене сестра из Бийска приехала. Решили шашлыков пожарить здесь. Приехали, смотрю — не пойму, в чем дело? Веранда разворочена, все раскидано, лошади что ли?
Захожу на кухню — та же картина. А самому не по себе. Слышу, какой-то шум в комнате на двуспальной кровати, глянул и обомлел: «Батюшки! Медведь на моей кровати!» А он как рявкнет!
Я задом, задом, выскочил, в снег ткнулся. Звоню Анатолию, так и так, мол, медведь в доме, бери карабин, приезжай. А он мне: «У тебя что, гальюники после встречи Нового года?»
А в той комнате было старенькое ружьишко, так, на всякий случай; положил его под одеяло, медведь на него и лег. Приклад торчит, оборону мишка держит. Когда стреляли, приклад повредили.
Часы пробили полночь, но я так бы и слушал дальше. «Спать, — сказал Анатолий, — подъем ранний». Разошлись по комнатам, улеглись. Кто-то выключил генератор, скрипнули половицы, луч света от фонарика скользнул по комнате, все затихло, но ненадолго, вскоре раздался чей-то храп. Долго ворочался, не мог уснуть, наконец, закемарил, как вдруг слышу: «Пора вставать, время».
Небо, покрытое мглой, на востоке разверзлось лиловой полосой, казалось, она приближается к нам, а вместе с едва заметным небесным движением просыпается тайга. Вот уже обозначились контуры хребтов.
Останавливаемся. Еще раз решаем попытать счастье, подозвать марала. Андрей начал накручивать дудку из кинопленки, справился довольно быстро и тут же сделал первый пробный зов.
— Тоньше, тоньше, — советует Сергей. С небольшим интервалом утреннюю тишину нарушают голоса маралов. Я стою спиной к дударям и не могу различить, кому, чей голос принадлежит. Но вот раздается третий — такой долгожданный в эту минуту и довольно близко. С карабином на плече Андрей скрывается в зарослях, слышны его удаляющиеся шаги. Вот он остановился, начал отламывать веточки деревьев.
— Заманивает быка, — поясняет Анатолий. Из чащи леса едва доносятся шорохи идущего в сторону Андрея дикого животного.
— О-о, остановился, испугался чего-то, — держит меня в курсе Анатолий. — Может даже прибежать или подойти, они быстро ходят.
Из леса какое-то время доносятся шорохи, треск ломаемых сучьев. Наконец, все стихает. Что-то пошло не по нашему сценарию, вот и мой собеседник, очевидно, понимает это.
Услышав повторный шум, мы замерли. Однако тревога и на этот раз оказалась напрасной, из леса вышел Андрей:
— Две маралухи выскочили, в распадок ушли… — скупо поделился он. — Быка не видел.
В Артыбаш приехали к полудню, стоял погожий, солнечный день, но на душе отчего-то было грустно. Пришло время прощаться с алтайскими охотниками, с кем провел два дня, ощутив в полной мере их гостеприимство и радушие.
Анатолий, пожимая на прощание руку, сказал: «Может, встретимся еще, кто знает, жизнь она…» Действительно, кто знает…
Не знал я тогда, уезжая и прощаясь с братом Владимиром, что вижу его в последний раз.
Посмотреть вложение 375499Посмотреть вложение 375503Посмотреть вложение 375501Посмотреть вложение 375502Посмотреть вложение 375500
Горный Алтай. 2012 год.
Скорый поезд Киев — Москва. В ночи проехали две границы, прошли две таможни; смотрел на нервозные лица пассажиров, невозмутимые таможенников, пограничников. Ранним утром встретила Москва. После спокойного, умиротворенного Киева контрасты налицо: архитектурные излишества, куда не бросишь взгляд — вычурная роскошь. В электричках метро — уставшие лица, смотрят настороженно, дикторы постоянно напоминают быть внимательными к подозрительным предметам, незаметно вкрадывается ощущение не комфортности.
Вечером провожал меня давний московский приятель. Еще один фирменный поезд — Москва-Барнаул. Отошел состав от перрона Казанского, замелькали новые станции и застучали на стыках рельсов колеса: « домой-домой… »
Приехал. Первым делом — на кладбища, встречи с родственниками, застолья. С двоюродным братом Владимиром на несколько дней уединились на его даче: общались, выпивали, вспоминали о прожитом. Парились в бане. Помимо всего потчевал он меня виноградом, выращенным своими руками. Казалось, слаще и в Крыму не ел.
—Ну, шо, хохол, будьмо! — говорил он, смеясь, ломая язык и поднимая чарку.
—А ты, гетман, брат Наливайко, навищо Москву жег? — подзюзивал я.
Наконец, вырвался в Горный Алтай. Племянник Олег ночью отвез на автовокзал, взял билет до Артыбаша. Автобус отошел от платформы, сидя в мягком кресле, ерзал, заглядывая в полутемные окна, силясь в очертаниях домов увидеть что-то знакомое, выветрившееся из памяти. Проносились незнакомые кварталы из бетона и стекла, освещенные неоновыми огнями рекламы. И только перед мостом через Обь, замелькали покосившиеся бревенчатые дома старого Барнаула.
После Горно-Алтайска — четыре часа тряски дорожным серпантином и я на месте, в Артыбаше. Перед моим приездом отдыхал здесь Виктор Ерофеев. По местному телевидению давал интервью. Сравнил местные красоты со швейцарскими, посетовал, мол, русскому мужику да товар свой лицом показать. А что его показывать, смотри, не насмотришься, краса первозданная, а вот про цены и сервис — прав писатель.
В рейд
Уазик урчит, медленно ползет по раскисшему грунту. Я смотрю через лобовое стекло на подымающуюся в гору лесную дорогу, перевожу взгляд наверх, где тянется кедровая гряда. На вершине, обласканной ярким солнцем, гуляет ветер, нежно овевая ветви игольчатых деревьев-исполинов. Алтайская тайга кажется безмолвной, но стоит выйти из уазика, и непременно услышишь свист рябчика, сварливые крики кедровки, протяжный и призывный голос марала.
Радуюсь благоприятному стечению обстоятельств. Утром ходил по Артыбашу в поисках общества охотников. Кто-то направил в Иогач: там, мол, они находятся, рядом со столовой. На мосту любовался стремительно несущимся из Телецкого озера потоком кристально чистой, неубывающей воды. То отсчитывала свои первые метры Бия. В продуктовом магазине продавщица провористо отпускала лесозаготовителям крупы, масло, хлеб, другие продукты, вписывая в тетрадь цифры. До моих вопросов им не было дела. Выручила молодая женщина: «Квартировали здесь охотники, а недавно съехали, могу дать вам телефон Неверова, охотовед он у них».
Минут через сорок я сидел на кухне в доме Анатолия Неверова, здесь же познакомился с госинспектором Сергеем Зарковым. Мои знакомцы спешили, с вечера был запланирован рейд.
—Едешь с нами? — предложил Неверов.
Я с радостью согласился. Пока Анатолий собирал сумку, мы с Зарковым вышли на крыльцо. Смотрели на парящие под облаками кедрачи, зеркальную гладь озера. Сергей указал рукой:
—Хребет Корбу в снегу лежит, видишь, а там — вершина Большого Абакана, гора Энтыкуль. Белки идут по восточной стороне Турочакского района. Высота 2300–2700 метров. Но мы на юг поедем, к перевалу Абаго. До него 40 километров, дальше — труднопроходимые участки, там только на тракторах, вездеходах...
Проехали мост. Через несколько километров дорога резко поменялась: колдобины, выбитые ямы, ухабы, то и дело приходится сбрасывать скорость.
— Притормози! — как-то по-будничному попросил Неверов, потянувшись в салон за ружьем, затем приоткрыл дверцу машины, вышел, и тотчас раздался выстрел: рябчик, потерявший бдительность, поплатился жизнью.
—Жена из всей дичи только рябков любит. Путевка на рябчика у нас бесплатная. На зайца, лису, норку, утку тоже… — обронил Неверов, захлопывая дверцу. Увидев, с каким интересом я рассматриваю его ружье, чем-то напоминающее эмцэшку, пояснил: «Браунинг бельгийский, 1905 года. Хорошее ружье, правда, не совсем подходит под наши патроны…»
Впереди показалась красная «девятка».
—Будем останавливать? — спросил Сергей, а сам уже заглушил мотор, протянул руку за папкой с документами.
— Откуда едете? — представившись, задал водителю вопрос Зарков.
—У Палыча был, — не моргнув глазом, ответил хозяин «девятки».
— Чё, Палыч на кабана приглашал? — это Неверов заметил как бы мимоходом.
Парень молчал. А Зарков уже проверял документы, осматривал багажник машины, ружье.
— Не охотился?
— Нет.
— Ствол стреляный.
— Ну, по бутылкам стрелял.
— Ну, протокол-то я составлю, изымать не буду…
— Надо мне было туда заехать, — слышу извиняющийся тон в голосе.
— Надо было вначале или в комитет заехать, или в Артыбаш, взять путевку. Только по федеральным трассам можно перевозить оружие, закон показать?
— На кой он мне?..
Анатолий делится своими мыслями:
— В Артыбаше туризм развивается, поэтому местные перестали браконьерничать. Заработал деньги честно на туризме, зачем ему в горы лезть. Хотя есть большой спрос на медвежьи лапы. Если шкура медведя стоит, грубо говоря, десять тысяч рублей, то лапы могут вытянуть на сорок тысяч. Китайцы забирают на лекарство. Желчь не сильно ценится, жир — четыре тысячи за килограмм, с хорошего медведя 10-12 килограммов можно взять. Поэтому лезут. В деревне всех знаю наперечет, браконьеров — два-три найдется, трех-четырех медведей за лето могут убить безнаказанно.
Зарков заканчивает с протоколом. Охотник елозит ручкой по бумаге, расписывается.
Анатолий предлагает завернуть к заготовителям кедровой шишки. На днях свои люди, проезжающие по дороге, слышали выстрелы. Поднялись выше к перевалу. «Шишкари» разбили лагерь недалеко от дороги. У балагана немноголюдно: парень с девушкой, другие члены бригады в отъезде.
— Поначалу жутко было. Вася как наговорил про медведей, — делился «шишкарь». — И точно, медведица ходила с двумя медвежатами. Я-то уже привык, а ребята из палатки не выходили. Ну, пойдемте чай пить.
Заходим в балаган. Обстановка соответствующая: стол, лавки, большую часть занимают нары, накрытые тряпьем, в углах и под нарами — несколько мешков с кедровой шишкой. Девушка заносит чайник, ставит на стол мед.
— Браконьеров видели?
— Видел и выстрелы слышал, я аж присел, когда стреляли. И Зина видела. Да, Зин?
— Оттуда они приехали, а двое пешком подошли с той стороны, — девушка указала рукой в сторону распадка. — В машине маралы лежали и эта… как ее? Собака лесная, кабарга.
Выходим. Беседа с заготовителями Сергея удручает, по лицу видно. Монотонно шумит горный ручей, смотрю на бурлящую воду — глаз не оторвать. Дышится легко, воздух с запахом ветвей хвойных деревьев, вперемешку с другими, нагретых солнцем, словно вентилирует легкие, увеличивая их объем.
— Дальше проедем, там сплошной кедрач, — любуясь со мной природой, поясняет Анатолий.
— Рубят?
— Еще как. Это раньше общественность поднимала вопрос: как сохранить алтайский кедр, телевидение, газеты… сегодня находят всяческие лазейки. Мы, говорят, не лес рубим, а делаем санвырубки. Берут просеку шириной метров тридцать по горе — хлоп! — тридцать метров отступили. Ветер дунул, кедрачу не во что упереться. Пол горы упало. Ветровал… приехали, распилили. Одно радует, многие леспромхозы развалились. Раньше одна бригада за две недели заготавливала столько, сколько сейчас комбинат за год. С вертолета смотришь — желтые пятна: березняк, тальник. Почему кедр здесь стоит? Круто, трактор не сможет зайти. У речки Пыжы реликтовые кедрачи стояли — все вырезали.
— Сказывается на поголовье диких животных?
— Конечно, раньше тоже были неурожайные годы, но кедрача-то много было, хоть как-то компенсировалось. С кормом плохо, белка уходит, количество соболя сокращается.
Анатолий умолкает. Слышно как ветер полощет листья пожелтевших берез, осин, бархатные кедрины как бы с укором уставились на нас сверху, вызывая смешанные чувства. Смотрим в небо. Его край над полосой леса тяжелеет тучей — не то к дождю, не то к снегу. Где-то там — два поселка Арыбаш и Иогач: в них дома, магазины, гостиницы, церковь, по вершинам — хвойные деревья, с прядями свисающего к озеру тумана — то пространство людей. Здесь же — тайга, тянется на сотни километров, журчащие каменистые потоки воды, глубокие распадки. Эта территория — зверей, птиц… Медведи кабаны, маралы метят ее, не зная, что над ними, и над этим кедром, высоко стоящим на самой хребтине, властен человек. Материальный, плотский, потерявший страх пред Всевышним. Убывают силы природы, но не осознает человек: за временем разбрасывать камни приходит время собирать камни…
— Ну, чё едем? — окликает меня Неверов.
Выезжаем на дорогу — останавливаем еще несколько встречных машин. Госинспектор Сергей со всей скрупулезностью проверяет ружья, документы. После очередной сверки охотники из «Нивы» дружно садятся в легковушку и отъезжают. Мы тоже трогаемся, проезжаем несколько километров, находим удобный «карман» для стоянки машины.
— Подождем здесь, — говорит Зарков, а сам уже достает из коробки газовую горелку, — пора чайку-то попить. — Зацвела голубым цветом газовая горелка. Пока греется вода, Сергей берет травинку, ловко орудует ножом и вот уже вместе со свистом чайника, раздается другой свист — косули во время гона.
— Онгудайские охотники показали, это на юге Республики, там косуль больше, чем у нас.
Располагаемся в машине, из коробки извлекаются хлеб, сыр, масло, колбаса, банка дальневосточной сайры. Обедаем.
Медвежьи были
Незаметно опустились сумерки, ночевать решили на лесной заимке — единственной избушке на десятки километров вокруг. Когда вошли, на кухне предстала кампания из нескольких человек. Шел лов хариуса, тайменя — кто ж усидит дома. Первое, что бросилось в глаза — везде порядок, чистота, все легко одеты, на ногах — тапочки, меховые чуни. На столе — вымытая, аккуратно составленная посуда.
— Ты хотел услышать интересные истории? — спросил Неверов. — Знакомься: наш медвежатник Никандрыч.
— Дак когда это было! Я уж и не охочусь, — сказал сухонький мужчина с поседевшей бородой, крепко пожимая мне руку и как-то тепло улыбаясь.
Неверов представил других мужчин. Вот кто-то поставил чайник на печку, кто-то принес дровишек, подкинул к прогоревшим, но еще искрящимся головешкам в печи, не спеша пьем чай, а я в ожидании новых впечатлений от услышанного.
— Расскажи, как с Тохой охотились, — не унимается Анатолий.
— Дак чё рассказывать-то? — усмехнулся Никандрыч, теребя бороду, но потом не спеша заговорил.
— Берлогу как-то нашли — я, Федор Хромой и Тоха. Я залез наверх, снегом все засыпано, а чело снизу. Тоха зажег бересту, смотрит — медведь. Прицелился. Бах! Готов, говорит. Пока они веревку ладили, чтоб вытащить, значит, из берлоги, я поскользнулся и по пояс в берлогу рухнул. Хорошо, ружьем за комль березки зацепился. В тот же момент — удар лапой по бедру. Медведица не одна была. Откуда силы взялись? Мячиком с берлоги выскочил. Уберег Господь. Кто знает, чем бы кончилось! Пестуна тогда добрали.
— А правда ли сороковой медведь — роковой? — спрашиваю Никандрыча и напоминаю историю с охотником Куприяном, описанную В. Бианки.
— Дак чё сороковой? Сам пришел, ну и встретил я его как полагается…
— Мне охота на берлоге не нравится, хотя адреналина выбрасываешь много, — подхватил Неверов. — Как-то на своем участке нашел берлогу, выше по реке. А лицензию взял перед началом пушного сезона. Один городской охотник все уши прожужжал: на берлогу, на берлогу! Не вопрос, говорю. Приехал. Отправились втроем: я с братом Андреем и он. Андрей для страховки спустился ниже по горе, стрелка поставил на скалу с хорошим обзором, откуда мишка должен выскочить. Глаз, говорю ему, не отводи от берлоги, а я по кругу пройдусь, осмотрю. Прошло минут десять, я обернулся. Вижу — стрелок мой осматривает окрестность и вроде не до медведя ему. Я снова повторяю: не отводи глаз от берлоги, не успеешь. Он: что это за медведь такой, что не успею выстрелить? Слышу сзади себя: пшык! Поворачиваюсь. Так-перетак! Медведь уже метрах в десяти от берлоги! Я кричу охотнику: «Медведь-то бежит!» Там круто было, у зверя прыжок под гору метров десять. Ну, стрельнул он раз, другой. А мишка скорость набрал километров под шестьдесят в час. Стрелок мой смотрит в сторону убегающего медведя. Хорошо, что там Андрей стоял, одним выстрелом свалил.
Мужики закачали головами, заулыбались. Анатолий продолжил:
— Медведь лежит. Подходим. Вроде никаких признаков жизни. Горожанин достает фляжку с коньяком. Не знаю, то ли чтоб на кровях выпить или чтоб замять это дело, — ведь опростоволосился. Андрей пошел за снегоходом. Я посмотрел на тушу, и чё-то мне подозрительным показалось. Лапа задняя дернулась… ну, я и говорю: «Будь начеку, медведь может встать, такие случаи у меня были». « Да ну! — отвечает. — Каво там! Явный трупец!»
В этот момент мишка поднимается на четыре лапы. «Стреляй, стреляй!» — кричу. Он за карабин. Бах-бах! Оставшиеся пули выпустил. Медведь уже на задние лапы поднялся. Здоровенный, как лошадь. За моей спиной только заскрипело. Мужичок карабин в снег и бежать. Ну, я и добил топтыгина. Подъезжает Андрей. «По чём, —спрашивает, — стреляли?» « Да так, — говорю, — поупражнялись маленько…» Жаль, коньяк французский «медвежатник» тогда пролил. Так и не попробовали ...
—А вообще-то, если идешь по тропе, он пропускает и кидается со спины. Завсегда так себя ведет, — заметил Никандрыч. — Толя, а помнишь, как внучок Кондюрина сюда прибегал, медведь его порвал. Шел по тайге, собаки залаяли возле норы, думал — барсучья нора-то, а из берлоги медведь выскакивает. Внизу ложок, горка крутая, парень левой стороной вниз бросился бежать, а медведь справа, внизу под пихтой и сошлись. Он медведя ножом давай тыкать, видать, попал смертельно, медведь-то остался лежать. Когда от норы убегал, из обуток выпрыгнул, босиком по снегу километра четыре бежал. Потом его в деревню увезли, нос, губу зашивать. Ружье, обутки с лыжами так и не пошел забирать. « Боюсь», — говорит. Тоха ходил. Потом рассказывал: «Подхожу к тому месту, смотрю, две лыжи стоят с обутками, рядом ружье, воткнутое в снег…»
—Медведь медведю — рознь. Такие экземпляры иногда попадаются, упаси Бог! — Анатолий долил в кружку чай. — Я по следам видел, как лось шел, а за ним медведь. Выворотень со снегом лежал, медведь через него перешагнул, даже снег не затронул. Это ж какой высоты был?..
Наступила пауза. Я настроился на очередной «случай с медведем», но Никандрыч обвел всех взглядом, хлопнул ладошками по коленкам:
— Ну, чё? Спать?
Спать не хотелось. Я накинул на плечи куртку и толкнул легонько дверь. Снизу несло холодом, шумел кронами кедрачей верховой ветер, на небе слабо мерцали звезды. Было все обычным в природе, как и пятьдесят, и сто, и двести лет назад. Странное чувство вдруг охватило меня. Казалось, что я когда-то был уже здесь. Соболевал с Неверовым, хаживал на берлогу с Никандрычем, переносил вместе с ними все тяготы таежной жизни. Только вот в каком году?.. Не вспомню.
На марала
И опять мы в дороге. Опять она петляет, стремительно уходит вниз, потом резко тянет в гору. Машина трясется, дребезжит, гремит в салоне лопатой, запчастями, ящиками с провизией, какими-то железяками, так нужными на случай аварии.
Едем на марала, у брата Анатолия Андрея не закрыта лицензия. Ночевать будем на его участке. Андрей — приземист, широк в плечах, выглядит солиднее старшего брата, а своим бритым, мощным затылком напоминает мне героя Гражданской войны Котовского. «Какое седни число? — спрашивает он, — двадцать седьмое… четыре дня осталось?..»
Темень наглухо окутывает алтайскую тайгу, и только яркий свет фар освещает серую нитку дороги, скользит по деревьям, примыкающим вплотную к трассе. Мощные кедрины с утяжеленными нижними ветвями причудливы в темноте, вносят в сознание настороженность.
Вот и первая остановка. Выходим из машины, соблюдаем осторожность, чтобы не подшуметь. Говорим полушепотом. Сергей уже с дудкой в руках, сделанной из кедра, ищет подходящее место для первого пробного зова марала, зажимает во рту мудштук, втягивает в себя воздух. И я слышу, как по ночной тайге разносится рев марала, эхом раздается в распадке.
Все напряженно слушают. Тишина. Проходит время. Сергей идет по другую сторону, и вновь холодеет душа от повторного голоса дикого животного. Но что это? Подобный звук доносится со стороны противоположного хребта, все вокруг покрыла ночь, но хребет-то, заросший густым лесом, — напротив; где-то там стоит марал, это он отдал свой голос, и в этом трудно ошибиться даже мне, впервые услышавшему воинственный клич оленя-соперника. Через несколько минут ответный рев повторяется.
— Старый бык на болоте. Несколько раз донеслось… — полушепотом сообщает Анатолий. — Пятый год стоит бедолага, не съели еще. Так и помрет своей смертью. В прошлом году его видел, метрах в ста стоял, карабина не было с собой. Здоровенный!.. Тихо, тихо!..
Все замерли. Марал опять отозвался, показалось, уже с другого места. Я представляю этого оленя-исполина. Как он неистов в своей страсти, как бьет мощным копытом землю, как бросает мутный взгляд вглубь сгустившихся, почти невидимых в ночи пихтачей и кедрин, как втягивает в себя воздух, сдерживая плоть, дабы не потерять разум, и не стать добычей охотников. И все это — ради продолжения своего оленьего рода.
Снова зов Сергеевой дудки разорвал тишину, понесся над тайгой, где то внизу распадка почти затихающий голос догнал другой — с новой силой и страстью, посланный Андреем. Опять замолкает все вокруг, опять напрягаем мы до предела слух и, как в награду за наше упорство и терпение, — ответный голос оленя-ревуна.
— Наверху что ли? — спрашивает Андрей.
— Фиг там. И внизу нет, и наверху нет, стоит где-то в середине, полгоры разделить бы…
После слов Анатолия бык замолкает и, похоже, надолго. Стоим и мы на дороге, всматриваемся в ночную тьму, тишина вокруг — что слева, что справа.
— Раньше, когда работали на комбинате, обязаловкой было — отстреливать маралов на мясо, принимали по три рубля за килограмм, — вспоминает Анатолий. — За день по три марала брали. Да-да… или отстреливай или увольняйся — приказ директора. Дорога сюда шла в другом месте. Чё, дорогу-то сделали, тоже противопожарная?
— Березу брали отсюда, — поясняет Андрей. — От самой Бии горело здесь. Первый раз при царе, а второй во время войны или после — не помню уж. Местами такие пни кедрача попадаются — в четыре обхвата. После войны немцы военнопленные работали на лесоповале. Там вон речка есть, вот такой ширины. Как по ней лес сплавляли? Уму непостижимо. Говорят, лопатами подкапывали русло, потом по одному бревну толкали. На перекатах руками разгребали завалы. Бревна в Бийске ловили. Это весной Пыжа дурит, трактора чуть не переваливает, раньше на ГАЗе-66 едешь, через кабину вода течет. Сколько уж лет прошло, как лес не сплавляют. В деревне магазин, аптека, даже тротуары были. На середине речки до сих пор газогенератор лежит, котел дровами топили, свет давали на деревню. Покосы до сих пор остались. После хрущевского укрупнения не стало деревни, разогнали… одна бабка-охотница с той поры и живет.
Как-то в конце зимы еду, смотрю, чья-то фигурка маячит: человек не человек… подъезжаю, батюшки! Да это же знакомая бабка!
Куда, говорю, путь держите? На почту, говорит, милок, за пенсией надо сбегать. Ничего себе, «сбегать»… До почты — почти тридцать километров, потом возвращаться, а бабке-то… за семьдесят.
— Что, так одна и живет?
— Нет у нее никого на белом свете, всю жизнь охотилась на соболя, белку, маралов добывала… так и осталась одна.
На ночь похолодало, снизу потянуло сыростью, меж тем посветлело на небосводе, засеребрились первые звезды, острее запахло сырым листом, хвоей.
Братья замолчали, раздумывая, ехать на базу или еще раз подозвать марала, но в другом месте. Старый бык больше не ревет, видимо, занялся своим гаремом. А я смотрю на звезды, верхушки деревьев, думаю о старухе-охотнице, как живется ей одной среди тайги, там, где когда-то была деревня и были люди, и вот уж много лет она одна-одинешенька.
— Сколько времени-то? — нарушает чей-то голос тишину.
— Половина десятого.
— Пора домой. — Видимо, все уже поняли, что вечер пошел насмарку, оленя не подозвать.
Приехали ближе к полночи, включили генератор, засветились в ночи окна. База Андрея — дом, отсюда начинается его промысловый участок. Вокруг тайга. Дом — из двух комнат с кухней, добротный, обставлен нужной мебелью. С зимовьями, выстроенными на путиках, не идет ни в какое сравнение.
— Зимой медведь-шатун в гости пожаловал, — рассказывает Андрей. — К жене сестра из Бийска приехала. Решили шашлыков пожарить здесь. Приехали, смотрю — не пойму, в чем дело? Веранда разворочена, все раскидано, лошади что ли?
Захожу на кухню — та же картина. А самому не по себе. Слышу, какой-то шум в комнате на двуспальной кровати, глянул и обомлел: «Батюшки! Медведь на моей кровати!» А он как рявкнет!
Я задом, задом, выскочил, в снег ткнулся. Звоню Анатолию, так и так, мол, медведь в доме, бери карабин, приезжай. А он мне: «У тебя что, гальюники после встречи Нового года?»
А в той комнате было старенькое ружьишко, так, на всякий случай; положил его под одеяло, медведь на него и лег. Приклад торчит, оборону мишка держит. Когда стреляли, приклад повредили.
Часы пробили полночь, но я так бы и слушал дальше. «Спать, — сказал Анатолий, — подъем ранний». Разошлись по комнатам, улеглись. Кто-то выключил генератор, скрипнули половицы, луч света от фонарика скользнул по комнате, все затихло, но ненадолго, вскоре раздался чей-то храп. Долго ворочался, не мог уснуть, наконец, закемарил, как вдруг слышу: «Пора вставать, время».
Небо, покрытое мглой, на востоке разверзлось лиловой полосой, казалось, она приближается к нам, а вместе с едва заметным небесным движением просыпается тайга. Вот уже обозначились контуры хребтов.
Останавливаемся. Еще раз решаем попытать счастье, подозвать марала. Андрей начал накручивать дудку из кинопленки, справился довольно быстро и тут же сделал первый пробный зов.
— Тоньше, тоньше, — советует Сергей. С небольшим интервалом утреннюю тишину нарушают голоса маралов. Я стою спиной к дударям и не могу различить, кому, чей голос принадлежит. Но вот раздается третий — такой долгожданный в эту минуту и довольно близко. С карабином на плече Андрей скрывается в зарослях, слышны его удаляющиеся шаги. Вот он остановился, начал отламывать веточки деревьев.
— Заманивает быка, — поясняет Анатолий. Из чащи леса едва доносятся шорохи идущего в сторону Андрея дикого животного.
— О-о, остановился, испугался чего-то, — держит меня в курсе Анатолий. — Может даже прибежать или подойти, они быстро ходят.
Из леса какое-то время доносятся шорохи, треск ломаемых сучьев. Наконец, все стихает. Что-то пошло не по нашему сценарию, вот и мой собеседник, очевидно, понимает это.
Услышав повторный шум, мы замерли. Однако тревога и на этот раз оказалась напрасной, из леса вышел Андрей:
— Две маралухи выскочили, в распадок ушли… — скупо поделился он. — Быка не видел.
В Артыбаш приехали к полудню, стоял погожий, солнечный день, но на душе отчего-то было грустно. Пришло время прощаться с алтайскими охотниками, с кем провел два дня, ощутив в полной мере их гостеприимство и радушие.
Анатолий, пожимая на прощание руку, сказал: «Может, встретимся еще, кто знает, жизнь она…» Действительно, кто знает…
Не знал я тогда, уезжая и прощаясь с братом Владимиром, что вижу его в последний раз.
Посмотреть вложение 375499Посмотреть вложение 375503Посмотреть вложение 375501Посмотреть вложение 375502Посмотреть вложение 375500
Горный Алтай. 2012 год.
Вложения
Последнее редактирование:
