Зайцев О.Д.

Покаяние старого охотника

 

Женам охотников, - безвестным страдалицам Божиим, - посвящается.

 

Давно подмечено, что в молодости человек интересуется преимущественно настоящим, тогда как с возрастом все чаще мысленно возвращается к далекому прошлому или, наоборот, пытается примериться к уже не далекому и, увы, неотвратимому будущему. При этом, если он еще нормален, то есть совесть не атрофирована окончательно, то воспоминания о прошлом всегда носят оттенок вины: и тут поступил не так, и там зря обидел...

Разумеется, больше всего грехов бывает содеяно по отношению к самым близким и дорогим сердцу - женщинам, детям, родителям, другим чадам и домочадцам... И не в последнюю очередь, конечно, собакам.

Вот и сейчас, в канун очередного 8-го марта, хочется всенародно повиниться за "многия прегрешения супротив женщин", близких и не очень, которые вольно, а чаще невольно, по недоразумению, учинил за свою долгую, по российским меркам, жизнь.

Единственным оправданием здесь мне может служить то, что "змий", - враг рода человеческого, - имеет обыкновение попутать именно там, где несколько теряется бдительность "от восторга", то бишь, разумеется, на охоте или около нее.

Поскольку грехов тех не меряно, то исповедуюсь пока только в двух, сотворенных против несчастной жены одного моего старого друга-гончатника.

Относятся эти оба жутких случая к середине 70-х годов прошлого века.

Первый касается "железяк", как частенько называют в сердцах охотничье оружие наши суженые.

Однажды в межсезонье, когда охотники не знают, куда себя деть в ожидании охоты, дальняя разведка донесла, что какой-то старичок на Васильевском продает бескурковочку Льежской Мануфактуры - одной из добротных бельгийских фирм прошлого. Я же, без всякой задней мысли, возьми и брякни об этом своему приятелю. Тот увязался со мной на просмотр, взял ее в руки и... погиб.

Тут, пожалуй, стоит сказать несколько слов о ружье: классическая длинноствольная горизонталка 16-го калибра на нижней границе среднего разбора, с полузамочками, но чистенькая и не без шарма.

Вернулись мы по домам, а через день звонит мне жена приятеля, и со слезами в голосе восклицает:

- Ты что с ним сделал? Он второй день ничего не ест, стелется по стенке, как лунатик; ночью не спит, смотрит в окно, и так вздыхает, что эхо по углам отдается...

А вся острота-то ситуации в том, что им родители только что наскребли на кооперативную квартиру, маленькую, но трехкомнатную, в которой две комнаты вообще пустые - ставить туда нечего, и зарплаты у них инженерно-технические - 100 и 120 руб.

Конечно, при таком раскладе друг мой и заикнуться не может о четырех сотнях, что запросил дедок, но... прикипевшая к сердцу бельгиечка так в глазах и стоит.

И тут несчастная женщина, опасаясь, по-видимому, вообще остаться вдовой, выдала на ружье накопленные "диванные" деньги, а я у нее, при всем ее ангельском характере, не менее двух недель во врагах числился.

Второй случай приключился год-другой спустя именно на праздник 8-го Марта, и оказался куда злее первого.

Но сначала придется сделать небольшое отступление.

Я тогда уже вовсю охотился со своей первой легавой, которая при моем созерцательном складе характера вполне меня устраивала, но вот этот мой друг... Он из той породы людей, которым всегда надо бежать, причем неважно куда; и, как характеризует его собственная супруга, любое дело "сначала сделает, а потом подумает".

Он и сейчас, под шестьдесят, запросто может на торжественном званом обеде пуститься в детальное повествование о том, как он за елочкой на лазу ждал зайца; как обзадил первым выстрелом, но зацепил вторым; как преследовал косого сначала на двух лыжах, а потом, после поломки, на одной; как вытаскивал своего провалившегося в старый блиндаж выжлеца, и т.д., и т.п. В подтверждение все это вихрем, с развевающейся бородой, демонстрируется вокруг стола...

Словом, даже мой сын, здоровый тридцатилетний детина, знающий его с самого рождения, и тот остерегается поступить к нему в ученики гончатника; а своих сыновей, как и бодливой корове рогов, Господь ему дать побоялся.

Впрочем, позапрошлой весной появился-таки у него долгожданный внук, причем есть надежда, что лет через 12, когда внук поступит в нагонку, дед на 8-м десятке уже той паратости не даст, и шкет сможет за ним угнаться.

Но в описываемое время друг мой еще только походил немного со мной и моей легавой, и "тургеневская" охота его, разумеется, не устраивала; поэтому мы порешили, что ему по прыти следует стать гончатником.

И случай не заставил себя долго ждать.

Еще более дальняя разведка, уже с другого конца света, - из-под Гатчины, - донесла, что в Мариенбурге остался не у дел кровный эстонский выжлец двух или трех осеней, и его можно забрать.

Тут придется сказать несколько слов уже о собаке. Эстонская гончая была выведена в СССР в середине 20-го века путем скрещивания двух старинных некрупных пород - швейцарской гончей и английского бигля.

Швейцарка, по озвученной версии советских кинологов, всем была хороша: чутье, вязкость, голос и т.д., но имела якобы недостаточно крепкую лапу, для чего и потребовалось прилитие крови бигля.

Я в это объяснение не верю, поскольку швейцарская, как и другие представители "альпийской", условно говоря, группы пород гончих (люцернская, бернская, юра), веками использовалась по каменистой горной тропе, и просто не могла иметь слабой лапы. Скорее всего, здесь сработал обычный в СССР принцип "калужского патриотизма": неважно, что слепить; главное - наше, советское...

Любопытно, что долгое время в пометах эстонок выходили либо щенки "швейцарского" типа, более высокие на ногах и элегантные, либо в типе крепыша- -бигля, - настолько сильна была кровь исходных пород.

Сейчас, насколько я понимаю, у нас практически повсеместно предпочитается тип бигля, хотя, возможно, следовало бы идти в другую сторону - все-таки наши условия охоты, пожалуй, ближе к швейцарским, нежели работа сотенных стай биглей по бесснежным газонам Британии.

Впрочем, здесь я отнюдь ни на чем не настаиваю, поскольку гончие - это не моя епархия, и охотно соглашусь с мнением более сведущих лиц, если, разумеется, их доводы будут не голословными, а логически и практически обоснованными.

Но в любом случае в условиях России, полагаю, всегда будут доминировать более мощные русские и англо-русские гончие.

Однако вернемся к нашему эстонцу из Мариенбурга.

Кстати говоря, предместье Гатчины - Мариенбург вообще следовало бы почитать ежели не Меккой, то по меньшей мере Мединой русской охоты, поскольку именно тут стояла Царская Охота. И до сих пор здесь еще цел ряд домов егерской слободы, где проживают потомки егерей Царской Охоты, да и вообще плотность охотников, причем квалифицированных, на квадратный метр тут, пожалуй, одна из наибольших в России.

Вот именно в такое славное место мы и собрались с другом ехать смотреть собаку. И пришлось сие мероприятие в аккурат на 8-е марта - иначе никак не складывалось.

Я, разумеется, с утра подсуетился с цветочками и тортиком, и на несколько часов отпросился "по делам". Жена проводила меня с привычным кротким и скорбным видом "прощания славянки", который, кстати, действует на меня сильнее всяких уговоров, и побуждает с любой охоты находить дорогу домой.

Друг тоже слинял из дома "за подарочками"; и вот мы едем в электричке и обсуждаем план действий.

А расклад с собакой получается следующий.

У одного старого охотника из потомков славных царских егерей сын, тоже охотник, по обычной русской причине, то бишь сдуру, ввязался в пьяную драку, и кого-то там нето вилкой ткнул, нето табуреткой треснул - словом, схлопотал свои три года.

Остался после него у отца этот самый эстонец по кличке Трубач, а у того самого смычок русских гончих. Всякому, кто знаком с гончими, ясно, во что превращается эта охота при работе хоть и кровных, но столь разных по ногам собак.

В итоге эстонец в лесу бывать перестал, но зато стал завсегдатаем всех сельских помоек и драк, в результате чего его и решили отдать. А поскольку собаку продавал не барышник, а охотник, то и цена была минимальная - 50 рублей.

Итак, приезжаем в Мариенбург; погода прекрасная, и место, при всей нашей неразберихе с улицами и номерами домов, вычислили быстро: на крыльце вместо коврика лежал кусок войлока, весь изрешеченный высечкой 12-го калибра, да и только взялись за калитку, как в сарае грянул хор сразу из трех гонцов.

Начало встречи с хозяином вышло настороженным - его никто о нашем визите по чьей-то оплошности не предупредил. Присматриваюсь я к нему, и вижу что-то знакомое... и он тоже, видно, чего-то припоминает. Обнюхались мы с ним, как два кобеля: он - старый, и я - тогда еще молодой, он и спрашивает:

- А не доводилось ли вам, случаем, не так давно бывать в ружейной комиссионке в Апраксине?

- Как же, - говорю, - приходилось пару недель назад, там еще французский "Идеал" стоял неплохой...

- Точно, стоял; на полузамочках, но разбора "хорошаго средняго", и сталь неплохая, с четырьмя венчиками.

Ну, после такого обмена паролями напряжение, конечно, пропадает; он мне, как Верещагин товарищу Сухову:

- Заходи!

Проходим в дом, садимся... И "Петруха", разумеется, следом.

У нас с собой, естественно, "было". На столе мгновенно возникает классический русский натюрморт с тремя гранеными стаканами, солеными огурцами и т.д.

Разговор заметно оживляется, и теперь все более напоминает известное полотно "Охотники на привале", в котором я, пожалуй, представляю "сумлевающегося" мужичка в середине, мой порывистый друг - молодого доверчивого охотника справа, а дедок - бывалого главного расказчика, то есть ту роль, которую теперь, за выслугой годов, все чаще приходится исполнять уже мне.

Затем на столе появились ружья хозяина.

Бельгийский полуавтомат Браунинга 10-х годов выпуска меня, разумеется, не заинтересовал - как-то не трогает пусть и четко работающий, но бездушный набор деталей цилиндрической и плоской формы, а вот второе ружье в памяти осталось: классический горизонтальный Эванс тех же лет на полных замках - хоть и потертый, но прекрасный образец высокой английской работы, которую ни с чем не спутаешь...

Надо сказать, охотничье ружье вообще четко передает национальный характер народа, к которому относится мастер. Так, хорошие немецкие ружья часто выглядят основательно, но практически никогда элегантно; французские и бельгийские - наоборот; и почти исключительно в английских встречается та безупречная гармония солидности и изящества, что ни прибавить, ни убавить нечего.

Дальнейшие события развивались по стандартному сценарию. У нас, естественно, оказалось "еще", после чего из сарая в "господскую" был приглашен виновник торжества - хоть и чумазый, но очень ладный эстонский выжлец, ближе к швейцарскому типу.

Пес сначала смутился, как, впрочем, любой бы на его месте, увидев склонившиеся к нему три красные рожи с выпученными глазами, но потом оправился, и безошибочно лизнул именно ту рожу, которую надо - моего счастливого товарища, за что был им немедленно расцелован и награжден изрядным куском колбасы.

Вообще говоря, по моему твердому убеждению при выборе собаки или щенка из помета лучше его вовсе не выбирать, а предоставить это сделать самому щенку - поверьте, он с этим справится гораздо лучше и точнее, чем вы.

После этой сцены расстроганный хозяин дома, несмотря на солидные годы и габариты, "мелким бесом" юркнул в подвал, и тащит оттуда уже "русский размер" - стеклянную четверть (разумеется, ведра) с мутноватой жидкостью собственного производства...

Дальнейщие мои воспоминания, к сожалению, носят обрывочный характер.

Помню только, как на кольце у Варшавского вокзала грузил в трамвай моих друзей, как промелькнули в оконном стекле их совершенно счастливые физиономии...

А я решил немного проветриться и пройтись пешочком, благо жил тогда там недалеко, в получердачной коммуналке старого доходного дома, причем не "как у Достоевского", а именно в тех краях, где по преданию обитал талантливый и сумасшедший Родион Раскольников. И жилье мое, пожалуй, изумило бы их обоих, так как дома эти за прошедшие 100 лет так никогда толком и не ремонтировались.

И вот, пробираюсь я нетвердой походкой к дому, и все вспоминаю причитания моего друга:

- Поехали, Трубачок, домой... Вот мама-то наша обрадуется!

- Нет,- думаю, - все-таки мама, пожалуй, не обрадуется.

Так оно, конечно, и вышло.

Дальнейшие события излагаю по воспоминаниям очевидцев.

В то время на квартире моего друга праздник был в разгаре: гремит музыка, веселятся нарядные гости; "мадам", как и положено, в роскошном голубом, дочурка, божий ангелочек, в розовом... И тут эти двое, все в собачьей шерсти и других органических последствиях сарайно-помойной жизни. И ведут-то себя несообразно их биологическим видам: если пес все норовит стоять на задних лапах, а передние возложить на сразу ему понравившихся новых хозяек, а еще более - на праздничный стол с бужениной и ветчиной (отчего голубое платье "мадам" стало крапчатым, опрокинутый ангелочек тоненько запищал, а буженина вовсе исчезла), то моего доблестного друга неумолимая сила земного притяжения, с которой он как Атлант боролся, наоборот все понуждала принять более устойчивое положение на четырех точках опоры.

Ну после такого случая я уже не меньше месяца в супостатах ходил.

Правду сказать, с тех пор столь эффектных подвигов мы более не совершали, и жены дулись на нас самую малость - день, ну два от силы. Может, это мы все-таки к старости стали посмирнее, а может наоборот, жены наши, бедные, ко всему уже привыкли...

Ну вот, покаялся, и как камень с души снял... хотя бы один...

Недаром Марк Твен говорил, что надо всегда признавать свои ошибки - это вернет тебе расположение окружающих и позволит совершать новые.