А. Ливеровский

Дупель

Если очень расхвастается охотник удачей, опытом или знанием повадок зверя и птицы, то спросите его: «Как токует дупель»?

Вот тут-то и примолкнет собеседник или расскажет что-нибудь совсем непутевое.

Каждый из вас, наверное, видел осенью дупеля — сероватую небольшую птицу, появляющуюся на пролете чуть ли не у самых стен города; а вот весеннюю его игру, такую оживленную и своеобразную, редко кому доводится увидеть.

Много лет тому назад я однажды напрасно провел вечер на глухарином подслухе.

В ясную зарю, такую теплую, что и в сумерках гнусавили у самого уха невидимые комары и дотемна захлебывалась только что появившаяся кукушка, не прилетел на излюбленную сосновую островину ни один коричневокрылый петух. Ток был разбит: постели из еловых лапок у холодного кострища, окурки на просеке, глубокие ямки следов на оттаявшей мшарине и разбросанные кое-где серые перья ясно говорили, что здесь недавно были люди.

Только на самом краю открытого мха тревожно скиркал одинокий глухарь.

Погасла оранжевая полоса на западе и совсем стемнело, когда я, усталый, вышел на травянистый бугор, снял заплечный мешок и, кинувшись на сухое остожье, мгновенно уснул.

Среди ночи разбудил меня странный шум; по охотничьей привычке, я стал осматриваться, не оглядываясь, не шевелясь, только скосив глаза. По некошеному лугу, забегая иногда и на остожье, быстро сновали какие-то зверьки. Мне показалось, что это крысы; но они не пищали, играя, а как-то трещали и щелкали.

Синее облако лениво сползло с лунного диска; стало видно, что кругом бегают не крысы, а.. . будто вальдшнепы или бекасы. Смешно закинув голову почти на спину, опустив прямо на раздутый зоб палочку клюва и распустив поблескивающий в неверных лучах луны светлым подбоем хвост, они кружились, как в танце, и, сталкиваясь, принимались драться.

Их было очень много и.. . до сих пор стыдно признаться, — я выстрелил в самую гущу. Лохматый язык пламени лизнул дрогнувшую траву. Противный гул выстрела нарушил спокойствие ночи. Когда глаза опять стали различать окружающее, я увидел, что стрелял в безумцев. Они опять бегали, трещали и дрались, а впереди две растопорщившиеся птицы отчаянно били подранка.

Только утром, разглядывая ночную добычу, по ее размерам, сравнительно короткому клюву и сероватому тону оперения понял я, что это были не вальдшнепы и не бекасы, а дупели.

Летом редко случается увидеть у нас дупеля. Разве что, забравшись ненароком в поросшую кустарником болотную крепь, совершенно неожиданно поднимешь одного-двух и даже не сообразишь сразу, что это дупели. Осенью дело другое.. С первых чисел сентября ждут ленинградские охотники пролетных дупелей.

Только и слышны в компании вопросы: «Прилетели?», «Не летят еще?» Или, наконец, радостная весть: «На Знаменке сегодня утром нашли парочку».

Вот тут и начинается охотничья страда, особенно для тех, у кого есть легавая. Из трамвая за городом, из окон железнодорожных вагонов, из челнока, плывущего по заливу, видно, как по гладким лугам и болотцам двигаются фигуры людей, идущих за собакой. Похлопывают дальние выстрелы, синеватые клочки дымного пороха гаснут на ветру. Прост пролетный дупель, выдерживает стойку самой тупой на чутье собаки и, поднятый, частенько отлетает очень недалеко.

Считается, что количество этих птиц, останавливающихся на пролете в окрестностях Ленинграда, очень изменчиво: то густо, то пусто. До некоторой степени это так, но все же не совсем верно.

Очень часто это убеждение охотников основывается только на неумении определить, по каким местам в этом году идет пролет. Многое тут зависит и от погоды, и от сухости лета и осени.

Один год дупелей находят на потных, выбитых скотом кочковатых лугах между болотом и полями, на следующий они держатся у самого мха, а там, смотришь, лесные кулики высыпают по обычно сухим полям и огородам или даже по можжевеловым буграм, где и в голову не придет искать их.

Однажды в десятых числах сентября, в самое «законное дупелиное» время, мы с сеттером Джеком добросовестно обыскали известную только нам сырую луговину, тянущуюся вдоль мохового болота, и не нашли ни одной птицы, если не считать стайки турухтанов, долго убегавшей почти в открытую от собаки и, наконец, удалившейся вне досягаемости выстрела скользящим, как будто неловким полетом далеко за реку.

Ну, что же, значит не летят дупели и придется без добычи возвращаться домой. Рано утром сползаю с сеновала и, выпив стакан ледяного молока, отправляюсь на станцию.

Путь ведет через открытый мох по тропке с кое-где подброшенной гатью; за болотом сразу и полустанок.

Солнце только что встало. Тень Джека, лохматая и длинноногая, перекидывается через большой овраг.

Болото открывается, как большая чаша с зубчатыми хвойными краями, на противоположной стороне".

Кочкарник, покрытый белоусом и дурманом, весь заткан росной паутиной. Влажные нити ее, когда идешь навстречу солнцу, кажутся то красными, то синими, то вспыхивают вдруг узенькой молнией изумрудного цвета.

Вперед! Пусть побегает еще собачка перед недельным заточением.

Кошкой стелется Джек на горячем ходу по росистой низине, птицей взлетает над канавами; блеснет на повороте синекрапчатым боком и опять рвет, сбивает паутинную ткань. И вдруг упал между кочками — лег с хода, пропав в рыжей некоей. Осторожно поднялась из травы пестрая голова и потянулась вправо, куда-то к малюсенькому ивовому кустику. Ползет? Ползет! .. «Тихо, Джек! Спокойно, дорогой... И оглядываться тоже не надо, — подумаешь, сколько волнений из-за глупой ржанки или прижавшегося у окнища бекаса». Ну, вот и я тут, наготове. Ружейный чехол брошен у тропинки, щелкнул эжектор, и пара «семерок» скользнула в патронник.

Вставай, собачка, покажи, что там за птица!

Медленно, как измученный, поднялся и потянул Джек к ивовому кусту.

Зафурчал на подъеме дупель тугими крыльями, крякнул деловито и пошел, чуть покачиваясь с боку на бок, в прямом полете.

Весело стукнул выстрел бездымки.

Дупель! Да что это за птица' такая, — не птица, а мешочек, набитый беловатым жиром.

А Джек опять стоит, вытянувшись и закусив язык, тут же, чуть подальше кустика.

Второй, третий, четвертый дупель... Только не торопиться, никуда они не денутся от доброй собаки и спокойного стрелка. Откуда они появились здесь, на неположенной им моховой глади? Прилетели? Или были еще вчера?

Свистнул за болотом уходящий поезд, пыхнул дымком в хвойной прогалине. Солнце высоко. Легкий ветер шевелит шуршащую гриву болотной травы и гонит по высокой голубизне белые нити подсохшей паутины.

Жарко! Так и пролежал мой ружейный чехол в траве до полудня. На тесине, что переброшена через подпорную воду у края мха, разложен десяток дупелей, уже до прозрачности просаливших газетную бумагу. Вот где они были, долгожданные птицы! По моховым закраинам, значит, летит ныне дупель! ..

А было и так: попусту проходил целый день и, не найдя высыпки, брел домой через совхозные огороды. Кучи моркови, розовеющей отмытыми дождем боками, скользкий капустный лист и валы черной, побитой утренником картофельной ботвы — типичная осенняя картина. Скрипят, увязая по ступицу, грузные подводы с овощами, и кругом люди, — где уж тут быть дупелю? Но почему заволновалась промокшая собака и потянула по неубранному свекольнику к самой дороге? Резкий взлет прижатого к канаве дупеля удивил и обрадовал, а у меня и ружье за плечами стволами вниз. Много их, оказывается, укрылось на огородах у самого жилья; и поднимаются они неохотно, привыкнув за короткий срок к движению и шуму, и садятся после взлета невдалеке, не пролетев и сотни шагов.

Веселая охота!